Geum.ru

Стоматологический медведь, или как Мустафа Доппельмайер познакомился со своим дедом, и что из этого вышло

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3


Конечно, по всем законам жанра, должен был дожить Сортман Биркиани до постсоветского периода, чтобы убедиться, как разительно изменился мир… Но – увы, не дожил Сортман Биркиани до того момента, когда Мустафа Доппельмайер появился в Лешхашаре. А - жаль! И не только потому жаль, что в общем-то хорошим человеком был Сортман Биркиани, да и по-немецки довольно-таки бегло говорил, а потому, что не довелось ему увидеть, как преобразился современный мир в лучшую из сторон, и как простой немецкий парень Мустафа Доппельмайер приехал в общем-то чужую ему Сванетию спасать – то бишь, адвокатировать - злых сванских медведей, а заодно и самих сванов от медвежьего стоматологического кошмара - и не в виде пресловутого полка «Беркопф» дивизии СС «Тотенкопф», а в лице гуманитарной экологической организации «Зелёная Вселенная»…


Кстати, Сортман Биркиани за уничтожение немецкого десанта был награждён Орденом Боевого Красного Знамени – и это лишний раз свидетельствует о том, какое большое значение уничтожению десанта придавала ставка и лично товарищ Берия, курировавший в то время оборону Кавказа.

Но через некоторое время по Лешхашаре поползли дикие слухи, имеющие непосредственное отношение к уничтоженному десанту. Поговаривали, что Сортман Биркиани сделал чучело из руководившего десантом штурмбанфюрера СС, и оно стоит у него в доме, вгоняя в оторопь немногочисленных родственников и соседей, захаживающих к Сортману на огонёк. Говорили о том, что чучело очень похоже на живого штрурмбанфюрера – настолько похоже, что старший брат Сортмана Доментий каждый раз при взгляде на чучело вздрагивал от страха.

Но сами понимаете, это были сплетни. Дед Сортмана Биркиани был священником, и внук всеми уважаемого Лазаря Биркиани никак не мог сделать чучело человека. И – действительно, у Сортмана и в мыслях не было сделать чучело из поверженного врага – это не соответствовало ни его этическим понятиям, ни, тем более, моральным. Так что, тело штурмбанфюрера покоилось неподалеку от сельского кладбища, захороненное после того, как всех убитых осмотрели высокие республиканские чины из НКВД, прибывшие на место боя после его окончания.

Да, Сортман не делал чучело из штурмбанфюрера – он лишь вспомнил своё ленинградское увлечение, и сделал точную восковую копию тела штурмбанфюрера - по той методике, какой его научили в Ленинграде. Правда, для быстрого затвердения воска и придания ему дополнительного сходства с человеческой кожей Сортман добавил в воск сосновую смолу, взятую от эндемичных деревьев с южных склонов Уджунхаджухры. А мундир штурмбанфюрера Сортман выпросил у генерала НКВД, приехавшего в Лешхашару осматривать трупы эсэсовцев. Генерал удивился, но, распросив Сортмана, рассмеялся и позволил Сортману взять мундир себе. Поговаривают, что этом генералом был сам Лаврентий Павлович Берия, но Сортман по этому поводу хранил упорное молчание…

Всё-таки странно, чем привлекла Сортмана идея сделать восковую копию штурмбанфюрера. Ведь, казалось бы, работать над историческими персонажами в Эрмитаже было не в пример интереснее. Но если мы вспомним ранний шумерский обычай готовить символические восковые или деревянные изображения первых своих поверженных врагов, то в свете учения великого немецкого учёного Карла Густава Юнга подоплёка желания Сортмана Биркиани станет совершенно ясна…


Хотя существует и другая версия – что сделать восковую копию штурмбанфюрера Сортману приказал сам Лаврентий Берия – известно, что по окончанию работы над скульптурой в дом Биркиани приезжали какие-то офицеры НКВД, и потом долго фотографировали что-то внутри. Но Сортман никому не рассказывал никаких деталей событий, имевших место в его в доме в тревожном 1943 году до самого конца своей жизни…


Так и прижился восковой штурмбанфюрер в семье Биркиани. Его переставляли из комнаты в комнату, и в конце-концов скульптурное изображение незадачливого вояки было перенесено и в новый просторный дом, построенный сыном Сортмана Биркиани в шестидесятых годах прошлого века. К тому же, к фигуре все относились как к редкой семейной реликвии, и именно поэтому парадный мундир был в целости и сохранности. К слову, необходимо заметить, что за одни только знаки отличия и прочие причиндалы можно было получить очень неплохие деньги на черных рынках коллекционеров Тбилиси и Москвы, но мысль об этом ни разу не возникла среди многочисленных наследников Сортмана Биркиани… И так и стоял виртуальный воин, вытянув руку вперёд в экспрессивном римском приветствии: Сортман очень любил картину великого французского живописца Жак-Луи Давида “Клятва Горациев”, и постарался отобразить поверженного врага не в нацистском, а именно в римском приветствии. Необходимо отметить, что, в отличие от древних римлян, нацисты слишком высоко поднимали руку в своём приветствии, что придавало самому приветствию излишнюю напыщенность, так не свойственную прямодушным воинственным римлянам…

Да, тысячу раз неправы те, кто утверждают, что глобализация началась в 90-е годы двадцатого века. Пожалуй, процесс глобализации идёт уже несколько десятилетий. За примерами ходить далеко не надо: когда восковая фигура немецкого штурмбанфюрера СС, облачённая в парадный наряд, вот уже без малого шестьдесят лет отдаёт вечное римское приветствие домочадцам и гостям прямого потомка древних шумеров в горной сванской деревушке Лешхашара Сортмана Биркиани – что же это такое, как не глобализация? Она самая и есть!


Но вернёмся все-же к Мустафе и Лежгвешу. Для понимания того скандального инцидента совершенно необходимо сказать, что у Мустафы в оффисе висели часы с кукушкой. Но кукушка была – особенная. Младший брат Мустафы - Диттер, подаривший её брату, был талантливейшим механиком-самоучкой. Именно он сделал так, что эта безобидная птичка в часах вместо классического «ку-ку» издавала какой-то совершенно жуткий звук, очень отдалённо похожий на задумчивое «ку-ку», и намного более похожий на весенний брачный крик не то павлинов, не то павианов. А надо сказать, что прекрасные на вид павлины кричат прямо-таки отвратительно, и особенно это чувствуется весной: воронье карканье после их жуткого брачного крика кажется маленьким, но изящным музыкальным произведением. Кстати, и павианы тоже орут весьма и весьма нехило…

Сначала Мустафа объяснял озадаченным сванам, до которых долетали свирепые вопли, издаваемые доппельмайеровской часовой кукушкой, что кукушка кричит не своим голосом, но это ему быстро надоело, и он стал всем говорить, что в Баден-Вюртенберге так кричат все кукушки, и что в этом ничего необычного нет.

Дорогой читатель, не думай, что сваны – неделикатный народ. Наоборот! Они по-настоящему пожалели Мустафу, на родине которого даже маленькие и совершенно безобидные кукушки орут так противно. Отсюда следовал один вывод – пусть бедный немец, измученный баден-вюртенбергскими кукушками, хоть в гостеприимной Сванетии отдохнёт от этого жуткого пронзительного карканья. И – началось…

Не проходило и дня, чтобы какой-нибудь сердобольный сван не приносил в дом Мустафы часы с кукушкой, которая задумчиво и в меру громко кричала «ку-ку» – как и положено любой кукушке, как сванской, так и несванской.

Но надо сказать, что Мустафа тоже был достаточно деликатен, и поэтому он все подаренные ему часы с нормально кукующими кукушками не выкидывал куда подальше, как это сделал бы любой другой на его месте, а аккуратно вешал их на стену рядом с родной кукушкой, которую его брат Диттер научил так несносно вопить. И вскоре каждые полчаса из оффиса Мустафы начала доноситься жуткая какафония.

Почему-то раньше всех всегда орала Диттерова кукушка, а уже потом, после истошного павиано-павлиньего вопля, сомн задумчивых сванских кукушек выводил своё лирическое «ку-ку». Правда, их было не меньше сорока, так что задумчивое «ку-ку» получалось не совсем вроде бы и задумчивым. Особенно это чувствовалось в полдень и полночь – двенадцать раз подряд несносно вопило баден-вюртенбергское павианоподобное семейное чудовище Доппельмайеров, а за ним десятки сванских кукушек выводили своё эпическое неторопливое «ку-ку». Поначалу проходящие мимо оффиса сваны очень пугались, но потом они постепенно привыкли к странным звукам, а некоторые любители даже специально приходили послушать дикий птиче-обезьяний гвалт. А родственников, приезжавших из далёких равнинных городов, сваны обязательно приводили в полдень к оффису Доппельмайера, и затем со смехом наблюдали за реакцией ничего не подозревающих горожан. И что самое интересное – сам Мустафа, казалось бы, не ощущал совершенно никакого дискомфорта. Он великолепно спал под рулады своих механических птиц, и вообще, спокойно занимался своими делами.


И вот, в один прекрасный день, когда Мустафа отдыхал от своих медведей, к нему в оффис пришёл сын Сортмана Биркиани Пармен Биркиани со своим сыном Лежгвешем.

Как оказалось, у Лежгвеша болел зуб мудрости. И не просто болел, а – очень. Щека у Лежгвеша распухла, и огромный красный флюс мучил медведеподобного богаыря неимоверно. Уже достаточно было малейшего шума или яркого света, даже малейшего дуновения ветерка, чтобы боль в зубе усилилась и впивалась в щеку бедного Лежгвеша с удвоенной силой. Лежгвеш был терпелив, как и все сваны, но при таких обострениях он довольно-таки громко мычал, стараясь перебороть боль в себе и стыдясь вопить во весь голос, чего ему очень хотелось.

Казалось бы, Лежгвеш мог пойти к лешхашарскому стоматологу? Но в том то и дело, что стоматологом в Лешхашаре был самый что ни на есть завзятый алкоголик, старинный друг Сортмана Биркиани Павел Мустамякки, финн из Ленинградской области, которого судьба неведомо как закинула из Ленинграда в Лешхашару, и который, естественно, вскоре после этого подружился с Сортманом Биркиани, несмотря на значительную разницу в возрасте. Весьма положительным человеком был Павел, но вот выпить он любил. И – странно, такая вот любовь к выпивке никак не отражалась на его здоровье. Ну, это как раз и понятно: сванская водка «рахи» была самым что ни на есть натуральным продуктом, и несмотря на наличие в ней сивушных масел, была менее вредоносной, чем её очищенные городские разновидности. Хотя, Павел пил всё – и «рахи», и вино, и даже медицинский спирт, необходимый ему для работы. Причём, Павел пил в одиночку: всё-таки он был финн, а не сван.

И надо же было тому так случиться, что у старинного друга Сортмана Биркиани был запой именно тогда, когда у Лежгвеша заболел зуб мудрости. Всё бы ничего, но запой имел обыкновение продолжаться неделями. Правда, сваны народ неторопливый, и Лежгвеш настроен был подождать, но зубная боль усилилась настолько, что ждать дальше стало совершенно невозможно. О поездке в районный центр Лентехи уже не могло быть и речи: дорога туда была донельзя ухабистая, и любой толчок грузовика отдавался бы в голове Лежгвеша жуткой болью. Так что, Лежгвеш в сопровождении своего отца появился в оффисе Мустафы Доппельмайера.

После традиционных приветствий стало ясно, что на сей раз сваны не подарят Мустафе часы с кукушкой. Но просьба отца Лежгвеша Пармена – сам Лежгвеш уже два дня как не мог говорить - повергла бедного Мустафу в изумление. И было отчего: Пармен просил Мустафу вылечить зуб мудрости Лежгвеша – или, на худой конец, просто вырвать его.

Сами понимаете, уважаемые читатели: Мустафа никогда не лечил зубы у людей. И не имело никакого значения, что Лежгвеш чем-то походил на медведя: одно дело – походить на медведя, и совсем другое дело – быть им. И к тому же, тут свою роковую роль сыграли культурологические различия: во-первых, у Мустафы не было лицензии на лечение людей, во-вторых, если бы даже и была лицензия, он бы никогда не лечил бы пациентов другого специалиста без согласования вопроса с ним. Мустафа был знаком с Павлом Мустамякки, и мог бы при наличии лицензии согласовать вопрос с ним, но, во-первых, Павел во время запоя был закрыт для каких-либо контактов, а во-вторых, лицензии у Мустафы всё равно не было, так что вопрос отпадал сам собой. Да и НАТО совместно с ЮНИСЕФ никак не одобрили бы такое вопиющее нарушений условий гранта, что грозило с их стороны очень многим, вплоть до возбуждения судебного иска против Мустафы Доппельмайера с требованием возмещения материального ущерба…

Именно это и попытался объяснить Мустафа отцу своего нежданного гостя. А по-моему, Мустафа очень зря так подумал насчёт НАТО и ЮНИСЕФ вкупе с ЮНЕСКО. Ну не стали бы такие солидные организации обижаться на Мустафу из-за милейшего во всех отношениях парня по имени Лежгвеш Биркиани, да к тому же ещё и медведеподобного. Да и просто можно было ничего не сообщать кураторам проекта в центральных оффисах названных организаций, но Мустафа, к величайшему сожалению, иногда бывал не только излишне педантичен, но и немного – совсем немного - паранойялен… Забегая вперёд, хочу сказать, что именно эти черты характера Мустафы вкупе с возмутительно несдержанным поведением Лежгвеша Биркиани и привели к тому, что в результате досрочного свёртывания гранта по адвокатированию медведей Сванетия так и не смогла включиться в Паневропейскую Систему Гуманитарного Регионального Сопроцветания, частью которой и являлся пресловутый медвежий стоматологический проект – а может быть, как говорят нехорошие злопыхатели, и освоение месторождений селена и урановой руды…

Нелишне заметить, что все мужчины в семье Биркиани с лёгкой руки Сортмана, за исключением Лежгвеша, сносно понимали и говорили по-немецки, хотя и употребляли в разговоре несколько архаичные речевые обороты, так что лингвистический барьер ничуть не мешал ни Мустафе, ни Пармену. Но Пармен Биркиани не унимался, и начал несколько нудно и витиевато объяснять педантичному Мустафе всю глубину разницы между этическими псевдоколлизиями высокой гуманитарной политики почтенных организаций типа НАТО и ЮНИСЕФ, и реальной жизнью. Надо сказать, что он нисколько не убедил в своей правоте педантичного Мустафу, но тут случилось непоправимое: наступил полдень…

Надо сказать, что Лежгвеш Биркиани был один из немногих, кто ещё ни разу не слышал кукушек Мустафы. Поэтому полуденный двенадцатикратный коллективный птичий рёв для него был чем-то совершенно неожиданным. Конечно, Лежгвеш от природы отнюдь не был излишне чувствительным или пугливым. Но всё дело было в том, что зуб мудрости при первых звуках павианоподобного семейного чудовища Доппельмайеров заболел так сильно, что Лежгвеш полностью потерял контроль над собой, и из его раскрытого рта вырвался такой рёв, который Мустафа Доппельмайер с содроганием вспоминал всю оставшуюся жизнь. Затем огромный Лежгвеш промчался через весь офис и своим огромным телом пороломил хлипкую стену, на которой висели все часы с кукушками. Не переставая вопить, Лежгвеш мчался по центральной улице Лешхашары, заодно стряхивая с себя остатки часов с кукушками, и вскоре жуткий вопль доносился с другого конца деревни – весьма и весьма немаленькой деревни, надо сказать – хоть и высокогорной…

К счастью, уникальная семейная кукушка Доппельмайеров уцелела в этом погроме, чего нельзя было сказать о Мустафе. Мчась через весь оффис, Лежгвеш совершенно непреднамеренно зацепил Мустафу, да с такой силой, что бедный Мустафа отлетел к соседней стенке и сильно ударился о неё, после чего потерял сознание…

Но тяжелее всех пришлось Пармену Биркиани. Его не задели ни фрагменты обрушенной стены, ни отлетевший в другую сторону Мустафа Доппельмайер. Но сердце Пармена разрывалось между бегающим по селению дико орущим сыном, и валяющимся без сознания на полу своего оффиса Мустафой. К счастью, весьма здраво рассудив, что бегающий и орущий человек всё же здоровее лежащего без сознания, Пармен Биркиани взял Мустафу в охапку и отнёс к себе домой, где и уложил на огромную тахту, принадлежавшую в своё время отцу семейства…

Честно говоря, Мустафа Доппельмайер был весьма впечатлительным молодым человеком, как и его отец Руди, и поэтому он потерял сознание не столько от полученного лёгкого сотрясения мозга, сколько от нервного потрясения при виде ревущего и несущегося на него огромного Лежгвеша. Именно поэтому Мустафа через пару часов пришёл в себя, однако заботливые Биркиани не позволили ему подняться с постели, тем более что всё тело Мустафы болело от сильного удара о стену, а оставили его у себя до утра…

Утром Мустафа проснулся в отличном настроении. Лежгвеша нигде не было видно: вечером предыдущего дня опохмелившийся наконец Павел вырвал у него зуб мудрости, и измученный Лежгвеш остался ночевать на другом конце деревни у своей тёти.

Было раннее утро. Солнце только-только начало золотить своими лучами вершину Уджунхаджухры, и через открытое окно доносились первые несмелые рулады птиц, празднующих наступление дня. Мустафа очень любил сванские рассветы, и, лицезрея из открытого окна дома Биркиани восхитительный вид, готовился к новому трудовому дню во благо сванских медведей.

И тут Мустафа услышал какие-то рваные бравурные звуки, столь необычные в горной Сванетии, что в их существование невозможно было даже поверить. Мелодия шла с крытой галереи, расположенной на другой стороне дома, и поэтому, открыв дверь одной из смежных комнат, Мустафа медленно двинулся в ту сторону, откуда доносилась странная и совершенно неуместная музыка…

В смежной комнате стояли какие-то молчаливые фигуры – Мустафа не знал, что Сортман Биркиани увлекался изготовлением восковых скульптур своих односельчан, и поэтому одетые в сванские национальные костюмы мастерски выполненные фигуры показались ему живыми. Но это было не главным. Впереди сванских фигур, выкинув вперёд руку в римском приветствии, как живой стоял родной дедушка Мустафы Доппельмайера в парадной форме штурмбанфюрера СС…

Да, уважаемый читатель – штурмбанфюрер СС, убитый Сортманом Биркиани, был ни кем иным, как Зигфридом Доппельмайером, - или Зигги, родным дедушкой Мустафы. Благодаря изумительному таланту Сортмана Биркиани и не менее изумительному вдохновению, с которым он ваял восковую скульптуру Зигфрида, дедушка Мустафы стоял перед внуком как живой, в парадной форме офицера СС, которую Зигфрид Доппельмайер по странной прихоти всегда надевал под масхалат, идя на особо опасные задания своего командования, и рука дедушки была поднята в римском приветствии так экспрессивно, что даже на знаменитой картине Жак-Луи Давида «Клятва Горациев», увиденной в своё время Сортманом Биркиани в одном из залов Эрмитажа, это выглядело менее эффектно. А фоном всему этому служил не то «Marsch Der Gebirgs Jager», не то марш «Die Fahne Hoche!», который иногда любили слушать для пущей бодрости по утрам Сортман Биркиани и его сын Пармен, и приглушённые патефонные звуки которого доносились из крытой галереи с другой стороны дома…

….К слову сказать, древнегерманское имя «Зигфрид», которое с гордостью носил дед Мустафы - тоже шумерского происхождения, и берёт оно свои корни от палеошумерского имени «Зикхурреш» - что в переводе на русский означает – неистовый, неукротимый. Правда, в древнешумерском эпосе внушающий ужас мудрый Шуртум всегда побеждает ретивого, но крайне недалёкого воина Зикхурреша, но это уже такие тонкие подробности, о которых ни Зигфрид - Зикхурреш, ни даже Сортман – Шуртум не имели ни малейшего понятия.

В своё время Сортману Биркиани даже стало жаль этого недалекого и ретивого Зигфрида: если бы не другой ретивый идиот по имени Адольф, сидел бы себе Зигфрид где-нибудь в Шварцвальде на завалинке, лениво потягивая пиво, и знать не знал бы ничего о сванах и их страшных мега-дубинах. Но – видно, не судьба… Хотя – нет, не сидел бы Зигфрид в Шварцвальде: ведь родом-то он был из Баден-Вюртенберга. А жаль: в Шварцвальде пиво явно лучше…


Но вернёмся-ка мы к нашему Мустафе, который стоял и в оцепенении смотрел на дедушку Зигги. Это длилось недолго, минуты три, а потом - Мустафа закричал. Крик его был настолько высок и пронзителен, что медведи с запломбированными зубами, пасшиеся за много миль от дома Сортмана Биркиани, замерли, навострив уши и по-волчьи подняв морды вверх.


Естественно, на крик сбежалось всё семейство Биркиани – и увидело Мустафу, стоящего напротив фигуры Зигфрида Доппельмайера с выпученными глазами, выставленными вперёд руками и орущего благим матом. Но это продолжалось недолго. После того, как обеспокоенные сваны появились в комнате, Мустафе показалось, что фигуры во главе с дедушкой Зигги начинают его окружать со всех сторон. Волосы у Мустафы встали дыбом, и он ринулся прочь из дома, куда глаза глядят…


Увы, дорогой читатель, до сих пор бродит по Сванетии несколько медведей с хроническим кариесом. Останься Мустафа в Лешхашаре ещё месяц-другой – глядишь, и последние больные особи были бы излечены. Но роковое стечение обстоятельств в конце-концов привело Мустафу Доппельмайера в Гамбург, в элитарную психиатрическую клинику знаменитого доктора Шнитке. И надо сказать, повинны в этом были не сколько сваны, столько идиотские эксперименты младшего брата Диттера с механическими кукушками, полная экзотических приключений бурная жизнь родного дедушки Зигги, ну и, естественно, НАТО с ЮНИСЕФ вместе, финансирующие эпохальный медвежий проект. Ну, а что касается колумбийской наркомафии и селеновых залежей – повторяю: слухи всё это, причём слухи из совершенно непроверенных источников…


Надо сказать, в клинике доктора Шнитке Мустафа быстро пришёл в себя, и через какие-то три месяца вернулся к исполнению своих рабочих обязанностей. И сейчас Мустафа занят в другом серъёзном международном проекте, а именно – в проекте расселения полярных белых медведей в Антарктике. Естественно, медведей привозят в Антарктику из Арктики специально зафрахтованные для этой цели самолёты. И Мустафа уже не рядовой зоостоматолог – отнюдь нет! Как самый опытный специалист, он – начальник проекта. И этот проект тоже финансируется НАТО и ЮНЕСКО. Правда, ходят упорные и непроверенные слухи, что на сей раз с помощью проекта деньги – и очень немалые деньги - отмывает небезызвестный американский мультимиллионер Нафанаил Берман, но сами понимаете – досужие сплетни всё это, как и слухи о грандиозном антарктическом селеновом проекте…


А что касается сванов – у них по-прежнему болят зубы, в отличие от медведей. Но надо сказать, у Лежгвеша Биркиани зубы больше не болели. Это – радует – всё-таки хороший парень Лежгвеш Биркиани. Но вот будущему Сванетии он-таки нанёс непоправимый ущерб: ведь ни один инвестор не будет вкладывать деньги в добычу полезных ископаемых в регионе, где возможны такие вот совершенно возмутительные инциденты…


И сванский лес – стоит себе и стоит. И уже никогда не придут в него шумеры: не то нынче время, и великие народы современности уже не ищут себе тихого пристанища на фоне белоснежных вершин и склонов, покрытых великими лесами, и кроме сванов, мало кто знает, как вкусны горные родники на склонах возле Лешхашары, как душиста невероятно крупная голубика, собранная на бескрайних лугах субальпийской зоны, и как порой невыносимо тяжко бывает спускаться с зелёной небесной тюрьмы вниз на грешную землю, давно и донельзя погрязшую в зыбкой сумрачной трясине оголтелой глобализации, столь фатально бессмысленной и нелепой в своей бесконечной многоликости…