Geum.ru

Вы читали «Талисман» Стивена Кинга и Питера Страуба

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   58
Эбби пожимает плечами:

— Может, и так, но палец я показывал не вам, а этой дурацкой музыке.

— Мне она тоже не нравилась. На том, чтобы прослушать ее, настоял мой пассажир. Вы знаете, кто он? — Эбби недоверчиво смотрит на Джека, и тот сам отвечает на свой вопрос:

— Джордж Рэтбан.

С тем же успехом он мог сказать «Супермен» или «Арнольд Шварценеггер». От подозрительности Эбби не остается и следа, лицо трансформируется. Теперь на нем написан благоговейный восторг.

— Вы знаете Джорджа Рэтбана?

— Он — один из моих самых близких друзей, — отвечает Джек, не добавляя, что и остальные его лучшие друзья в принципе тоже Джордж Рэтбан.

— Круто, — вырывается у Эбби.

— Круто, — доносится голос Ти-Джи.

— Джордж — крутой парень, — кивает Джек. — Я передам ему, что вы это знаете. А теперь вниз и на велосипеды.

В восторге от того, что они краем глаза смогли увидеть самого Джорджа Рэтбана, мальчишки седлают велосипеды, крутят педалями по Самнер-стрит, сворачивают на Вторую.

— Удачная выдумка, насчет Джорджа Рэтбана, — говорит Бобби Дюлак. — Они уехали счастливыми.

— Это не выдумка.

Бобби застывает как вкопанный:

— Джордж Рэтбан — ваш друг?

— Да, — кивает Джек. — Но иногда он совершенно несносен.

Дейл и Фред Маршалл сразу поворачиваются к Джеку, когда тот входит в кабинет. Во взгляде Дейла — жажда новой информации, Фреда Маршалла — надежда.

— Ну? — спрашивает Дейл.

(перья).

— Ты не ошибся, они кое-что скрывали, но ничего особенного.

Фред Маршалл тяжело откидывается на спинку стула, часть надежды на счастливый исход выходит из него, как воздух из проколотого колеса.

— Вскоре после того, как они вышли из магазина «С семи до одиннадцати», Уэкслер отправил Ти-Джи за вашим сыном, рассказывает Джек. — Доехав до Куин-стрит, Ти-Джи увидел на тротуаре велосипед и кроссовку. Разумеется, они сразу же подумали о Рыбаке. Эбби Уэкслер смекнул, что вину за похищение Тайлера могут возложить и на них, все-таки они его бросили, и придумал версию, которую вы слышали, будто Тайлер уехал от них, а не наоборот.

— Если вы видели всех четверых примерно в восемь десять, значит, Тайлер исчез буквально через несколько минут. Что же делал этот псих, прятался за изгородью?

— Возможно, что и прятался, — кивает Джек. — Твои люди проверили изгородь?

(перья).

— Детективы полицейского управления тщательно осмотрели и саму изгородь, и землю под ней. Нашли только листья и грязь.

Фред Маршалл вскакивает и с силой врезает кулаком по столу:

— Мой сын пропал за четыре часа до того, как кто-то заметил велосипед. Сейчас уже половина восьмого вечера! Его нет уже целый день! Чего я здесь сижу? Мне надо ездить по городу, искать его!

— Все ищут твоего сына, Фред, — отвечает ему Дейл. — Мои парни, детективы из полицейского управления, даже ФБР.

— Я на них не надеюсь, — качает головой Фред. — Они до сих пор не могут найти Ирму Френо, не так ли? Как они найдут моего сына? Насколько я понимаю, у меня только один шанс. — Он поворачивается к Джеку, его глаза ярко вспыхивают. — Этот шанс — вы, лейтенант. Вы мне поможете?

Третья и наиболее тревожная мысль, которая утаивалась до сих пор, обусловленная опытом полицейского, заставляет его сказать:

— Я бы хотел поговорить с вашей женой. Полагаю, вы намереваетесь навестить ее завтра. Не будете возражать, если я поеду с вами?

Дейл моргает:

— Может, нам следует это обсудить? Ты думаешь, от этого будет толк?

— Возможно, — отвечает Джек.

— Ей наверняка станет полегче, если она увидит вас, — уверенно заявляет Фред. — Вы ведь живете в Норвэй-Вэлли? Это по пути в Арден. Я могу заехать за вами около девяти.

— Увидимся в девять, — отвечает Джек, игнорируя взгляд друга, красноречиво говорящий, что он считает эту поездку ненужной, и внутренний голос, нашептывающий:

(перья).

* * *

— Потрясающе! — восклицает Генри Лайден. — Не знаю, благодарить тебя или поздравлять. Пожалуй, уместно и первое, и второе. Мне представляется, что ты рад, что все так обернулось.

— Не говори глупостей. Я поехал туда только для того, чтобы отец мальчика не приезжал ко мне домой.

— Это не единственная причина.

— Ты прав. Я немного нервничал. И решил, что смена обстановки пойдет мне на пользу.

— Но была также и другая причина.

Генри, ты по самые яйца в свином навозе, ты это знаешь?

Ты думаешь, что я так поступил из чувства гражданского долга, или из сострадания, или из альтруизма, или чего-то там еще, но это не так. Мне не хочется этого говорить, но у меня далеко не такое доброе сердце и не столь развитое чувство ответственности, как тебе кажется.

— По самые яйца в свином навозе? Ты попал в десятку. Я не то что по яйца в свином навозе, а по грудь, а то и по подбородок, и не только сейчас, но большую часть моей жизни.

— Приятно слышать, что ты это признаешь.

— Однако ты не правильно меня понял. Ты прав, я думаю, что ты хороший, порядочный человек. Я не просто так думаю, я это знаю. Ты скромный, сострадательный, честный, ответственный.., каким бы ты сам себя ни считал. Но я-то говорю не об этом.

— Тогда о чем?

— Другая причина, по которой ты решил поехать в полицейский участок, связана с той проблемой, тревогой, заботой, как ни назови, которая донимает тебя последнюю пару недель.

Все это время ты ходишь как в воду опущенный.

— Ха! — вырывается у Джека.

— Эта проблема, этот твой секрет, отнимает у тебя половину времени и внимания, ты существуешь только наполовину.

Сладенький, неужели ты думаешь, что я не замечаю, когда ты встревожен или поглощен своими мыслями? Я, возможно, слепой, но уж это я вижу.

— Хорошо. Положим, в последнее время что-то меня тяготило. Но при чем здесь моя поездка в полицейский участок?

— Варианта два. Или ты поехал, чтобы схлестнуться с тем, что тяготило тебя, или ты от этого убегал.

Джек молчит.

— Отсюда предположение: эта проблема должна иметь отношение к полицейскому периоду твоей жизни. Возможно, связана с каким-то давним делом. Может, преступник, которого ты засадил за решетку, недавно освободился и теперь грозится убить тебя. А может, дело совсем в другом: выяснилось, что у тебя рак печени и жить тебе осталось три месяца.

— У меня нет рака печени, и, насколько мне известно, никто из освободившихся преступников не собирается меня убивать.

Все мои дела, во всяком случае большинство, спокойно хранятся в архиве УПЛА. Разумеется, кое-что меня в последнее время тревожило, и мне следовало ожидать, что ты это заметишь. Но я не хотел, ну, грузить тебя этой проблемой, пока не разобрался с ней сам.

— Скажи мне только одно. Ты собираешься схлестнуться с ней или убежать от нее?

— На этот вопрос ответа нет.

— Это мы еще поглядим. Еда наконец готова? Я умираю, просто умираю с голоду. Ты слишком медленно готовишь. Я бы уже десять минут как все закончил.

— Придержи лошадей, — отвечает Джек. — Осталось немного. Все дело в твоей идиотской кухне.

— Самая рациональная кухня в Америке. Может, и во всем мире.

Быстро ретировавшись из полицейского участка, чтобы избежать бесполезного разговора с Дейлом, Джек вдруг решил позвонить Генри с предложением приготовить обед для них обоих. Пара хороших стейков, бутылка доброго вина, жареные грибы, овощной салат. Все необходимое он мог купить во Френч-Лэндинге. Раньше Джек три или четыре раза готовил обед для Генри, а один раз Генри приготовил несъедобный обед (домоправительница взяла все баночки с травами и приправами, чтобы помыть их, а потом поставила не на те места). В половине девятого он подъехал к просторному, белому дому Генри, поприветствовал хозяина и с продуктами и «Холодным домом» прошел в кухню. Положил книгу на дальний край стола, открыл бутылку вина, налил по стакану хозяину и себе и принялся за готовку. Но поначалу несколько минут привыкал к особенностям кухни Генри, в которой все лежало не по видам, сковородки — со сковородками, кастрюли — с кастрюлями, а по назначению, в соответствии с блюдами, для которых требовались те или иные кухонные принадлежности. Если Генри хотел пожарить форель и картофель, от него требовалось лишь открыть определенный шкафчик и воспользоваться всем, что там лежало. Кухонные принадлежности делились на четыре основные группы (мясо, рыба, птица и овощи), с многочисленными подгруппами и подподгруппами в каждой категории. Эта система классификации сбивала Джека с толку, и иной раз ему приходилось заглядывать в несколько ящиков, прежде чем он находил нужную сковородку или лопаточку. Пока Джек рубит овощи, Генри накрывает на стол, ставит тарелки и столовые приборы и садится, чтобы расспросить своего отягощенного заботами друга.

Наконец стейки перемещаются на тарелки, к ним присоединяются грибы, а середину стола занимает большая деревянная салатница. Генри заявляет, что еда отменная, пригубливает вино.

— Раз уж ты не хочешь говорить о том, что тебя тяготит, расскажи, что произошло в полицейском участке. Я полагаю, сомнений в том, что похищен еще один ребенок, уже нет.

— К сожалению, практически нет. Это мальчик, Тайлер Маршалл. Его отец — Фред Маршалл, он работает в «Гольце». Ты его знаешь?

— Прошло уже много лет с тех пор, как я покупал у него комбайн, — отвечает Генри.

— Прежде всего меня приятно удивило, что Фред Маршалл — очень хороший человек, — продолжает Джек и во всех подробностях рассказывает о том, как он провел время в полицейском участке, опустив лишь один момент, свою третью, невысказанную мысль.

— Ты действительно сказал, что хочешь навестить жену Маршалла? В отделении для психических больных Лютеранской больницы?

— Да, — кивает Джек. — Я еду туда завтра.

— Не понимаю. — Генри ест, придавливая стейк ножом, накалывая на вилку, отрезая узкую полоску и отправляя ее в рот. Почему ты захотел повидаться с матерью?

— Потому что думаю, что она так или иначе задействована в этом.

— Да перестань. Мать мальчика?

— Я не говорю, что она — Рыбак, потому что, конечно же, это не так. Но, по словам ее мужа, поведение Джуди Маршалл начало меняться до того, как исчезла Эми Сен-Пьер. Ей становилось все хуже по мере того, как убивали детей, а в день исчезновения сына она окончательно свихнулась. И Фреду пришлось отправить ее в больницу.

— Ты не считаешь, что у нее был отличный повод для того, чтобы свихнуться?

— Она свихнулась до того, как ей сказали об исчезновении сына. Ее муж думает, что она — эспер! Он говорит, что она заранее знала об убийствах, о появлении Рыбака. И знала о том, что случилось с сыном до обнаружения велосипеда. Когда Фред Маршалл пришел домой, она уже ободрала стены и несла какой-то бред. Совершенно не контролировала себя.

— Известно множество случаев, когда матери внезапно узнают об опасности или травме, угрожающих их детям. Телепатическая связь. Наука, естественно, это отрицает, но такое случается.

— Я не верю в сверхъестественные способности и не верю в совпадения.

— Тогда о чем ты говоришь?

— Джуди Маршалл что-то знает, и то, что ей известно, очень важно. Фред не может этого понять, он слишком заклинен на происходящем, Дейл — тоже. Ты бы слышал, как Фред о ней говорил.

— Что же она может знать?

— Я думаю, она знает, она знает Рыбака. Я думаю, это достаточно близкий ей человек. Кем бы он ни был, она знает его имя, и это сводит ее с ума.

Генри хмурится и, пользуясь привычным приемом, отправляет в рот кусок стейка.

— Так ты едешь в больницу, чтобы убедить ее сказать правду.

— Да. В принципе.

В кухне повисает загадочная тишина. Генри неторопливо пережевывает мясо, потом запивает его каберне.

— Как прошло твое шоу? Все нормально?

— Как по маслу. Это милое старичье так и рвалось на танцплощадку, даже в инвалидных креслах. Только один старик мне очень не понравился. Нагрубил женщине, которую зовут Элис, попросил меня завести «Кошмар леди Магоуэн», такой мелодии не существует, возможно, ты знаешь.

— Есть «Сон леди Магоуэн». Вуди Эрман.

— Молодец. Но главное, ужасный голос у этого старика.

Словно из ада. Так или иначе, но пластинки Вуди Эрмана у меня не было, тогда он попросил «Мне не терпится начать» Банни Беригэна. Так уж вышло, что это была любимая мелодия Роды.

С учетом моих галлюцинаций меня словно ударило обухом по голове. Не знаю почему.

Несколько минут они молча ели.

— И что все это значит, Генри? — спрашивает Джек.

Генри склоняет голову набок, прислушиваясь к внутреннему голосу. Хмурится, кладет вилку на стол. Внутренний голос продолжает требовать внимания. Он поправляет черные очки и поворачивается к Джеку:

— Что бы ты ни говорил, ты по-прежнему думаешь: как коп.

Джек чувствует, что эти слова — не комплимент.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Копы все видят несколько в ином свете, чем те, кто не служит в полиции. Когда коп смотрит на человека, он сразу задается вопросом, в чем тот виновен. Мысль о возможной невиновности просто не приходит ему в голову. Для копа, который отслужил десять или больше лет, все, кроме копов, виновны.

Только большинство еще не успели поймать.

Генри точно описал жизненное кредо десятков людей, с которыми когда-то работал Джек.

— Генри, откуда ты это знаешь?

— Я могу это видеть в их глазах, — отвечает Генри. — Так полисмены воспринимают мир. Ты — полисмен.

— Я — копписмен, — вырывается у Джека. Устыдившись, он краснеет. — Извини, эта глупая фраза вертелась у меня в голове и вдруг выскочила наружу.

— Почему бы нам не помыть посуду и не приняться за «Холодный дом»?

После того как тарелки установлены в сушку, Джек берет книгу с дальнего края стола и идет за Генри в гостиную, по пути, как обычно, бросив взгляд в студию своего друга. Дверь с большой стеклянной панелью ведет в комнатку со звуконепроницаемыми стенами, заставленную электронным оборудованием: микрофон и проигрыватель вернулись из «Макстона» и теперь стоят перед вращающимся стулом Генри. Под рукой и музыкальный центр для лазерных дисков, и пленочный магнитофон, и пульт для микширования. Большое окно выходит на кухню.

Когда Генри проектировал студию, Рода потребовала прорубить это окно, потому что хотела видеть, как он работает. Все провода скрыты от глаз. Аккуратностью и порядком студия напоминает капитанскую каюту на корабле.

— Похоже, ты собирался поработать этим вечером, — замечает Джек.

— Я хотел закончить две программы Генри Шейка, и я готовлю праздничный салют в честь дня рождения Лестера Янга и Чарли Паркера.

— Они родились в один день?

— Практически. Двадцать седьмого и двадцать девятого августа. Что скажешь, зажигать свет или нет?

— Пожалуй, зажги.

Генри Лайден зажигает две лампы у окна, Джек Сойер садится в большое кресло у камина, включает торшер и наблюдает, как Генри садится на удобный диван, зажигает два торшера по его сторонам. Ровный свет наполняет длинную комнату, кресло Джека стоит в наиболее освещенном месте.

— «Холодный дом», Чарльз Диккенс, — объявляет он. Откашливается. — Ну что, Генри, поехали?

— Лондон. Михайлова сессия[56] близится к завершению… — читает он и уходит в мир грязи и сажи. Грязные собаки, грязные лошади, грязные люди, день без света. Скоро он добирается до второго абзаца. — Туман везде. Туман в верховьях Темзы, где он плывет над зелеными островками и лугами; туман в низовьях, где он клубится среди леса мачт и над отбросами большого (и грязного) города. Туман на Эссекских болотах, туман на Кентских высотах. Туман заползает в камбузы угольных бригов; туман лежит на верфях и плывет сквозь снасти больших кораблей; туман оседает на бортах барж и маленьких суденышек.

Голос смолкает, действительность смешивается с вымыслом.

Атмосфера удивительно напоминает Френч-Лэндинг, Самнер-стрит и Чейз-стрит, свет в окнах гостиницы «Дуб», Громобойную пятерку с Нейлхауз-роуд, серый склон, поднимающийся от реки, Куин-стрит и зеленую изгородь «Макстона», маленькие дома, рассыпанные вдоль шоссе… Все упомянутое задушено невидимым туманом, который накрывает своим пологом и потрепанный временем и непогодой щит с надписью «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН», и бар «Сэнд», после чего ползет дальше, по холмам и долинам.

— Извини, — говорит Джек. — Задумался…

— Я тоже, — отвечает Генри. — Продолжай.

Джек, понятия не имеющий о существовании за щитом «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» черного дома, в который со временем ему придется войти, сосредоточивается на «Холодном доме». За окнами темнеет, свет ламп становится ярче. Дело Джарндайса и Джарндайса плетется по судам, ускоряемое или замедляемое стараниями адвокатов Чиззла, Миззла и Дриззла; леди Дедлок оставляет сэра Лейсестера Дедлока одного в их огромном поместье с обветшалой часовней, застывшей рекой и «дорожкой призрака»; Эстер Саммерсон начинает рассказ от первого лица. Наши друзья решают, что в честь появления Эстер недурно и выпить, раз уж ее рассказ затягивается. Генри поднимается с дивана, идет на кухню, возвращается с двумя низкими широкими стаканами, на треть наполненными виски «Болвени даблвуд», и стаканом чистой воды для чтеца. Пара глотков, несколько слов одобрения, и Джек вновь читает. Эстер, Эстер, Эстер.

За розовыми очками, через которые она смотрит на мир, история набирает ход, увлекая и чтеца, и слушателя.

Дочитав очередную главу, Джек закрывает книгу и зевает.

Генри встает и потягивается. Они идут к двери, Генри выходит вместе с Джеком под бескрайнее, усыпанное звездами небо.

— Хочу задать тебе один вопрос, — нарушает тишину Генри.

— Валяй.

— Попав в полицейский участок, ты действительно почувствовал себя копом? Тебе казалось, что ты им прикидываешься?

— Знаешь, меня самого это удивило, — отвечает Джек. Едва переступив порог, я снова стал копом.

— Хорошо.

— Почему хорошо?

— Потому что твои слова означают, что ты бежишь навстречу своему таинственному секрету, а не от него.

Качая головой и улыбаясь, сознательно не отвечая Генри, Джек садится за руль и уже из кабины прощается с хозяином.

Двигатель кашляет и заводится, вспыхивают фары, Джек едет домой.

Не столь уж много часов спустя Джек вышагивает по пустынному парку развлечений под серым осенним небом. Оставляет позади лоток по продаже хот-догов, тир, павильон игровых автоматов.

Прошел дождь, но в воздухе пахнет новым. Неподалеку кто-то играет на гитаре. Вроде бы мелодия веселая, но Джека она пугает. Нечего ему тут делать. Это старое место, опасное место. Он проходит мимо русских горок. Перед аттракционом щит: «СПИДИ ОПОПАНАКС ОТКРОЕТСЯ В ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ[57] 1982 ГОДА — ТОГДА И УВИДИМСЯ».

«Опопанакс», — думает Джек, только он более не Джек; теперь он Джеки. Точнее, Джеки-бои, и он и его мать бегут. От кого? От Слоута, разумеется. От пугающе опасного дяди Моргана.

Спиди, — думает Джек, и, словно получив его телепатический сигнал, густой, чуть глотающий слова голос начинает петь:

— «Малиновка вдаль / Улетает, звеня, / Нет голоса в мире чудесней… / И нет больше слез, / Где мерцание звезд / Подпевает в такт ее песне…»

«Нет, — думает Джек. — Я не хочу тебя видеть. Я не хочу слышать твою песню. Ты не можешь быть здесь, ты умер. Умер на пирсе Санта-Моники. Старый лысый чернокожий мужчина, лежащий под застывшими лошадками карусели».

Да нет же. Когда возвращается логика полицейского, она пробирается и в сны. Ему не требуется много времени, чтобы понять, что это не Сайта-Моника: слишком холодно и слишком далеко в прошлом. Это земля прошлого, в которую Джеки и Королева Пчел убежали из Калифорнии. И бежали не останавливаясь, пока не добрались до другого побережья, до места, куда Лили Кевинью Сойер…

Нет, я не думаю об этом, я никогда не думаю об этом.

…пришла, чтобы умереть.

«Проснись, немедленно проснись, соня!»

Голос его давнего друга.

Друга, как бы не так. Это он указал мне путь, на котором меня ждало столько преград, он встал между мной и Ричардом, моим настоящим другом. Из-за него я едва не погиб, едва не сошел с ума.

«Просыпайся, просыпайся, вылезай из кровати!»

Просыпайся-просыпайся. Пора взглянуть в лицо страшному опопанаксу. Пора вернуться в не такое уж милое прошлое.

— Нет, — шепчет Джек, и дорожка тут же заканчивается. Впереди карусель, вроде той, что была на пирсе Санта-Моники, вроде той, которую он видел.., ну, в прошлом. Это гибрид, плод воображения, не существующий ни здесь, ни там. Но вот о человеке, который с гитарой на коленях сидит под одной из застывших лошадок, такого сказать нельзя. Джеки-бои всегда и везде узнал бы это лицо, и его сердце вновь переполняется любовью.

Он борется с ней, но это борьба, в которой очень немногие могли бы выйти победителями, и уж конечно, не те, кто внезапно вернулся в далекое детство.

— Спиди! — кричит он.

Старик смотрит на него, и его коричневое лицо расплывается в улыбке.

— Странник Джек! Как мне недоставало тебя, сынок.

— Мне тоже, — говорит Джек. — Я больше не странствую.

Осел в Висконсине. Это… — Он указывает на волшебным образом вернувшееся тело мальчика, футболку и джинсы. — Это сон.

— Может, да, а может, и нет. Во всяком случае, тебе предстоят новые странствия, Джек. Я уже не один день пытаюсь тебе это сообщить.

— О чем ты?

Улыбка Спиди по центру остается лукавой, по краям — раздраженной.

— Не морочь мне голову, Джеки. Посылал тебе перышки, не так ли? Посылал тебе яйцо малиновки. И не одно.