Том вулф костры амбиций

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 ... 44

Этот момент Крамер продлил настолько, насколько позволяли ему пределы логики и минимальных приличий, а потом протянул еще чуть-чуть. Никто из них — ни двое безупречных адвокатов с Уолл-стрит, ни прелестная молодая вдова с ее новенькими миллионами — не рискнул даже пикнуть.

Потом он произнес мягко, по-отечески:

— Ну, хорошо. Теперь посмотрим, чем все это чревато.

***

Вошедшего к нему в кабинет Шермана Киллиан встретил словами:

— Боже мой, что с вами? Почему такой несчастный вид? Сейчас я вам все объясню, и вам не будет жаль времени, потраченного на дорогу сюда. Или вы думаете, что я позвал вас, чтобы показать это?

Он придвинул к краю стола номер газеты «Сити лайт». «ВДОВА ФИНАНСИСТА...» Шерман едва глянул. В открытой полости его сознания эта информация гудела уже вовсю.

— Он прямо туда пришел, к Бернсу. Этот Питер Фэллоу. А я его никогда не видел.

— Не важно, — отмахнулся Киллиан, который был в очень приподнятом настроении. — Это устарелая новость. Мы узнали раньше, верно? Я позвал вас сюда, чтобы сообщить настоящую новость.

На самом-то деле Шермана вовсе не раздражали поездки на Рид-стрит. Сидеть в квартире... ждать очередной угрозы по телефону... Великолепие его жилища представлялось насмешкой над его теперешним жалким положением. Сидишь и ждешь очередного удара. Уж лучше хоть что-нибудь делать. Ехать в машине на Рид-стрит, без помех перемещаясь по горизонтали, — здорово! колоссально!

Шерман уселся, и Киллиан сказал:

— По телефону я не хотел даже упоминать об этом, но мне тут был очень интересный телефонный звоночек. Дело, можно сказать, в шляпе.

Шерман молча смотрел на него.

— Звонила Мария Раскин, — сказал Киллиан.

— Шутите.

— Об этом с вами я бы так шутить не стал.

— Мария вам позвонила? Бог ты мой! И что она сказала? Чего она хочет?

— Хочет с вами увидеться.

— Не может быть...

— Хочет с вами увидеться сегодня в полпятого вечера. Говорит, вы знаете где.

— Надо же... Кстати, вчера у Бернса она мне сказала, что позвонит. Но я не поверил в это ни на секунду. Она не сказала зачем?

— Нет, и я ее не спрашивал, чтобы, не дай бог, она не передумала. Я только заверил ее, что вы придете. И вы таки будете там как штык.

— Говорил же я вам, что она позвонит!

— Вы — говорили? Вы только что сказали, что не поверили в это.

— Знаю. Вчера не поверил, потому что она меня избегала. Но разве я не говорил, что она не из тех, кто осторожничает? Она игрок. И осторожная игра не по ней. Любит смешать карты, и ее игра... ну, в общем, мужчины. Ваша — закон, моя — финансы, а ее — мужчины.

Киллиан ухмыльнулся, радуясь главным образом тому, что настроение у Шермана так разительно переменилось.

— О'кей, — сказал он, — колоссально. Что ж, поиграйте с ней. Пора уже. И вот еще почему я вызвал вас сюда, вместо того чтобы самому ехать к вам. Надо вас зарядить.

Он нажал кнопку и проговорил в селектор:

— Нина? Скажите, чтобы Эд Куигли зашел.

Точно в 4-30 Шерман с сильно бьющимся сердцем жал кнопку звонка с надписью «4Б Болл». Должно быть, Мария ждала у коробки домофона, который работал лишь как звонок (переговорная его часть давно сломалась), потому что Шерман сразу же услышал за дверью гудение и мощный «щелк-щелк» электрического замка. Вошел. В нос ударило знакомым запахом — затхлая лестница, грязный ковер на ступеньках. Та же старая мрачная краска на стенах, те же обшарпанные двери, то же унылое освещение — все знакомое, но вместе с тем новое и пугающее, словно ему прежде никогда не приходило в голову разглядеть, что же, собственно, его здесь окружает. Волнующее очарование богемности куда-то исчезло. Теперь он имел несчастье увидеть свой недавний эротический сон глазами реалиста. Как могло все это привлекать его?

Скрип ступенек напомнил ему о вещах, которые он предпочел бы забыть. Перед глазами возникла такса, толстенькой гусеницей ковыляющая вверх по лестнице. «Привет, Маршалл. Привет, ты, мокрая колбаса»... Он тогда был весь в поту... Потея, три раза спускался по этой облезлой лестнице за багажом Марии... А теперь тащит на себе ношу и вовсе неподъемную... Заряжен. Он ощущал на пояснице диктофончик, на груди — микрофон; чувствовал или воображал, что чувствует, липкость ленты, которой крепились к телу провода. Каждая из этих затейливых, предательски миниатюрных штуковин, казалось, росла в размерах с каждым его шагом. Кожа словно увеличивала их, как язык — зазубрину сломанного зуба. Они, конечно же, бросаются в глаза! Да и не видно, что ли, по его лицу? Не видно его предательства, его бесчестия?

Он перевел дух. Оказалось, что он весь в поту и пыхтит как паровоз — то ли подъем тому виной, то ли адреналин, то ли просто страх. На разгоряченном теле лента стала какой-то кусачей — или это ему тоже чудится?

Добравшись до двери — этой жалкой, уныло окрашенной двери, — Шерман еле дышал. Помедлил, снова перевел дух, потом постучал в дверь условным стуком: тук, тукитук тук — тук, тук Дверь медленно отворилась, но за нею никого не было. Вдруг:

— Гав! — Из-за двери показалось ее лицо, расплывшееся в улыбке. — Напугала?

— Да нет, в общем-то, — проговорил Шермзн. — Меня тут уже такие специалисты пугали!

Она рассмеялась и, похоже, искренне.

— Тебя тоже? Тогда мы подходящая парочка, а, Шерман? — С этими словами она протянула к нему руки для приветственного объятия.

Шерман уставился на нее, смущенный и совершенно парализованный. Всяческие соображения пробегали в голове быстрее, чем он успевал их осмыслить. Вот она — в черном шелковом платье, траурном своем облачении, тесно облегающем талию и выставляющем напоказ великолепные формы внизу и вверху. Большие, сверкающие глаза. Темные безупречные волосы — густые и блестящие. Кокетливо оттопыренные губы, из-за которых он когда-то терял голову, такие пухлые, приоткрыты и улыбаются. Но все это, вместе взятое, теперь только лишь некая комбинация одежды, плоти и волос. На обнаженных руках едва заметный темный пушок. Надо скользнуть туда, меж этих вытянутых рук, обнять ее, раз она этого хочет! Дело очень деликатное! Нужно, чтобы она была на его стороне, доверилась ему, по крайней мере на то время, какое потребуется, чтобы признание некоторых фактов нашло дорогу через микрофон, пристроенный у него на груди, к магнитофонной ленте на пояснице. Ответственный момент... Но как быть? Что, если он ее обнимет, а она наткнется на микрофон? Или вздумает погладить его по спине! Заблаговременно такой вариант ему в голову не пришел. (Ну в самом деле: кому захочется обнять человека, который заряжен). И тем не менее — делай же что-нибудь!

И он двинулся ей навстречу, но ссутулив плечи и сгорбив спину, чтобы она не могла прильнуть к его груди. Так и обнялись — чувственное юное гибкое создание и странный калека.

Он быстро высвободился, попытавшись улыбнуться, а она недоуменно на него поглядела: дескать, что с тобой?

— Ты права, Мария. Мы с тобой пара, вместе на первых полосах газет, — с философической улыбкой проговорил он. (То есть не будем отвлекаться!) Нервно обвел глазами комнату.

— Пошли сядем, — сказала она, махнув рукой в сторону дубового стола на одной ноге. — Пойду принесу тебе выпить. Чего бы ты хотел?

Замечательно: сядем, поговорим.

— Виски есть?

Она вышла в кухню, а Шерман поглядел себе на грудь — не торчит ли микрофон. Стал перебирать в памяти вопросы. Подмывало проверить, крутится ли кассета.

Вскоре Мария вернулась, принесла ему бокал виски и другой с чем-то бесцветным — то ли джин, то ли водку — себе. Села на второй гнутый стул и, положив ногу на ногу (как искрится на них нейлон!), улыбнулась.

Подняла бокал, как бы предлагая тост. Он сделал то же самое.

— Стало быть, мы, Шерман, теперь пара, о которой говорит весь Нью-Йорк. Ох, и многим же, наверное, хотелось бы послушать этот наш разговор!

У Шермана екнуло сердце. Безумно захотелось скосить глаза вниз, проверить, не вылез ли микрофон. Она это что — с намеком? Он заглянул ей в глаза. Ни зги там не разглядел.

— Да уж, стало быть, так, — отозвался он. — По правде говоря, я думал, ты решила от меня скрыться. А меня, с тех пор как ты уехала, жизнь не очень-то балует.

— Шерман, клянусь, до возвращения я ничего не знала.

— Но ты даже не сказала мне, что уезжаешь.

— Знаю, но это не имеет никакого отношения к тебе, Шерман. Я просто... просто я была как сумасшедшая.

— А к чему это имеет отношение? — Он откинул голову и улыбнулся, чтобы показать, что не таит зла.

— К Артуру.

— А-а. К Артуру.

— Да, к Артуру. Думаешь, мне с Артуром было так легко, думаешь, я пользовалась большой свободой? Конечно, в определенном смысле — да, но ведь надо было еще и жить с ним, а при нем какая уж там свобода. Так ли, эдак ли, но он изводил меня по-страшному. Я тебе говорила, он, бывало, как начнет на меня орать, как начнет ругаться.

— Ты упоминала об этом.

— Кричал, что я шлюха и сука, прямо при слугах, да при ком угодно, если ему вздумается. А злобы сколько! Сначала хотел иметь молодую жену, а потом резко изменился и возненавидел меня за то, что я молодая, а он старик. Ему хотелось иметь вокруг себя интересных людей, он считал, что с его деньгами ему это причитается, а после вдруг — раз! — и возненавидел их всех, и меня возненавидел, потому что это были мои друзья, и вообще им была больше нужна я, чем он. Артур был нужен только этим его старым аидам вроде Рея Радоша. Надеюсь, ты заметил, каким олухом он выставил себя на панихиде. Потом пришел за сцену и принялся меня тискать. Чуть платье с меня не содрал, ей-богу. Ты это видел? Ну да, ведь ты был так взволнован? Я все пыталась сказать тебе, чтобы ты успокоился! Никогда тебя таким не видела. А тот носатый ублюдок из «Сити лайт», лицемер британский, стоял прямо у тебя за спиной. Он все подслушал.

— Знаю, я действительно волновался, — сказал Шерман. — Я думал, ты от меня бегаешь. Боялся, что это мой последний шанс поговорить с тобой.

— Я от тебя не бегала, Шерман. Я же тебе объясняю. Единственный человек, от которого я бегала, — это Артур. Я взяла и уехала. Просто... Взяла и уехала. Поехала на озеро Комо, но я знала, что он меня там может найти. Тогда я поехала погостить у Исабель ди Нодино. У нее дом в горах, в городке недалеко от Комо. Прямо как сказочный замок. Там было так здорово. Никаких звонков по телефону. Я даже ни одной газеты там не видела. Одна-одинешенька, если не считать Филиппе Кирацци. Но это бог с ним, какая теперь разница.

Как можно спокойнее Шерман сказал:

— Это хорошо, что тебе удалось отвлечься, Мария. Но ты знала, что я беспокоюсь. Ты знала про статью в газете, ведь я ее тебе показывал. — Совсем не выдать голосом возбуждение не удалось. — В тот вечер, когда еще тот бугай чокнутый приходил, — да ты сама помнишь.

— Ну-ну, Шерман. Что ты себя опять накручиваешь.

— А тебя когда-нибудь сажали за решетку?

— Нет.

— А вот меня да. Это среди прочего, что я вытерпел, пока тебя не было. Я... — Он прервался на полуслове, внезапно осознав, что ведет себя очень глупо. В данный момент пугать ее перспективой ареста ему было меньше всего нужно. Он пожал плечами, улыбнулся и заключил:

— Что ж, тоже некий жизненный опыт, — как бы говоря этим: «Однако это не так страшно, как ты можешь подумать».

— Мне этим тоже угрожают, — сказала она.

— В каком смысле?

— Сегодня ко мне приходил какой-то тип из Окружной прокуратуры Бронкса с двумя следователями.

Шермана так и передернуло:

— Да ну?

— Напыщенный такой мелкий поганец. Самому себе казался жутко крутым. Все этак голову откидывал и что-то гадкое выделывал шеей — как-то вот так, вот так, а на меня поглядывал сузив глазки. Поганец.

— И что ты ему сказала? — Нервно, очень нервно.

— Ничего. Он был слишком занят — все объяснял, как он может со мной расправиться.

— В каком смысле? — Паническое тремоло в голосе.

— Он объяснил, что у него есть еще один свидетель. Таким важным начальственным тоном. Он даже не сказал, кто этот свидетель, но это, ясное дело, тот парень — здоровенный. Не могу даже описать, до чего гадкий тип.

— Его фамилия Крамер?

— Да. Так он представился.

— Это тот самый, который был в суде, когда меня отпустили под залог.

— Он все разложил по полочкам, Шерман. Если я буду свидетельствовать против тебя и подкреплю этим показания другого свидетеля, меня не тронут. А иначе меня объявят соучастницей и привлекут по статьям этим... Не помню точно, по каким.

— Но ты ведь...

— Он даже снабдил меня ксерокопиями газетных статей. Практически задал колею. Эти, дескать, статьи правильные, а эти состряпаны с твоей подачи. Если я скажу, что произошло на самом деле, попаду в тюрьму.

— Но ты ведь, разумеется, сказала ему, что произошло на самом деле!

— Ничего я ему не сказала. Хотела переговорить сперва с тобой.

Шерман сидел на краешке стула.

— Но, Мария, некоторые вещи в этом деле настолько на поверхности, а они еще о них и не знают. Наслушались выдумок парня, который хотел нас ограбить! К примеру: это случилось не на улице, а на пандусе, верно? А остановились мы потому, что дорога была перекрыта, мы даже еще и не видели никого. Верно? Ведь верно же? — Он поймал себя на том, что повышает голос.

Лицо Марии озарилось теплой, грустной улыбкой, с какой смотрят на человека, мучимого болью. Мария встала и, уперев руки в боки, проговорила:

— Шерман, Шерман, Шерман, ну что нам с тобой делать?

Знакомым движением она выставила вперед правую ногу, туда-сюда качнула ею на высоком черном каблуке. Посмотрела на Шермана широко открытыми карими глазами и протянула к нему руки ладонями вверх.

— Иди ко мне, Шерман.

— Мария, у нас серьезное дело!

— Я знаю. Ну иди же.

Ч-черт! Она опять хочет обнять его! Ну.., так обними же ее, идиот! Это знак того, что она на твоей стороне! Обними ее, схватись за спасительную соломинку! Да!., но как? Я же заряжен! На груди капсюль позора! На пояснице бомба бесчестья! Чего она потом захочет? Повалит его на кровать? И что тогда? Это ж — господи!.. Весь ее вид говорит: «Я твоя!» Она же единственная твоя зацепка! Не упускай этот шанс! Деляй что-нибудь! Действуй!

И он поднялся со стула. Потянулся к тому лучшему, что есть в обоих мирах. При этом он согнулся, чтобы не коснуться грудью ее груди и чтобы ей было не дотянуться руками ему до поясницы. Он обнял ее точно старик, перегнувшийся через ограду, чтобы коснуться рукой могильного камня. В результате его голова оказалась очень низко. Подбородок пришелся ей под ключицу.

— Шерман, — сказала она. — В чем дело? Что у тебя со спиной?

— Ничего.

— Тебя всего скрючило.

— Прости. — Он повернулся боком, все еще обнимая ее за плечи.

— Шерман! — Она сделала шаг назад. — Ты какой-то весь скособоченный. Что случилось? Ты не хочешь, чтобы я к тебе прикасалась?

— Да нет! Нет... Это, наверное, волнение. Ты ведь не знаешь, что я перенес. — Тут он решил внести поправку:

— Ты не представляешь, как я по тебе соскучился, как ты нужна мне.

Она изучающе посмотрела на него, затем одарила жарчайшим, влажным и каким-то до нутра распахнутым взглядом.

— Ну... — проговорила она. — Вот же я.

Она шагнула к нему. Все, влип. Да не корчись ты, дурень! И прекрати ерзать из стороны в сторону! Придется рискнуть! Может быть, микрофон все-таки глубоко, и она его не почувствует, особенно если целовать ее — страстно, бурно! Ее руки будут у него вокруг шеи. Пока она их так держит, до поясницы ей не добраться. Их разделяли всего несколько дюймов. Он просунул руки ей под мышки, чтобы он не могла обнять его иначе, как только за шею. Сам обхватил ее где-то в области лопаток, чтобы ее руки не сползали ниже. Позиция несколько неудобная, но ничего не поделаешь, сойдет.

— О Мария! — Такого рода страстные стоны были вообще-то ему не свойственны, но опять-таки сойдет, ладно.

Он поцеловал ее. Для вящей искренности закрыл глаза и сосредоточился на том, чтобы держать руки как можно выше вокруг ее торса. Сознание отметило, что помада у нее на губах липкая, что слюна теплая, а дыхание отдает прогорклым овощным душком.

Минуточку. Черт, что она там делает? Ведет ладони поверх его рук вниз, к его бедрам! Он развел локти и напряг мышцы плеч, чтобы незаметно отодвинуть ее руки подальше. Поздно! Она уже положила ладони ему на ягодицы, прижимает к себе. Но его растопыренные локти ей мешают! Вдруг она сдвинет ладони вверх, на поясницу? Он выпятил зад. Если ей будет не дотянуться, может, она отстанет. Ее пальцы.., но где они? Он их не чувствует. Вот... сбоку на поясе. Черт! Отвлечь ее — вот единственный шанс. Она впилась в его губы и ритмично, страстно почмокивает, обдавая его густым овощным духом. Он тоже зачмокал и одновременно заерзал задом, чтобы стряхнуть ее руки. Где пальцы?.. Опять он их не чувствует! Каждое нервное волоконце в нем дрожит от напряжения... Куда она передвинула руки? И тут ее губы застыли. Они еще прижаты к его губам, но привод уже отсоединился. Она выпустила его рот и чуть отвела голову, так что он увидел перед собой три глаза, Но руки все еще его обнимали. Как смотрели на него эти три глаза, ему не понравилось, — Шерман... Что это у тебя на спине?

— На спине? — Он попытался отстраниться, но она не отпускала. Не разжимала рук.

— Какая-то штука, железка какая-то, что ли, — здесь, у тебя на спине.

Он почувствовал давление ее ладони. Как раз на пояснице, где диктофон! Он сделал попытку повернуться так, сяк, но ее рука оставалась на прежнем месте. Он дернулся. Бесполезно! Вцепилась и держит.

— Шерман, что это?

— Не знаю. Ремень... пряжка от ремня... я не знаю.

— Какая же пряжка на спине!

Она уже к нему не льнула, но руку не отнимала.

— Мария, ты что?

Он сделал рывок и встал боком, но она описала дугу и очутилась у него за спиной. Как два борца.

Мелькнуло за плечом ее лицо, не то улыбающееся, не то оскаленное в бешенстве, — ужасный рассвет перед бурей.

Он крутнулся и высвободился. Теперь они стояли лицом к лицу, — Шерман! — Шууман, — Кривит недоуменно губы, сейчас раздастся вопль. Медленно:

— Я хочу знать... что там у тебя на спине.

— Бога ради, Мария, что на тебя нашло? Ничего там нет — может, пуговицы от подтяжек, не знаю.

— Шерман, я хочу посмотреть.

— Что значит посмотреть?

— Сними пиджак.

— Что значит — сними?

— Сними. Я хочу посмотреть.

— С ума сошла.

— Ты ведь здесь не только пиджак снимал, Шерман.

— Ну не дури, Мария. Успокойся.

— Вот ты меня и успокой. Покажи, что у тебя там на спине.

С мольбой:

— Мария, ну не надо. Поздновато уже в игры играть.

Она подошла к нему вплотную с той же грозной усмешкой. Она намерена посмотреть сама! Он отскочил в сторону. Она за ним. Но он увернулся.

Как бы игривый как бы хохоток:

— Что ты делаешь, Мария!

Уже довольно-таки шумно дыша:

— Ну-ка, ну-ка! — Она набросилась на него. Тут он не сумел увернуться. Она хватает его за лацканы, за рубашку! Он заслонился, как красна девица.

— Мария!

— Нет, погоди, погоди... — И вопль:

— Там что-то спрятано? Что у тебя под рубашкой?!

Она снова на него кинулась. Он уклонился, но каким-то непонятным образом она очутилась у него за спиной. Подсунула руки под пиджак. Ухватилась за диктофон — правда, он под рубашкой, а рубашка заправлена в брюки. Шерман почувствовал, как диктофон отлепляется от спины.

— И провод, Шерман!

Он прижал ее руку своей, не давая вытащить диктофон. Но ее рука была под пиджаком, а его — поверх. Он запрыгал по комнате, пытаясь удержать извивающийся живой клубок под пиджаком.

— Он — на проводе — ах ты — дрянь! — отдуваясь, выговорила она, наваливаясь на него. Все силы у нее уходили на борьбу, иначе бы она орала бог знает как.

Наконец он изловчился и ухватил ее за запястье. Во что бы то ни стало надо, чтобы она отпустила диктофон. Он сжал ей руку крепче. Еще крепче.

— Ты что — мне же больно!

Он стиснул еще сильнее.

Она взвизгнула и отпустила. На миг он остолбенел, такое злобное у нее было лицо.

— Шерман, ты подлый, бесчестный гад!

— Мария, клянусь...

— Ах, ты клянешься! — Она снова кинулась на него. Он бросился к двери. Она поймала его за рукав и за полу пиджака. Шерман попытался освободиться. Шов треснул. Рукав стал отрываться. Шерман продолжал ломить к двери. Чувствовал, как коробочка диктофона бьется о ягодицы. Теперь она болталась на проводе поверх брюк.

Взметнулся черный шелк, раздался тупой удар. Мария оказалась на полу. Один из ее высоких каблуков хрустнул, и она потеряла равновесие. Шерман побежал к двери. Он еле отпер замок, потому что пиджак у него был стянут с плеч и сковывал локти.

Вот он уже на площадке. Послышались рыдания, а потом Мария крикнула:

— Давай, давай беги! Волочи хвост между ногами!

А ведь верно. Он ковылял вниз по лестнице, а диктофон позорно болтался у него сзади. Шерман чувствовал себя как последний побитый пес.

К тому времени когда он открывал дверь подъезда, истина предстала ему во всей наготе. Глупость, некомпетентность и трусость довели его до того, что он умудрился потерять единственное, что давало ему последнюю надежду.

Эх ты, Властитель Вселенной!

30

Blog

Том вулф костры амбиций