Не искать никакой науки кроме той, какую можно найти в себе самом или в громадной книге света

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 22

Глава 2

Частные категории мифологического мышления

Если сравнить эмпирически-научную и мифологическую картину мира, то сразу же станет ясно, что их противоположность основана не на том, что при рассмотрении и интерпретации действительности они используют совершенно разные категории. Не в свойствах, не в качестве этих категорий — в их модальности, вот в чем различаются миф и эмпирически-научное познание¹. Способы синтеза, используемые обоими, чтобы придать чувственно-многообразному форму единства, чтобы придать структуру текучему, обнаруживают сквозную аналогию и соответствие. Одни и те же наиболее общие «формы» созерцания и мышления образуют единство сознания как такового, а, значит, и единство как мифологического сознания, так и сознания чистой познавательной деятельности. В этом отношении можно сказать, что каждая из этих форм, прежде чем приобрести определенную логическую форму, должна была пройти предварительную мифологическую стадию. В основе картины космоса, космического пространства и расположения тел в космическом пространстве, как ее рисует астрономия, лежит изначально астрологическое представление о пространстве и том, что в нем происходит. Универсальная теория движения, прежде чем стать чистой механикой и математическим представлением явлений движения, пытается дать ответ на вопрос «откуда» применительно к движению, что возвращает ее к мифологической проблеме творения, к проблеме «перводвигателя». И понятие числа — в не меньшей степени, чем понятия пространства и времени, — прежде чем стать понятием математическим, оказывается мифологическим понятием, предпосылкой, лежащей в основе если не самого примитивного мифологического сознания, которому она чужда, то в основе всех форм его дальнейшего развития. Задолго до того, как оно стало чистой единицей измерения, число было предметом поклонения в качестве «священного числа» — и отблеск этого поклонения еще лежит на первых шагах научной математики. Таким образом, с абстрактной точки зрения одни и те же виды отношения, единства и множества, «совместности», «соседства» и «последовательности» определяют мифологическое и научное объяснение мира. И все же каждое из этих понятий, как только мы возвращаем его в мифологическую сферу, тут же приобретает совершенно определенные своеобразные черты, своего рода осо-

76

бый «оттенок». Этот оттенок, эта нюансировка отдельных понятий в пределах мифологического сознания представляется на первый взгляд чем-то совершенно индивидуальным, что можно только ощутить, но что не может быть предметом познания или «постижения». Однако даже в основе этого индивидуального лежит нечто универсальное. В особых свойствах и своеобразии каждой отдельной категории повторяется, как показывает более пристальное рассмотрение, определенный тип мышления. Фундаментальная структура мифологического мышления, проявляющаяся в направленности мифологического предметного сознания, в характере его понятия реальности, его понятий субстанции и каузальности, распространяется дальше — она охватывает и определяет в том числе и отдельные структурные черты этого мышления, накладывая на них, так сказать, свою печать.

Объектные отношения и определения объекта в пределах чистого познания восходят к основной форме синтетического суждения: «итак, мы говорим, что познаем предмет, когда в многообразии созерцания достигли синтетического единства». Однако синтетическое единство в сущности своей является систематическим единством: его установление не может остановиться в какой-либо точке, но поступательно охватывает опыт в целом, чтобы претворить его в единую логическую связь, в целое «причин» и «следствий». В структуре, в иерархии этих причин и следствий каждому отдельному явлению, каждому отдельному наличному бытию и событию предназначается особое место, в силу которого оно отличается от всех прочих и в силу которого оно все же находится со всеми остальными в сплошной связи. Наиболее ясно это выявляется в математическом варианте картины мира. Особенность отдельного бытия или события обозначается здесь таким образом, что ему придается некоторая характерная числовая или количественная величина, — однако все эти величины снова соединяются вместе через определенные уравнения, через функциональные связи, так что они образуют закономерно упорядоченный ряд, жесткую «конструкцию» точных измеряемых параметров. В этом смысле, например, современная физика «постигает» совокупность событий, выражая каждое особое событие через его четыре пространственно-временные координаты x_lt x₂, х₃, х₄ и возводя изменение этих координат к конечным инвариантным закономерностям. Этот пример еще раз показывает, что для научного мышления синтез и анализ образуют не два различных или даже противоположных основных акта, но что речь идет о едином логическом процессе, осуществляющем и то, и другое, и четкое разграничение особенностей, и их соединение в систематическое единство целого. А глубинное основание этого заключено в существе самого синтетического суждения. Ибо синтетическое суждение отличается от аналитического тем, что оно мыслит осуществляемое им единство не как понятийное тождество, а как единство различий. Каждый элемент, который в нем полагается, характеризуется тем, что он не просто «существует в себе самом», логически оставаясь в себе, а коррелятивно соотносится с некоторым «другим». Чтобы выразить

77

это обстоятельство схематически, назовем элементы отношения а и Ъ, а связь, их объединяющую, — R; таким образом, всякая подобная связь обнаруживает четкую трехчленную структуру. Дело не только в том, что оба основных элемента (а и Ъ) четко и ясно различаются через отношение, в которое они между собой вступают, но и в том, что сама форма отношения (R) означает относительно содержательных элементов, в ней упорядочиваемы, нечто новое и своеобразное. Она принадлежит, так сказать, иному смысловому уровню, нежели сами отдельные содержательные элементы; она сама не является особым содержанием, особой вещью, но всеобщим, чисто идеальным соотношением. В подобных идеальных отношениях коренится то, что научное познание именует «истиной» явлений: ибо под этим не понимают ничего иного, нежели как совокупность самих явлений постольку, поскольку они берутся не в их конкретном наличном бытии, а преобразуются в форму мысленной связи, которая в чрезвычайной степени и с необходимостью равно основана и на актах логического анализа, и на актах логического синтеза.

Миф также стремится к «единству мира» — и он движется при удовлетворении этого стремления совершенно определенными путями, предначертанными ему его духовной «природой». Уже на низшей ступени мифологического мышления, когда он еще производит впечатление совершенно захваченного непосредственным чувственным впечатлением и подчиненного самым элементарным чувственным порывам, уже в магических представлениях, для которых мир распадается на пестрое многообразие демонических сил, можно обнаружить черты, указывающие на своего рода членение, на будущую «организацию» этих сил. И чем более высокого развития достигает миф, чем более определенно он преобразует демонов в богов, обладающих собственной индивидуальностью и историей, тем более ясно различаются для него их сущность и их действенность. Подобно тому как научное познание стремится к иерархизации законов, к систематизации подчинения и доминирования между причинами и следствиями, миф стремится к иерархизации сил и божеств. Мир становится для него все более и более прозрачным, по мере того как он распределяет его среди различных богов, вверяет каждую отдельную область бытия и человеческой деятельности отдельному богу. Однако как бы тесно ни сплеталась при этом целостность мифологического мира — эта целостность созерцания обладает все же совершенно иным характером, нежели целостность понятия, с помощью которого познание пытается охватить действительность. В мифе не идеальные отношения строят объективный мир как полностью определяемый закономерностями, в мифе все бытие сплавляется в конкретно-образных частностях в единое целое. И эта противоположность, видимая в результате, основана в конечном счете на противоположности принципа. Уже каждое отдельное сочленение, осуществляемое в мифологическом мышлении, обладает тем характером, который затем в целом получает лишь полную ясность и очевидность. Если научное познание способно соеди-

78

нять элементы лишь благодаря тому, что оно разъединяет их в том же самом критическом акте, то миф скатывает все, к чему он прикасается, словно в единую недифференцированную массу. Отношения, им устанавливаемые, устроены так, что благодаря ним включенные в них звенья оказываются не только объединенными идеальной взаимосвязью, но и становятся прямо-таки тождественными, становятся одной и той же вещью. Что бы ни «соприкасалось» друг с другом в мифологическом смысле — понимается ли это соприкосновение как пространственное или временное совпадение, или же какое-либо, пусть даже отдаленное сходство, или принадлежность к тому же «классу» или «роду» — оно перестает быть разнородным и разнообразным: оно приобретает субстанциальное единство сущности. Это представление ясно проявляется уже на низшей ступени мифа. Например, основная направленность магического мировоззрения характеризуется следующим образом: «Это выглядит так, словно отдельный объект не может рассматриваться сам по себе, отдельно, если только он возбуждает магический интерес, но всегда несет в себе принадлежность к другим объектам, с ним отождествляемым, так что внешнее проявление образует лишь своего рода оболочку, маску»². В этой черте мифологическое мышление предстает «конкретным» мышлением в собственном смысле слова: к чему бы оно ни прикоснулось, сразу же испытывает своеобразное сгущение (Konkretion), срастается вместе. Если научное познание стремится объединить четко различаемые элементы, то мифологическое созерцание соединяет так, что соединяемое совпадает. Вместо единства соединяемого — как синтетического единства, то есть единства различного — получается вещная неразличимость, единство одного и того же. И это станет понятным, если учесть, что для мифологического воззрения существует лишь одно-единственное измерение отношений, лишь один-единственный «уровень бытия». В познавательной деятельности чистое понятие отношений занимает место, так сказать, между элементами, им объединяемыми. Ибо само оно не принадлежит миру этих элементов — оно не обладает сравнимым с ними вещным существованием, а всего лишь идеальным значением. История философии и история науки показывают, как начало осознания этого особого статуса чисто реляционных понятий становится поистине основанием новой эпохи научного духа. Первая строго логическая характеристика этих понятий выделяет данное противопоставление в качестве решающего момента: чистые «формы» созерцания и мысли обозначаются как не-сущие, как μη δν, чтобы отделить их от того образа существования, что подобает вещам, чувственным явлениям. Однако для мифа не существует подобного не-сущего, являющегося опосредованным обоснованием бытия, «истины»: он знает лишь непосредственное наличное бытие и непосредственно действующее. Поэтому отношения, им устанавливаемые, не являются мысленными связями, в силу которых то, что в них входит, одновременно подвергается анализу и синтезу, напротив, они представляют собой своего рода липкую массу, способную кое-как слепить даже самые разнородные вещи.

79

Этот своеобразный закон сгущения или совпадения соотносимых звеньев в мифологическом мышлении может быть прослежен по всем его отдельным категориям. Если мы начнем с категории количества, то достаточно будет вспомнить уже продемонстрированную ранее неспособность мифологического мышления провести четкую грань между целым и его частями, поскольку для него часть не только представляет целое, но и прямо-таки есть это целое. Для научного подхода, принимающего количество в качестве синтетической формы отношений, величина является одним из ряда параметров: единичность и множественность образуют в нем одинаково необходимые, строго коррелятивные моменты. Соединение элементов в одно «целое» предполагает их четкое разделение, различение как элементов. Так, пифагорейцы определяют число как то, что приводит все вещи в состояние гармонии в душе и только через это сообщает им телесность, а также разделяет отношения ограничивающих и безграничных вещей. Именно это разделение лежит в основе необходимости и возможности гармонии: «вещи подобные и единородные нисколько не нуждаются в гармонии, а неподобные, неединородные и не одного порядка необходимо должны быть сопряжены гармонией, с тем чтобы удерживаться вместе в космическом порядке» (Philolaos. Fr. 6 Diels)¹³*. Вместо подобной гармонии, представляющей собой «единение пестрого и созвучие разнозвучного», мифологическое мышление знает лишь принцип неразличения части и целого. Целое является частью в том смысле, что оно входит в нее своей полной мифологически-субстанциальной сущностью, что оно каким-то образом чувственно и материально буквально «сидит» в ней. В волосах человека, в его ногтях, в его одежде, в его следах продолжает присутствовать человек целиком. Каждый след, оставляемый человеком, считается его реальной частью, которая может оказывать обратное влияние на него как целое и быть опасной для него как целого³. И тот же мифологический закон «причастности» действует не только там, где речь идет о реальных отношениях, но и там, где отношения являются — с нашей точки зрения — чисто идеальными. Род соотносится с тем, что он охватывает, что он объединяет в качестве видов или индивидуумов, не в том смысле, что он логически определяет это частное в качестве общего, — нет, он непосредственно присутствует в этом частном, живет и действует в нем. Здесь властвует не просто мысленная иерархия, но реальное подчинение единичного своему родовому «понятию». Например, структура тотемистической картины мира едва ли может быть понята иначе, нежели исходя из этой существенной черты мифологического мышления. Ведь в тотемистическом разделении людей и мира в целом происходит не просто соотнесение классов людей и вещей, с одной стороны, и определенными классами животных и растений — с другой; при этом отдельное существо или предмет мыслятся как реально зависимые от своего тотемистического предка, более того, как тождественные ему. Так, согласно знаменитому свидетельству Карла фон дер Штайнена, индейцы трумаи в северной Бразилии утверждают, что они суть водные жи-

80

вотные, в то время как бороро уверены, что они — красные попугаи⁴. Дело в том, что мифологическое мышление вообще не знает того отношения, которое мы называем родо-видовым, логическим отношением «экземпляра» к его роду или классу, но повсюду заменяет его вещным отношением воздействия и потому — поскольку для него лишь «равное» может воздействовать на «равное» — преобразует его в вещное отношение тождества.

Еще более ясно та же ситуация проявляется, когда мы рассматриваем миф не в его отношении к количеству, а в отношении к качеству; т.е. когда мы обращаем наше внимание не на отношение «целого» и его «частей», а на отношение «вещи» и ее «свойств». И в этом случае мы наблюдаем то же своеобразное совпадение членов отношения: свойство является для мифологического мышления не столько определением, прилагаемым «к» вещи, сколько выражением и носителем совокупности самой вещи, только увиденной с одной определенной стороны. Для научного познания и здесь устанавливаемая им взаимозависимость основана на противоположности, хотя и примиряемой в этой зависимости, но тем не менее не уничтожаемой совсем. Ибо субъект качества, «субстанция», которой «присущи» свойства, сама не может быть непосредственно сравнена с каким-либо свойством, ее нельзя непосредственно уловить и продемонстрировать, но она противопоставлена каждому отдельному свойству, да и совокупности свойств как «другое», как нечто самостоятельное. «Акциденции» являются при этом не вещными реальными «частичками» субстанции — она образует идеальное средоточие и опосредующий момент, через который они соотносятся и смыкаются друг с другом. Для мифа же и здесь единство, им устанавливаемое, тут же снова растворяется в простом неразличении. Поскольку для него все действительное сходится на одном уровне, субстанция не «обладает» различными свойствами, а каждое отличие как таковое уже есть субстанция, то есть субстанция не может быть постигнута иначе, нежели в непосредственной конкретизации, в прямом овеществлении. Как это овеществление прилагается ко всякому бытию чистого состояния или качества, равно как и ко всем видам деятельности и всем отношениям, что было уже показано (см. выше: с. 65 и далее). Однако своеобразный принцип мышления, лежащий в основе овеществления, проявляется еще более четко не на примитивных ступенях мифологического мировоззрения, а там, где оно уже готово войти в союз с основным принципом научного мышления и проникнуться им, где оно совместно с научным мышлением порождает своего рода гибрид — полумифологическую «науку» природы. Подобно тому как свойства мифологического понятия каузальности наиболее ясно можно представить себе на примере, пожалуй, астрологии⁵, так и мифологическое понятие свойства наиболее четко проявляется при рассмотрении структуры алхимии. Родство алхимии и астрологии, прослеживаемое по всей их истории⁶, находит при этом систематическое объяснение: в конечном итоге оно основано на том, что обе они представляют собой лишь два различных про-

81

явления одной и той же формы мышления, мистически-субстанциального мышления тождествами. Это мышление видит конечное объяснение любой общности свойств, любого сходства чувственного проявления различных вещей лишь в том, что в них каким-либо образом «содержится» одно и то же вещное «основание». В этом духе алхимия, например, рассматривает отдельные тела как комплексы простых основных свойств, из которых они возникают путем одной только агрегации. Каждое свойство представляет собой определенную элементарную вещь — а из суммы этих элементарных вещей строится мир составных вещей, эмпирический мир тел. Кто знает, каким образом происходит смешение этих элементарных вещей, тот знает и тайну их превращений и становится их властелином, поскольку он не только постигает эти превращения, но и способен сам их производить. Так, алхимик может добыть из обыкновенной ртути «философский камень», сначала удалив из нее воду, т.е. тот элемент подвижного и жидкого, что препятствует движению ртути к подлинному совершенству. Дальнейшая задача состоит в том, чтобы «зафиксировать» полученное таким образом тело, т.е. освободить его от его непостоянства, удалив из тела воздухообразный элемент, все еще в нем содержащийся. В ходе своей истории алхимия выработала чрезвычайно искусную и сложную систему этих сложений и вычитаний. Однако и в этих крайних утон-ченностях и сублимациях все еще ясно ощущаются мифологические корни всей методики. В основе всех алхимических операций, как бы они ни выглядели в деталях, лежит изначальная мысль о переносимости и вещной отделимости свойств и состояний — то есть та же мысль, что проявляется и на более наивной и примитивной стадии, например в представлении о «козле отпущения» и т.п. (см. выше: с. 67 и далее). Всякое отдельное свойство, которым обладает материя, всякая форма, которую она может принимать, всякое воздействие, которое она способна оказывать, гипостазируется здесь, превращаясь в отдельную субстанцию, в самостоятельное существо⁷. Современная наука, и в особенности химия в форме, приобретенной ею благодаря Лавуазье, смогла преодолеть это полумифологическое понятие свойства только потому, что подвергала принципиальному изменению всю постановку вопроса. Для нее всякое «свойство» характеризуется совсем не как простое, а как нечто в высшей степени комплексное, не как изначальное и элементарное, а производное, не как абсолютное, а как полностью относительное. То, что чувственное воззрение именует «свойством» вещей и что оно, как ему кажется, непосредственно замечает и понимает, критическим анализом растворяется в определенном виде воздействия, в специфической «реакции», которая, однако, сама наступает лишь в совершенно определенных условиях. Так, горючесть тела больше не означает присутствие в нем определенной субстанции, флогистона, а указывает на его поведение относительно кислорода, точно так же как растворимость указывает на поведение тела относительно воды или какой-либо кислоты и т.д. Отдельное качество оказывается теперь не чем-либо подобным вещи, а представляет собой не-

82

что обусловленное — нечто, разлагаемое с помощью средств каузального анализа на цепочку отношений. Однако это одновременно означает и обратное: до тех пор, пока мышление не выработало эту мыслительную форму анализа, четкое разделение «вещи» и «свойства» еще не осуществимо и категориальные сферы обоих понятий с необходимостью смещаются навстречу друг другу и в конце концов переходят друг в друга.

В не меньшей степени, чем на категориях «целого» и «части» и на категории «свойства», типичные черты противоположности мифа и научного познания могут быть продемонстрированы и на такой категории, как «подобие». Упорядочивание хаоса впечатлений путем выделения в нем определенных групп на основании подобия и выстраивания рядов подобия, опять-таки, свойственно как логическому, так и мифологическому мышлению — без него миф не смог бы образовать определенных персонажей, а логическое мышление — определенные понятия. Однако постижение «подобия» вещей и здесь идет разными путями. Мифологическому мышлению достаточно сходства чувственного проявления, чтобы свести в один мифологический «род» формации, в которых оно выступает. Любой признак, сколь бы поверхностным он ни был, оказывается при этом в равной степени значимым — нет четкого разделения ни «внутреннего» и «внешнего», ни «существенного» и «несущественного», поскольку именно это воспринимаемое равенство или подобие является для мифа непосредственным выражением тождества сущности. Одинаковость, или подобие, никак не является поэтому для мифа чисто реляционным или рефлексивным понятием, это реальная сила — сама действительность, поскольку она есть сама действенность. В каждом случае так называемого «колдовства по аналогии» проявляется это фундаментальное мифологическое представление, правда, ложное название «по аналогии» не столько обозначает его суть, сколько скрывает ее. Ибо именно там, где мы усматриваем чистую «аналогию», то есть чистое отношение, миф имеет дело с непосредственным наличным бытием и с непосредственной актуальностью. Для него не существует чистого знака, «указывающего» на удаленное и отсутствующее, для него вещь в своей части — что, согласно мифологическому воззрению, означает вещь как целое — оказывается в наличии, как только появляется нечто подобное ей. В клубах дыма, поднимающихся из трубки, мифологическое сознание видит не просто «символ» и не просто средство вызвать дождь — в них оно видит перед собой непосредственный и осязаемый образ облаков, а в них — желаемую вещь, дождь. Таков вообще универсальный магический принцип, согласно которому вещами можно овладеть одним только мимическим представлением, изображением их⁸, без какого-либо «целенаправленного» в нашем смысле воздействия — ведь на уровне мифологического сознания еще не существует ничего только мимического, чисто сигнификативного. Познающее сознание и при установлении подобия и построении рядов сходства обнаруживает свою своеобразную логическую двойственность: оно и здесь действу-

83

ет одновременно синтетически и аналитически, в одно и то же время связывая и разделяя. Поэтому оно подчеркивает в подобных содержательных элементах как момент различия, так и момент сходства; более того, оно обычно особо отмечает именно различие, поскольку при установлении родов и видов для него важно не просто отметить общее, а найти принцип, согласно которому осуществляется различение, градация внутри одного и того же рода. Взаимопроникновение этих двух тенденций может быть продемонстрировано на примере структуры любого математического понятия класса или рода. Когда математическое мышление подводит окружность и эллипс, гиперболу и параболу под одно понятие, то это обобщение опирается не на какое-либо непосредственное подобие фигур, в чувственном восприятии скорее различных насколько это вообще возможно. Однако среди этого различия мышление улавливает единство закона — единство конструктивного принципа, определяя все эти фигуры как «конические сечения». Выражение этого закона, общая «формула» для кривых второго порядка, полностью отображает как их связь, так и внутренние различия: ведь она демонстрирует, как под воздействием простого изменения определенных величин одна геометрическая фигура переходит в другую. Этот принцип, определяющий и регулирующий данный переход, является в данном случае не менее необходимым и в строгом смысле «конституирующим» для содержания понятия, чем установление общности. Поэтому когда в традиционной теории понятия возникновение логического понятия класса и рода обычно связывается с «абстракцией» (при этом под абстракцией понимается не что иное, как выделение тех черт, в которых множество элементов содержания сходится) — это столь же одностороннее представление, как и трактовка функции каузального мышления, при которой эта функция усматривается исключительно в сочленении, в «ассоциации» представлений. И в том, и в другом случае речь идет скорее о том, чтобы не просто соединить уже данные четко разграниченные элементы содержания, а о том, чтобы сначала осуществить в мышлении именно этот акт. И снова миф демонстрирует, что ему чуждо как раз это разграничение, это разделение «индивидуума», «вида» и «рода» в смысле логической иерархии, «абстракции» и детерминации. Подобно тому как в каждой части для него заключено целое, так и в каждом «экземпляре» рода перед ним непосредственно предстает сам род со всей совокупностью его мифологических признаков, т.е. его мифологических сил. Таким образом, если логический род всегда одновременно разделяет и объединяет, пытаясь вывести особенное из единства принципа более высокого порядка, то миф и в этом случае слепляет единичное в единство образа, мифологической фигуры. Как только «части», «экземпляры» и «виды» срастаются подобным образом вместе, для них больше не существует разделения, остается одна только полная индифферентность, в силу чего они постоянно переходят друг в друга.

Правда, может возникнуть впечатление, будто этим разграничением мифологической и логической формы мышления, которое мы попы-

84

тались провести, почти ничего не достигнуто для понимания мифа как целого, для проникновения в те первобытные духовные пласты, что его породили. Разве не является это petitio principii, не приведет ли нас к ложной рационализации мифа попытка постичь миф, исходя из его формы мышления! Даже если допустить, что подобная форма существует, — значит ли она нечто большее, нежели внешняя скорлупа, охватывающая ядро мифа и скрывающая его? Разве не является миф единством созерцания, интуитивным единством, лежащим в основе всех филиаций, претерпеваемых им в дискурсивном мышлении и предшествующих ему? И даже эта форма созерцания не представляет собой последний пласт, из которого миф происходит и постоянно получает жизненную силу. Ибо нигде в мифическом речь не идет о пассивном созерцании, о спокойном наблюдении за вещами, всякое наблюдение здесь происходит от акта оценки, акта аффекта и воли. Поскольку миф сгущается в постоянные фигуры, поскольку он раскрывает перед нами четкий контур «объективного» мира персонажей — постольку и значение этого мира постижимо для нас только тогда, когда мы ощущаем за ним динамику чувства жизни, его изначально и порождающего. Лишь там, где это чувство жизни возбуждается изнутри, когда оно выражается в любви и ненависти, в страхе и надежде, в радости и печали, возникает возбуждение мифологической фантазии, порождающей определенный мир представлений. Из этого, однако, как представляется, следует, что любая характеристика мифологических форм мышления касается лишь чего-то опосредованного и вторичного — что она останется половинчатой и недостаточной до тех пор, пока ей не удастся пробиться от одной формы мышления мифа к его форме созерцания и свойственной ему форме жизни. Именно то, что эти формы нигде не расходятся друг с другом, оставаясь переплетенными от самых примитивных образований вплоть до высших и чистейших структур мифического, придает мифологическому миру его завершенность и его специфический облик. И этот мир складывается и членится по основным формам «чистого созерцания» — и он раскладывается на единство и множество, на «совокупность» предметов и на последовательность событий. Однако мифологическое созерцание пространства, времени и числа, возникающее при этом, остается отделенным чрезвычайно характерными границами от того, что значат пространство, время и число в теоретическом мышлении и в теоретическом построении мира предметов. Эти границы станут видимыми и ясными, только если удастся возвести опосредованные разделения, встречающиеся нам как в мифологическом мышлении, так и в мышлении чистого познания, к своего рода изначальному разделению, от которого они происходят. Ибо и миф предполагает подобную духовную «κρίσι,ς» — однако он формируется только тогда, когда в целом сознания осуществляется разграничение, через которое и в созерцание мира как целого проникает определенная разделенность, так что осуществляется распределение этого целого на различные смысловые пласты. Именно это изначальное разделение содержит в зародыше все последующие, обусловлен-

85

ные и определенные им — и если где и может быть выявлено своеобразие не столько мифологического мышления, сколько мифологического созерцания и мифологического чувства жизни, так это именно здесь.

Примечания

¹ О понятии модальности см.: Т. 1, С. 30 и далее.

² Preuss K. T. Die geistige Kultur der Naturvölker. S. 13.

³ Примеры см. выше: С. 63 и далее.

⁴ Steinen K., von der. Unter den Naturvölkern Zentral-Brasiliens. Berlin, 1897. S. 307; дальнейшие характерные примеры этого мифологического «закона причастности» см. в особенности у Леви Брюля: Lévy-Bruhl L. Das Denken der Natruvölker. Kap. 2.

⁵ Подробнее об этом см. мое исследование: Die Begriffsform des mythischen Denkens. S. 29 ff.

⁶ Свидетельства тому см. у Коппа: Корр H.F. M. Die Alchimie. Heidelberg, 1886, а также Липпмана: Lippmann E. O., von. Entstehung und Ausbreitung von Alchimie. Berlin, 1919.

⁷ Относительно деталей помимо описанного у Э.О. фон Липпмана (особенно см.: S. 318 ff) см.: Berthelot M.P.E. Les origines de l'alchimie. Paris, 1885.

⁸ Множество примеров см. у Фрейзера: FrazerJ.G. The golden bough. Vol. 1—2. P.I/ The magic art and the evolution of kings; см. также: Preuss K. T. Die geistige Kultur der Naturvölker. S. 29, а также выше: С. 50 и далее.

Часть II

Миф как форма созерцания

Строение и членение

пространственно-временного мира

в мифологическом сознании

Blog

Не искать никакой науки кроме той, какую можно найти в себе самом или в громадной книге света