Geum.ru

Stephen King "Bag of Bones"

Вид материалаДокументы

Содержание


Вы купили бы у этого человека подержанный автомобиль?
Нитки и иголки джо! посторонним вход воспрещен.
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   32
Глава 9


Наутро, в девять часов, я наполнил пластиковую бутылку грейпфрутовым

соком и отправился в долгую прогулку по Улице, взяв курс на юг. В небе ярко

сияло солнце, чувствовалось, что день будет жарким. На озере царила тишина,

какая, пожалуй, бывает только после праздничной субботы. Причин тому две:

умиротворенность и похмелье. Я видел двух-трех рыбаков, устроившихся

довольно далеко от берега, но не услышал ни урчания лодочных моторов, ни

воплей барахтающихся в воде детей. Я прошел мимо пяти или шести летних

коттеджей. В это время года в них, безусловно, жили, но о присутствии людей

говорили разве что купальные принадлежности, сохнущие на поручне, обегающем

террасу Пассендейлов, да наполовину сдувшаяся резиновая лодка, привязанная к

минипристани Раймеров.

Но принадлежал ли Пассендейлам маленький, выкрашенный серой краской

пассендейловский коттедж? И оставались ли Бэтчелдеры владельцами этого

необычного круглого дома с панорамными окнами? Этого я знать не мог. За

четыре года многое могло измениться.

Я шагал и старался не думать - давний мой прием, которым я часто

пользовался, когда еще мог писать книги. Пусть работает тело, а мозг

отдыхает: мальчики в подвале свою работу сделают. Я проходил мимо тех мест,

куда нас с Джо приглашали выпить и поесть жаркое, иногда сыграть в карты, я

впитывал тишину, словно губка, время от времени прикладывался к бутылке с

грейпфрутовым соком, стирал пот со лба и ждал, какие же мысли придут ко мне

в голову.

Первая оказалась очень даже любопытной: плач ребенка в ночи

представлялся мне куда более реальным, чем вечерний звонок Макса Дивоура.

Неужели в первый вечер моего пребывания в Тэ-Эр мне действительно позвонил

богатый и, похоже, с несносным характером, технократ? И в какой-то момент

нашего разговора обозвал меня лжецом (обозвал справедливо, учитывая

рассказанную мною байку, но не об этом речь)? Я знал, что все это имело

место, но с большей легкостью поверил бы в существование Духа озера Темный

След, который, по свидетельству старожилов, давал о себе знать детским

плачем. Вот и прозвали его Загадочный плачущий ребенок.

Вторая мысль, пришла она аккурат перед тем, как я допил грейпфрутовый

сок, состояла в том, что я должен позвонить Мэтти Дивоур и рассказать о

вечернем звонке. Я решил, что желание это естественное, но идея определенно

не из лучших. Я прожил на свете достаточно долго, чтобы знать, что не бывает

таких простых ситуаций, когда несчастная девушка одна-одинешенька

противостоит злобному отчиму.., или, как в нашем случае, свекру. Я приехал

на озеро, чтобы решать свои проблемы, и мне не хотелось усложнять себе

жизнь, вмешавшись в чреватый самыми непредсказуемыми последствиями конфликт

между мистером Компьютером и миссис Трейлер. Дивоур погладил меня против

шерсти, прямо скажем, погладил энергично, но, возможно, с другими он вел

себя точно так же. Такие уж у него манеры. Черт, некоторые вон рвут

бретельки бюстгальтеров. И теперь я жаждал его крови? Нет. Не жаждал. Я спас

маленькую мисс Красный Носок, я, пусть и случайно, пощупал маленькую, но

приятно-упругую грудь момми, я узнал, что девочке дали греческое имя Кира,

потому что оно звучит благородно. Хорошего понемножку, иначе можно и

зажраться.

В этот момент я остановился - перестал двигать ногами и думать, -

осознав, что добрался до "Уэррингтона", большого, смахивающего на сарай

сооружения, которое местные жители иногда называли загородным клубом.

Наверное, правильно называли, учитывая наличие поля для гольфа на шесть

лунок, конюшни, дорожек для верховой езды, ресторана, бара и комнат для

проживания: трех десятков номеров в главном здании и восьми или девяти

отдельных бунгало. Была в "Уррингтоне" даже двухполосная дорожка для

боулинга, правда, ставить кегли каждой команде приходилось по очереди.

Построили клуб в тот год, когда в Европе началась Первая мировая война.

"Сара-Хохотушка" появилась на берегу озера чуть раньше.

Длинная пристань вела к зданию поменьше, которое называлось "Бар

заходящего солнца". Именно там постояльцы "Уэррингтона" собирались, чтобы

пропустить по стаканчику в конце дня (кое-кто заглядывал туда и утром за

"Кровавой Мэри"). И посмотрев в сторону бара, я увидел, что мое одиночество

нарушено. На крыльце, слева от раскрытой двери, стояла женщина и пристально

разглядывала меня.

От неожиданности я аж подпрыгнул. Нервы у меня тогда были ни к черту,

и, возможно, причину следовало искать в этом.., но, думаю, я подпрыгнул бы в

любом случае. Из-за того что стояла она как статуя. Из-за ее невероятной

худобы. А главное, из-за ее лица. Вы когда-нибудь видели картину Эдуарда

Манча "Крик"? Так вот, представьте себе это разодранное криком лицо с

закрытым ртом и ничего не упускающими глазами, и перед вами возникнет та

самая женщина, что стояла в конце пристани, положив руку с длинными пальцами

на поручень. Хотя, признаюсь, прежде всего я подумал не о картине Эдуарда

Манча, а о миссис Дэнверс.

Выглядела она лет на семьдесят и поверх черного закрытого купальника

надела черные же шорты. Сочетание выглядело очень строго, официально, можно

сказать, вариант не теряющего популярности короткого черного платья, в каком

приходят на коктейль. Кремово-белую кожу над плоской грудью и на плечах

покрывали большие коричневые старческие бляшки. Скулы и лоб выступали

вперед, а глаза словно прятались в тени. Седые волосы свисали патлами.

Господи, какая же она худая, подумал я. Прямо-таки мешок с...

Вот тут меня тряхнуло. Сильно тряхнуло, будто от удара электрическим

током. Я не хотел, чтобы она это заметила (хорошенькое начало летнего дня:

твой вид вызывает у мужчины такое отвращение, что его трясет), поэтому я

поднял руку, помахал. Попытался и улыбнуться. Привет, старушка, стоящая у

бара над водой. Привет, мешок с костями, ты испугала меня до смерти, но

нынче это просто, вот я тебя и прощаю. И что вообще ты там делаешь? Я,

правда, подумал, что моя улыбка показалась ей гримасой.

В ответ она мне рукой не помахала.

Чувствуя себя круглым идиотом (ДЕРЕВЕНСКОГО ИДИОТА ЗДЕСЬ НЕТ. МЫ ПО

ОЧЕРЕДИ ИСПОЛНЯЕМ ЕГО ОБЯЗАННОСТИ), я опустил руку и двинулся в обратный

путь. Через пять шагов оглянулся: меня не оставляло ощущение, что ее взгляд

упирается мне между лопатками.

Пристань опустела. Я прищурился, полагая, что она просто отступила в

тень, отбрасываемую boozehaus <Винного дома (иск, нем.).>, но нет, она

исчезла. Словно призрак.

Она просто зашла в бар, дорогой, вставила Джо. Ты это знаешь, не так

ли? Я.., ты знаешь, да?

- Да, да, - бормотал я" шагая по Улице к своему дому. - Естественно,

знаю. Куда же еще она могла зайти?

Да только мне казалось, что не успела бы она войти в бар. А если бы и

вошла, я бы услышал ее шаги, пусть она была и босиком. Утро выдалось очень

уж тихое.

Может, походка у нее бесшумная. Опять Джо.

- Да, - согласился я. "Если так будет продолжаться, - подумал я, - то к

концу лета я уже привыкну говорить вслух сам с собой". - Да, наверное.

Может, у нее бесшумная походка.

Конечно. Как у миссис Дэнверс.

Я вновь остановился и оглянулся, но тропа следовала за небольшим

изгибом берега, и я больше не увидел ни "Уэррингтона", ни "Бара заходящего

солнца". И, честно признаюсь, нисколько об этом не пожалел.


***


На обратном пути я попытался составить список странностей, которые

предваряли или сопровождали мое возвращение в "Сару-Хохотушку":

повторяющиеся сны; подсолнечники; наклейка радиостанции; плач в ночи. Я

предположил, что встречу с Мэтти и Кирой плюс последовавший за ней

телефонный разговор с мистером Пикселем Излом также можно считать

странными.., но они не становились в один ряд с детским плачем, который я

слышал по ночам.

А куда отнести тот факт, что то лето, когда умерла Джоанна, мы

проводили в Дерри, а не на озере Темный След? Можно включить его в перечень

странностей? Я не знал. Даже не смог вспомнить, почему мы остались в Дерри.

Осенью 1993 года я писал рассказы и пытался сделать сценарий из "Мужчины в

красной рубашке". В феврале 1994-го засел за "Путь вниз с самого верха". А

кроме того, решение ехать на запад, к "Саре"...

- Этим заведовала Джо, - сообщил я озеру и, как только услышал

собственные слова, понял, что сказал чистую правду. Мы оба любили

бревенчатый коттедж, но именно на Джо лежала обязанность сказать: "Эй,

Ирландец, давай оторвем наши задницы от дивана и смотаемся на несколько дней

в Тэ-Эр". Она мота произнести эти слова в любое время.., только в год,

предшествующий ее смерти, не произнесла ни разу. А у меня и в мыслях не было

произнести их за нее. Я как-то забыл про "Сару-Хохотушку", несмотря на

наступившее лето. Возможно ли так глубоко погрузиться в новый роман? Вроде

бы нет.., но где взять другое объяснение?

Но общей картины не получалось, а почему - я не знал. Что-то не

складывалось.

Почему-то на ум пришла Сара Тидуэлл и одна ее песня. Она так ее и не

записала, но у меня была пластинка с записью этой песни в исполнении Слепого

Лимона Джефферсона <Джефферсон Лимон (1897 - 1929) - очень популярный

исполнитель блюзов, в том "теле и сельских. С раннего детства страдал

слепотой или очень сильной потерей зрения. В 1926 - 1929 г.г., уже записал

более 90 пластинок. Его записи продаются и сейчас, но уже на

компакт-дисках.>, который, конечно, несколько поменял слова, подстраивая

песню под себя. Один куплет звучал так:


Деревенские танцульки любим мы с подругой,

Раз с прихлопом, два с притопом и еще по кругу!

Вот сейчас я поцелую милку свою в губы,

Парень я такой приятный и совсем не грубый!


Конечно. Сара Тидуэлл спела бы ее не так, как этот трубадур с осипшим

от виски голосом. Хотелось бы мне услышать Сару, но - увы!

Я добрался до своего дома. Огляделся, в непосредственной близости

никого не увидел (хотя где-то заурчал лодочный мотор), разделся до трусов,

вошел воду и поплыл к плоту. Забираться на него не стал, полежал на воде,

держась за перекладину лесенки, лениво перебирая ногами. Приятно, конечно,

но чем занять остаток дня?

Я решил навести порядок в моем кабинете на втором этаже. А покончив с

этим, заглянуть в студию Джо. Если, конечно, достанет мужества.

Я поплыл назад, поднимая и опуская голову. Вода, словно холодный шелк,

струилась вдоль моего тела. Я чувствовал себя выдрой. А когда до берега

оставалось всего ничего и я вновь поднял голову, то увидел женщину, которая

стояла на Улице и наблюдала за мной. Такая же тощая, что и встреченная мною

в "Уэррингтоне".., только в зеленом наряде. В зеленом наряде и указывающая

рукой на север, словно дриада в старинной легенде.

Челюсть у меня отвисла, в рот полилась вода, которую я тут же выплюнул.

Встал, протер глаза. И расхохотался, нервным таким смехом. За женщину в

зеленом я принял березку, растущую чуть к северу от того места, где лестница

от "Сары-Хохотушки" спускалась к Улице. Но даже когда вода уже не заливала

мне глаза, мне показалось, что сквозь зеленую листву на меня смотрит не

белый, с черными отметинами ствол, а чье-то лицо. Ветра не было вовсе,

воздух застыл, вот застыла и физиономия (совсем как лицо женщины в черных

шортах и купальнике). За березой стояла засохшая сосна. Одна голая ветвь

тянулась к северу. Ее-то я и принял за костлявую руку.

Так я пугал себя не впервые. Мне много чего чудится, тут уж ничего не

поделаешь. Напишите с мое, и вам тоже каждая тень на полу покажется следом,

а каждая линия, замеченная в пыли, - тайным посланием. Все эти рассуждения,

однако, не приближали меня к решению главного вопроса: что же такого

особенного в "Саре-Хохотушке"? И не определяется ли это особенное

особенностями моего подсознания?

Я огляделся, еще раз убедился, что в этой части озера я пребываю в

одиночестве (хотя период одиночества приближался к завершению, потому что к

первому мощному мотору уже присоединились второй и третий), и снял с себя

мокрые трусы. Вылез из воды, подхватил шорты и футболку и голым поднялся по

ступеням, прижимая одежду к груди. Я воображал себя Бантером, несущим

завтрак и утреннюю газету лорду Уимзи <Лорд Уимзи - главное действующее

лицо многих детективных романов и рассказов американской писательницы Дороти

Сейерс.>. И входя в дом, улыбался во весь рот.


***


На втором этаже меня встретила духота, от которой не спасали даже

открытые окна. Второй этаж мы с Джо поделили на две неравные части. Ей

досталась левая комната, по существу, клетушка, поскольку у нее была еще и

студия, мне - правая. В дальнем конце коридора торчало забранное решеткой

рыло кондиционера, который мы приобрели через год после покупки коттеджа.

Глядя на него, я понял, что недостает характерного жужжания. К решетке

скотчем крепилась записка:


Мистер Нунэн, кондиционер сломан. При включении гонит горячий воздух,

а внутри что-то дребезжит, как разбитое стекло. Дин говорит, что нужная

деталь заказана "Уэстерн ауто" в Касл-Рок. Я в это поверю, когда увижу.

Б.Мизерв


Прочитав последнее предложение, я улыбнулся - да уж, миссис М, во всей

красе, - и включил кондиционер. Механизмы обычно положительно реагируют на

присутствие человеческого существа с пенисом, утверждала Джо, но на этот раз

фокус не удался. Послушав пять секунд хрипы и треск кондиционера, я его

выключил. И тяжело вздохнул: без кондиционера на втором этаже я не мог даже

решать кроссворды.

Однако заглянул в свой кабинет, из чистого любопытства, чтобы узнать,

какие меня при этом охватят эмоции. Выяснилось, что эмоций практически нет.

В кабинете стоял тот самый стол, за которым я дописывал "Мужчину в красной

рубашке", второй мой роман, которым я доказал прежде всего себе, что успех

первого не был случайностью, стену украшал плакат с изображением Ричарда

Никсона, победно вскинувшего руки, и надписью по низу:

ВЫ КУПИЛИ БЫ У ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА ПОДЕРЖАННЫЙ АВТОМОБИЛЬ?

А на полу лежал коврик, который связала для меня Джо за год или за два

до того, как она открыла удивительный мир турецких ковров и перестала

вязать.

Я не мог сказать, что это кабинет незнакомца, но все в нем (а особенно

пустой стол) указывали на то, что принадлежал он другому, более молодому

Майку Нунэну. Жизнь мужчины, как я однажды прочитал, движут две основные

силы: работа и семья. В моей жизни семью я потерял, а работа застопорилась,

и пока у меня не было оснований надеяться на изменения к лучшему. Так что не

приходилось удивляться, что помещение, в котором я провел столько часов и

дней, радостных часов и дней, не вызвало у меня никаких эмоций. Я видел

перед собой кабинет сотрудника, которого уволили.., или который внезапно

умер.

Я уже повернулся, чтобы уйти, но тут меня осенило. Ящики комода в углу

заполняли бумаги: банковские балансы (восьми или десятилетней давности),

письма (в основном оставшиеся без ответа), черновики рассказов, отрывки

романов, но я не смог найти то, что искал. Я перешел к стенному шкафу, хотя

температура в кабинете зашкаливала за сорок градусов, и в картонной коробке,

на которой миссис М, написала


УСТРОЙСТВА


Обнаружил искомое: "Мемоскрайбер" фирмы "Санио", который Дебра Уайнсток

подарила мне по завершении работы над моим первым романом, подготовленным к

публикации в издательстве "Патнам". Скрайбер в отличие от обычных диктофонов

включался по голосу и автоматически переходил в режим ожидания, если человек

замолкал, чтобы обдумать следующую фразу Я никогда не спрашивал Дебру, с

чего она вздумала преподнести мне такой подарок. Может, подумала: "Готова

спорить, любой уважающий себя романист, должен иметь такую игрушку". А

может, своим подарком она на что-то намекала? Не пора ли озвучить те

маленькие факсы, что посылает тебе подсознание, Нунэн? Тогда я не узнал

причины, осталась она для меня тайной и теперь. Но так или иначе, в руках я

держал профессиональный диктофон, а в машине лежало никак не меньше десятка

кассет, которые я записал дома, чтобы слушать в дороге. И вечером я мог

вставить одну из них в скрайбер и включить его в режиме записи голоса. И

тогда, если ночью повторится плач, который я уже слышал дважды,

магнитофонная пленка его зафиксирует. А я смогу прокрутить ее Биллу Дину и

спросить, что он думает по этому поводу.

А что, если этой ночью я услышу плач ребенка, а машина не включится?

- Что ж, тогда и будем искать другое решение, - сообщил я пустому,

залитому солнечным светом кабинету. Я стоял в дверях, со скрайбером под

мышкой, обливаясь потом. Вариантов нет.

В сравнении с клетушкой Джо мой кабинет казался обжитым и заставленным

мебелью. Меня встретили голые пол и стены. Ни ковра, ни фотографий, стол и

тот вынесли. Присутствие Джо в этой комнате более не ощущалось, и внезапно я

рассердился на Бренду Мизерв. Я вспомнил, как мать выговаривала мне, если я

по собственной инициативе делал то, что ей не нравилось: "Ты слишком много

на себя берешь, а?" Такие же чувства испытывал и я, войдя к комнатку Джо:

миссис Мизерв слишком много на себя взяла.

Может, прибиралась здесь не миссис М., послышался голос НЛО. Может, это

работа Джо. Ты об этом не думал, приятель?

- Это глупо, - ответил я. - С какой стати? Едва ли она предчувствовала

свою смерть. Особенно если учесть, что она купила...

А вот этого я не произнес. Во всяком случае, вслух. Решил, что идея не

из лучших.

И уже выходил в коридор, когда поток холодного воздуха, - и откуда он

только взялся в такую жару? - овеял мне лицо. Не тело, только лицо. Ощущение

удивительное: словно руки мягко похлопали по щекам и лбу. И одновременно

вздох донесся до моих ушей.., нет, пожалуй, не вздох. Торопливый шепот.

Я обернулся, ожидая увидеть покачивающиеся занавески на окне.., но они

не шевелились.

- Джо? - спросил я, и при упоминании ее имени мое тело сотрясла такая

сильная дрожь, что я едва не выронил скрайбер. - Джо, это была ты?

Никакой реакции. Ничьи, призрачные руки коснулись моего лица, но

занавески остались неподвижными.., а ведь обязательно колыхнулись бы, будь

хоть малейшее движение воздуха. Все застыло. В том числе и высокий мужчина с

покрытым потом лицом и скрайбером под мышкой... Пожалуй, именно в том момент

окончательно стало ясно, что в "Саре-Хохотушке" я не один.

И что из этого? спросил я себя. Даже если это и так, что из этого?

Призраки не могут причинить вреда.

Тогда я действительно так думал.


***


Когда после ленча я зашел в студию Джо (там кондиционер работал), я

изменил свое мнение о Бренде Мизерв: все-таки слишком многого она на себя не

брала. Практически все, что раньше находилось в комнатке, примыкающей к

моему кабинету, во всяком случае то, что я помнил: квадратный турецкий

ковер, зеленый, связанный Джо коврик, большая фотография, на которой она

засняла луговые цветы, все перекочевало в студию. Словно миссис М, говорила

мне: я не могу облегчить твою боль и развеять печаль, и я знаю, что

возвращение сюда разбередит старые раны, но я могу собрать все то, что

вызовет боль, в одно место, чтобы ты не натыкался на память о Джо неожиданно

для себя. Вот это мне по силам.

В студии голых стен не было. Стены покрывали творения моей жены.

Связанные ею вещи, некоторые строгие, другие причудливые, квадраты из

батика, тряпичные куклы, абстрактные композиции из ленточек желтого, черного

и оранжевого шелка, фотографии цветов, а на книжной полке - незаконченная

модель "Сары-Хохотушки" из зубочисток и палочек от леденцов.

В одном углу стоял ее ткацкий станок и деревянный сундучок с

привязанной к ручке табличкой:

НИТКИ И ИГОЛКИ ДЖО! ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН.

В другом - банджо, на котором она пыталась научиться играть, но

отказалась от этой затеи, заявив, что от струн очень болят пальцы.

Третий угол занимало байдарочное весло и роликовые коньки со сбитыми

носами и лиловыми помпонами на шнурках.

Но более всего меня заинтересовал некий предмет, стоявший на шведском

бюро с убирающейся крышкой, которое занимало середину студии. При жизни Джо,

летом, осенью, в зимние уик-энды, которые мы здесь проводили, на бюро горой

лежали катушки с нитками, обрезки ткани, подушечки для иголок, рисунки, иной

раз книга о гражданской войне в Испании или о знаменитых американских

собаках. Джоанна не любила заниматься чем-то одним. Более того, она обожала

заниматься всем сразу. И ее стол наилучшим образом иллюстрировал ее

характер.

Теперь же я видел перед собой иное. Разумеется, напрашивалось

предположение о том, что миссис М, собрала со стола весь хлам и рассовала по

ящикам, но верилось в это с трудом. С какой стати ей этим заниматься? Лишний

труд.

А предмет, оставшийся на столе, прятался под серым пластиковым

футляром. Я протянул руки, чтобы снять его, но пальцы застыли в дюйме или

двух, потому что мне вспомнился (Дай ее сюда. Это мой пылесос) старый сон.

Воспоминание промелькнуло в моей голове и исчезло, совсем как дуновение

холодного воздуха несколькими минутами раньше. А как только оно исчезло, я

снял футляр с моей старой пишущей машинки "Ай-би-эм селектрик", которую я

уже много лет не видел. Даже не подозревал, что она до сих пор в доме. Я

наклонился к ней, заранее зная, что настроена она на шрифт "курьер", мой

любимый. И, разумеется, моя догадка подтвердилась.

Но каким образом моя пишущая машинка могла попасть в студию Джоанны?

Она рисовала (пусть и не очень хорошо), фотографировала (иной раз более

чем удачно) и, случалось, продавала свои снимки, вязала, вышивала, ткала и

красила ткань, могла взять восемь из десяти основных гитарных аккордов.

Разумеется, она могла писать, как и практически все, кто защищал диплом по

английской литературе. Собственно, потому они и выбирали эту дисциплину. Но

демонстрировала ли она литературное дарование? Нет. Несколько ее поэтических

экспериментов закончились неудачно, и она поставила на этом крест. "Ты пиши

за нас обоих, -Майк, - как-то сказала она мне. - Это твоя епархия. А я буду

понемногу заниматься всем остальным". Сравнивая уровень ее стихов с

достижениями в вышивке, вязании, фотографии, я склонялся к мнению, что она

приняла мудрое решение.

Но на ее столе стояла моя старая "Ай-би-эм". Почему?

- Письма, - высказал я догадку. - Она нашла мою "Ай-би-эм" в подвале и

принесла в студию, чтобы печатать письма.

Только Джо этого бы не сделала. Она показывала мне большинство своих

писем, часто просила дописать короткий постскриптум, напоминая старую

присказку о детях сапожника, остающихся без сапог ("Подруги жены писателя

никогда не получают от тебя ни строчки, - упрекала она меня, - а если бы не

Александр Грэхем Белл, то твое общение с ними вообще бы свелось к нулю"). И

со времени нашей свадьбы я не видел ни одного ее письма, отпечатанного на

машинке. Она считала делом чести писать личные письма от руки. Печатать она,

конечно, умела и, если возникала необходимость, могла, пусть и медленно, без

единой ошибки напечатать на "Ай-би-эм" деловое письмо. Но для этого она

всегда использовала мой компьютер или собственный "пауэрбук".

- И что все это значит, милая? - спросил я и принялся обследовать

ящики.

Бренда Мизерв пыталась навести в них порядок, но с характером Джо ей

сладить не удалось. Она подобрала катушки ниток по цвету, но дальше все

смешалось в кучу, как, собственно, было и при Джо. Содержимое ящиков

возродило сотни воспоминаний, от которых щемило сердце, но я не нашел в них

бумаги для моей "Ай-би-эм". Ни одного листочка.

Покончив с поисками, я откинулся на спинку стула (ее стула) и посмотрел

на маленькое фото в рамочке на ее столе, которого раньше вроде бы не видел,

по крайней мере вспомнить не мог. Джо скорее всего напечатала этот снимок

сама (оригинал, должно быть, пылился в подвале), а затем раскрасила его. В

итоге получилось что-то вроде постера "Разыскивается".

Я взял фотографию, провел большим пальцем по блестящей поверхности.

Сара Тидуэлл, исполнявшая блюзы на рубеже столетия. Известно, что какое-то

время она жила в Тэ-Эр, не одна, с друзьями и родственниками, потом все

вместе они отбыли в Касл-Рок, побыли там.., а потом исчезли, словно облако,

уплывшее за горизонт, или туман в летнее утро.

На фотографии она улыбалась, но я не понимал, что означала ее улыбка.

Полузакрытые глаза. Гитарная струна, именно струна, а не ремень, через

плечо. На заднем плане негр в дерби, сдвинутым под немыслимым углом (кто

умел носить шляпы, так это музыканты), стоящий рядом с контрабасом.

Джо выкрасила кожу Сары в светло-коричневый цвет, возможно, основываясь

на других ее фотографиях (в доме их хватало, почти на всех Сара была

запечатлена с откинутой назад головой, длинными, до пояса, развевающимися

волосами, заливающаяся своим знаменитым смехом), хотя ни одной цветной я не

видел. В начале века цветную фотографию еще не изобрели. Так что они не

позволяли установить цвет кожи Сары. Я вспомнил, что Дикки Брукс, владелец

автомастерской, рассказывал мне, как его отец выиграл турнир по стрельбе на

ярмарке в Касл-Выо, а полученный приз, плюшевого медведя, подарил Саре

Тидуэлл. За что она отблагодарила его поцелуем. По словам Дикки, его отец до

конца своих дней не мог забыть этого поцелуя, утверждал, что это был лучший

поцелуй в его жизни.., хотя я сомневаюсь, что он мог произнести такие слова

в присутствии жены.

На этом фото Сара лишь улыбалась. Сара Тидуэлл, больше известная, как

Сара-Хохотушка. Ее песни не попали на пластинки, но тем не менее не канули в

Лету. Одна из них, "Пройдись со мной, крошка", очень уж схожа с "Пройди этим

путем" в исполнении "Аэросмит"
американских хард-роковых групп. Создана в 1970 г.>. Сегодня эту даму

называли бы афро-американкой. В 1984 году, когда мы с Джо купили коттедж и

обустраивались в нем, она была черной. А уж в начале века она оставалась бы

негритоской, будь в ее жилах даже одна осьмушка негритянской крови. Тогда

это воспринималось как само собой разумеющееся. И как могу я поверить, что

отец Дикки Брукса, белый человек, поцеловал ее в присутствии половины

населения округа Касл? Нет, не получается. Но кто может утверждать, что

этого не было? Свидетелей уже нет. С прошлым это обычное дело.

- Деревенские танцульки любим мы с подругой, - процитировал я,

возвращая фотографию на стол. - Раз с прихлопом, два с притопом и еще по

кругу.

Я уже взял пластиковый футляр, чтобы накрыть им пишущую машинку, но

передумал. Взгляд мой упал на Сару, которая стояла, прикрыв глаза, с

гитарной струной, на которой за спиной висела гитара, через плечо. Чем-то

она напомнила мне Роберта Джонсона <Джонсон Роберт Лерой (1911 - 1938) -

необычайно одаренный музыкант, его самобытная музыка не забыта и по сей

день. Жил страстями не только на сцене, но и в жизни.>, музыкальные

находки которого потом прочитывались чуть ли не во всех композициях,

записанных "Лед Зеппелин"
созданная английским гитаристом Джимми Пейджем в 1968 г, после распада

"Ярдбердс".> и "Ярдбердс"
группа, созданная в 1963 г, и просуществовавшая до 1968 г. Помимо Пейджа в

ней играл Эрик Клептон.>. Кто, согласно легенде, вышел на перекресток

дорог и продал душу дьяволу за семь лет бесшабашной жизни, когда виски

лилось рекой, а женщины сменяли друг друга. И бессмертную музыку. Он получил

все сполна. А умер, по слухам, от яда, подсыпанного мужем-рогоносцем.

Ближе к вечеру я поехал в супермаркет и увидел в прилавке-холодильнике

симпатичную камбалу. Она так и просилась мне на ужин. Еще я взял бутылку

белого вина, а когда стоял в очереди к кассе, за моей спиной раздался

дребезжащий старческий голос:

- Вроде бы у вас появилась новая подружка. Я обернулся и увидел

старика, который днем раньше стоял перед автомастерской и на пару с Дикки

Бруксом наблюдал, как я общаюсь с Мэтти, Кирой и "скаути". Он по-прежнему

опирался на трость с золотой рукояткой, и тут я ее узнал. В пятидесятых

годах "Бостон пост" подарила по одной такой трости всем округам Новой

Англии. Предназначалась она самому старому гражданину округа и должна была

переходить от одного старого пердуна к другому. Получается, что и

переходила, хотя "Бостон пост" давно уже приказала долго жить.

- Не одна, а две подружки, - поправил я старика, стараясь выудить из

памяти его имя. Не смог, хотя встречал его и до смерти Джо. Он любил иной

раз посидеть в приемной автомастерской Дикки, поговорить о политике и погоде

или погоде и политике, под грохот молотков и тарахтение компрессора.

Пикейный жилет. И если уж Что-то происходило на Шестьдесят восьмом шоссе, он

все видел.

- Я слышал, Мэтти Дивоур - такая душка, - и одно из его век опустилось.

Люди и раньше похотливо мне подмигивали, но этот старик с золотой тростью

мог дать им сто очков форы. И я едва подавил желание отшибить ему нос.

Наверное, он отлетел бы от его лица с таким же хрустом, как ветвь - от

засохшего дерева.

- Вы, видать, многое слышали.

- Да, да. - Его губы, темные как печень, разошлись в улыбке, обнажая

бледные десны и четыре желтых зуба, два на верхней челюсти, два - на нижней.

- И дочурка у нее - прелесть! Да, да!

- Прелесть, - согласился я.

Он кивнул, улыбка стала шире:

- Только не приглядывает она за ней как должно. Ребенок убежал из дома,

знаете ли.

Тут я понял, что с полдюжины человек внимательно вслушиваются в наш

разговор.

- А мне так не показалось. - Я возвысил голос. - Нет, совсем не

показалось.

Он продолжал улыбаться.., и улыбка этого старикашки словно говорила:

"Да, конечно, уж я-то знаю, чего ты защищаешь ее".

Из супермаркета я ушел, тревожась за Мэтти Дивоур. По моим

представлениям, слишком много людей совали свои длинные носы в ее дела.

Вернувшись домой, я понес вино на кухню, чтобы поставить в холодильник:

пусть остынет, пока я разожгу мангал и зажарю рыбу. Протянул руку к дверце и

замера К передней панели крепилось никак не меньше четырех десятков

магнитиков в форме овощей, фруктов, латинских букв, цифр. Но только теперь

они крепились не хаотически, где придется, а образовали окружность. Кто-то

здесь побывал. Кто-то проник на кухню и...

Переставил магниты на передней панели холодильника?

Если так, то взломщику следовало как можно быстрее обращаться к

психиатру. Я коснулся одного из магнитов, тихонько, кончиком пальца. И тут

же, рассердившись на себя, смешал магниты, сдвинул их с такой силой, что два

или три свалились на пол. Поднимать их я не стал.

Вечером, перед тем как лечь спать, я поставил скрайбер на стол под

Бантером - Большим Мышиным Чучелом, включил и настроил на режим записи по

голосу. Потом вставил в скрайбер кассету. Выставил счетчик ленты на ноль,

улегся в постель и без сновидений проспал следующие восемь часов.


***


Следующий день, понедельник, выдался идеальным. Ради таких дней туристы

и приезжают в Мэн: кристально чистый, пронизанный солнечными лучами воздух и

холмы по другую сторону озера, на которых видно каждое дерево. А над ними -

гора Вашингтон, самая высокая в Новой Англии.

Я поставил на плиту воду для кофе, насвистывая, прошел в гостиную. И

все подозрения, копившиеся у меня в последнее время, в такое утро казались

особенно глупыми. А потом свистеть я перестал. Потому что на счетчике ленты

скрайбера вместо трех нолей виднелись другие цифры: 012.

Я прокрутил пленку назад. Занес палец над клавишей Play, поколебался,

сказал себе (голосом Джо): не будь дураком, и нажал на клавишу.

- О, Майк, - скорбно прошептал голос с ленты, и мне пришлось зажать

рот, чтобы не закричать. Именно это я услышал в кабинете Джо, когда мое лицо

овеяло холодным воздухом.., только теперь слова произнесли не так быстро, и

я смог их разобрать. - О, Майк, - повторил скрайбер. Раздался слабый щелчок.

Машина какое-то время молчала. А потом, в третий раз, в гостиной, я в это

время спал в северном крыле, произнесли те же слова. - О, Майк.

И воцарилась тишина.