Рассказы о сашке

Вид материала

Рассказ

Содержание Первая кода 5 Первая кода 6 Первая кода 7 Вторая кода 1 Вторая кода 2

Подобный материал:

• Произведения для 10 а класса выделены, 11.05kb.
• Василий Макарович Шукшин рассказы, 3282.5kb.
• Современные русские писатели евгений Попов Рассказы, 246.11kb.
• «Донские рассказы», 11.38kb.
• Рекомендательная библиография для внеклассного чтения, 151.61kb.
• Образ учителя в художественной литературе, 53.58kb.
• А. П. Чехов Рассказы «Попрыгунья», «Ионыч», «Человек в футляре», «О любви», «Крыжовник»,, 13.99kb.
• Рассказы о русских святых, 11.12kb.
• Яковлев Александр Сергеевич рассказы конструктора Сайт Военная литература, 965.74kb.
• Рассказы о детях и для детей, 79.02kb.

Вернее сказать, даже и не яблоки, а какое-то одно яблоко, нельзя ведь сразу есть много яблок, единовременно можно есть одно, всего лишь только одно яблоко.

Даже обжорливый сосед Пафнутьев, который жил в той же парадной, что и Прозерпина, учившаяся с Сашкой в одном классе, и с которой Сашка охотно любовничал - то на переменке, то во время сбора макулатуры, а однажды даже во время выпускного экзамена по новой

астрономии, и потом, не только уже в школе, а и где угодно, где получалось, где выходило; так вот, даже этот гиперобъедливый Пафнутьев, нигде и никогда не ел единовременно больше одного – или, в крайнем раскладе, полутора яблок. Он был бы и рад, наверное, съесть сразу несколько яблок, два, три, четыре, девять, только не получалось это у него. Не выходило – не получалось - не складывалось - не закручивалось - не срубалось- не выгорало; Сашке точно-преточно знал о пафнутьевских неудачах по части одновременно-паралелльного сжирания-поедания сразу нескольких яблок, ему рассказала об этом Прозерпина во время одного из смачных любовничаний, произошедшего в такси, когда она и Сашка ехали куда-то в сторону Мертвого Озера, где они хотели немножко искупаться после дневного ужина. И вот тогда-то, как раз именно тогда, в те самые ранние утренние – в ночные – в дневные - в полуденные – в поздние-дикие или в предварительные, в первичные полувечерние часы, Прозерпина Дедикова очень многое Сашке про Пафнутьева рассказала.


Если бы Сашка не умер совсем молодым, то он, очевидно, был бы не слишком рад и не очень навзрыд доволен тем, что потом, после его смерти, Прозерпина вышла замуж за Пафнутьева. Хотя скорее всего, ему было бы все равно.

Да или нет?

Все равно было бы Сашке?

Забить бы ему было?

Харк-харк бы было ему ?

Или – либо – быть -может – не исключено – возможно – думается - предположительно – видимо, не совсем харк-харк было бы Сашке? Только вот никто, совсем, увы, никто, не знает ответа и на самый вопрос этот, и более того, даже и на его малую, гипотетическую, преположительную, условную видимость. И не только на вопрос оный, но и на легковесный, мелкий, невесомый, флюоресцентный, почти мифологический, нереальный, тончайший, никому почти и не заметный призрак видимости вопроса.

Ну а Прозерпина-то - она не то чтобы давно вынашивала свои брачные планы, ведь это занятие, как и многие-многие другие, случающающиеся порой и происходящие во время так называемой жизни, вовсе не входило в ее планы. Более того, у нее, у стройной и коренастой Прозерпины, вообще никаких планов не было никогда. Ненужны были они ей. Поэтому она, Прозерпина, - ежели уж говорить метафорическим, метафизическим, образным, старопоэтическим, троповым, не буквальным, не навязшим в рту, в ушах, в зубах, в руках и в подмышках языком, катилась, передвигалась, перемещалась и сублимировалась по просторам и коридорам Бытия вне каких –либо планов. Однако Пафнутьев, инженер Пафнутьев, ей чем-то нравился. Иногда. Непонятно чем. Сашка, впрочем, ей тоже нравился иногда. Также непонятно чем. Нравился не меньше, чем Пафнутьев, а где-то даже и побольше. Поэтому – то она и рассказала ему, Сашке, про обжорство Пафнутьева, когда они с ним ехали в сторону Мертвого озера, чтобы искупаться. В самые ранние утренние часы. После ужина..


ПЕРВАЯ КОДА 5


Как знать, если бы Сашка не умер совсем молодым, то не исключено вовсе, что Прозерпина и не вышла бы замуж за инженера Пафнутьева. Хотя, что скрывать, и что таить – замалчивать –утаивать - недоговаривать, нравственные устои первых лет двадцать первого века вполне допускали очень многое безнравственное - безидейное- безлимитное – безустойное - безнужное, в том числе и прозерпиновское любовничанье с Сашкой – и в такси, и на грязном чердаке, и в мокром подвале, и на паркетно-линолеумном полу, и на перемене, и где угодно!. И также ее любовничанье и последующее бессмысленное - скучное – местами даже и тягостное – впрочем, обычное самое – совершенно заурядное – стандартное - рядовое - ничем не исключительное - не выдающееся ничем - брачевание с инженером Пафнутьевым, уныло, и невесело, и бесцеремонно, и честно, трудившемся старшим технологом в кирпичном, в зеленом, в сиренево-белом, в не до конца достроенном, и в сгоревшем потом, в небольшом, в городском, в концертном, в зале.


Но яблоки - особенно баклушинские - Сашка все равно иногда любил погрызть. Только не в буквальном смысле, погрызть, нет, боже сохрани! Сашка предпочитал употреблять яблоки с помощью маленького деревянного ножичка, хранившегося к кухне, в одном из восемнадцати ящиков, плотно набитых добротной кухонной утварью, кем-то, когда-то и зачем-то привезенной еще много лет назад с Южного Урала.

Так вот, яблоки он, Сашка, ел только с помощью маленького ножичка, ежели, конечно, находился дома, причем, яблоки он ел, преимущественно, во время просмотра всяческих телевизионных программ. Сашка был на пять - семь - двенадцать - пять лет младше своего брата Володи, и нередко, когда Сашка ел яблочко, в комнату входил Володя и поскольку у них дома был один телевизор с экраном 597х742, то он, Володя, выключал его и начинал смотреть по видаку какую-нибудь очередную видеокассету с порнографическим фильмом. Тогда как Сашка, который ел свое яблочко с помощью маленького деревянного ножичка, вместе с остальной заиндевелой и добротной кухонной утварью привезенной когда-то, кем-то и зачем-то с Южного Урала, и наблюдал во время очередного своего яблокопоглощения похотливую кино – видео - порнопродукцию, которую смотрел Володя, его старший брат. Вне дома Сашка яблок никогда не ел. Телевизор тоже не смотрел. Деревянным южноуральским ножичком тоже, соответственно, не пользовался.


Сашка огляделся вокруг. Сильвия, леди Сильвия, леди леди Сильвия, все еще смотрела на него. Сашка, который умер совсем молодым, в той своей, в прошлой жизни, был далек от тактичного отношения к женщинам. Как-то так само собой получилось, еще со времен его бессистемных школьных случек с Прозерпиной Дедиковой. Поэтому потом уже, после окончания школы, он даже и не пытался нарушить собственные привычки. Только вот в случае с леди Сильвией они как бы сами немного нарушились.Черт знает отчего, но нарушились. И пришли им на смену длиннющие, бездонные, бесконечные, безмерные, тотальные, изнурительные, нескончаемые бессловесные, молчаливые разговоры. Вот и теперь леди Сильвия молчала.

Это было не просто молчание, а какое-то особенное, специальное молчание. Молчание – говорение. Татьяна, жена Володина, молчала как-то не так. Леди Сильвия по-прежнему была изящно полуодета, однако Сашке – как и раньше, как и прежде - ни капельки отчего-то не хотелось сделать с леди Сильвией что-либо из разряда того, что он любил обычно проделывать с особями женского пола. Странно все это было. Очень странно.

Сашка опять оглянулся. Вокруг почти все было обычным и привычно-никаким, только Сашка по-другому все теперь ощущал. Он ощущал, что теперь очень многого не понимает, и даже не знал, сможет ли понять. Леди Сильвия все смотрела на него, смотрела и улыбалась. Смотрела, улыбалась, молчала и говорила. Сашка автоматически улыбнулся в ответ, но потом вдруг понял, что сейчас ему не хочется больше смотреть на изящную, полуодетую Сильвию и видеть ее улыбку, и слушать ее молчаливые разговоры. Ему захотелось посмотреть на что-нибудь и на кого-нибудь еще. Например, на Володю. Да, на Володю. На своего брата старшего, на Володю.

На Володю, на Володю.

А вот и Володя. Сашка, который умер совсем молодым теперь имел возможность очень быстро перемещаться. Не очень он понимал, даже и совсем он не понимал, отчего же теперь так быстро происходит у него перемещение. Надо было спросить об этом у леди Сильвии, ему казалось, что она уж точно могла бы ответить ему на этот вопрос. Да, конечно, наверняка она могла бы что-то ему рассказать. Да, могла бы, могла бы…Но тут Сашка уже оказался около Володи, около своего старшего брата Володи. Около Володи, около Володи. Ему вдруг резко бросилось в глаза растерянно-упертое выражение Володиного лица. Слишком и явно тупоумное. Раньше он такого выражения у брата на лице как-то не замечал. Может быть, просто не обращал внимания?


----------------------------------------------------------------------------------------------------------------


ПЕРВАЯ КОДА 6


Володя сидел за пустым письменным столом. Ничего не писал. Он вообще редко что-нибудь писал, да и не нужно было ему по - жизни ничего писать, ну а раз не нужно было, то он и не писал. Володя вяло, уныло, угрюмо, угнетенно, подавленно, безнадежно, однозначно, непроходимо и мрачно молчал. Сашке захотелось сказать Володе что-нибудь грубоватое и глуповатое, как это он нередко – часто - постоянно – регулярно – систематически делал прежде, когда еще был живым и совсем молодым. Что-нибудь наглое, пакостное и нахальное, и даже преимущественно, в основном, по – большей части, гадкое, противное, гнусное и мерзкое. Только ничего такого он, Сашка, Володе он не сказал.

Потому что подумал: «Даже ежели я что-то и скажу ему, то едва ли Володя меня услышит. А раз он меня не услышит, то, наверное, и не поймет. Только с леди Сильвией я могу почему-то разговаривать, не произнося ни слова. Даже если я ее не вижу. Даже если она не видит меня. Только ведь с леди Сильвией мне разговаривать не очень интересно, так было и раньше, пока я еще не умер совсем молодым, но ведь и теперь, после смерти моей, тоже ничего не изменилось. Да, леди Сильвия все также изящна и все также полуодета. Что мне-то от того? Прежде мне тоже никакого толку не было от ее полуодетости. И от ее изящества. Не так уж на самом-то деле она изящна. И не так уж на самом-то деле она полуодета. Надо было мне трахнуть ее, что ли, там, на скамейке возле входа в подъезд. Или в другом каком-нибудь местечке. Да, конечно, надо, надо было».


Так подумал Сашка. Лениво подумал, сонно, без малейшего воодушевления, без энтузиазма и увлеченности. Сейчас – сегодня – нынче - теперь - в данный момент - в настоящий момент, он и не хотел бы трахнуть - ухнуть леди Сильвию. Нет, не хотел бы. Как и не хотел он есть, пить и курить. Ничего вот такого он сейчас совсем не хотел. Не хотел и не мог.

Потом же Сашка, который ничего такого вот сейчас совсем и не хотел, и не мог, и который умер в конце мая совсем молодым, решил поглядеть на остальных своих знакомых. Не то, чтобы особенно – страшно - ужасно – бездонно – глубоко - убийственно – катастрофически – до чрезвычайности - категорически - неописуемо – несказанно по ним он соскучился и истосковался, но делать ему все равно нечего было.

Не сразу, вовсе не сразу, ничуть не сразу, решил Сашка, на кого же он хочет посмотреть из своих знакомых. Ну да, на брата Володю он уже посмотрел…На Володю, на Володю, на брата – на брательника - на братана – на братца – на братика – на Володю. На брата своего старшего, на Володю.

Толку –то! Ничего нового все равно не увидел.

Ну да, на леди Сильвию уже посмотрел. Или она сама на него посмотрела? Тоже толку никакого. Как была прежде леди Сильвия изящно-полуодетой, то и теперь такой же, полуодето – изящной, осталась. Нет, ничего интересного.

Можно, конечно, на Прозерпину взглянуть…

Сашке, который умер совсем молодым, в самом деле захотелось реально - доподлинно – всамделишно - буквально - в натуре - увидеть Прозерпину. Такую стройную.Такую коренастую. Сашка не очень-то уже помнил, чего же больше было в Прозерпине - стройности или коренастости. Да, как-то уже и не очень он помнил. Только повидать Прозерпину все равно захотел. Так, хотя бы по-мелочи...


Он, Сашка, умер совсем молодым. В конце мая это произошло, весной. Все равно вспоминались ему его любовничанья с Прозерпиной: и на переменках, и во время сбора макулатуры, и в самом начале выпускного бала (который, впрочем, настолько быстро закончился, что показалось даже, будто бы он и вовсе не начинался), и у входа в кинотеатр «Убой», и в такси, когда они ехали в сторону Мертвого озера, чтобы искупаться утром – вечером - ночью - после дневного ужина. Другие, иные, прочие, всяческие любовничанья тоже вспоминались.Что-то еще вот эдакое, в стержневой основе своей необычайно будоражащее и приятное, вспоминалось ему. Только вот ежели раньше, во время полобных воспоминаний у него начиналось сладкое, жесткое, настойчивое, упрямое и беспокойное напряжение где-то внизу живота, то теперь, то сейчас, то нынче, ничего подобного с ним не происходило, и ничего его не будоражило, и ни внизу, и даже и ни вверху живота, ни хрена у него и вовсе не напрягалось. Поэтому он и не стал смотреть на Прозерпину. Мог бы. Да, конечно, мог бы. Но не стал. Но не захотел.

Потому еще Сашка не захотел увидеть Прозерпину, так как уверен был, так как предполагал, так как думал, так как прикидывал, так как был убежден, что она, Прозерпина, теперь, после того как он, Сашка, умер совсем молодым, полностью погрязла – увязла - зависла – растворилась – размылась – разбавилась многократно в перманентном любовничаньи и в занудном брачевании с прожорливым инженером Пафнутьевым. По-большому счету Сашке-то было все равно, ведь он прежде, до смерти своей, никогда не был сторонником, проповедником, ревнителем и адептом моногамных отношений. Но все-таки, уж тут-то…

Внезапно, неожиданно, вдруг, ни с того, ни с сего Сашке захотелось немного и местами увидеть юную, незнакомую девушку с длинным и гибким телом, которая однажды частично отдалась ему в грузовом лифте. Потом же подумал, что едва ли девушку узнает. Потому что не видел тогда ее лица. Не смотрел он тогда на ее лицо. Только помнил, что на правой щеке у нее вроде бы были две родинки. Или на левой? Или…Сашка точно не знал, не помнил. Не смотрел он тогда на щеки девушкины. Не до того ему было. Некогда ему было на ее щеки смотреть. Совсем другими делами он занимался.

Татьяну-Марину, жену Володькину, Сашка тоже не хотел видеть. Молчит, все молчит себе небось. Ну и пусть молчит, ну и пусть, ему-то, Сашке и прежде дела не было особенного – существенного – принципиального – никакого до ее молчания, а уж теперь-то и вовсе забить, и вовсе наплевать, это уж пусть сам Володя разбирается. Да, пусть уж он сам. Думая так, Сашка распрекрасно знал, что Володе, брату старшему его Володе, разбираться тут как бы и не в чем, и что, он, Володя, все равно не станет, и не сможет ни в чем разобраться, и что от его, володиных желаний, или от его нежеланий володиных, ничего, совсем ничего не зависело в тотальном молчании Татьяны-Марины. Видеть же ее, Татьяну-Марину, жену Володькину, Сашка все равно не хотел. Нет, не хотел.

Поглядеть на ее отчима-отца? На Петра Семеновича-Сергеевича? В режиме крутейшего, офигительного нон-стопа покачивающего своей кривой, обезображенной головой, у Сашки тоже не было - не возникло - не появилось ни малейшего желания…


ПЕРВАЯ КОДА 6a


Дельфия? Медсестра из банка? М-м-м…

Можно, конечно…

Можно как бы…

Можно типа…

Можно в принципе…

Можно в сущности…

Можно, можно.

Но, нет. Нет, нет, нет.


ПЕРВАЯ КОДА 7


Что, собственно, из того, что когда-то – однажды – случайно – спонтанно - неожиданно для себя самого и непреднамеренно даже, он, Сашка, зверски, жадно и грубо, и безапелляционно, и самонадеянно, и безостановочно, и тотально, и брутально, и самозабвенно, и отчасти даже и мрачно-страстно, и сочно, и сладко изнасиловал Дельфию после концерта английской группы The Wall в трамвае, да, в трамвае, в забитом - спящими, пьяными, скучными, измусоленными, растерянными, истертыми, стоптанными, раздробленными, полуживыми пассажирами трамвае? Но зато после, но зато потом, но зато в дальнейшем, но зато в некотором не очень отдаленном и в не слишком продолжительном будущем, читал он, ей, Дельфии, Дюренматта и Гоголя…

Нет, не Гоголя, а Гинзбурга…

Нет, не Гинзбурга, а Сартра...

Нет, не Сартра, а Джойса…

Нет, не Джойса, а Монтеня…

Нет, не Монтеня, а Расина…

Нет, не Расина, а Шопенгауэра…

Нет, не Шопенгауера, а Платини!

Еще руки целовал сквозь варежки. Зимой. До дому от банка провожал. Грибным пломбиром с мармеладом угощал.


Да, провожал. Да, угощал. Да, изнасиловал. Да, читал. Да, было. Да, все это было.

Только видеть Дельфию, только смотреть на Дельфию, только глядеть на Дельфию, только созерцать Дельфию, только таращиться на Дельфию, только пялиться на Дельфию, Сашке не хотелось. Совсем. А ведь он не привык поступать так, как ему не хочется. Никогда так не поступал. Когда живым был. Ну а теперь-то уж…

Что? На Таисью Викторовну посмотреть? Ну да. Ну понятно. Ну ясно. Ну само собой. Она вроде как бы мать ему. Да, вроде того. Да, типа мать. Да, что-то там такое.. Да. Да. Только об этом они давно – если вообще не никогда - с ней не разговаривали. Не случайно, не специально, не автоматически, ни с утра, ни днем-вечером, ни под Новый Год. Зачем? Для чего? Ведь у всех, ведь у каждого – своя жизнь. Ну да, она вот мать. Мать вот она. Ну и что? У нее все свое – и то, и се, и болгарские обои, и еще работа где-то там кем-то какая-то. А у Сашки - тоже свое разное мелкое было. Точно было. Разное было. Пока он не умер совсем молодым. У нее, у ТС, своя жизнь осталась, а у него осталась только своя смерть. Его, персональная, личная, частная смерть. Его, сашкина смерть. Ну да, умер он вроде бы, умер совсем вроде бы молодым. Ну да, умер. Ну и что же из того? Делать что-либо наперекор – вопреки – поперек - вне – извне - за пределами своего желания, Сашка не собирался. Не хотелось ему на Дельфию глядеть. Так он и не глядел. И на Таисью Викторовну не хотелось глядеть, так он тоже не глядел. И на коврового владельца Ромку тоже глядеть Сашке не хотелось, так он и на него не глядел. Ни на кого он не глядел - не смотрел - не поглядывал - не посматривал.

Никого больше видеть ему не хотелось!


-------------------------------------------------------------------------------------------------------


ВТОРАЯ КОДА 1

- Нет, ты не прав, - услышал Сашка голос леди Сильвии, - надо смотреть. Пока можешь.

-Пока могу? Ежели захочу, то, значит, и могу! - недовольно, раздраженно, немного даже злобно-грубовато ответил Сашка.

- Но так не всегда будет, - сказала леди Сильвия.

- Не всегда?

-Совсем не всегда, - повторила леди Сильвия.

-Отчего же не всегда?

-Ну, я не знаю отчего, - улыбаясь, ответила Сашке леди Сильвия. - Просто потом ты уйдешь дальше. Наверное, уйдешь. Наверх. Или вниз. Или еще куда-то. Все уходят куда-то. А оттуда уже ничего ты не увидишь. Даже если захочешь.

-А ты? Ты тоже уйдешь?

- Да, и я уйду. Скоро уйду.

-А я? Когда я уйду?

-А ты потом, позже. Все уходят.

- Куда же все уходят? Зачем?

- В Страну Грез. В город Бейстегуи.


Леди Сильвия находилась рядом с Сашкой. Она не то, чтобы стояла рядом, но и не висела, и не сидела, и не лежала рядом с ним. Она просто была. Сашка немного удивился. Он не понимал каким образом и где именно, и где конкретно, и как именно конкретно она находится рядом. Рядом с ним. Леди Сильвия была сейчас какой-то другой, по-прежнему и изящной, и полуодетой, но все равно другой, безусловно – точно - самоочевидно – реально другой. Только

Сашка едва ли смог бы объяснить, - если бы, разумеется, его кто-нибудь спросил, в чем же, собственно, проявляется эта ее «другость». Но Сашку никто при «другость» ледисильвиевскую не спрашивал, и, скорее всего, и не собирался спрашивать. Похоже, что никого нисколько не интересовала ее «другость», а быть может быть, эту «другость» никто, кроме него, кроме Сашки, и не видел – и не замечал – и не фиксировал – и не просекал – и не обращал на нее никакого и ни малейшего внимания.

Мимо Сашки и мимо леди Сильвии, скорее уж изящной, чем полуодетой; а быть может, впрочем, в большей степени полуодетой, нежели изящной, проходили, пролетали, проползали, перекатывались, пролезали, пропихивались, - и не только мимо, но сверху, снизу, сбоку, и сквозь них, какие - то люди, их много было, очень много, бездонно много, бесконечно много, и они все куда-то шли, ползли, стремились, направлялись. Куда-то им нужно было. Какая-то вроде бы цель у них была.

- Куда-то это все они идут? – спросил Сашка у леди Сильвии. – Зачем? Для чего? В Страну Грез? В Бейстегуи?


ВТОРАЯ КОДА 2


Леди Сильвия молчала. Леди Сильвия долго молчала. Потом сказала, что все эти люди идут либо заниматься любовью, либо умирать. Ну а кое-кто идет на концерт, слушать музыкальную группу N. Вроде бы Сашка слышал где-то и когда-то название этой команды. Но что из того? Ведь он музыку не любил, и поэтому не знал, и не помнил никаких названий. Где-то там, немного поодаль от Сашки и леди Сильвии, находились музыканты, в самом деле что-то играли они, и это, похоже кому-то было интересно, и многие из тех, кто шел сверху, снизу, сбоку, над ними, сквозь них, смотрели туда, где что-то играл некий ансамбль N. Смотрели и слушали. Сашка даже удивился. Он не понимал, он никак не мог понять, что же так сильно привлекло внимание этих людей. Он не еще не знал, как можно отличить тех, кто идет заниматься любовью, от тех, кто идет умирать. Или от тех, кто идет на концерт. Ничем, с точки зрения Сашки, друг от друга они не отличались. Леди Сильвия продолжала еще что-то говорить и улыбалась. Можно было подумать, будто бы она говорила какие-нибудь ужасно веселые или смешные вещи.

Тем не менее, Сашка вновь захотел еще о чем-то спросить леди Сильвию. Да, точно. Да, что-то еще Сашка собирался выяснить. Да, Сашка намеревался, и даже как бы планировал что-то там еше уточнить. Но ничего так и не спросил. Не уточнил. Может быть, не хотел? Нет, хотел вроде бы, вроде бы точно хотел. Да, конечно, сначала Сашка хотел; конечно, хотел, бесспорно – безусловно – само собой – непреложно – само собой - разумеется - о чем-то, - о многом спросить он леди Сильвию хотел. О том, как отличить тех, кто идет заниматься любовью, от тех, кто идет умирать, и про ансамбль, руководитель которого считал, что его группа похожа на большое красивое животное, и про Страну Грез, и про город Бейстегуи; захотелось ему выяснить, где же находятся этот город и эта страна, и какого черта он там забыл, в этой стране, и в городе этом, и еще, и еще, и еще о чем-то хотел он спросить, но потом ему стало эдак привычно все равно, так же точно как и прежде, как и до того, как умер он весной, в конце мая совсем молодым.