Прощай, спид! А был ли он на самом деле

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

Глава 1. Первородный грех: Чего мне не следовало делать

Сейчас я хочу обратиться к прошлому, к моей прежней жизни. Я очень рано научилась верить в себя, а родителей восхищал тот свободолюбивый дух, который от меня исходил. Наряду с независимостью я преуспевала во всех моих начинаниях. Уроки английского и французского, игра на фортепиано были для меня просто развлечением. Лучше всего мне удавалась игра на фортепиано, хотя это был мой наименее любимый предмет. Родители любили повторять: «Какой у нас умный ребенок». Мой брат Стасис принадлежал к той же категории. «У нас двое умных детей». В рамках моей многогранной эрудиции, были и любовь к рок-музыке, и восхищение Джимом Моррисоном, который умер в 27 лет. Его смерть казалась мне почти сознательной. «Действительно, какой смыл жить после 27?», - думала я. Откуда можно взять желание вечно продолжать заниматься одним и тем же?

И пока я ожидала того момента, когда стану взрослой, мой разум метался вокруг этих глупых идей. Меня приняли в Школу Философии в Афинах, и я была готова отправиться в путешествие к новым познаниям. Открывая новый мир, я решала для себя, во что стоит верить, а что нужно отбросить, что мне нравится, а что не нравится, потому что мои сомнения рассеивались. Чувствуя себя во всеоружии, я добавила факультативных занятий к учебному плану, чтобы расширить свой горизонт. Я начала изучать итальянский, рисование и исполнение джаза на фортепиано, хотя все еще не очень любила последнее.

Я жила в доме, где подавали готовый обед, а затем убирали посуду, и я могла каждый вечер свободно заниматься исследованием мира. Я ходила гулять со своими лучшими подругами, Вили Картали и Эвой Панагиотакопулу, а мой дом обычно использовался нами в качестве базы. Мать Эвы шила ей платья, а свои я шила сама. Обычно мы старались принарядиться и пойти в наши излюбленные места, чаще всего это были два-три бара.

Нам нигде особо не нравилось, но мы не расстраивались. Мы курили сигареты Кэмел Лайтс. Вообще-то, мы были некурящими, но в ярком свете прожекторов и под грохот музыки сигарета помогала скрасить отсутствие тем для разговора.

Когда я была на втором курсе университета, я встретила свою первую любовь. В то время факультет философии располагался в здании юридического факультета на улице Солонос, и там училось мало юношей. Если говорить точно, то на 500 девушек-студенток приходилось всего двое или трое парней. Естественно, я искала в других местах кого-нибудь, кто бы мог поразить мое воображение. Студенты по соседству не производили на меня такого впечатления, как это сделал один человек, завсегдатай бара «Эналакс» в районе Экзархея.

Незнакомец из «Эналакса» был намного старше меня, ему был 31 год. Он получил степень фармацевта в Италии, много путешествовал, читал зарубежную фантастику и писал собственную книгу. Он даже танцевал как-то по-другому, используя необычные движения. Он пользовался одеколоном «Van Kleef & Arpels» (как я позже узнала). Первым подарком, который он мне сделал, был томик Артура Шницлера «Ночные игры» (1926), самый прекрасный роман из всех, что я читала. Многие из моих сокурсников собирались по вечерам в том же баре, но я приходила, только чтобы увидеть Димитрия, и поговорить с ним. Мир, о котором он так ярко рассказывал, был мне незнаком. Я была изумлена.

Станет ли он мужчиной моей судьбы? Тогда мне казалось, что наши отношения были лучшими двумя годами моей жизни. Учеба давалась мне чрезвычайно легко. Димитрий как-то рассказал мне о своем знакомстве с наркотиками в Италии, но это было уже в прошлом. Мое желание слушать его голос было ненасытным, я была влюблена. Я не придала важности сообщению о наркотиках, потому что им не было места в нашей повседневной жизни. Каждый вечер мы ходили поесть в какой-нибудь очередной кабачок в Экзархее, в очередной бар - послушать музыку, а затем к нему домой, чтобы заняться любовью.

Я никогда не пробовала наркотики, ни до Димитрия, ни после него, я не чувствовала в них необходимости. Дома мы всегда были счастливы. «Я ни разу не видела такой семьи, как ваша, - никогда никаких проблем», - сказала однажды подруга моего брата. «Ваша единственная причина для беспокойства - все ли кошка съела из своей миски». Тем временем мой ум постоянно искал новые возможности. Мы с Вили решили отправиться в месячный молодежный тур по Европе по проездному железнодорожному билету InterRail. Нам было по 20, и мы начали свою экскурсию, подкрепляясь сандвичами с бифштексом, приготовленными матерью Вили. Мы 30 дней провели в поездах с остановками для отдыха в Стокгольме, Париже и Манчестере.

Вернувшись в Афины, мы были обессиленными, но довольными. Вили воссоединилась со своим задушевным другом Гиоргосом, а я с восторженным Димитрием. Но вскоре все изменилось в одно мгновение. Однажды вечером я увидела его сильно одурманенным. «Мне предложили всего-лишь дозу одной штуки», - сказал он мне. Я не стала убегать, думая, что смогу вразумить его. Он был такой умный, как же он мог такое сделать? Но он опять попал в зависимость от героина, мне не нужно было это долго выяснять, он сам мне в этом признался. Он уверял меня, что прекратит, но было уже слишком поздно. Мне было очень больно оттого, что я ничего не могла поделать, чтобы помочь ему.

Самой худшей частью всего этого был его телефонный звонок с известием, что он «ВИЧ-позитивен». Я пытаюсь вспомнить события, разворачивавшиеся в то время, о которых до сих пор я никому не могла рассказать. До сих пор не знаю, как мне удавалось хранить свой секрет так долго, ведь сразу после сообщения Димитрия, в августе 1985-го, я узнала, что тоже ВИЧ-позитивна. Вскоре после этого он прислал мне следующее письмо:

Это странное ощущение, сердце мое. Впервые я почувствовал его, когда мне сообщили о проблеме. «Ты инфицирован вирусом». На самом деле, это даже не одно чувство, а сразу много. Горечь, печаль, крушение надежд, страх, опять страх, боль, паранойя, опустошение и опустошение в десять раз сильнейшее, и не знаю, что еще.

Это последнее мое письмо к тебе. Оно без даты, но на него пролито множество слез, и в нем есть одно желание. Всего одно желание, и я действительно хочу, чтобы оно исполнилось. Кое что, что я желаю вот уже 15 дней. Если есть бог, черт побери (я никогда не интересовался есть ли он), не знаю, что еще сказать, особенно, если сказать нечего, они сообщили, что жить мне осталось 15 дней.

Поверь мне, малыш, мне от жизни нужно только чтобы у тебя все было хорошо и что ты знаешь, что Димитрий ценит тебя больше, чем себя. Все эти дни я думаю только о тебе. Я причинил вред тебе, той, которую так любил. Я не хочу, чтобы ты ненавидела меня, это была не моя ошибка. Я хочу, чтобы у тебя было все хорошо, и если это неприятная глава в твоей жизни, то скорей переверни страницу, а еще лучше - сожги ее. Я очень надеюсь, что с тобой все в порядке. Прости меня, если я сделал что-то, что могло причинить тебе боль. Я буду любить тебя всегда, Димитрий.

Ненавидеть? Это было больше похоже на потрясение, смешанное с ужасом. Результаты моего первого теста были отрицательными, но повторный тест через три недели принес дурные вести. Я чувствовала, что земля плывет у меня под ногами, хотя я и не могла еще осознать значения всего происходящего для меня. Ждет ли меня судьба все тех, кто погибает за несколько месяцев? Странно, но я чувствовала себя хорошо. Было невозможно поверить, что я умираю. Нелегко подготовиться к смерти, когда тебе 20 лет и ты здоров. Мне нужно было тщательно во всем разобраться.

На следующий день у меня были именины, и все за меня радовались. Я не могу забыть ту единственную мысль, которая крутилась в моем мозгу. «Как долго я смогу всех обманывать? Когда настанет время, я причиню им такую боль, какую и представить себе невозможно. Может быть, есть какой-нибудь способ всего этого избежать?» Димитрий думал только обо мне, а я думала только о своих матери, отце и брате. Эти новости просто уничтожат их. «Когда же станет возможно излечение?» - спросила я врача, который отдавал мне результаты теста. «Когда?» «Может, через десять лет, а может, и больше». Я помню, как в другом врачебном кабинете в соседнем здании доктор Г. П. (в то время руководитель по вопросам СПИДа) придирчиво рассматривал мои руки в поисках следов употребления наркотиков и сердился, что ничего не нашел. «Сейчас вам не нужно ничего делать», - сказал он. «Некоторое время вирус будет неактивен, он передается при половом контакте. Поэтому используйте презервативы, когда занимаетесь сексом, и никому ничего не говорите, даже своей семье». Я ушла со слабой надеждой, что в ближайшее время мне не придется с ним общаться, и так случалось, что на самом деле больше я его уже никогда не видела.

Димитрий был потрясен, когда я сообщила ему свой диагноз. Мы открыто обсудили ситуацию. В то время в новостях сообщали, что вирус проник в Италию из Америки и появился у нас летом 1985-го, когда его завезли вместе с багажом или со специфическим грузом наркотиков, которые принимали в кругу друзей Димитрия. Я стала одним из первых зарегистрированных носителей этого нового вируса в Греции.

Я не винила его, меня поглощали мысли о том, что на меня будут указывать пальцем. Тогда невозможно было себе представить то, что произойдет в дальнейшем, и то, что мне будет суждено перенести: что я вынуждена буду следующие десять лет все продумывать и скрывать правду, не имея возможности расслабиться. Я не знала что мне делать. Даже если бы я раскрыла свою тайну, все равно никто не смог бы мне помочь, я только омрачила бы жизни тех, кто был рядом со мной. В этой ситуации не может быть утешительных слов, нет смысла даже пытаться.

«Я хочу, чтобы вы пообещали мне, что никому ничего не скажете. Мы просто все забудем», - потребовала я у Вили и Эвы в ту первую неделю. Они согласились. Кроме всего прочего, нужно было заканчивать университет и поступать в аспирантуру. Оставался только один нерешенный вопрос: посещение больницы «Евангелисмос», чтобы обследовать иммунную систему, а это включало и анализ крови. Вили сопровождала меня, и тогда я в первый раз заметила, что медсестры приближались ко мне с такой осторожностью, будто на мне росла чешуя. Они были все закутаны и носили нейлоновые маски. Моей подруге было стыдно за их поведение. К счастью, результаты оказались около 1400 Т4 или CD4, что их весьма удовлетворило. Они даже смогли выдавить из себя улыбку.

Я намеревалась больше не возвращаться туда без веской причины, и уж конечно, больше не брать с собой друзей или знакомых. Выйдя из клиники, я приняла решение жить нормальной жизнью и терпеливо ждать, когда же будет найдено лечение. Больше всего меня печалила невозможность иметь продолжительные отношения. Мы с Димитрием расстались, но сохранили дружбу, я с отличием окончила университет и начала готовиться к степени магистра в Лондоне. С Эвой мы были как неразлучные близняшки весь последний год учебы в университете. В конце концов, после аспирантуры она осталась в Лондоне, где живет и сейчас, читая лекции по археологии в Эдинбургском университете.

Мы с Вили отправились в Лондон в сентябре 1987-го. Напряженная учеба была для всех нас правилом, и наша стойкость была неисчерпаема. В конце года я с отличием получила степень магистра, возможно, это было реакцией на мою невидимую болезнь. Я даже решилась на трехдневный флирт с одним французским студентом, желая проверить совет врача о предохранении, но я не хотела повторять такое часто, потому что это казалось мне непристойным и обязывающим.

Я вернулась в Афины в августе 1988-го. В сентябре я начала журналистскую стажировку в газете «To Vima»1, а в январе 1989-го меня зачислили в их штат. Почему-то я всегда с самого детства с легкостью выполняла задания, и это меня радовало. И на моей новой работе все оказалось так же. Я с готовностью принимала во всем участие и с удивлением осознавала, что всегда остаюсь сама собой.

Работая в газете, я узнала об одном факте, похожем на милосердие Господне: вирус мог передаваться только через кровь и сперму. Раньше мне этого не сказали, как же я могла этого не знать! Значит, я не могу распространять его. Это была капля в океане, но все же, меня это утешило. И почему доктор Г. П. не сказал мне этого? Может быть, он и сам этого не знал в 1985-м, а больше я у него ничего не спрашивала. Я пробовала заводить случайные, почти свободные отношения, но они казались мне такими бессмысленными, ведь, возможно, я вскоре заболею и умру. И я прекращала эти отношения как можно быстрее и опять оставалась одна. Во всем другом я с радостью могла принимать участие. Моя болезнь была похоронена глубоко во мне, и мне хотелось спокойно наслаждаться похвалами моих руководителей и сотрудников. Но меня часто посещала мысль: «Как же я их всех со временем разочарую».

Хуже всего было то, что дома, когда по телевизору показывали беспомощно умирающих больных СПИДом, мой отец говорил: «К счастью, у нас здесь нет этих проблем», и переключал канал, не в силах смотреть на страдания. Мне хотелось исчезнуть с лица земли, но вместо этого я выходила в свет как можно чаще, по крайнем мере, когда Эва приезжала в гости из Англии. Тогда мы проводили самые роскошные вечера в афинском клубе «Кукушка».

Я арендовала дом в историческом районе Плака2, потому что мне хотелось быть одной и не привлекать к себе внимания. В то время я могла начать работу над статьей в три часа ночи, а к полудню полностью подготовить ее к работе. Я заходила в старое здание газеты «Vima» на площади Карицы, чтобы обсудить статью с главным редактором, возвращалась домой поспать до вечера, и планировала свою новую экспедицию. Когда Эвы не было, я иногда выходила одна, каталась, напевая свои любимые песни, пока не приезжала в свой клуб, где тусовалась с ди-джеем, который был рад моему присутствию даже без Эвы. Это были бессмысленные усилия, но, по крайней мере, они заполняли мое свободное время. На работе удивлялись: «Говорят, ты каждый день на вечеринке». Мной всегда гордились. Димитрий не переставал присылать письма мне домой. Иногда мы виделись, но чувствовали себя неловко. Недавно я нашла письмо, которое он написал в 1989-м, и включила его в книгу, чтобы показать, каким он был человеком и какой обладал интуицией:

Прошло четыре года с момента нашей первой встречи. Четыре года прекрасных и ужасных отношений, ставших скрытными и непристойными из-за одного случая. Я не хочу изображать это по-другому. Независимо от того, что я говорю или что я пишу тебе, я должен стыдиться даже смотреть тебе в лицо и не сметь просить о свидании, пригласить пообедать, или, того хуже, заняться с тобой любовью.

Я хочу, чтобы ты мне верила, я именно это чувствую, особенно последнее время. Если ты спросишь меня, что случилось и о чем я думаю, когда я молчалив и невесел, что у меня на душе? Всегда одно и то же. Я хочу сказать тебе, что я тебя люблю и желаю тебя, но я не могу произнести ни слова, когда мы встречаемся. Я хотел бы быть другим при каждой нашей встрече. Вот как я живу, и вот каким я научился быть, как искренни мои чувства к тебе, потому что я люблю тебя, хочу тебя и скучаю по тебе. Возможно, ты скажешь, что это наглость с моей стороны даже писать тебе эти глупости, но мне не легко остановиться. Ты даже не представляешь, как мне хочется, чтобы все было иначе, или, по меньшей мере, чтобы кое-что не случалось. Ты была великой любовью всей моей жизни. Сейчас это уже не то, что было, не то в любом случае. Не так, по крайней мере, как было не так давно. Но при каждой нашей встрече я вижу, что ты не винишь меня.

Но все же, каждый раз при наших встречах я становлюсь словно безумный, две стороны борются внутри меня, и ни одна не может победить. В такие моменты я вспоминаю об игре в крестики-нолики. Ты когда-нибудь играла в нее в детстве? Это очень скучная игра, в которой никто не может победить. Ее можно сравнить с моим психологическим состоянием каждый раз, когда я думаю о тебе. Любовь и стремление с одной стороны, эйфория, другими словами, и отвращение к самому себе - с другой.

Будучи не в силах делать что-либо другое, я часто мечтаю о прошлом и о том, как у нас с тобой все могло бы быть. Именно в этот момент я начинаю плакать, меня охватывает ярость - я хочу разбить себе голову о стену и, в то же время, я бы хотел просто позвонить тебе и говорить тысячи ласковых слов, нежных и пустяковых. Но я никогда этого не сделаю, а буду только мечтать...

И теперь, держа это письмо в руке, я перечитываю слова: «Скрытность и непристойность» - вот как он описал то, что произошло в нашей жизни. У меня было подобное чувство, но я не могла этого выразить. Димитрий умер от СПИДа намного позже, я узнала об этом, когда проходила курс анти-ретровирусной терапии. В течение многих лет я считала, что его убил вирус ВИЧ, так было до тех пор, пока «Х», мой друг, пожелавший остаться анонимным, не написал мне:

Вирус ВИЧ никогда и нигде не был выделен. Если у кого-нибудь есть сомнения, они легко могут убедиться в этой истине без напрасных опровержений. Нужно просто запросить оригинальную научную публикацию. Обычно такие публикации легко получить в министерстве здравоохранения, либо университеты могут предоставить подобную научную публикацию, если она существует. В Германии, Австрии, Италии или где-либо в другом месте это оказалось невозможным, несмотря на 12 лет постоянных вопросов, задаваемых властям и гражданами, и учеными; потому что этих публикаций не существует.

Сегодня кажется невероятным, что этот вирус никогда не был выделен (неужели нас так долго обманывали?), но мы в этом не сомневались тогда в 1985-м, когда в нашей среде словно разорвалась бомба, всего год спустя после анонса СПИДа министром здравоохранения США Маргарет Хеклер на международной пресс-конференции. В ее заявлении утверждалось, что «ВИЧ» является «возможной причиной» СПИДа. Но вот что любопытно, слово «возможной» было опущено в последующих сообщениях СМИ. Общее ощущение было таким, что это заявление должно подвергаться сомнению, потому что не было высказано никаких возражений. Австралийский профессор Хирам Катон написал десять лет спустя в своей книге «Мираж СПИДа»3:

Журналисты, описывающие это событие, не заметили контрольных сигналов того, что во всем этом было что-то подозрительное. Очевидной алогичностью было то, что сообщение было сделано еще до публикации статей, представляющих доказательство. Твердое правило научной публикации запрещает такую практику. Это создает помехи критическому восприятию, так как ученые не могут комментировать исследование, которого они не видели. [...]

Так случилось, что довольно много ученых не слишком поверили в заявления Галло. Но их голоса не были услышаны, потому что журналисты не искали критических комментариев. И через очень короткое время это стало настолько общепринятым, что критические взгляды стали казаться заблуждением, и даже «идиотизмом».

Журналисты могли бы еще исправить это упущение, когда в 1995-м зазвучали требования, подобные заявлениям Хирама Катона. Удивительно, но этого так и не произошло. По какой-то причине они пренебрегли выполнением своей основной задачи, которая заключается в проверке источника информации. Но в то время я этого не знала... Не знала я и о том, что вирус ВИЧ, возможно, никогда и не существовал, и что я никогда не была ничем инфицирована.

Таким образом, моя ошибка была не в том, что я влюбилась в человека, который не соблюдал принятые правила поведения. Это было что-то иное, не совсем материальное. Возможно, она состояла в том, что я верила всему, что говорили «ученые» эксперты по этому предмету? Я и вообразить себе не могла, что на самом деле эти эксперты ничего не знали и могли заблуждаться.

_____

1 «To Vima» это солидная греческая газета; она выходит ежедневно, кроме понедельников, ее главный номер выходит по воскресеньям.

2 Район Плака в Афинах находится в тени Акрополя, как поселок в черте города, популярный район.

3 Хирам Катон, «Мираж СПИДа», 1995 глава 6 «Научный хлам идет ко дну»

Глава 2. Расплата: Диагноз, который мне поставили

Период после 1985-го:

В течение девяти лет после первого предположительного обнаружения вируса в моей крови, все было под контролем. Дома абсолютно ни о чем не подозревали. Чтобы быть в этом абсолютно уверенной, я играла свою роль чрезвычайно убедительно. Только мой отец время от времени говорил: «Пора бы тебе уже найти мужчину своей жизни». Сначала я вела себя так, как будто не понимаю, о чем он говорит, а потом арендовала дом в Плаке, просто чтобы не слышать этого. В 1990-м, когда главным редактором была Гиани Претентери, в газете «To Vima» добавился раздел «Новые Времена». Я взяла на себя две центральные страницы, где обсуждались тенденции книжного рынка; в течение примерно пяти лет непрерывной работы я писала хорошие статьи, зарабатывая приличную репутацию в газете и в издательском мире. Все это приносило мне удовлетворение и поддерживало во мне жизнь. В то время я много путешествовала по рабочим приглашениям в Венецию, Югославию, Египет, Нью-Йорк, Вашингтон и Турцию.

В других городах я впадала в меланхолию, потому что думала о красивых местах, которыми мне не суждено любоваться с моим избранником. Особенно сильно это проявилось в Черногории во время вечернего торжества накануне распада Югославии. Мы были официально приглашены государственным Департаментом страны, перед нашим столом стояли трое цыган со скрипками, на лицах у них были пьяные улыбки. Увидев, что они приближаются, я встала. Они заиграли божественную мелодию и запели слова о любви, которых я не понимала, но мне захотелось заплакать. Заболеют ли эти люди СПИДом? Сомневаюсь. Какую же ошибку допустила я? Я всего лишь влюбилась. Почему я не могу быть цыганкой? И тут на меня нахлынуло желание - я захотела влюбиться в первого же встречного. Но тут же вспомнила, что мне это запрещено. Чувство крушения надежд не покидало меня весь остаток поездки.

Вернувшись в Афины, в том же 1990-м году, я впервые почувствовала странное ухудшение здоровья, сначала на грудной клетке высыпал опоясывающий лишай, который быстро прошел, затем, в 1992-м, на лице появилась сыпь, похожая на сильные угри. Это оказалась стафилококковая инфекция, потребовавшая многочисленных визитов к дерматологу. Впервые врачи начали играть существенную роль в моей жизни.

Слабая надежда забрезжила, когда мой брат подключился из дому к Интернет, одним из первых в Греции. Я начала разыскивать информацию по СПИДу, хотя в то время еще даже не существовало поисковика Google. Но те несколько страниц, которые мне удалось найти, на самом деле большой помощи не принесли.

С большими сомнениями я попыталась вернуть в свою жизнь свидания, но это привело всего лишь к двум-трем кратковременным романам. Затем, в 1993-м, отношения выскользнули из-под моего контроля и начали превращаться во что-то более серьезное. Я запаниковала, потому что он хотел жениться на мне.

Примерно в 1994-м моя производительность на работе начала снижаться, все вечерние прогулки были сведены к минимуму, как и все остальное. Во время летнего отпуска, который я тогда проводила с Нико Врано, любой холмик заставлял меня повернуть и идти прочь. «Давай пойдем другой дорогой», - говорила я в таких случаях. Позже, уже в Афинах, когда я старалась сконцентрировать взгляд на экране компьютера, мне казалось, что голова невыносимо тяжелая. Неужели СПИД уже стучится в двери? И я должна слабеть, не говоря ни слова. Потом меня вынесут на носилках, и смерть не заставит себя долго ждать. Я была готова к такому сценарию, я видела, как он приближается. Неужели я сама спровоцировала все это? Была ли здесь моя вина? Все развивалось так, как я и предполагала. Во время Пасхи 1995-го у меня был непрекращающийся жар, и Нико сам отвез меня к доктору из EODEAP5, а оттуда в Афинский Медицинский Центр, что позволяла моя страховка, полученная в Союзе Журналистов. Мне пришлось выдержать целую неделю анализов, и все они дали отрицательные результаты, но причину моей болезни так и не определили. Врачи приходили и уходили, нервно меня обследовали, просили потерпеть. Им не оставалось ничего другого.

В конце концов, я сама предложила провести тест на СПИД. Врачи посмотрели на меня с благодарностью. Хорошая идея! Они вышли и позвали сестру, чтобы та взяла анализ крови.

В результате, спустя несколько дней ко мне вошли два врача и медсестра, наряженные как космонавты. Они выстроились в ряд и, не снимая защитных масок, объявили, что результаты теста позитивны. После этого меня отконвоировали в другое отделение. Работа этих врачей была закончена, и они больше ничего не могли добавить.

Предположительно я была инфицирована вирусом ВИЧ, что означало назначение специального режима. Единственное, о чем меня спросили, это какую больницу я предпочитаю, «Лейко» или «Евангелизмо», потому что там были специальные отделения для пациентов со СПИДом. Чтобы исключить возможность встречи со знакомыми в «Евангелизмо», я выбрала «Лейко». К счастью, в то время моей мамы в Афинах не было. Она работала директором школы на острове Эвиа. Отец, сам бывший школьный директор, рано вышел на пенсию из-за проблем с сердцем, но он никогда не вмешивался в мою личную жизнь.

Врачи больницы «Лейко» на самом деле уже были знакомы со СПИДом. Во-первых, они были одеты как медики, а не как космонавты, и не были так напуганы. Это очень ободряло. Но относительно назначенного мне лечения была непроницаемая стена молчания. Казалось, что врачи принадлежат к совершенно секретному обществу, куда могут быть приняты только посвященные лица. Но у меня был СПИД, и я должна была доверять им, если хотела выжить. Они так же подчеркнули, что будет лучше для меня, если я не стану ничего никому говорить.

После того как я оправилась от лихорадки, мы с Нико покинули больницу, вернулись домой и попытались собраться с мыслями. В то время Нико был совершенно ошеломлен. Любопытно, но его реакция была совершенно такая же, как моя в 1985-м. Он был опустошен и очень страдал, но не винил меня ни одной секунды. Но, все же, было одно маленькое отличие. Его тест на антитела дал отрицательные результаты. Он дважды повторял тест, и оба раза результаты были отрицательными. «Не трать зря время, я читала, что вирус не может передаваться от женщины к мужчине», - сказала я ему. Несмотря на невыносимые затруднения, Нико еще некоторое время оставался со мной.

Мои славные врачи сообщили, что я достигла финальной стадии СПИДа. Я была инфицирована уже на протяжении десяти лет, и количество клеток Т4 снизилось до 26 - в соответствии с чем я уже должна была быть мертва. Мне сказали, что слишком позднее обращение к врачу привело к необратимому развитию болезни. Они понимали все! В конце концов, я должна была даже принести извинения. Мне могли предложить только небольшое продление жизни за счет приема АЗТ, за что я их поблагодарила. В газете я попросила дать мне отпуск на полтора месяца, чтобы все обдумать.

Моя семья все еще ничего не подозревала. На работе же слухи разнеслись почти мгновенно через журналистскую ассоциацию EDOEAP. Я не уверена, согласуется ли с нравственными нормами то, что разглашение этих фактов было разрешено, но, в конечном счете, это сыграло свою положительную роль. Я спровоцировала это тем, что попросила такой длительный отпуск, и вскоре секретарь вызвал меня к Ставросу Психарису, директору газеты, пригласив зайти в его офис, когда я смогу. На следующие день, когда я пришла, он уже все знал. Он ни о чем меня не спрашивал, только сообщил, что я прекрасно выгляжу, что беспокоиться не о чем, я могу не выходить на работу столько, сколько будет нужно, но при этом буду получать свою зарплату. Я не стала возвращаться до конца отпуска, потому что мне на самом деле нужно было время, чтобы оправиться от последних сообщений из больницы «Лейко». Фактически я вернулась в офис, чтобы получить ту поддержку, в которой я нуждалась. Хранить секрет от домашних можно было бесконечно. В конце концов, все оказалось не так ужасно, казалось, я полностью восстановилась.

Возвращаясь к настоящему, хочется задать вопрос:

Что же на самом деле было диагностировано, что заставило врачей считать, что у меня СПИД? Врачи сказали, что это был низкий уровень клеток Т4, пневмоцистная пневмония и позитивный анализ на ВИЧ - они понятия не имели, что анализ был позитивным и за десять лет до того. Для меня это имело смысл.

В то время я не сомневалась в информации, которую находила о своей болезни. Сведения, которые я узнавала от доктора Т. К., профессора университета, и все, что я читала в Интернете, казалось, прямо описывают мой случай. В 1985-м мне делали ELISA - тест, а в 1995-м его повторили для образца крови, присланного из Афинского Медицинского Центра. После этого тест Вестерн Блот подтвердил результаты для образца крови из больницы «Лейко». При помощи этих тестов определялся СПИД, значит, я была на правильном пути.

Но никто мне не сказал ни в 1985-м, ни в 1995-м, что на коробках с этими тестами были наклейки, на которых было написано о сомнениях производителей в достоверности самих этих тестов. Очень может быть, что и сами врачи не знали об этом. Зато фармацевтические компании хорошо знали, как защитить себя от судебных исков. Однажды я встречалась с подобным в фильме Робина Сковилла «Обратная сторона СПИДа» (2004), и еще один раз совсем недавно в интервью, которое дал профессор Чикагского университета, доктор Маниотис, нашему вашингтонскому корреспонденту Ламбросу Папантониу. Интервью было опубликовано в ноябре 2007 в Афинах в еженедельной независимой газете «Friday + 13» под заголовком «СПИД: Мировой скандал». Вот выдержка из этого интервью:

Создатели наборов тестов для диагностики «ВИЧ» или развития «СПИДа» сами осознают это, и все они утверждают, что их наборы тестов ИФА, Вестерн Блот и ПЦР на самом деле не могут выявлять вирус «ВИЧ».

Например, на вкладыше к набору для ВИЧ-теста ИФА от корпорации Эббот Лабораториз сообщается, что для диагностики СПИДа нельзя пользоваться одним только тестом ИФА.

Возможно, самым важным сообщением на вкладыше к продукции Эббот является то, что «в настоящее время нет общепризнанного стандарта для установления присутствия или отсутствия ВИЧ-антител в крови человека».

На вкладыше к набору тестов Вестерн Блот компании Epitope написано: «не используйте данный набор в качестве единственной базы для диагностирования ВИЧ инфекции».

Тест-система «PCR amplicor HIV» компании Roche утверждает, что она не предназначена для скрининговых тестов на ВИЧ и не является диагностическим тестом, подтверждающим инфицирование вирусом ВИЧ.

Анализ NucliSens HIV утверждает, что он не предназначен для использования в качестве скринингового теста на ВИЧ, и не должен использоваться в качестве диагностического теста на инфицирование ВИЧ-1.

Тест COBAS AmpliScreen HIV-1 утверждает, что он не предназначен для использования в качестве диагностического инструмента.

Вкладыш к набору тестов HIV Western Blot Kit компании Cambridge Biotech утверждает, что клиническая роль антител к ВИЧ у пациентов, не обнаруживающих симптомов заболевания, «не известна». Это предостережение на вкладыше фактически является печатным признанием того факта, что неизвестно, является ли ВИЧ причиной СПИДа. И оно находится прямо в комплекте теста на ВИЧ.

Средства массовой информации и правительство нам постоянно твердят, что клиническое значение присутствия антител означает, что через некоторое время вы умрете от СПИДа. Как же они могут давать лекарства миллионам людей на всех континентах или детям, или вообще кому-либо, ничего не зная о клиническом значении позитивности теста? Для чего же тогда все это делается? Если это не скрининговый и не диагностический тест, то что же это за тест вообще? Детектор лжи, чтобы проверить, не переспали ли вы с кем-нибудь?

Вкладыши производителей тестов постоянно меняются, начиная с 1984 года и вплоть до настоящего времени. Производители6 закладывают в свои формулировки все больше и больше двусмысленностей, чтобы уберечь себя от какой бы то ни было ответственности, если им придется защищаться. Они как будто чувствуют, что многие люди уже пострадали, и поэтому стараются маневрировать более искусно. Начиная с 1984 года, официальный вкладыш ELISA теста на ВИЧ звучал следующим образом: «причиной СПИДа является вирус ВИЧ». В ноябре 2002-го появляется новый вкладыш «СПИД: считается, что причиной СПИД-ассоциированного комплекса и состояния, предшествующего СПИДу, является вирус ВИЧ», а сейчас мы имеем еще более неуверенное заявление, что «опубликованные данные показывают сильную корреляцию между СПИДом и ретровирусом, называемым ВИЧ». Эта последняя цитата обнаружена на вкладыше к новому ELISA тесту (Vironostika HIV-1 Plus O Microelisa System), который был утвержден в июне 2003 года Федеральным Управлением США по лекарственным препаратам.

Так что же означает позитивный результат теста на ВИЧ? Замечательный ученый-микробиолог Ангелос Сицилиан, с кем я позже повстречалась, пытался прояснить этот вопрос. В книге я буду использовать это имя, потому что он пожелал остаться анонимным, опасаясь рисковать своей профессиональной карьерой перед лицом ведомства СПИДа. Он писал мне:

Насколько мне известно, впервые в эпидемиологической истории произошел подобный парадокс. В одних частях света наблюдается увеличение заболеваемости, а в других уменьшение. В частности, в Африке и Соединенных Штатах сообщают о росте, в то время как в Европе количество случаев снижается. Этот эпидемиологический парадокс, похоже, обусловлен существованием различных диагностических показателей.

Другими словами манипуляции с результатами диагностики в Европе производятся более гуманно, чем в странах, где гуманность идет на спад, как, например, в США, где количество позитивных диагнозов продолжает расти. То же самое происходит и в Африке, за исключением ЮАР, где президент Табо Мбеки заслужил большое уважение, выступая против сомнительных догадок, оказавшихся очень прибыльными и фактически превратившимися в «несомненные факты». Тем не менее, ему пришлось заплатить существенную политическую цену за свою позицию.

Все это касается так называемого ВИЧ 1-2 ELISA теста. Когда же речь заходит о тестах Вестерн Блот, то специалисты по СПИДу начинают восторженно возвеличивать его результаты прямо-таки до золотых стандартов. Но достаточно прочитать отчет Элени Пападопулос-Элеопулос* из Австралии, чтобы понять, что расшифровку сложнейших данных с таким же успехом могла бы делать и обычная гадалка, результаты были бы примерно одинаковы. (* Элени Пападопулос-Элеопулос, Валендар Ф. Тернер и Джон М. Пападимитриу Био/Технологии Том 11, июнь 1993-го «Является ли позитивный результат теста Вестерн Блот доказательством инфицированности вирусом ВИЧ?»). И это о тесте, характеристики которого повсюду считаются эталоном точности! Любопытно и немного подозрительно то, что данный тест делается только в определенных лабораториях, а для общественных лабораторий он закрыт, и там даже не обучают его проведению.

Несколько лет тому назад была предложена награда в 50000 долларов США за обнаружение любого исследования, опубликованного в рецензируемом научном медицинском журнале, которое бы подтверждало какой-либо тест на ВИЧ путем обнаружения и изоляции вирусов ВИЧ в свежих образцах ткани, взятых у человека с позитивными результатами теста7. И так как до сих пор никто не заявил прав на эту награду, то такими ли нелогичными являются рекомендации прекратить делать эти тесты? И, конечно же, рекомендации прекратить лечение от этого недиагностируемого вируса?

Остается один вопрос. Что является причиной, приводящей к смерти от СПИДа, если не вирус ВИЧ? Часть ответа дает свидетель событий, относящихся к тому периоду, когда синдром только-только появился, специалист по лечению СПИДа и исследователь ингибиторов протеазы, Дэвид Расник: «СПИД в 1980-х в первую очередь был вызван эпидемией использования рекреационных наркотиков в Соединенных Штатах и Европе. Тем не менее, в 1990-х наблюдались значительные изменения. В 1990-х, по меньшей мере, половина всех новых случаев СПИДа, может быть, даже 60%, являлись непосредственным результатом самой антиретровирусной терапии».

Дело не только в том, что множество побочных эффектов первой антиретровирусной терапии аналогичны действию СПИДа, проведенные оценки показывают, что за первое десятилетие применения АЗТ, с 1987 по 1997 годы, от применения этого препарата умерло больше американцев, чем было убито за время войны во Вьетнаме, а это около 300000 молодых людей.

Тем не менее, когда мне в 1995-м предложили антиретровирусное лечение, я ничего не знала о предостережениях, которые уже были изложены в книге «СПИД-войны: Пропаганда, спекуляция и геноцид со стороны медицинско-промышленного комплекса», опубликованной в 1993-м Джоном Лориценом8 :

Человек с диагнозом «СПИД» не выживет, если не будет поддерживать свою независимость от врачей. Горькая правда состоит в том, что практически все врачи, лечащие пациентов со СПИДом, прописывают аналоги нуклеозида, таким образом, гарантируя фатальный результат.

Из-за своей наивности я тогда согласилась принимать эти лекарства.

_____

5 EDOEAP, Ассоциация журналистов по здравоохранению и пенсионному обеспечению

6 Из Alive & Well emailer, 13 ноября, 2003, Кристин Меджор «Скрытые факты о тестах на ВИЧ: Что напечатано мелким шрифтом», andwell.org/html/questioning/hidden_facts.html, доступ 27 декабря, 2008

7 Данные организации Кристин Маггиор «Alive and Well AIDS Alternative» в Лос-Анджелесе andwell.org/html/award.html (доступ 27 декабря, 2008).

8 Джон Лорицен «Война СПИД: Пропаганда, спекуляция и геноцид медицинско-промышленного комплекса» Asklepios, 1993 (стр. 215)

Blog

Прощай, спид! А был ли он на самом деле