Университета 1982

Вид материала

Обзор

Содержание К оглавлению

Подобный материал:

• Ленинградского Государственного Университета (1975-1982 г г.) диссертация, 57.98kb.
• Ершов Андрей Геннадиевич Дата рождения: 23 января 1956 г.; место рождения г. Будапешт, 18.41kb.
• Frankl, 1982, S. 39-40. Все остальные вопросы сводятся к основному: "Зачем?", 976.44kb.
• «Попытки реформирования советской системы в 1964-1982 гг. Цели урока: Организовать, 153.4kb.
• Список научных и учебно-методических трудов степановой вероники владимировны, 396.87kb.
• Дела и дни Кремля, 3160.5kb.
• И. И. Ш м альгаузен избранные труды организм как целое в и ндивидуальном и и сторическом, 7370.54kb.
• А. М. Блокадная книга : роман / А. М. Адамович, Д. А. Гранин. М. Советский писатель,, 272.68kb.
• А. П. Чехов; ред. Н. Ф. Бельчиков; Акад наук СССР. М. Наука. 1974 -1982. Т. 1974. 607, 32.67kb.
• Коморовский ю. Т. Перитонизация или экстраперитонизация трудной культи червеобразного, 58.77kb.

==209





называет отношение значения к знаку как выражение, а отношение значения к объекту как отражение. Реляционный момент, несомненно, содержится в значении. Нужно только само значение понимать как отражение объекта, т. е. как нечто относительно-самостоятельное. И когда Л. Завадовский (1957) отвергал психологическую или логическую природу значения, то он был совершенно прав, так как психологическое явление или логическое построение слишком фактичны, т. е. слишком изолированны, чтобы выражать собой отношения. А значение знака если не есть только отношение, то обязательно содержит в себе это отношение в качестве необходимого   момента.    Совершенно    правильно Т. П. Ломтев пишет: «Значение языкового знака не тождественно понятию, представлению,   ощущению. Различие между понятием и значением языкового знака весьма важно. Однако установление того факта, что значение языкового знака наряду   с понятием, представлением, ощущением является одной из форм

•отражения объективной действительности, имеет принципиальное теоретическое значение. Языковое значение представляет собой особое явление и по отношению к объективной действительности.

Между знаком и значением существует определенное отношение. Это — отношение выражения. Знак

•есть выражающее: он материален, значение есть выражаемое: оно идеально. Между знаком и значением, с одной стороны, и объективной действительностью — с другой, существует другое отношение. Это — отношение обозначения для знака и отношение отражения для значения знака. Знак есть обозначающее, объективная действительность — обозначаемое; значение знака есть

•отражение, объективная действительность — отражаемое. Слово представляет собой не знак, а единство знатна, как выражающего средства, и значения, как выражаемого содержания, которое в то же время является

•отражением объективной действительности.   Слово

•связано с объективной действительностью: отношением

•обозначения и отношением отражения»³¹.

Все это совершенно правильно. Мы бы только больше подчеркивали наличие реляционного момента в значении

³¹ Там же, с. 130.

 

К оглавлению

==210


знака и меньше подчеркивали бы отражение объективной действительности, поскольку язык часто совершенно не отражает никакой объективной действительности (так, ложному суждению ровно ничего не соответствует в объективной действительности). Самое же главное—это то, что в своем правильном выдвижении. знакового значения Т. П. Ломтев все же не вскрывает специфики этого значения языкового знака и ограничивается вполне правильными, но недостаточными указаниями на отражение реального в идеальном и на выражение знаком своего значения. Едва ли также проблема системности связана только с понятием знака и не связана с понятием значения. Наконец, едва ли правильно Т. П. Ломтев приписывает А. Г. Волкову и И. А. Хабарову понимание природы значения только в связи с языковым контекстом без всякой связи с объективной;

действительностью. Значение языкового знака немыслимо вне контекста, и сам же Т. П. Ломтев хотя и недостаточно, но правильно подчеркивает роль контекста ³². Утверждение же В. А. Звегинцева ³³ о том, что, с лингвистической точки зрения, значение знака определяется всем окружающим языковым фоном, т. е. определенной языковой системой, отнюдь не противоречит теории:

отражения, которую выдвигает Т. П. Ломтев.

В статье «Онтологический и гносеологический аспекты знаковой проблемы» А. Г. Волков и И. А; Хабаров ³⁴ справедливо защищают знаковую теорию языка против крайностей метафизического идеализма и метафизического материализма. Эти авторы используют известную полемику В. И. Ленина против теории «иероглифов» и правильно связывают язык как с объективной действительностью, так и с мышлением и с областью знаков. вообще.

Нельзя не одобрить также взглядов этих авторов на определенное наличие в языке той или иной системы тех или иных структур, а главное, мотивированности знаковых элементов языка. Тем не менее указанные авторы слишком увлекаются философской постановкой

³² См.: Ломтев Т.П. Указ. соч., с. 13'1.

³³ См.: Звегинцев В. А. Семасиология. М., 1957, с. 123. ³¹ Законы семантического развития в языке. М., 1961, с. 63—в2.

 

==211


проблемы, оставляя почти неразработанным чисто лингвистический аспект. А это мешает им правильно  оценить  указанные  у нас выше  взгляды Е. М. Галкиной-Федорук, Л. О. Резникова и В. А. Звегинцева ³⁵. Все же борьба авторов указанной статьи против агностицизма и субъективного идеализма не может не оцениваться положительно и, несомненно, является ценным вкладом в теорию знаков за последние годы в советской литературе. Определение знака, даваемое этими авторами, правильное, но слишком широкое; оно относится не только к языковым, но и вообще ко всяким знакам: «Знак — это социально отработанная звуковая единица, условно связанная с объективным, исторически обусловленным содержанием и обладающая свойством дифференциации этого содержания»³⁶. Если мы возьмем такой знак, как национальный флаг, то это определение будет целиком относиться также и к нему, с заменой, конечно, «звуковой единицы» на «живописную» или «цветовую единицу». Выдвижение материальности языкового знака безусловно правильно, но опять-таки обладает слишком общим характером, поскольку и всякий знак вообще всегда материален. Борьба с чистой глоссематикой Л. Ельмслева тоже у всякого вызовет только положительное и вполне одобрительное отношение. Но учение Л. Ельмслева о языке как о системе чистых отношений, лишенных всякой субстанции, тоже не так просто, поскольку Ельмслев отбрасывает всякую субстанцию только в ее грубой самостоятельности, но в смысловом отношении даже и он старается вобрать ее в свою систему чистых отношений ³⁷.

В том же сборнике необходимо отметить статью Г. С. Клычкова ³⁸, ценную во многих отношениях, но не ставящую вопроса о специфике языкового знака. Этот автор едва ли правильно пишет: «Значение слова является психическим образованием, основанным на отражении в нашем сознании предмета, явления и притом

³⁶ См.: Звегинцев В. А. Указ. соч., с. 67.

³⁶ В о л к о в А. Г., Хабаров И. А. Указ. соч., с. 80.

³⁷ Ср.: Смирницкий А. И. Объективность существования •языка. М., 1954.

³⁸ См.: К л ы ч к о в Г. С. Значение и полисемия слова, с. 100— 120.

 

==212


отражении обобщенном»³⁹. Значение может  переживаться психикой, но само по себе вовсе не есть психический акт. Кроме того, ни значение, ни психический акт вовсе не обязательно являются отражением объективной действительности.

Мифы, сказки и вообще фантастические рассказы если и отражают объективную действительность, то в каком-то особом смысле, который еще надо раскрыть. Впрочем, и сам автор не сводит значение только на психический акт, а в дальнейшем указывает еще и на его общественно-историческую значимость, а также и на обусловленность системой языка, роль которой он сам же очень хорошо иллюстрирует ⁴⁰. Если исключить эту некоторого рода сбивчивость изложения, то статью Г. С. Клычкова нужно считать очень полезной, хотя она и не ставит основного вопроса о специфике языкового знака. Огромным шагом вперед являются те многочисленные доклады, которые были прочитаны на симпозиуме по знаковым системам в Москве в 1962 году ⁴¹. Этот шаг характеризуется тем, что здесь впервые и притом в специальной, а не в случайной форме языковые знаки связываются с понятиями структуры и модели. Поскольку, однако, такая колоссальная проблема не могла быть разрешена сразу, то докладчики на этом симпозиуме, по-видимому, были далеки от того, чтобы ставить в логически ясной форме вопрос об отношении языкового знака к языковым структурам и моделям. Этот вопрос считался здесь ясным, и никто из докладчиков не потрудился дать ту или иную его логическую формулировку. Эта формулировка наметилась у нас только в последующие годы, но об этом мы будем говорить в специальной работе. Что же касается симпозиума 1962 года, то, несмотря на большое количество хороших и даже блестящих докладов, упомянутая проблема пока еще не стала здесь предметом исследования, что для начальной стадии знаковой теории является вполне естественным.

В книге, посвященной тезисам этого симпозиума, имеется предисловие, в котором, казалось бы, и нужно

³⁹ Там же, с. 105.

⁴⁰ Там же, с. 106.

⁴¹ Симпозиум по структурному изучению знаковых систем. Тезисы докладов. М., 1962.

 

==213


было бы осветить или, по крайней мере, поставить основную проблему связи знака с теорией структур и моделей. Но уже первая фраза этого предисловия, преподносимая как определение знака, страдает логической ошибкой idem per idem: «Семиотика — это новая наука, объектом которой являются любые системы знаков,. используемые в человеческом обществе»⁴². Другими словами: наука о знаках есть наука о знаках. Так как этим определение знака не дается, то и в дальнейшем понятие знака выступает в неясной форме; и уже с самого начала нужно сказать, что понятие это берется в некотором чрезвычайно широком виде. Так, тут же пишется: «С точки зрения современных кибернетических представлений человек может рассматриваться как такое устройство, которое совершает операции над различными знаковыми системами и текстами». Поскольку и здесь точного определения знака не дается, то становится неясным, причем тут кибернетика и почему человека можно рассматривать как знаковую   систему? В дальнейшем противопоставляются человеческий мозг и машина, и опять то и другое рассматривается как знаковая система. Но почему человек и машина являются только знаковыми системами, опять оказывается неизвестным. Казалось бы, то и другое является в первую очередь некоторого рода субстанцией, которая владеет той или иной знаковой системой. Но владеть знаковой системой и быть знаковой системой — это как будто бы разные области; и если эти области тождественны, это требует разъяснения. Полное же и окончательное тождество какой бы то ни было субстанции и ее знаковой системы само собой не очевидно и еще требует для себя доказательства. Но уже и тут ясно, что упомянутый симпозиум вовсе не понимает знака в обычном смысле слова, а понимает его чрезвычайно расширенно. И, вероятно, для такого расширения имеет свои основания, но основания эти на симпозиуме не анализировались. Дальше на той же странице читаем: «...естественные языки могут использоваться  в качестве модели всего мира, окружающего человека, в том числе для описания явлений, еще не получивших научного объяснения». Здесь вводится другое, тоже никак не определяемое

⁴² Симпозиум по структурному изучению знаковые систем, -с.3.

 

==214


понятие моделей; и поскольку такого определения нет, термин «модель» приходится понимать в самом неопределенном и обыденном смысле слова. Но тогда сразу же возникает вопрос: почему же естественный язык является моделью мира, а не мир является моделью для естественного языка? То, что знаковая система понималась на этом симпозиуме очень широко, свидетельствует устанавливаемая в предисловии тесная связь системы знаков с поведением человека и указания на практические и жизненные выводы, которые можно сделать на основании знаковой системы ⁴³. Следовательно, знаку приписывается какое-то практическое функционирование, а системе знаков — какое-то практическое регулирование поведения людей и вещей. Разумеется, такое расширенное понимание знака вполне соответствует тем основным принципам теории знака, которые мы формулировали выше; и в этом необходимо видеть большой шаг вперед  в сравнении с обычным мертвенным и неподвижным пониманием знака. Однако разъяснения понятия знака, необходимого для такого его понимания, здесь не дается.

Можно также приветствовать сближение теории знаков с предельной формализацией языка науки, которая, как известно, имеет в истории науки такое большое значение. Но что значит формализация языка в данном случае, это тоже здесь не рассматривается.

Модель в представлении участников упомянутого симпозиума имеет самую близкую связь с моделируемыми объектами. И это обстоятельство тоже очень ценно для выставленных у нас выше общих принципов для всякой знаковой системы. Но сам термин «модель», а следовательно, и связанное с ним понятие не только не анализировались на упомянутом симпозиуме, но когда там заходила речь об отношении модели объекта к самому объекту, докладчики упорным образом стояли здесь на позиции idem per idem: «Семиотика имеет дело прежде всего с моделями, т. е. образами отображаемых (моделируемых) объектов». Значит, модель есть образ моделируемых объектов. И, несмотря на эту логическую ошибку в определении, модель вещи, конечно, есть прежде

⁴³ Симпозиум по структурному изучению знаковых систем, с. 4—5.

 

==215


всего образ вещи, ее отражение. Здесь очень важна попытка дать сравнительную характеристику модели объекта и самого объекта, но ввиду неясности употребляемых здесь терминов, против основной характеристики этого сравнения нужно возражать, причем возражение это, вероятно, отпало бы, если бы терминология здесь была более ясной. Автор предисловия   пишет:

«Эти образы (модели) стремятся к такому отношению между моделируемыми объектами и образами, при котором все элементы и объекты, имеющиеся (с прагматической точки зрения потребителя данной модели) & моделируемом объекте, имеются и в образе (модели),. но обратное может не иметь места»⁴⁴.

В условиях отсутствия ясной терминологии можно было бы сказать обратное: те соотношения, которые имеются в модели какого-нибудь объекта, имеются также и в моделируемом объекте, но в этом последнем есть нечто большее, чем в модели, а именно сама субстанция, явившаяся предметом моделирования. Так или иначе, но основная позиция рассматриваемого симпозиума совершенно правильная: модель вещи есть ее отображение, а знак вещи и есть модель вещи, т. е. знак вещи есть отображение самой вещи, поскольку он повторяет соотношения, царящие в самой вещи, но в более общем, «формализованном» виде. Кроме того, моделирующему знаку приписывается здесь значение регулятивного принципа в связи с кибернетической направленностью основной идеи модели — знака. А это, если отвлечься от увлечений и гиперболизма в кибернетике, является весьма полезным пониманием моделей знака, поскольку все же ратует о переделывании действительности.

В докладе Ю. С. Мартемьянова «К построению языка лингвистических описаний» делается попытка разграничить такие важные для знаковой теории языка понятия, как «структура», «модель» и «система». Попытку эту, однако, приходится считать не очень удачной ввиду замысловатых объяснений, предлагаемых здесь автором. Лингвистическое описание, согласно этому автору, начинается с «полного разграничения», понимаемого как описание исходных объектов (текстов набора) в терминах «минимальных сегментов», образующих

⁴⁴ Там же, с. 5—6

 

==216


в результате «класс единиц текста (речи)»⁴⁵. Сказано замысловато, но имеется в виду, вероятно, невиннейшее установление минимальных элементов языка (например, существительное, глагол, фразеологический оборот, та или иная синтаксическая конструкция и т. д.). Для этого установления, конечно, требуется четкое разграничение одного элемента языка от другого, причем каждый такой элемент оказывается вовсе не изолированной единичностью, но целым множеством единиц, их родовым понятием. Если автор хочет сказать именно это, то возражать здесь не приходится. Вторым этапом лингвистического описания является, согласно этому автору, «полное расчленение», под которым имеется в виду описание полученного «класса единиц» в терминах «минимальных подклассов» ...конституирующих «синтаксические части речи». Этот второй этап является, по-видимому, излишним, потому что минимальный класс языковых единиц, точно отграниченный от всякого Другого класса, уже имелся в виду в первом этапе лингвистического описания. Третьим этапом описания является далее «узкое распределение», определяемое как описание единиц из «минимальных подклассов» в терминах «коррелирующих единиц языка», «вариантов», а также «парадигм» и «морфологических частей речи». А этот третий этап описания формулировок уже совсем непонятен. Что такое «коррелирующие единицы языка» и причем тут «парадигмы», и что это за «парадигмы» и причем тут морфология? По-видимому, установленные и описанные раньше элементы языка объединяются здесь в какие-то общие классы; но что это за классы, опять остается неизвестным. Однако именно эти три неясных этапа лингвистического описания служат автору основанием ни больше и ни меньше как для разграничения понятий системы структуры и модели. Автор пишет: «Под «системой языка» понимается все чаще совокупность классов и таких правил, применением которых к этим классам создаются некоторые новые правильно построенные единицы, т. е. «системой» моделируется процесс, обратный выявлению «структуры»⁴⁶.

⁴⁵ Симпозиум по структурному изучению знаковых систем, с. II.

⁴⁶ Там же, с. 11—12, прим. 2.

 

==217


Насколько можно понять эти весьма неясные выражения автора, имеются в виду больше всего минимальные и далее неразложимые языковые элементы и установление законов объединения этих элементов. Совокупность этих законов автор понимает как соответствующую структуру языка, а установленная таким образом структура языка в сравнении с наблюденными элементами языка является их моделью. При всей неясности подобного рода рассуждений ясным, однако, является то обстоятельство, что структура того или иного языкового явления есть определенное соотношение и потому закономерно сочетание всех тех элементов, из которых оно возникает, а структура эта, рассмотренная как регулятив для данного языкового явления, становится моделью этого явления. При этом, если мы даже неправильно понимаем указанного автора, то во всяком случае заслуживает всякого внимания его попытка разграничить три указанных понятия — система, структура и модель. Этому автору хотелось также связать данных три понятия с учением о знаке, что тоже совершенно правильно. Однако способ выражаться у этого автора делает понятие знака в этих условиях тоже малопонятным. «Начальные понятия такого метаязыка опираются в конечном счете на сущность всякого языка — его знаковую природу, чем гарантируется в известной мере успех разработки дальнейших понятий». Тут понятно только то, что сущность языка автор видит в его знаковой природе. Но как нужно понимать здесь «сущность языка» и как нужно понимать здесь «знаковую природу языка», т. е. как нужно понимать сам знак, неизвестно.

Впрочем, если не предъявлять авторам этого симпозиума тех точных логических требований, которые они сами себе не предъявляли, то почти все доклады на этом симпозиуме можно расценивать и как весьма важные для знаковой теории, и даже необходимые для нее, и как выполненные на большом теоретическом уровне. Так, на высоком теоретическом уровне находятся доклады И. И. Ревзина «Некоторые трудности при построении семантических моделей для естественных языков»⁴⁷, А. А. Зализняка «Об использовании понятий «автоматической

⁴⁷ Там же, с. 17—24.

 

==218


выводимости» и «зависимого признака» при описании знаковых систем»⁴⁸, его же «О возможной связи между операционными понятиями синхронного описания и диахронией»⁴⁹, а также доклады по искусству и литературе в связи с теорией знаковых систем (напр., Л. С. Выготского, Ю. К. Лекомцева, Б. А. Успенского, С. Е. Генкина, Л. Ф. Жегина, А. К. Жолковского, М. Л. Гаспарова и др.).

Таким образом, в 1962 году у нас раздался мощный голос о необходимости углубить теорию языковых и других знаков до степени структурного и модельного отражения. Но на этих первых порах основные категории знаковой теории еще не получили своей точной логической формулировки. Это делалось у нас в последующие годы и делается до сих пор, однако об этих достижениях знаковой системы мы скажем в другом нашем сообщении.

⁴⁸ Там же, с.55.

⁴⁹ Там же, с. 56.

 

==219


00.htm - glava12

Терминологическая многозначность в существующих теориях знака и символа'

Такие термины, как «знак», «значение», «структура», «модель», «символ», имеют у разных авторов десятки разнообразных значений. Не нужно думать, что в этой области должна быть декретирована какая-нибудь одна единственная терминология, которая исключала бы всякие другие терминологические принципы. Единственное, что можно требовать от авторов, — это чтобы- они, пользуясь той или другой системой терминов, выдерживали свою терминологию до конца и не сбивались каждый раз с принятой ими на какую-нибудь иную систему терминов. В план настоящей работы не входит анализ разных теорий символа и знака, но мы хотели бы остановиться хотя бы на одном более или менее значительном явлении из этой области. Таким явлением представляется нам многотомное издание под названием «Semeiotike. Труды по знаковым системам», I—VII (Тарту, 1964—1975).

1. Модель. Прежде всего в первом томе этого издания Ю. М. Лотман совершенно правильно пишет: «Современная стадия научного мышления все более характеризуется стремлением рассматривать не отдельные, изолированные явления жизни, а обширные единства, видеть, что каждое, казалось бы, простое явление действительности при ближайшем рассмотрении оказывается структурой состоящей из более простых элементов, и само, в свою очередь, входит как часть в более сложное единство» (I 5). Указанную точку зрения Ю. М. Лотман в приложении к искусству понимает прежде всего как учение об отражении действительности в искусстве и как учение о коммуникативной природе искусства. В связи с первой теорией, по Ю. М. Лотману, «понятие модели всегда означает некоторый способ отображения

 Статья была напечатана в кн.: Языковая практика и теория языка, вып. 2. М., 1978, с. 3—26.