С. В. Кортунов cовременная внешняя политика россии стратегия избирательной вовлеченности Учебное пособие
| Вид материала | Учебное пособие |
- В. В. Кортунов Культурология: учебное пособие, 1369.54kb.
- Вторая декада августа внешняя политика, 512.83kb.
- Отечественная история учебное пособие, 4963.92kb.
- Программа дисциплины "Внешняя политика современной России", 232.95kb.
- Внутренняя политика России в 1894 -1905 годах Внешняя политика, 4.07kb.
- Учебное пособие Санкт-Петербург, 5761.67kb.
- Проверочная работа по теме «Внешняя политика Ивана iv». Прочитайте внимательно параграф, 23.5kb.
- Учебное пособие Елфимова Ирина Федоровна банковское дело, 1633.92kb.
- История россии тема Эпоха Петра I. Внутренняя и внешняя политика России в первой четверти, 269.86kb.
- Внешняя политика России во второй половине XVIII, 89.32kb.
16.3. Искаженный образ
Миф о едином исламе как дикой мракобесной силе, угрожающей цивилизованному человечеству, и особенно «богатому Северу», отождествление ислама с терроризмом, нетерпимостью, насилием, неуступчивостью по отношению к другим религиям и народам, не только угрожают социальной, национальной и межконфессиональной стабильности, но и наносят вред престижу самого ислама. И первый шаг к исправлению этого положения, т. е. формированию позитивного облика ислама, соответствующего его подлинному духу и сути — это признание того, что ислам не един, и в нем существует множество разных версий и течений, размежевание с крайними формами исламского экстремизма, в первую очередь с ваххабизмом.
Такое развитие событий, т. е. возврат исламу его подлинной сути, несомненно, отвечало бы фундаментальным национальным интересам России. И прежде всего потому, что создавало бы серьезные препятствия на пути тех антироссийских сил как на Западе, так и на Востоке, которые хотели бы повернуть острие исламского экстремизма в сторону России, поссорить Россию с «исламскими государствами», а в идеале расколоть ее по межцивилизационному и межконфессиональному признакам. Очевидно, что роль своего рода «заградительного отряда» западной цивилизации от натиска радикального ислама в корне противоречит национальным интересам России, и в первую очередь ее мусульманского сообщества.
Реставрация подлинного образа ислама — то, в чем кровно заинтересован и ислам, и Россия. За понятием исламского фундаментализма стоят различные, даже противоположные тенденции. Не признав этого, невозможно разобраться в событиях на Северном Кавказе, Ближнем Востоке, Балканах. Тезис о едином мировом исламе столь же абсурден, сколь абсурден тезис о «цивилизационном единстве» христианских держав. «Для понимания будущего мусульманского мира и его взаимоотношений с остальной частью человечества, — подчеркивает Е. Примаков, – особенно важно различать исламский фундаментализм и исламский экстремизм. Первый, как и любой другой религиозный фундаментализм, ратует за религиозное воспитание, соблюдение религиозных традиций в быту. Второй ставит своей целью распространение — силой, в том числе и на другие страны — исламской модели государства, исламских правил поведения в обществе и в семье. Именно насильственным путем».180
В исламском мире, внутри России, в рамках СНГ, в дальнем зарубежье есть силы (и они, кстати говоря, в большинстве), которые являются геополитическими союзниками России. Имеют с ней общие стратегические, цивилизационные и геополитические цели, общую «евразийскую культуру». Недопустимо поэтому заносить весь исламский мир в поле «угрозы человечеству». Необходимо вычленить врагов и друзей, научиться отличать подлинный, традиционный (ортодоксальный) ислам от экстремистских сект, за которыми сплошь и рядом стоят вообще не исламские факторы, а интересы либо антизападных, либо чисто космополитических сил. Более того, те экстремистские формы, которые берутся за эталон исламского фундаментализма, и представляют главную угрозу истинному исламу.
Для России недопустимо ссориться с евразийским исламом. В ее интересах, напротив, выстраивать российско-исламский евразийский альянс, ориентированный на так называемую «цветущую сложность» (термин Константина Леонтьева), противостоящую всякого рода унификации и стиранию граней между цивилизациями.181
Что касается татарского, а еще шире – тюркского ислама, эволюционировавшего в начале прошлого века в джадидизм, то он стал одной из составляющих православного русского царства далеко не случайно. Он вошел в качестве органической составной части в российский имперский межконфессиональный и межнациональный «котел», который по своему замыслу и был идеологической платформой «цветущей сложности» культур народов и вероисповеданий.
Один из мифов, формирующих отрицательный образ ислама, состоит в значительном преувеличении его значения в современном мировом сообществе. Многие умеренные мусульмане подчас невольно способствуют этому, распространяя миф о чуть ли не «триумфальном шествии» мирового ислама по планете.
В частности, утверждается, что в мире в настоящий момент имеется от 1 млрд. до 1,5 млрд. мусульман. В воображении возникает апокалиптическая картина — миллиард мусульман, объединяемых воинственной религией, руководимых единой мистической волей, поднимается на священную войну против неверных. На самом деле, по статистике ООН, эти цифры всего лишь соответствуют населению 50 стран мира, находящихся в «ареале» ислама.182 Далеко не все население этих стран — мусульмане. А к мусульманам причисляют именно все население, террориториально или этнически соответствующее этим странам. Само понятие «мусульманин» может иметь множество определений — от чисто этнического или основанного на признании принадлежности к определенной культуре, до отнесения к мусульманам лишь тех, кто ревностно соблюдает все предписания ислама — как культовые, так и, что очень важно, связанные с мирским поведением. Очевидно, что к последней категории может быть отнесена лишь очень незначительная часть людей, находящихся в «ареале» ислама.
Столь же неверен и тезис о том, что в России до 20 млн. верующих мусульман. На самом деле мусульмане в России представляют собой религиозное меньшинство. По официальной российской статистике, в России имеется 12 млн. из числа российских этносов, исторически являвшихся носителями мусульманской культуры. Разумеется, не все они являются правоверными мусульманами. Согласно опросам общественного мнения, проводимым в 1998—2000 гг., мусульманами назвали себя лишь 3—4% от опрошенного населения. Это что касается крупных городов. В регионах традиционного проживания мусульман таковыми назвали себя 50—65% опрошенных.183
Кроме того, в рамках России, как уже здесь говорилось существует много течений ислама, которые, отнюдь, не составляют единого мусульманского сообщества. В целом российский ислам делится на два крупных основных направления: это ханафитский масхаб, характерный для мусульман Волго-Уральского региона, и шафиитский масхаб суннитского направления, характерный для народов Северного Кавказа. Серьезного политического взаимодействия этих двух направлений на антифедеральной основе до настоящего времени не наблюдалось.
16.4. Нищета политического ислама
При этом низкий уровень культуры современных российских мусульман, сложившийся, в том числе и в результате изоляции российского ислама, его оторванности от современной исламской цивилизации, отставания от достижений духовной культуры, привел к тому, что ислам как образ жизни оказался в России крайне неразвит. В результате нынешнее «возрождение ислама» в России ограничивается религиозно-культовой стороной, а на уровне образа жизни преобладают по-прежнему архаичные формы бытия и отсталая культура. Истинное возрождение ислама достигается иными путями и требует значительно больших усилий. В России, к сожалению, еще и в помине нет той исламской культуры, которая типична для наиболее развитых исламских стран.
Как отмечает видный российский исламовед Л. Сюкияйнен, сложился своего рода парадокс. По части включения ислама в политику Россия опережает другие страны мира. Например, в России допускается образование политических ассоциаций по религиозному признаку (из арабских стран это возможно лишь в Алжире, да и то со значительными оговорками). В России, например, в составе Государственной Думы несколько лет действовала политическая фракция Союз Мусульман России. Помимо всего прочего, такое положение не способствует обузданию радикализма и экстремизма, замешанного на исламе.184
Подлинные мусульмане должны не только совершать обряды, но и мыслить по-исламски, подходить к решению своих проблем — политических, социальных, экономических, личных, морально-этических в соответствии с нормами ислама, в том числе и с учетом мировых исламских стандартов и на основе взаимодействия с иными культурами. Таким образом, главная проблема российского ислама лежит не в области культа (ибадат), а в сфере мирских взаимоотношений (мамалад), в сфере «светского ислама». Не случайно мусульманское право считается стоящим не только вне политики, но и над ней, что в целом соответствует сущности российского правосознания, ставящего морально-этические нормы выше чисто юридических. Наполнение мирской политической жизни нравственными ценностями, началами умеренности, взвешенности, терпимости — вот путь истинного ислама. Но до этого в России еще далеко. Ничего подобного у нас не происходит. Более того, говорить о вкладе ислама в этот мирской политический процесс не приходится, равно как нельзя рассчитывать на ислам в России как на позитивную силу, стоящую вне политики.
Таким образом, отмечает Л.Сюкияйнен, можно говорить, что в России на данном этапе сложился лишь «политический ислам», который в ряде случаев тесно связан с национальным фактором, а то и с национализмом. Это, однако, не политизация ислама, а скорее, исламизация политики, т. е. использование ислама в политических целях, весьма далеких от исламских целей и ценностей. Иногда этот процесс, связанный также с низким уровнем исламской культуры в России, приводит прямо-таки к вульгаризации самого ислама. Таким образом, политизация пока явно опережает распространение настоящей исламской культуры.185
16.5. Какая политика нужна России?
Очевидно, что ислам — это важнейший вопрос как внутренней, так и внешней российской политики. Только безумец может игнорировать исламский фактор в современной мировой политике. Российские же политики должны учитывать этот фактор с учетом крайне уязвимого геополитического положения России, а также того значения, который он приобрел в последнее время во внутренней политике.
Возникает естественный вопрос: есть ли у России политика по отношению к исламу? Ответ утвердительный, - конечно, есть. Другой вопрос, что эта политика, во-первых, не очень внятна, и это большая проблема. И во-вторых, эта политика не всегда последовательна.
Можно выделить следующие основные принципы российской политики в отношении ислама. Первый важнейший принцип — уважительное отношение по отношению к исламу как внутрироссийскому, так и мировому. Что касается российского ислама, то недопустимо отношение к этой религии как к вторичной по отношению к православию. К сожалению, оно встречается сплошь и рядом, как среди представителей властных структур, так и среди представителей оппозиции. Что касается мирового ислама, то здесь принцип уважительного отношения к исламу должен характеризоваться прежде всего недопустимостью демонизации ислама.
Второй фундаментальный принцип — дифференцированный подход по отношению к различным течениям в мировом исламе. Ислам разнолик, плюралистичен и многообразен. Четко просматриваются, по крайней мере, четыре направления в исламе.
Первое направление - ваххабизм. Это официальная идеология Саудовской Аравии. Многие считают, что это ислам не духа, а буквы, а также, что в каноническом смысле - это современная версия еретического ислама. Это вопрос спорный. Но ваххабизм, безусловно, не является союзником России. Второе направление — это иранский ислам. Многие специалисты в мусульманском сообществе считают, что этот ислам — в противовес ваххабизму – является подлинным исламом, исламом духа, а не буквы, исламом живым, визионарным и мистическим, тем исламом, который противостоит исламскому экстремизму. Это, безусловно, не враг России. Третье направление - это умеренный ислам, носителями которого являются такие страны, как Ирак, Сирия, Ливан, Египет, Ливия, Южный Йемен. Это было мощное движение, когда его поддерживал Советский Союз. Сейчас это движение потеряло свое былое значение. Тем не менее, безусловно, этот ислам также не является противником России. Наконец, четвертое направление — это просвещенный исламизм, который связан с такими странами, как Турция, Пакистан, Алжир, Тунис, Марокко. Этот ислам в большой степени ориентируется на Запад. Этот тот самый квази-ислам, который хочет интегрироваться в западный либеральный проект. И поэтому он допускает отказ от строгих исламских традиций. Это во многом «фольклорный» ислам и при этом достаточно толерантный. Поэтому угрозы для России этот ислам не представляет, хотя, строго говоря, и не является союзником России.
Отсюда выводы. России нужно относиться к мировому исламу не как к единому субъекту мировой политики, а прежде всего вычленить противников и друзей, партнеров и союзников. Строить альянс прежде всего со своими союзниками в мировом исламе, связанным со вторым и третьим направлениям. Одновременно необходимо решительное противодействие исламскому экстремизму, прежде всего ваххабизму. Следующий принцип — различение подлинного ислама от разного рода экстремистских сект, за которыми стоят не исламские факторы, а интересы либо антизападных, либо антироссийских, либо чисто космополитических сил, в том числе и транснациональных корпораций.
Практика показала, что конфликты нового поколения, которые проявились уже в 90-е годы прошлого века и все больше дают о себе знать в начале XXI века, связаны и возникают в сочетании трех факторов. Это исламский экстремизм, агрессивный национализм и сепаратизм. Чеченский конфликт — это типичный конфликт такого рода, т.е. конфликт нового поколения. Отсюда следующий принцип российской внешней политики в отношении ислама: предотвращение блокирования исламского экстремизма с агрессивным национализмом и сепаратизмом. Это задача, конечно, не простая, но именно как принцип внешней и внутренней политики России по отношению к исламу она является одной из основных.
Сегодня всем видно, что агрессивный авангард мирового ислама, исламский экстремизм пытается использовать чеченский фактор против России, в частности, путем перенацеливания острия исламского экстремизма именно в направлении России. Поэтому следующий принцип — блокирование стремления исламского экстремизма использовать чеченский фактор против России.
Нельзя не обратить внимания и на то, что западная политика в отношении ислама не всегда является последовательной и подчас основана на двойных стандартах. С одной стороны, Запад, конечно, не заинтересован в провоцировании исламского экстремизма. Но с другой, в ряде случаев способствует переориентации вектора его агрессивности на Север, в сторону России. Отсюда следующий принцип — противодействие двойственной политике Запада.
Наконец, последний принцип, который также вытекает из современной мировой политики, — это недопущение отождествления исламского фактора с исламским экстремизмом и скатывания на позицию противостояния исламу «по всему фронту».
Исходя из вышесказанного, можно сформулировать следующие элементы стратегической линии России в отношении ислама:
уважительное отношение к исламу;
активное сотрудничество с умеренным исламом «евразийской ориентации»;
решительное противодействие исламскому экстремизму;
предотвращение блокирования исламского экстремизма с агрессивным национализмом и сепаратизмом (как трех факторов, сочетание которых порождает конфликты нового поколения);
блокирование стремления агрессивного авангарда мирового ислама использовать чеченский фактор против России, перенацелив на нее исламский экстремизм;
противодействие двойственной политике Запада, который, с одной стороны, не заинтересован в провоцировании исламского экстремизма, а с другой стороны, способствует в ряде случаев переориентации вектора его агрессивности на Север, в сторону России;
недопущение отождествления исламского фактора с исламским экстремизмом, скатывания на позицию противостояния исламу «по всему фронту»;
недопущение положения, при котором Россия выступала бы буферной зоной, передовым отрядом НАТО, «щитом» Запада против исламского Юга и Востока;
свертывание деятельности, по возможности, политико-дипломатическими средствами, экстремистских исламских групп на территории других государств (Саудовская Аравия, Турция и проч.).186
Российская политика в отношении мирового и внутрироссийского ислама должна стать более внятной и последовательной и должна быть недвусмысленно изложена в соответствующих заявлениях высшего руководства страны.
Однако и ислам тоже должен пройти свою часть пути, осознать свою долю ответственности за сохранение мира, международной безопасности и для начала отмежеваться от различных форм исламского экстремизма. Ислам должен меняться. Трудно не согласиться и с теми экспертами, которые говорят о том, что и западная политика в отношении ислама должна меняться. Сейчас наступает момент истины. То, что сейчас мы наблюдаем, — это проверка Запада на готовность включить в свое цивилизационное пространство новые, в том числе и бедные страны, большая часть которых находится в ареале исламского мира.
17. Нераспространение ОМУ и ракетного оружия
17.1.Упадок режима ядерного нераспространения
В сфере нераспространения ядерного оружия (ЯО) складывается кризисная ситуация. Испытание КНДР ядерного заряда стало крупным поражением международного сообщества.
Во-первых, оно продемонстрировало несостоятельность политических и военно-силовых средств, которые «шестерка», занимающаяся разрешением северокорейской проблемы, может использовать для противодействия распространению ЯО. И это серьезный сигнал всем остальным странам, которые хотели бы обзавестись таким оружием.
Во-вторых, резко возросла вероятность цепной реакции на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии, где ряд стран обладают техническими возможностями для быстрого создания ЯО.
В-третьих, Иран и другие «пороговые» страны, скорее всего, теперь еще быстрее пойдут к обретению ядерного статуса. В скором времени мы можем ожидать цепной реакции и на расширенном Ближнем Востоке, включая Саудовскую Аравию, Турцию, Египет и ряд других государств.
За последние несколько лет и США нанесли три мощных удара по режиму нераспространения. Первый — выход из Договора по ПРО 1972 года. Это повлияло на всю систему соглашений, которая с таким трудом была наработана в период холодной войны. Второй – новая американская ядерная доктрина, которая не просто снизила порог возможного применения ЯО, но и фактически перевела его из арсенала политических средств сдерживания в арсенал оружия поля боя (не исключено, впрочем, что в аналогичном направлении – без лишнего шума – эволюционирует и российская ядерная доктрина). Третий – признание Индии де-факто ядерной державой и заключение с ней договора о широкомасштабном сотрудничестве в ядерной области. В результате отпали последние политические и моральные аргументы против распространения ЯО. Остались, по сути, только угрозы применения силы, но и они не сработали в случае с КНДР.
Одна из основных причин кризиса режима нераспространения заключается в фактическом нарушении официальными членами «ядерного клуба» (США, СССР/Россия, Великобритания, Франция, Китай) статьи VI ДНЯО, в соответствии с которой ядерные государства обязаны «… вести переговоры об эффективных мерах по прекращению гонки ядерных вооружений в ближайшем будущем и ядерному разоружению, а также о договоре о всеобщем и полном разоружении под строгим и эффективным международным контролем».
Другой очевидной причиной кризиса режима нераспространения можно с полным основанием считать отсутствие до сих пор согласованных и принятых негативных гарантий безопасности для неядерных стран – членам ДНЯО со стороны государств - официальных членов «ядерного клуба». Такие гарантии существуют только в виде весьма нечётких отдельных заявлений представителей государств – постоянных членов СБ ООН в 1995 г., которые вслед за Россией, сделали США, а затем Великобритания, Франция и Китай. Предложения о заключении Конвенции, юридически закрепляющей полномасштабные гарантии безопасности неядерным государствам – членам ДНЯО, не получили своего развития. Поддержали эти предложения только Россия и Великобритания.
Не менее существенный вклад в этот кризис вносит отсутствие консолидированной политики постоянных членов СБ ООН по отношению к фактическим и потенциальным странам – нарушителям режима ядерного нераспространения, в том числе к принятию действенных политических, дипломатических и экономических санкций к Ирану, руководство которого искусно играет на противоречиях между ведущими странами мира и полностью игнорирует резолюции СБ ООН.
Похоже, что мы «сползаем» в новый ядерный век, потенциально более опасный, чем первый. В «первом» ядерном веке нестабильная ситуация сохранялась с конца 1940-х до начала 1960-х годов. После этого, несмотря на растущие арсеналы, ситуация была стабильной, поскольку между СССР и США эффективно действовала система взаимного ядерного сдерживания. Сейчас может сложиться гораздо менее устойчивая ситуация многостороннего ядерного сдерживания. При этом страны, которые могут приобрести ЯО, не будут иметь того опыта, который приобрели старые ядерные державы, получившие ЯО в середине прошлого века. Соответственно возрастет общая нервозность и военно-политическая нестабильность. Некоторые государства будут испытывать соблазн нанести упреждающие удары, Соединенные Штаты получат еще один аргумент в пользу накапливания средств для создания глобальной космической ПРО. Другие страны, в том числе и Россия, окажутся перед необходимостью создания региональных ПРО. В этой сфере может начаться даже новая гонка вооружений.
В годы холодной войны в «ядерный клуб» вступали не столько для того, чтобы «сдерживать» СССР или США (Китай, например, не мог всерьез рассчитывать на сдерживание Соединенных Штатов, а Франция – Советского Союза), сколько из соображений престижа, для повышения своего международного политического веса. (В Европе еще и для того, чтобы не дать США оторваться от европейской безопасности: западноевропейские ядерные силы теоретически были призваны играть роль «бикфордова шнура», связывающего американский и европейский ядерные потенциалы, усиливая тем самым потенциал сдерживания в этом регионе).
Сегодня ситуация иная. ЯО нужно многим странам не только для престижа, но и как единственное средство отстаивания национального суверенитета, цивилизационного выбора, (т. е. собственной идентичности). Примеры «околоядерной» Северной Кореи и неядерного Ирака у всех на виду. В первом случае США предпочли дипломатические средства урегулирования, во втором – использовали военную силу. Неудивительно, что многие страны уже сделали соответствующие выводы и идут в этом вопросе по пути КНДР. Самый яркий пример последнего времени – Иран. И если можно с осторожным оптимизмом прогнозировать благоприятный исход шестисторонних переговоров по решению северокорейской ядерной проблемы, то иранский ядерный кризис постоянно разгорается, и на сегодняшний день перспективы его разрешения практически не просматриваются.
Актуальность проблемы распространения ОМУ и ракетного оружия стремительно возросла и в связи с обострением проблемы международного терроризма. Если ОМУ попадет в руки исламских или любых других экстремистов, последствия будут чудовищными. Помимо всего прочего, это может понизить порог применения военной силы, в том числе и ядерной, что потенциально может дестабилизировать ситуацию в отдельных регионах и в мире в целом. Не менее опасным представляется реальная возможность ядерного терроризма с использованием так называемых «грязных» ядерных бомб, ядерных взрывных устройств и радиационных материалов как следствие существования «чёрного рынка» ядерных технологий.
Если наиболее развитые державы мира (входящие в «Группу восьми» плюс 3–4 страны) не примут экстраординарных мер (а, похоже, так оно и будет, по крайней мере, в ближайшие 5–7 лет), дальнейшая эрозия режима нераспространения неизбежна. В этот период вполне вероятно расширение «ядерного клуба» (сегодня в дополнение к пятерке «ветеранов» де-факто в него входят также Израиль, Индия, Пакистан и КНДР): почти наверняка – за счет Ирана и, возможно, Южной Кореи и Японии. В этом случае еще целый ряд стран, прежде всего на расширенном Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии, могут объявить о ядерных программах – хотя бы в целях политического шантажа мирового сообщества. Распространению ЯО, вполне вероятно, будет способствовать новый этап развития атомной энергетики, если не будет модернизирован режим МАГАТЭ. Если не будет ужесточен многосторонний режим контроля за ракетными технологиями (РКРТ), произойдет дальнейшее распространение ракет и ракетного оружия, причем новые ядерные державы станут обладателями ракет средней дальности, потенциально способных поражать объекты на территории РФ. Помимо всего прочего это поставит нас перед вопросом о создании региональной ПРО. Это – возможная перспектива 10-12 лет.
При развитии событий по наихудшему сценарию комбинация всех этих факторов может создать качественно новую геостратегическую ситуацию во всем Азиатском регионе – от Японии до Средиземного моря. Именно здесь находятся наиболее серьезные вызовы потенциального распространения ОМУ и ракетных средств его доставки.
17.2. «Активные» и «пассивные» меры
Все эти обстоятельства заставляют и специалистов и политиков искать новые подходы к этой проблеме. В частности, многие из них задумываются о том, что пассивные «классические» меры в области нераспространения должны быть дополнены активными, военно-силовыми. Так, в уже достаточно устоявшийся «разоруженческий лексикон» внедрен и прочно вошел новый термин – соunter-proliferation - что дословно с английского можно перевести как «контрраспространение» или «противодействие распространению». Речь идет о новой глобальной и региональной стратегии США в условиях после окончания холодной войны в связи с нераспространением ОМУ и средств его доставки.
Логика американских военных стратегов такова. В годы холодной войны для противодействия прежней угрозе США успешно применяли три инструмента – сдерживание, контроль над вооружениями и политику «превентивного нераспространения». В постконфронтационном мире этих инструментов уже явно недостаточно, поскольку проблема распространения резко обострилась, прежде всего, в связи с формированием современного мирового рынка, стимулирующего свободный обмен и передачу ядерных и других технологий двойного назначения, делающих во многом неэффективной превентивную политику нераспространения, основанную на отказе агрессивным странам в такого рода технологиях.
Отсюда вытекает новая акцентировка политики нераспространения: к задачам превентивной политики (prevention) добавляется задача защиты (protection) – защиты США, их вооруженных сил, а также их союзников в различных регионах Земного шара. Если раньше надо было прежде всего ответить на вопрос о том, как предотвратить распространение, то теперь основным вопросом стал вопрос о том, как действовать в целях защиты в случае, если распространение уже состоялось.
Меры по нераспространению можно подразделить на две основные категории: «пассивные» (которые близки к «классическому» нераспространению, т.е. преимущественно превентивным мерам) и «активные» (более близкие к противодействию распространению).
Первая группа включает следующие меры:
- последовательное укрепление существующих режимов нераспространения;
- дальнейшие шаги в области ядерного разоружения, включая запрещение испытаний ядерного оружия;
- политические меры для устранения стимулов обладания ОМУ, включая уменьшение напряженности и улаживание конфликтных ситуаций в различных регионах мира, для чего требуются большие дипломатические усилия;
- совершенствование системы гарантий МАГАТЭ, укрепление и гармонизация национальных систем экспортного контроля;
- меры по пресечению распространения научных знаний и экспертизы в области ОМУ и ракетных систем его доставки; создание социально-экономических и юридических условий, препятствующих выезду соответствующих специалистов в третьи страны.
Во вторую группу входят «активные меры»:
- увеличение эффективности контроля над распространением;
- взаимный обмен информацией, полученной через национальные технические средства, сотрудничество разведслужб различных стран, установление международного режима «открытого неба»;
- совместное политическое противодействие ядерных держав «ядерным амбициям» третьих стран;
- применение экономических и юридических санкций против нарушителей режима нераспространения;
- косвенное использование военной силы (включая ядерную) против нарушителей в качестве одной из форм осуществления нового варианта доктрины сдерживания применительно к нераспространению;
- разработка вариантов и сценариев поведения ядерных держав в случае, если эта форма сдерживания не сработает, т.е. вариантов прямого использования военной силы;
- совместный поиск технологий дистанционного разоружения (которое обезвреживает или делает небоеспособными ядерные боеголовки, в случае если они окажутся в руках террористов).
К данному списку мер можно добавить создание тактической противоракетной обороны, включая возможность создания региональных систем. Очевидно, что все эти меры способны работать лишь в комплексе. Например, государственная система экспортного контроля, как показывает опыт, не является панацеей. Сам по себе экспортный контроль не может остановить распространение оружия массового поражения. Кроме того, строгий экспортный контроль во многих случаях стимулирует создание подпольного производства или же поиск альтернативных источников приобретения соответствующих материалов и технологий.
Как показала практика, наиболее эффективным путем укрепления национальной системы экспортного контроля является сотрудничество государственных органов с частным бизнесом. В Германии и Японии внедрена, например, система «самоконтроля» частных фирм, в которых назначается лицо, материально и уголовно ответственное за соблюдение данной фирмой правил экспортного контроля. Внедрение подобной системы в России представляет собой важнейшую и в то же время чрезвычайно трудную задачу.