Geum.ru

Эрик хобсбаум. Век революции. Европа 1789-1848

Вид материалаДокументы

Содержание


Сын Джеймса Уатта уехал во Францию, когда произошла революция, чем привел отца в страх и смятение.
Якобинство в Шотландии все-таки было более заметной общественной силой.
Французам все же не удалось упрочить в качестве своего сателлита Рейнскую республику.
Он был буквально в одном лице герцогом Австрийским, королем Венгрии, королем Богемии, графом Тироля и т. д.
Обычно любая эмиссия банкнот, меняемых по требованию на золото или нет, было сравнительно редким явлением, до конца восемнадцато
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   ...   60

IV

Мы увидели влияние почти двадцатилетней войны на политическое устройство Европы. Но каковы же были последствия самого процесса войны, военных мобилизаций, политических и экономических мер, которые пришлось предпринять из-за них?

Парадоксально, что они были наибольшими там, где кровопролитие было наименьшее, за исключением самой Франции, которая, конечно, больше понесла прямых и косвенных потерь, чем любая другая страна. Люди революции и наполеоновского периода имели счастье жить между двумя периодами ужасных войн - между XVII в. и нашим, который обрел способность опустошать страны действительно беспрецедентным образом. Ни одна территория, затронутая войной 1792-1815 гг., даже Пиренейский полуостров, где военные операции шли дольше, чем где бы то ни было еще, и где народное сопротивление и репрессии сделали их более жестокими, не была разорена так, как Центральная и Восточная Европа в Тридцатилетней войне и в Северной войне XVII в., Швеция и Польша в начале XVIII в. или большие части мира в мировой или гражданской войнах в XX в. Долговременные экономические изменения, которые предшествовали 1789 г., означали, что голод и его следствие, чума и мор не приносили столько опустошения, сколько сражения и грабежи, по крайней мере до 1811 г. (основной период голода наступил после войн в 1816-1817 гг.), военные кампании обычно были непродолжительными, а используемое оружие - сравнительно легкая и мобильная артиллерия - не слишком разрушительны по современным меркам. Осады были редкостью. Огонь представлял большую опасность для жилищ и продовольствия, а маленькие домики или фермы было легко построить вновь. Единственные материальные разрушения, которые трудно восстановить в короткий срок в предпромышленной экономике, - это строевой лес, фруктовые или оливковые рощи, которым необходимо много лет, чтобы вырасти, но их, кажется, не много было уничтожено.

В конце концов общие человеческие потери в течение этих двух десятилетий войны не кажутся, по сегодняшним представлениям, пугающе высокими, хотя ни одно правительство не потрудилось подсчитать их, и все наши современные подсчеты приблизительны, исключая французов и некоторые особые случаи. Один миллион смертей за весь период [VII] - это намного меньше в сравнении с потерями одной воюющей стороны за 4 с половиной года первой мировой войны, или с потерями в 600 тыс. человек или около того в американской гражданской войне 1861-1865 гг. Даже цифра в 2 млн была бы не такой большой за более чем 20 лет военных действий; особенно, если припомнить необыкновенную убийственную способность голода и эпидемий в те дни: в 1865 г. эпидемия холеры в Испании по некоторым данным унесла 236 744 жертвы [VIII]. Фактически ни одна страна не испытала значительного замедления темпов роста населения в течение этого периода, за исключением Франции.

Для большинства граждан Европы, не участвовавших в боевых действиях, война значила не более чем редкое непосредственное вторжение в нормальное течение жизни. Сельские семьи у Джейн Остин отправлялись по своим делам, как будто ничего не происходило. Мекленбуржцы Фрица Ройтера вспоминали времена иностранной оккупации, которые для них были скорее маленьким анекдотом, чем драмой, старый герр Кюгельген, вспоминая свое детство в Саксонии как арену борьбы, чье географическое и политическое положение притягивало различные армии и тут происходили все битвы, какие только Бельгия и Ломбардия затевали между собой, буквально с сожалением припоминал те удивительные дни, когда мимо них маршировали армии, следовавшие на квартиры в Дрезден. Замечено, что число вооруженных людей было значительно большим, чем принято в более ранних войнах, хотя это число, по современным меркам, не такое выдающееся. Даже страны-участницы не привлекали к сражениям всех призывников, а только часть из них; департамент Франции Кот д'0р при Наполеоне поставил только 11 тыс. человек из 350 тыс. населения, или 3,15%; а с 1800 по 1815 г. было призвано в армию не более 7% от общего населения Франции против 21% за более короткий период первой мировой войны [IX]. И все-таки в общем это была очень большая цифра. Levee en masse 1793-1794гг. составило 630 тыс. человек под ружьем (из теоретически призванных 770 тыс.), вооруженные силы Наполеона в мирное время 1805 г. насчитывали 400 тыс. человек или около того, а в начале кампании против России в 1812г. Великая армия насчитывала 700 тыс. человек (300 тыс. из них не французы), не считая французских войск в остальных странах континента, а именно в Испании. Постоянная мобилизация противников Франции была намного меньше не только потому, что было время, когда они участвовали в сражениях (не считая Британии) меньше, но также в силу финансовых трудностей и организационных, часто усложнявших проведение полной мобилизации; к примеру, Австрия, которая к 1813 г., будучи связанной мирным договором 1809г., по которому должна была выставить 150 тыс. человек, выставила только 60 тыс., готовых к боевым действиям. Британия, напротив, содержала удивительно большую армию. В разгар борьбы (1813-1814), имея деньги на призыв 300 тыс. человек в регулярную армию и 140 тыс. моряков и офицеров, она могла обеспечить свои войска живой силой в гораздо большей степени, чем французы имели в течение всей войны [h][X]. Потери были тяжелые, хотя опять же не столь ужасающие по меркам нашего века, но ничтожное число из них составляли потери от военных действий. Только 6-7% британских моряков погибло с 1793 по 1815 гг., сражаясь с французами, 80% умерли от болезней и от катастроф. Смерть на поле битвы была маловероятна, только 2% убитых при Аустерлице, около 8-9% при Ватерлоо. По-настоящему страшную опасность на войне представляли небрежность, грязь, слабая организация, плохое медицинское обслуживание и отсутствие средств гигиены, отчего умирали раненые, заключенные и в соответствующих климатических условиях (как в тропиках) практически все.

Обычные военные действия убивали людей, прямо и косвенно, выводили из строя производственное оборудование, но, как мы уже видели, они нисколько не нарушали нормальный ритм жизни страны и ее развития. Экономические затраты на войну имели далеко идущие последствия.

По стандартам XVIII в., революционные и наполеоновские войны обходились дороже, чем предыдущие. В самом деле, затраты в денежном выражении на войну поражали современников больше, чем расходы на жизнь. Конечно, груз финансового бремени войны на поколение после Ватерлоо был гораздо меньше, чем сокращение числа людских потерь; подсчитано, что во время войны 1821-1850 гг. средний расход составил менее 10% на каждый год по сравнению с той же цифрой в 1790-1820 гг., среднегодовая цифра погибших на войне оставалась на уровне чуть меньше 25% на начальном этапе. Какой ценой заплатить за эту утрату [XI]? Традиционным методом было сочетание денежной инфляции (выпуск дополнительной наличности для того, чтобы оплатить счета правительства), займов и с минимумом специальных налогообложений, поскольку налоги создавали недовольство в обществе и (там, где они были одобрены парламентариями и сословиями) политическую напряженность. Но чрезвычайные финансовые расходы и обстоятельства войн не считались со всем этим.

Первым делом они ознакомили мир с неконвертируемыми бумажными деньгами [i]. В Европе легкость, с которой печатались бумажные деньги, чтобы оплатить долги государства, была крайне соблазнительна. Французские ассигнации (1789 г.) сначала были просто французскими ценными облигациями (bon de tresor) с 5%-ным участием в прибылях, выпущенными для ускорения доходов с продажи церковных земель. Через несколько месяцев их превратили в наличный капитал, а каждый успешный финансовый кризис заставлял печатать облигации в больших количествах и обесценивать, пользуясь неосведомленностью публики. К началу войны они обесценились на 40%, а к июню 1793 г. почти на 2/3. Якобинский режим создал достаточно хорошие финансы, но отсутствие экономического контроля со стороны государства после Термидора обесценило их приблизительно до уровня 1:300 от их первоначальной стоимости, пока официальное банкротство государства в 1797 г. не положило конец той ситуации, когда французы большую часть века не доверяли банкнотам. Обращение бумажных денег в других странах находилось в менее катастрофическом положении, хотя к 1810г. российские деньги обесценились на 20%, а австрийские (дважды девальвировались, в 1810 и 1815 гг.) на 10%. Британцы избежали этой особой формы финансирования войны, они были достаточно знакомы с банкнотами и не пугались их, но и при всем этом Английский банк не мог вынести тяжелый пресс огромных правительственных расходов - в основном посланных за границу в виде займов и субсидий, - частный спрос на его золотой запас и особое напряжение голодного года. В 1797 г. золотые платежи для частных клиентов были прекращены и успешно начали оборачиваться неконвертируемые банкноты, в результате вышла банкнота в 1 фунт. Бумажный фунт никогда не падал так, как деньги в Европе: его нижнее значение равнялось 71 % от его первоначальной стоимости, а к 1817 г. он опять вернулся на отметку 98% - но это длилось намного дольше, чем ожидалось. К 1821 г. денежные выплаты восстановились полностью.

Другой альтернативой повышению налогов были займы, но головокружительный рост общественного долга, происшедшего из-за неожиданно тяжелых и длительных расходов на войну, испугал даже самые богатые, состоятельные и финансово искушенные страны. После 5 лет финансирования войны исключительно через займы британское правительство было вынуждено пойти на беспрецедентный и зловещий шаг платы за войну путем прямого налогообложения, вынеся на рассмотрение парламента подоходный налог (1799-1816). Быстрый рост благосостояния страны сделал такой шаг вполне возможным, и расходы на войну с этих пор в основном оплачивались из текущих доходов. Национальный долг не поднялся бы с 228 млн фунтов в 1793 г. до 876 млн фунтов в 1816 г. и годовое долговое обязательство с 10 млн фунтов в 1792 г. до 30 млн фунтов в 1815 г., что было больше, чем общие правительственные расходы в последний предвоенный год, если бы подобное налогообложение было введено с самого начала. Социальные последствия таких задолженностей были велики, так как в результате они действовали как дымоход, отводя все большие суммы от налогов, собираемых каждый год с населения, в основном в карманы небольшого класса богачей, обладателей капитала, против которых спикер от бедных и мелких бизнесменов и фермеров - Вильям Коббет метал громы и молнии. За границей займы в основном росли (по крайней мере на стороне противников французов) благодаря британскому правительству, которое долго проводило политику субсидирования военных альянсов: между 1794 и 1804 гг. он возрос до 30 млн фунтов на эти цели. Теми, кто более всех извлек из этого выгоду, были международные финансовые дома - британские или иностранные, но действующие через Лондон, ставшие главным центром международного финансирования - такие как Беринги и дом Ротшильда, которые действовали как посредники и этих сделках (Мейер Амшель Ротшильд, основатель банкирского дома, послал своего сына Натана из Франкфурта в Лондон в 1798 г.). Великий век этих международных финансистов наступил после войн, когда они финансировали главные займы, чтобы помочь старым режимам оправиться от войны, а новым стабилизироваться; но начало этой эры - время, когда Баринги и Ротшильды возглавляли мир финансов, как никто с тех пор, как это делали великие германские банки XVI в., организованные во время войн.

Тем не менее технические детали финансирования военного времени менее важны, чем общий экономический эффект великой переориентации ресурсов от мирного их использования на военные нужды, что было вызвано войнами. Неверно было бы полагать, что военные усилия всецело выстраивались за счет гражданской экономики. Вооруженные силы могут мобилизовать только мужчин, либо являющихся безработными, либо возможными кандидатами в безработные, которые всегда есть в экономике [j]. Военная промышленность, которая быстро отвлекает людей и материалы от гражданского рынка, в конечном итоге может стимулировать развитие, которое, по расчетам мирного времени, приносят ничтожные доходы. Таков был легендарный случай с железной и стальной индустрией (см. гл. 2), которая не имела возможности быстро расти по сравнению с хлопчатобумажной промышленностью и поэтому традиционно надеялась получить стимул к дальнейшему развитию либо от правительства, либо от войны. "В течение XVIII в., - писал в 1831 г. Дионисиус Ларднер, - железоплавилыцики стали почти приравниваться к пушкарям" [XII]. Таким образом, можно считатъ, что часть капитальных ресурсов, отвлеченная от использования в мирных целях, использовалась в виде долгосрочных вложений в капитал производства товаров народного потребления и технического развития.

Среди технических новияок, созданных благодаря наполеоновским и революционным войнам, - производство сахара из сахарной свеклы в Европе (как заменитель импортируемого из Вест-Индии сахарного тростника) и консервная пищевая промышленность (которая появилась вследствие попыток британского флота найти продовольственные продукты, которые можно сохранить на борту корабля). Тем не менее, несмотря на все скидки, большая война предполагает большое отвлечение ресурсов и даже при условии взаимной блокады означает, что экономика военного и мирного времени боролись за одни и те же ресурсы. Очевидным последствием такого соревнования всегда является инфляция, и мы знаем, что фактически период войны дал толчок росту цен в XVIII в., до этого находившемуся в процессе медленного возрастания, хотя в некоторых странах он произошел из-за денежной девальвации. Это, в свою очередь, повлекло за собой определенное перераспределение доходов, которые имели экономические последствия, к примеру, от наемных рабочих к бизнесменам (если зарплата отстает от цен) и от производителя - в сельское хозяйство, так как крестьянам, как известно, выгодны высокие цены, вызванные войной. И наоборот, в конце войны освобождается масса ресурсов, включая человеческие, которые благодаря войне получают работу, и переносит на рынок мирного времени, как всегда, более сильные проблемы перераспределения. Возьмем наглядный пример: с 1814 по 1818 г. численность британской армии была сокращена до 150 тыс. человек, что превышает современное население Манчестера, а уровень цен на пшеницу упал с 108,5 шиллинга за кварту в 1813 г. до 64,2 шиллинга в 1815 г. Фактически мы знаем, что период послевоенной перегруппировки был одним из периодов чрезвычайных экономических трудностей по всей Европе, еще более усилившийся в неурожайные 1816-1817 годы.

Таким образом, мы должны задать самый главный вопрос: насколько отвлечение ресурсов из-за войны замедляло экономическое развитие различных стран? Понятно, что этот вопрос особенно важен для Франции и Британии, двух первостепенных промышленных держав и двух стран, выдержавших сильнейшие экономические тяготы. Бремя французов было тяжко не только из-за войны на ее последних стадиях, ибо оно облегчалось в основном за счет иностранцев, чьи территории грабились или подвергались реквизициям армиями-победительницами и кого они облагали налогами в виде людей, материалов и денег. Около половины государственного налога от годового дохода Италии ушло во Францию в 1805-1812 гг. [XIII] Возможно, на самом деле эта сумма была заметно завышена. Настоящее разрушение французской экономики явилось следствием революции, длившейся десятилетия, гражданской войны и хаоса, которые, к примеру, уменьшили оборот мануфактур департамента Нижняя Сена (Руан) с 41 до 15 млн в 1790-1795 гг., а число их рабочих - с 246 тыс. до 86 тыс. К этому надо добавить потери от прекращения заморской торговли из-за британского контроля на морях. Бремя Британии складывалось не только из расходов на военные нужды страны, но также из традиционных субсидий европейским союзникам, а также другим странам. В денежном отношении британцы несли более тяжелый груз в течение всей войны: она обходилась им в 3-4 раза дороже, чем французам.

Ответ на главный вопрос легче дать в отношении Франции, чем Британии, поскольку французская экономика осталась относительно инертной, а французская промышленность и торговля почти наверняка развивались бы в дальнейшем быстрее, если бы не революция и война. Хотя экономика страны при Наполеоне пережила существенный прогресс, она не могла достичь своего первоначального состояния, так как потеряла движущую силу.

В отношении Британии ответ менее ясен, поскольку ее экспансия была стремительной, и остается поэтому только один вопрос: была бы эта экспансия еще стремительней, не будь войны? Ответ, с которым сегодня все согласны: была бы быстрей [XIV]. Для других стран этот вопрос не так уж важен, ибо у них развитие экономики шло медленно или, как в большей части Габсбургской империи, темпы ее роста были неустойчивыми и ее материальный вклад в ведение войны был сравнительно невелик.

Конечно, такие смелые утверждения вызывают вопрос. Даже чисто экономические войны Британии в XVII и XVIII вв. не могли продвинуть экономическое развитие сами по себе, лишь стимулируя экономику, они это сделали только благодаря победе: убирая соперников и захватывая новые рынки. Цена нарушенного бизнеса, перемещения ресурсов и т. п. измерялась их "доходностью", которая выражалась в том сравнительном положении, в котором находились противоборствующие стороны после войны. По этим показателям войн 1793-1815 гг. ясно видно, что они более чем оплачивали себя ценой небольшого замедления экономической экспансии, которая тем не менее оставалась гигантской. Британия решительно устранила своего ближайшего возможного соперника и стала "промышленной мастерской мира" на два поколения. По каждому промышленному или торговому показателю Британия находилась намного впереди всех других стран (возможно, за исключением США), чем в 1789 г. Если мы согласны, что временное удаление ее противников и фактическое господство в морских торговых портах и на колониальных рынках было основным условием дальнейшей индустриализации Британии, то цена этого достижения была весьма умеренная. И если мы доказываем, что к 1789 г. ее отрыв от других стран был уже достаточно велик, что обеспечило превосходство Британии в экономике, несмотря на войну, тогда мы можем сказать, что цена поддержания этого превосходства, вопреки угрозе Франции вернуть себе политическими и военными средствами земли, потерянные в экономическом соревновании, была невысока.

  1. Сын Джеймса Уатта уехал во Францию, когда произошла революция, чем привел отца в страх и смятение.

  2. А именно: Пристли, Бентам, Уилберфорс, Кларксон (борцы за отмену рабства), Джеймс Макинтош, Дэвид Уильяме из Британии; Клопшток, Шиллер, Кант и Анахарсис Клоотс из Германии, Песталоцци из Швейцарии, Костюшко из Польши, Горани из Италии, Корнелиус де По из Нидерландов, Вашингтон, Гамильтон, Мэдисон, Том Пейн и Джоэл Бало из США. Не все из них симпатизировали Революции.

  3. Якобинство в Шотландии все-таки было более заметной общественной силой.

  4. Поскольку Польша была республикой дворян и мелкопоместных землевладельцев, конституция была якобинской лишь внешне: власть дворян была усилена еще больше, а не отменена.

  5. Французам все же не удалось упрочить в качестве своего сателлита Рейнскую республику.

  6. Единственное оставшееся в Европе государство этого вида - Республика Андорра, находящаяся под двойным сюзеренством испанского епископа Ургелла и президента Французской республики.

  7. Он был буквально в одном лице герцогом Австрийским, королем Венгрии, королем Богемии, графом Тироля и т. д.

  8. Если эти цифры основываются на денежных суммах, вотированных парламентом, число призывников было гораздо меньше.

  9. Обычно любая эмиссия банкнот, меняемых по требованию на золото или нет, было сравнительно редким явлением, до конца восемнадцатого века.

  10. Это была основа устойчивой традиции эмигрировать в качестве военного наемника в таких перенаселенных горных районах, как районы Швейцарии.