Рассказы о сашке

Вид материала

Рассказ

Содержание Она исчезла Федор джон работает Федор джон в лавке Отец, отчим и дочь Полет под землей Комунникация канализации Дельфия и дринги Теплый мир Первая кода 1 Первая кода 2 Первая кода 3 Первая кода 4

Подобный материал:

• Произведения для 10 а класса выделены, 11.05kb.
• Василий Макарович Шукшин рассказы, 3282.5kb.
• Современные русские писатели евгений Попов Рассказы, 246.11kb.
• «Донские рассказы», 11.38kb.
• Рекомендательная библиография для внеклассного чтения, 151.61kb.
• Образ учителя в художественной литературе, 53.58kb.
• А. П. Чехов Рассказы «Попрыгунья», «Ионыч», «Человек в футляре», «О любви», «Крыжовник»,, 13.99kb.
• Рассказы о русских святых, 11.12kb.
• Яковлев Александр Сергеевич рассказы конструктора Сайт Военная литература, 965.74kb.
• Рассказы о детях и для детей, 79.02kb.

ОНА ИСЧЕЗЛА


Володя, старший брат Сашки, который умер совсем молодым, однажды – на днях – дня три- четыре назад – на прошлой неделе - недавно – в прошлом году – позавчера - снова встретил леди Сильвию. Она приветливо улыбалась. Володя хотел было сказать что-то приятное, приветственное и незначительное, но потом вдруг вспомнил, что говорить с леди Сильвией непросто, в том смысле непросто, что она и так, без слов, знает о чем он, Володя думает. Поэтому Володя молчал. Улыбался и молчал. Леди Cильвия тоже улыбалась и молчала.

Так прошло некоторое время. Пять, пятнадцать, сорок минут? Полтора-два дня? Неделя? Месяц?

Внезапно Володя утратил ощущение реального времени. Потом леди Сильвия исчезла. Неожиданно и незаметно. Также, как и во время предыдущих ее встреч с Володей. Или также, как и во время предыдущих встреч Володи с ней. Вскоре, минут через шестьдесят восемь после того как Сильвия исчезла, Володя вдруг вроде бы понял, о чем же он хотел с ней поговорить. Но леди Сильвии уже не было.


ФЕДОР ДЖОН РАБОТАЕТ

Дознаватель Федор Джон немаленький экспириенс имел дознавательский. Генерал «Твою Мать» это знал и был вроде доволен, тем что Федор Джон взялся за дело. Экстра-генерала иногда немного смущала его фамилия, но ведь работал-то Федор Джон неплохо, и если не лучше других дознавателей, то и не хуже.

Но вот только не знал «Твою Мать», что Федор Джон совершил три ошибки. Да если бы он и знал об этом, то, несмотря на свой многопудовый служебный опыт, едва ли понял бы, в чем же, собственно, эти федорджоновские ошибки заключаются. Нет, тут и говорить не о чем. Конечно, он бы не понял. Сам Федор Джон этого тоже не понимал.

Федор Джон работал. Не покладая рук и прочих частей тела. Со стороны могло иногда показаться, что совсем не работает Федор Джон, что даже чужд он работе...

Стоп! Совсем не так это было!

Приступив к дознавательству в случае с Сашкой, который умер совсем молодым, Федор Джон, в первую очередь, обратил внимание на следующие моменты и нюансы:

а) что Сашка умер совсем молодым

б) что он умер в конце мая

в) что у него был брат старший Володя.

Имелись еще некоторые немаловажные детали. Федор Джон не все из них был в состоянии истолковать и осмыслить, ведь более сложного случая в его дознавательской практике еще не встречалось.

Однажды, в один то ли в холодный летний, то ли зимний теплый день, Федор Джон снова отправился на встречу с Володей, со старшим братом Сашки. Федор Джон хотел выяснить некоторые детали прежней Сашкиной жизни. Жизни до того, как он умер в конце мая совсем молодым. Встретиться Федор Джон с Володей должны были неподалеку от центрального бульвара, метрах в ста – в ста пятидесяти от проезжей части. На бульваре центральном всегда, в любое время года, было до одурения грязновато, но Федор Джон решил, что это совсем не страшно, что зато ничто не будет отвлекать их с Володей от важного разговора. Володя же не очень любил центральный бульвар, а не любил он его потому, что отчего-то, там, на бульваре центральном, он обо что-то спотыкался и потом падал с размаху лицом в грязь. Всегда ему там не везло. Разве что в детстве не было унизительных и загрязнительных падений; правда, в детстве своем призрачном Володя на центральный бульвар никогда не ходил.


ФЕДОР ДЖОН В ЛАВКЕ


Федор Джон подошел к месту встречи. Володи еще не было. Федор Джон решил зайти в лавку неподалеку. Пока там подойдет Володя, старший брат Сашки, который умер совсем молодым, можно и даже нужно чего-нибудь купить.

Например, сигарет – курить-то надо;

Можно пива купить или лимонада, или сока какого, или ряженки – пить то надо;

Можно хлеба купить или сыра, или ветчины, или картошки, или печенья – есть-то надо;

Можно и книжку какую – читать-то надо;

Можно и авторучку, и блокнот – писать-то надо;

А можно и компакт-диск приобрести или кассету – музыку -то слушать надо;

Или радиоприемник – радио-то слушать тоже надо;

Или холодильник - продукты-то хранить где-то надо;

Или сапожную щетку и крем типа гуталин – обувь-то чистить надо:

Или велосипед или мотоцикл – ездить-то на чем-то надо;

Или презерватив немецкий – предохраняться-то надо;

Или аспирин, или валидол, или мильгаму, или диммедрол, или седуксен, или ампулы с новокаином – лечиться-то надо;

Или плащ, или пиджак, или шубу, или футболку – одеваться-то надо;

Или фонарик – светить-то в темноте надо;

Или жевательной резинки – жевать-то надо;

Или полотенце зеленое или салфетки черные – вытираться-то надо;

Или часы – время-то знать надо;

Или стационарный мобильный телефон – звонить-то надо.

Дознаватель Федор Джон подошел к дверям лавки и зашел внутрь. И упал.

Но на самом-то деле и не упал даже он вовсе, а продравшись боками, руками, носом и затылком о шершавые, твердые, липкие, скрипучие, рифленые, холодные, грязные, теплые, незаметные в темноте стенки люкового отверстия, куда-то полетел.


ОТЕЦ, ОТЧИМ И ДОЧЬ


Татьяна-Марина, жена Володи, брата Сашки, который умер совсем молодым, на самом деле мало говорила. Было так не всегда. Совсем не всегда. Далеко не всегда. Но как же именно дело обстояло с небольшой Таниной говорливостью, и почему, и отчего, или зачем, и с какой стати такой, и для какой надобности, и по какой причине мало говорила она, никто и не знал. Или кто-то быть может быть и знал, - правда, неизвестно кто. Знал, но только забыл. Татьяна-Марина и сама вроде бы не знала. Или – и это не исключено, совсем не исключено! – что она знала когда-то, а потом забыла. Бывает ведь так, часто бывает. Володя, муж Татьянин, вначале, в первой фазе своей соместной жизни с ней, пытался разобраться – врубиться – понять – познать – выяснить – въехать- осмыслить, (можно вообще-то еще кое-какие глаголы использовать, да нужно ли?), и даже с целью уточнительно-понимательной-познавательной уехал на Север. Где прежде Татьяна-Марина, жена его, некоторое время жила. Ее отчим – отец Петр Семенович-Сергеевич уже в те далекие, в сущности, годы, совсем не брезговал твердым бретонским чайком и очень даже недурственно покачивал свой кривой, обезображенной головой.

Но, как известно, поездка на Север ничего Володе нового и познавательного вовсе не дала – совсем не дала – ничуть не дала, а Татьяна-Марина, когда он вернулся, больше говорить не стала. Одно время, недолгое совсем, Володя почти настойчиво пытался понять: кем же именно приходится Татьяне-Марине Петр Семенович-Сергеевич? Отчимом или отцом? Сама Татьяна-Марина в связи с этим ничего Володе толком не сказала, она все больше по части молчания специализировалась, и никак не говорила, и не разговаривала, и даже вроде бы и не пыталась особенно этого сделать. С Петром Семеновичем-Сергеевичем Володя иногда беседовал на эту тему, только почтенный потребитель твердого бретонского и не менее почтенный покачиватель своей кривой и обезображенной, хоть и рассказывал Володе что-то, но и не очень уж он ему при этом что-либо конкретное рассказывал. Да, вот так вот все как-то…

Знал что-то про эти непростые материи и Сашка, но Володя не знал толком, что Сашка именно знал или даже – или вернее - или впрочем – или на самом-то деле - не придавал должного внимания Сашкиному знанию. Теперь он, хоть и не слишком сильно, однако жалел о собственном незнании Сашкиного знания, и даже о том, что не придавал прежде ему внимания- значения. Только исправить ничего уже было нельзя. Потому что не было Сашки, умер Сашка. Володя был, Татьяна-Марина в была, был и Петр Семенович-Сергеевич, и разные всякие другие тоже, а вот Сашки не было. Не было Сашки, который умер совсем молодым.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------


ПОЛЕТ ПОД ЗЕМЛЕЙ


Летел Федор Джон долго. Минуту, двенадцать минут, четырнадцать минут, полчаса, пять часов, восемнадцать часов или даже двадцать один час Если в начале своего полета, первые минуты и часы он, Федор Джон, время от времени задевал стенки люка, то потом летел совершенно безболезненно и комфортно. Он засыпал, просыпался, и летел, летел, летел. Опять засыпал. Занимался во сне дознанием по части Сашки, который умер совсем молодым. Просыпался. Снова летел.

Потом Федор Джон, наконец, куда-то вылетел. Оглянулся. Все чужое, незнакомое, не свое. Правда, тепло. Тепло и солнечно. Услышал голоса. Мужские, женские, звериные.

Пошел к голосам.

Но хозяева и хозяйки голосов, услышанных дознавателем, а также и звери, и птицы, и даже рыбы, выглядели очень непривычно. Они что-то говорили на незнакомом дознавателю Федору Джону певучем языке, они не понимали его, и он не понимал их. Федор Джон пошел к другим голосам, к другим птицам и рыбам, потом еще к другим, и еще к другим, только куда бы не пошел, везде и всюду повторялось одно и тоже - его не понимал никто, и он не понимал никого.

Федор Джон, дознаватель Федор Джон еще не знал, и узнал гораздо позже, что оказался на другом континенте, в Южной Америке, и потом узнал, что попал в заокеанские, в теплые, в дальние, в чудные страны благодаря БКС


КОМУННИКАЦИЯ КАНАЛИЗАЦИИ


БКС – это большая комунникационная система. Или единая канализационная сеть. Или ЕКС. Спроектирована она была в середине шестидесятых годов прошлого века, но только в конце семидесятых началось ее сооружение. Строили долго, лет двадцать пять. Поскольку БКС (ЕКС) требовала больших и солидных вложений, то не все страны смогли принять участие в строительстве единой канализационной сети, к тому же различные международные конфликты мешали немало. В середине восьмидесятых годов почти все было готово, но тут в России началась так называемая перестройка, и стране стало уже совсем не до ЕКС. Потом так называемая перестройка закончилась. Началась антиперестройка. России стало еще больше, чем прежде, не до ЕКС. И только к серединному концу девяностых годов, запутавшееся в перестройках и в антиперестройках, и немало от них уставшее государство российское, смогло, наконец, с помощью Всемирного банка, кое-как выправить ситуацию с ЕКС, только процесс создания единой всемирной канализационой все равно сильно тормознулся – и уже не столько по вине России, свое негативное воздействие оказали новые межународные политические игры, тусовки, спектакли и пасьянсы.

ЕКС не могла полноценно функционировать без люков. Но люков не хватало. Люков было совсем немного. Один их них находился в городе, где жили Сашка, который умер совсем молодым, а также его старший брат Володя, молчаливая Татьяна-Марина, Дельфия, Роман Майсурадзе и т.д, и, само собой, дознаватель Федор Джон. Прочие люки находились в Москве – рядом с Красной площадью, в Гавре, в Лондоне, в Натании, в Марбурге, в Шанхае, в Тунисе и в деревне под Сан-Франциско, которая назвалась Мосс Бич.


ДЕЛЬФИЯ И ДРИНГИ


Таисья Викторовна понятия не имела о том, что же есть такое эти дринги. Но и Дельфия, которая только что произнесла это странное и непривычное слово, также не знала, что именно оно означает. Вероятно, что-то знал про дринги Роман Майсурадзе, хозяин ковра-самолета, из уст которого и вырвалась недовольственная тирада о пятидесяти дрингах, которые якобы не отдал ему Сашка. Дельфия случайно запомнила слова Романа, поскольку в тот самый момент, когда он их произнес, она находилась неподалеку от него, во дворе дома, где жили Володя и его брат Сашка, который умер совсем молодым. Но поскольку Дельфия так и не узнала от Романа Майсурадзе, с которым ей совсем не хотелось разговаривать, что же такое дринги, которые якобы не отдал ему Сашка, то и Таисья Викторовна, Тася, услышав про дринги от Дельфии, медсестры из банка, не смогла не сказать ничего внятного..

Вообще-то отмалчиваться Тася не любила. Однако поскольку она нигде, и никогда, и ни от кого не слышала про «дринги»…. Да, по словам Дельфии, Роман говорил про пятьдесят дрингов. Ну и что из того? Да хоть про сто, хоть про триста двадцать, хоть про пятьсот!

Даже ежели таким несуразным словом именовалась валюта в какой-нибудь западной, свинцовой, каменной, влажной, деревянной, восточной или даже южно-северной стране, то Тася все равно ни про валюту такую, ни про страну эту никогда, ничего и нигде не слышала. Быть может, если бы Дельфия не произнесла слово «дринги», то тогда их общение с Тасей еще имело бы некоторые хилые шансы вырулить в более-менее складную сторону, но уж после того как Дельфия сказала про дринги, их беседа немедленно закоротилась. Исчерпалась их беседа, свернулась их беседа, свинтилась, сдохла, улетучилась, истощилась, испарилась, аннигилировалась, пропала, исчезла, лопнула, разорвалась, треснула, скочевряжилась, иссякла,разложилась, гикнулась, и более того, ежели в дальнейшем они еще и разговаривали когда-нибудь и где-нибудь, то не больше десяти-пятнадцати-двенадцати-семи-четырех раз. А то даже и меньше.

Странно ли, удивительно ли это? Едва ли. Ведь Тася, Таисья Викторовна, мать Володи и Сашки, который умер совсем молодым, не слишком любила общаться с Дельфией, медсестрой из банка.


ТЕПЛЫЙ МИР


Федор Джон с немалым интересом смотрел на окружающий его теплый мир. Все вокруг, решительно все, насквозь все, было незнакомым и непривычным. Что-то внутри – интуиция или природная смекалка, или дознавательская прозорливость, - Федор Джон и сам не понимал, что именно, подсказывало – говорило – утверждало – внушало - доказывало - что экстра-генерала «Твою Мать», злобного, рычащего, орущего, постоянно матерящегося, он здесь едва ли увидит. И заниматься дознанием по части Сашки, который умер совсем молодым, ему теперь не придется. Нет, Федор Джон любил свою дознавательскую работу, знал в ней толк и был профи, настоящим профи, но все тоже самое что-то, которое было – находилось – гнездилось – имелось – дышало - бурчало и шуршало у него внутри, опять же подсказывало ему, что здесь, в незнакомом и теплом краю он без труда малейшего сможет забыть о Сашке, который умер совсем молодым.

Совсем это его не огорчило. Вскоре – через полчаса, через час, через полтора часа, через три– четыре часа - Федор Джон уже что-то ел и что-то пил, и о чем-то весело разговаривал с жителями теплого края. Правда, он не понимал о чем они говорят, а они не понимали, что говорит он, однако это им не мешало общаться. И пусть где-то там, впереди и вдалеке, за хмельной и сытной кисеей настоящего, вырисовывались потихонечку-помаленечку-постепенно - неспешно и несуетно разнокалиберные здания грядущих проблем, Федор Джон, дознаватель ( вернее, уже экс-дознаватель), не боялся к ним приблизиться – придвинуться - подойти - перекатиться и переместиться в их сторону. Ничего не напоминало больше ему про экстра-генерала, и про Сашку, который умер совсем молодым.


----------------------------------------------------------------------------------------------------------

ПЕРВАЯ КОДА 1


Сашка пришел в себя только через несколько дней после того, как умер в конце мая, умер совсем молодым. Посмотрел вокруг. Вроде бы ничего не изменилось. Все вроде бы тоже самое. Правда, ощущал себя Сашка уже несколько иначе, немного по-другому, не так как прежде. Сначала он не очень понимал, что с ним случилось. Однако потом понял, что, видимо, умер. Понял потому, что у него появились другие, непривычные ему ощущения.

Раньше их не было. Сашке показалось, сначала – вначале - в первый момент - по первости, что ничего не изменилось. Он также как и раньше, ходил, все видел и почти ощущал, только «почтиощущения» эти были не такими, как прежде. Как раньше. Как до этого.


ПЕРВАЯ КОДА 2


Не хотелось ему, например, курить. Сначала он, правда, закурил. Да, закурил. Нашел в кармане старую смятую пачку с тремя сигаретами «Camel». Нашел – и закурил. Зажигалку нашел – там же, в кармане, зажигалку типа «Cricket», зеленую. Нашел он все это – и зажигалку, и сигареты – и закурил.Сашка раньше всегда покупал только зажиталки типа «Cricket», зеленые или черные. Или, если не было зеленых или черных, то красные. Или коричневые. Или серые.Зажигалки другого цвета он не любил. Конечно, ежели не было зеленой или черной, или, в крайнем случае, красной, то Сашка мог прикурить и от зажигалки другого цвета. Да, мог, конечно, мог. И от желтой зажигалки мог прикурить, и от белой, и от сиреневой, и даже от бесцветной..Только сам бы себе он никогда и ни за что не купил бы коричневый или синий, сиреневый или белый «Cricket», да это уж точно – преточно, никогда бы, на за что бы не купил Сашка зажигалку таких цветов, которые ему не нравились.

Это Володя, старший брат Сашки, пользовался различными зажигалками разных цветов. Более того, ему даже было все равно, «Cricket» это или не «Cricket», и какого же этот, «Cricket – не «Cricket», цвета. К тому же Володя редко курил – мало курил – не любил курить - раз одиннадцать за год курил, но не больше - почти и не курил. А вот Сашке было не все равно. Сашка много курил – любил курить – охотно курил – не любил не курить – не мог не курить.То есть, это раньше ему было не все равно, пока он не умер совсем молодым. В конце мая.

Теперь-то Сашке уже курить не хотелось, и одна из трех сигарет в старой смятой пачке «Camel», найденной в горящем кармане, и прикуренная от зеленой зажигалки типа «Cricket», найденной в том же сгоревшем кармане, стала последней. Ну а раз стала она последней, то понятно, наверное, что Сашка больше не курил. Не курилось ему. Не хотелось.

ПЕРВАЯ КОДА 3


Есть тоже не хотелось. Совсем не хотелось. Ничуть. То есть, сначала он стал вроде бы есть – грызть – жрать – поедать – хавать – употреблять - лопать пухлый и разваливающийся гамб, но не потому, что съесть ему персонально именно этот гамб захотелось, а просто понял, что давно ничего не ел. Да, вот так вот все и вышло - сложилось – замесилось – образовалось - получилось: стал было Сашка потихоньку пытаться грызть - жрать- лопать - хавать этот черствоватый, и рыхлый, и пухлый, и рассыпающийся, и разваливающийся гамб, из которого вываливались кусочки лука мутного цвета и еще какая-то дрянь, а потом и еще другая какая-то дрянь, и еще, и еще, и запивать всю эту дрянную гадкую дрянь черной жижей, которая почему-то называлась кофе, и вскоре – быстро – мгновенно - почти сразу – в темпе - безотлагательно - срочнехонько – без промедления малейшего - вдруг - отчетливо понял, что ему есть ничуть даже и не хочется.

Сашка удивился. Ведь он давненько ничего не ел. Не жрал – не лопал и не хавал. Но потом, только потом, только потом, потом, потом, вовсе даже и не сразу, Сашка понял, что есть ему вообще не хочется. Да, и не есть, и не пить. Не грызть – не жрать - не хавать – не лопать. Некоторое время Сашка даже думал, так ли это на самом деле. Ничего отчего-то, совсем ничего не придумалось ему. Потом вдруг он почувствовал, что кто-то на него смотрит.

На Сашку смотрела Сильвия. Та самая леди Сильвия, которая когда-то, раньше, которая когда-то, прежде, лежала на скамейке, и на которую он, Сашка, сел. Или лег. Или хотел лечь.

Сашка, который умер совсем молодым, не очень сейчас помнил, на скамейку он тогда хотел лечь или на леди Сильвию. Да и все равно ему теперь было. Сашка, помнил однако, что и потом, после того как он хотел лечь, то ли на скамейку, то ли на леди Сильвию, которая уже лежала на шаткой дореволюционной скамейке фиолотово-утробного цвета возле входа в его вечно загаженный подъезд, где он жил, ему уже приходилось встречаться и о чем-то разговаривать с изящной и полуодетой леди Сильвией, и что во время этих встреч-разговоров-бесед, он обычно не произносил ни слова. И что леди Сильвия тоже молчала. Раньше Сашка бы удивился этому. А потом привык и уже не удивлялся, и даже понимал или осознавал или врубался, - без всякого понимания, осознания или вруба, - что так и должно было быть. Неизвестно, правда, почему. Но должно.

Потом, через некоторое время – через десять минут, через три часа, через несколько дней, через полторы недели, через шесть месяцев, через два года, через пять изогнутых веков или даже через несколько долбанных тысячелетий, Сашка понял, что…Нет, нет, он не понял, он не знал, что же именно он понял, и не было рядом с ним никого, кто бы мог это ему объяснить. Кто хотел бы это ему объяснить. Кто бы хотел и кто бы мог.

Никого. Нигде. Никто.

Сашка не знал, долго ли будет продолжаться это непонятное ему одиночество. Он ощущал, что это даже и не одиночество, а что-то похожее на одиночество. Что-то близкое и родственное одиночеству. Во время этого одиночества - не одиночества – полуодиночества - около одиночества – сверх одиночества – над одиночества – внутри одиночества, снова продолжались и его беседы с леди Сильвией. О чем они говорили? О чем-то. О многом. Ни о чем.

Всего лишь о чем-то, о многом и ни о чем они говорили.


ПЕРВАЯ КОДА 4


Внезапно Сашке, захотелось съесть яблоко. Есть-то ему не хотелось, нет – нет, не хотелось, но вот яблоко он бы, пожалуй, съел..Прежде - иногда – редко – случайно – спонтанно - нечасто - совсем нечасто - в исключительных случаях – эпизодически – изредка Сашка любил есть яблоки. Да, он любил яблоки. Отчасти даже и больше, чем горные бананы или морские мандарины. Груши фандоринские тоже любил. Сливы зерненные еще Сашка любил, и еще любил он и синие китайские абрикосы, и кислый румынский виноград, и розовые бресткие апельсины, и мятый карельский инжир, и рогатые московские дыни, и курагу липкую луговую неополитанскую, и сладкие корявые стручки, но больше всего любил он пузатые и дырявые баклушинские яблоки. Когда Сашка, который умер совсем молодым, был совсем маленьким, лет эдак трех – пяти – восьми – десяти - двенадцати – пятнадцати, он порою часто и с удовольствием немаленьким, ел баклушинские яблочки. Пузатые и дырявые.

Бывало

Часами

Случалось

Днями

Иногда

Неделями

Порою

Годами

Десятилетиями

Веками