Ocr: Rock Mover посвящается с. А

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 31 32 33 34 35 36 37 38 ... 63

ГЛАВА 66

Полдень принес новую заботу. В свой мощный бинокль я

увидел, как с мудоварской станции вышла сотня турецких

солдат и двинулась по песчаной равнине прямо к нашему

расположению. Они шли очень медленно и явно нехотя, видимо,

недовольные тем, что их лишили любимого полуденного сна.

При таком темпе движения и в таком настроении у них вряд ли

ушло бы меньше двух часов до соприкосновения с нами.

Мы принялись упаковывать наши пожитки, чтобы уйти, оставив

на месте мину и провода в надежде на то, что турки их не

обнаружат, а мы потом вернемся и доведем дело до конца. Мы

отправили посыльного на юг, к нашей группе прикрытия, с

приказом ждать у скал. маскировавших наших отпущенных

пастись верблюдов.

Едва ушел посыльный, как наблюдатель прокричал, что в

направлении Халлат Аммара поднимаются клубы дыма. Мы с

Заалем бросились на холм и по характеру дыма поняли, что на

станции в ожидании отправления стоял поезд. Пока мы

пытались рассмотреть его получше, он внезапно тронулся в

нашем направлении. Мы крикнули арабам, чтобы они немедленно

заняли позицию для стрельбы. Стокс с Льюисом были в

ботинках и не могли выиграть у арабов дикую гонку наверх,

но в конце концов на холм вскарабкались и они, позабыв про

дизентерию.

Наши люди с винтовками расположились за отрогом длинной

цепочкой, протянувшейся от огневой позиции пулеметов, мимо

подрывной машинки, до устья долины. Оттуда они должны были

вести огонь прямо по сброшенным с рельсов вагонам с

расстояния меньше полутора сотен ярдов. Один араб встал во

весь рост за пулеметными точками и громко кричал нам о том,

что происходит с поездом, -- нелишняя предосторожность,

потому что, если бы поезд вез солдат и высадил бы их за

отрогом холма, нам пришлось бы мгновенно повернуться кругом

и, отстреливаясь, отходить по долине, спасая собственные

жизни. К счастью, поезд продолжал двигаться вперед на

полной скорости, которую могли развить два паровоза на

древесном топливе.

Ехавшие в поезде имели информацию о месте нашего

расположения и, приближаясь к нему, открыли неприцельный

огонь. Я слышал накатывавшийся грохот поезда, сидя на

бугорке, с которого должен был дать сигнал Салему, с

возбужденными выкриками приплясывавшему на коленях вокруг

подрывной машинки и молившему Аллаха послать ему удачу.

Залпы турок гремели все громче, и я задавался вопросами о

том, с какой численностью солдат противника нам предстояло

иметь дело и будет ли взрыв мины достаточно результативным,

чтобы наши восемь парней оказались с ними на равных. Было

бы куда лучше, если бы этот первый опыт дистанционного

подрыва по проводам был попроще.

Однако в этот момент паровозы, казавшиеся очень большими, с

пронзительными гудками появились на закруглении пути. Они

тащили десять вагонов, ощетинившихся винтовочными дулами из

всех окон и дверей, а на крышах, обложившись мешками с

песком и рискуя свалиться, также сидели турки, готовые

открыть по нам огонь. Я не подумал раньше о двух паровозах

и теперь решил подорвать заряд под вторым, чтобы,

независимо от того, каков будет результат взрыва,

неповрежденный паровоз не смог бы расцепиться и увести

вагоны.

Соответственно, когда "бегунки" второго паровоза наехали

на мост, я поднял руку, давая сигнал Салему. Последовал

ужасный грохот, и полотно дороги скрыл от глаз столб черной

пыли и дыма в сто футов высотой и шириной. Из этого мрака

донесся грохот и долгий тяжелый металлический лязг

разрывавшихся стальных конструкций, и в воздух полетели

куски железа и листы обшивки вагонов. Внезапно из клубов

дыма к небу взлетело тяжелое колесо паровоза: оно проплыло

над нашими головами с каким-то почти музыкальным звуком и

тяжело рухнуло за нашими спинами в песок пустыни. Это был

последний звук, за которым последовала мертвая тишина; не

было слышно ни криков людей, ни выстрелов; ветер уносил

серый дым от линии в нашу сторону и выше за гребень холма,

пока он не истаял в горах.

Воспользовавшись этим затишьем, я побежал к сержантам.

Салем схватил винтовку и стал стрелять в темноту. Прежде

чем я успел подняться к пулеметам, в лощине загрохотали

выстрелы, и коричневые фигуры бедуинов устремились вперед,

чтобы схватиться с противником. Я огляделся, чтобы понять,

что так внезапно случилось, и увидел разорванный поезд,

вагоны, вздрагивавшие под градом пуль, и турок,

вываливавшихся через двери с задней стороны, чтобы укрыться

под насыпью железнодорожного полотна.

Пока я наблюдал за происходившим, через мою голову

заговорили наши пулеметы, и турки, как тюки хлопка,

покатились вниз с крыш вагонов под яростным дождем пуль,

хлеставшим по крышам вагонов и превращавшим в щепки желтую

обшивку. Господствующая над линией позиция пулеметчиков

пока себя оправдывала.

Пока я добирался к Стоксу и Льюису, схватка приняла новый

оборот. Уцелевшие турки залегли под насыпью, высота которой

в этом месте достигала одиннадцати футов, и, укрываясь за

колесами, открыли через засыпанный песком кювет прицельный

огонь по бедуинам с расстояния в двадцать ярдов. Находясь в

средней части закругления пути, противник был защищен от

огня пулеметов, но Стокс послал свой первый снаряд из

миномета, и через несколько секунд донесся грохот его

разрыва.

Стокс коснулся маховичка возвышения угла, и второй снаряд

угодил прямо между рельсами в глубокую выемку под мостом,

где прятались турки, превратив их в кровавое месиво.

Уцелевшие в панике бросились бежать в пустыню, бросая на

ходу оружие и снаряжение. Пулеметчикам Льюиса представился

удобный случай. Сержант безжалостно разряжал по противнику

один цилиндрический магазин за другим, пока песок не

оказался устланным телами. Мушараф, подросток из племени

шерари, стрелявший из второго пулемета, с криком отбросил

его в сторону и пулей устремился вниз с винтовкой в руках

вдогонку за другими, которые, подобно диким зверям,

ворвались в вагоны и начали грабеж. Он занял всего около

десяти минут.

Я посмотрел в бинокль вдоль линии и увидел, что мудоварский

патруль неуверенно возвращается к линии навстречу беглецам

с поезда, со всех ног удиравшим на север. Бросив взгляд в

южном направлении, я увидел, как тридцать наших людей

неслись галопом на верблюдах, голова к голове, к нам, чтобы

разделить добычу. Заметив это, турки крайне осторожно

последовали за ними, открыв залповый огонь. Стало ясно, что

получасовая передышка закончилась и теперь над нами нависла

двойная угроза.

Я спустился к месту разрушения, чтобы посмотреть на

результаты взрыва. Моста не существовало. В провал вместе с

ним ушел первый вагон, заполненный больными. Убиты были

все, кроме троих или четверых. Трупы и умирающие сгрудились

в разбитом конце вагона в кровавую кучу. Один, еще живой,

выкрикивал, как в бреду, одно и то же слово -- "тиф". Я

намертво заклинил дверь и оставил их в покое.

Разбитые следующие вагоны сошли с рельсов. Рамы некоторых

из них были непоправимо искорежены. Второй паровоз

представлял собою груду дымящегося железа. Его ведущие

колеса были выворочены кверху вместе с боковиной топки.

Буквально располосованные кабина и тендер валялись среди

нагромождения камней разбитой мостовой опоры. Этот паровоз

уже никогда не побежит по рельсам. Передний пострадал

меньше, хотя полностью сошел с рельсов и лежал на боку с

разнесенной в щепки кабиной машиниста. Однако пар оставался

под давлением, и ходовая часть была в порядке.

Нашей главной задачей было разрушение локомотивов. У меня

была с собой коробка пироксилина со шнуром и детонатором на

боевом взводе, чтобы гарантировать срабатывание. Я закрепил

ее на наружном цилиндре паровоза. Было бы лучше -- к

котлу, но оттуда с шипением выходил пар, и я опасался

общего взрыва, который смел бы моих людей, подобно

муравьям, копошившимся над добычей. Но они не прекратили бы

грабеж до прихода турок. Тогда я поджег шнур и за полминуты

его горения с трудом отогнал грабителей от паровоза.

Прогремел взрыв, разнесший вдребезги цилиндр, а заодно и

ось ведущих колес. Я засомневался в том, что размеры

разрушения были достаточны, но впоследствии турки пришли к

выводу, что этот паровоз непригоден для восстановления, и

выбраковали его.

Долина выглядела фантастически. Арабы, казалось, посходили

с ума. С непокрытой головой, полуголые, они с криками

носились, на огромной скорости стреляя в воздух, вцепляясь

друг в друга ногтями и пуская в ход кулаки, набрасывались

на платформы, метались взад и вперед с огромными узлами,

которые вспарывали здесь же у рельсов, уничтожая то, что их

не интересовало. Поезд был заполнен беженцами и больными

людьми, добровольцами, ехавшими на работу во флот Евфрата,

семьями турецких офицеров, возвращавшимися в Дамаск.

Кругом валялись десятки ковров, матрацев и цветастых

стеганых одеял, кучи покрывал, самой разнообразной мужской

и женской одежды, халаты, продукты, украшения и оружие. С

одной стороны насыпи собрались тридцать или сорок близких к

истерике женщин с непокрытыми лицами, рвавших на себе

одежду и волосы и пронзительно кричавших как безумные. Не

обращая на них внимания, арабы продолжали раскидывать

домашний скарб, до отказа набивая награбленным добром свои

мешки. Верблюды стали общей собственностью: каждый грузил

на ближайшего верблюда столько, сколько тот мог нести,

давал хороший пинок, отправляя его на запад, а сам

продолжал грабить.

Увидев, что я ничем не занят, с воплями обступили меня

женщины, взывая к милосердию. Я уверял их, что все будет

хорошо, но они не отставали, пока меня не вызволили их

мужья. Они тумаками прогнали жен, а сами обнимали мои ноги

почти в агонии от страха перед скорой, как им казалось,

смертью. Один турок расплакался-- отвратительное зрелище.

Я, как мог, отгонял их пинками босых ног и в конце концов

избавился от просителей.

Потом ко мне обратилась группа австрийских офицеров и

унтеров с просьбой об их расквартировании. Я отвечал им на

своем сбивчивом немецком, после чего один из них

по-английски попросил вызвать к нему врача, так как был

ранен. У нас врача не было, впрочем, это не имело значения:

он уже умирал. Я сказал им, что турки через час вернутся и

позаботятся о них. Но раненый умер до их прихода, как и

большинство других. Это были инструкторы по обращению с

новыми горными гаубицами "Шкода", командированные в

Турцию во время Хиджазской войны. Между ними и моим

телохранителем возник какой-то спор, и один из них

выстрелил из пистолета в юного Рахайля. Мои разъяренные

люди тут же уложили их всех, кроме двоих или троих, прежде

чем я успел вмешаться.

Пока, насколько можно было установить в обстановке этого

безумного возбуждения, наша сторона потерь не понесла. В

числе девяноста военнопленных были пятеро египетских солдат

в одном нижнем белье. Они узнали меня и объяснили, что в

ночном рейде Дэвенпорта, недалеко от Вади Аиса, они

оказались отрезаны турками и попали в плен. Они рассказали

мне кое-что о Дэвенпорте: о его постоянной, уверенной,

упорной помощи сектору Абдуллы, которую он вел из месяца в

месяц, без тени наших надежд на реальный успех и на местный

энтузиазм. Его лучшими помощниками были именно такие

бесстрастные пехотинцы, как эти пленные, которых я вывел в

наше условленное место сбора в соляных скалах.

ГЛАВА 67

Ко мне на помощь пришли Льюис и Стокс. Я отчасти

беспокоился о них, потому что обезумевшие арабы были

одинаково готовы напасть как на врагов, так и на друзей.

Мне самому трижды приходилось защищаться, когда они делали

вид, что не знают меня, и посягали на мои вещи. Однако

потрепанная войной сержантская форма хаки была для них

малопривлекательной. Льюис отправился к востоку от линии

железной дороги, чтобы сосчитать убитых им солдат, и

случайно обнаружил в их ранцах золото и другие трофеи.

Стокс обошел разрушенный мост, увидел там тела двадцати

турок, разорванных в куски его вторым снарядом, и быстро

вернулся.

Ко мне подошел Ахмед с полными руками награбленного добра и

прокричал (ни один араб, возбужденный победой, не мог

говорить нормально), что меня хотела видеть какая-то

старуха в последнем вагоне. Я тут же послал его за моей

верблюдицей и несколькими вьючными животными, чтобы увезти

пулеметы: были уже ясно слышны залпы противника. Арабы,

насытившиеся трофеями, по одному отходили к холмам,

подгоняя перед собой шатавшихся от тяжести груза верблюдов.

Оставлять пулеметы до самого конца боя было плохой

тактикой, но веселая неразбериха в результате первого,

превзошедшего все ожидания эксперимента притупила нашу

осторожность.

В конце вагона сидела древняя, не перестававшая дрожать

арабская дама, которая первым делом спросила меня, все ли

закончилось. Я ей объяснил. Она сказала, что хотя она

старая приятельница и гостья Фейсала, но слишком слаба,

чтобы путешествовать, и должна ждать своей смерти здесь. Я

ответил, что ей никто не причинит вреда, что вот-вот должны

прийти турки, чтобы распорядиться всем, что осталось от

поезда. Она согласилась с этим и попросила меня найти ее

служанку, старуху негритянку, чтобы та принесла воды.

Невольница наполнила чашку из пробитого пулей тендера

первого паровоза (восхитительная вода, которой Льюис утолял

свою жажду), после чего я отвел ее к благодарной госпоже.

Несколько месяцев спустя ко мне тайно пришло письмо из

Дамаска и превосходный небольшой белуджский ковер от

госпожи Айши, дочери Джелаля эль-Леля из Медины, в память о

давней встрече.

Ахмед верблюдов так и не привел. Мои люди, охваченные

жадностью, рассеялись по местности с бедуинами. Мы с

сержантами были одни на месте крушения, погруженном теперь

в какую-то странную тишину, и начали опасаться, как бы нам

не пришлось оставить пулеметы, но тут же увидели двух

стремительно возвращавшихся верблюдов. Зааль и Ховеймиль

заметили мое отсутствие и вернулись, чтобы меня отыскать.

Мы сматывали наше единственное сокровище -- изолированный

кабель. Зааль слез со своего верблюда и хотел, чтобы на нем

ехал я, но вместо этого мы погрузили на него провод и

подрывную машинку. Зааль пошутил по поводу наших

своеобразных трофеев после всего золота и серебра,

находившегося в поезде. Ховеймиль сильно хромал из-за

старой раны в области колена и не мог идти. Мы заставили

лечь его верблюда, подняли пулеметы Льюиса, связали их

встык, наподобие ножниц, за его седлом. Оставалось тридцать

минометных мин, но тут вернулся Стокс, неумело ведя

заблудившегося вьючного верблюда. Мы быстро упаковали мины,

посадили Стокса в седло Зааля, вместе с пулеметами Льюиса,

и погнали всех трех порученных Ховеймилю верблюдов их самым

лучшим аллюром.

Тем временем Льюис и Зааль в хорошо скрытой, невидимой

ложбине за бывшей огневой позицией устроили костер из

патронных ящиков, керосина и отходов, обложили все это

цилиндрическими магазинами Льюиса и оставшимися патронами

для винтовок, а сверху положили несколько оставшихся

снарядов Стокса, после чего отбежали подальше от костра.

Когда языки пламени добрались до кордита и аммонала,

раздался оглушительный грохот. Тысячи патронов рвались

очередями, что напоминало массированный пулеметный огонь.

Над рвавшимися снарядами поднимались столбы густой пыли и

дыма. Обходившие нас с фланга турки под впечатлением такой

грандиозной обороны подумали, что нас очень много и что мы

надежно закрепились на своей позиции. Они прекратили

движение, приняли меры маскировки и стали осторожно

окружать нашу позицию и вести по всем правилам разведку, а

мы тем временем поспешно ушли в укрытие между кряжами гор.

Казалось, все закончилось благополучно, и мы были рады, что

отделались не большими потерями, чем утрата моих верблюдов

и багажа, правда, в него входили и дорогие сердцам

сержантов ранцы. Однако продукты были в Румме, и Зааль

подумал, что мы, возможно, именно там найдем наши пожитки и

остальных людей. Так и случилось. Мои люди были перегружены

трофеями, и при них были все наши верблюды. Чтобы мы могли

воспользоваться седлами, с них немедленно сняли все тюки с

добычей.

Я мягко высказал все, что думаю о тех двоих, которым было

приказано привести верблюдов после окончания перестрелки.

Они оправдывались тем, что, испугавшись взрыва, животные

разбежались, а потом арабы всех расхватали. Вероятно, так и

было, но мои люди были крепкими ребятами и могли бы

постоять за себя. Мы спросили, есть ли пострадавшие, и

чей-то голос ответил, что в первой атаке на поезд был убит

один на редкость лихой парень из шимтов. Эта атака была

ошибкой, она возникла стихийно, без приказа; пулеметов и

миномета в случае успешного взрыва было бы достаточно,

чтобы покончить с турками. И я понял, что в этой потере

меня упрекнуть было невозможно.

Трое получили легкие ранения. Потом один из невольников

Фейсала заметил, что пропал Салем. Мы собрали всех

невольников и допросили. Наконец какой-то араб сказал, что

видел Салема убитым; его тело лежало за паровозом. Льюис

вспомнил, что видел там тяжелораненого негра, но не знал,

что он из наших. Я ничего об этом не знал и страшно

рассердился, потому что половине ховейтатов это должно было

быть известно, а также потому, что непосредственную

ответственность за Салема нес я. По их вине я второй раз

потерял друга.

Я вызвал добровольцев, готовых вернуться за телом Салема.

Чуть помедлив, вызвался Зааль, а потом и двенадцать

новасеров. Мы поскакали равниной к линии железной дороги.

Поднявшись на предпоследний гребень, мы увидели

разгромленный поезд, в котором копошились турки. Их было,

наверное, человек сто пятьдесят, и наша попытка спасти

Салема оказалась бы бесполезной, так как турки арабов в

плен не брали. Они их просто зверски убивали, и из

милосердия мы сами приканчивали наших тяжелораненых,

которых иначе пришлось бы оставить беспомощными на поле

сражения.

Нам пришлось отказаться от попытки унести живого или

мертвого Салема, но, чтобы извлечь хоть какую-то пользу из

возвращения на место события, я сказал Заалю, что было бы

неплохо прокрасться по долине и забрать ранцы сержантов. Он

поддержал меня, и мы двинулись вперед, но вскоре выстрелы

турок заставили нас укрыться за насыпью. Место нашей

стоянки было в следующей лощине, за сотней ярдов ровной

поляны. Тогда один или двое самых проворных юношей, выждав

время, перебежали эту поляну, чтобы забрать седельные сумы.

Турки находились далеко, и было известно, что их огонь при

большой дальности всегда малорезультативен. Однако к

моменту нашего третьего рейда у них появились пулеметы, и

вокруг нас заплясали пули, поднимавшие клубы пыли при ударе

о темный кремень.

Я послал быстроногих парней забрать все легкое и самое

лучшее из остававшихся на стоянке вещей и вернуться в

отряд. Мы спустились по склону. На открытой местности турки

могли убедиться в нашей малочисленности. Они осмелели и

двинулись вперед с обоих флангов, чтобы окружить наш отряд.

Зааль соскочил с верблюда, поднялся с пятью людьми на

гребень кряжа, через который мы только что перевалили, и

открыл по ним огонь. Он был великолепным стрелком: я видел,

как он свалил двумя выстрелами с седла, на скаку, бегущую

газель с расстояния в триста ярдов. Его огонь задержал

турок.

Он крикнул нам, чтобы люди с грузом быстро перешли

следующую лощину и удерживали ее, пока он спустится к нам.

Так мы отходили с одного кряжа на другой, по всем правилам

сдерживая противника, и убили тридцать или сорок турок

ценой двух раненых верблюдов. Наконец, когда между нами и

вторым эшелоном остались только два кряжа, и мы были

уверены, что легко их преодолеем, появился приближавшийся к

нам одинокий всадник. Это был Льюис с пулеметом на

изготовку. Он услышал перестрелку и решил узнать, не

нуждаемся ли мы в помощи.

Он намного усилил нашу огневую мощь и улучшил мое

настроение. Я был зол на турок, убивших Салема и гнавших

нас так долго в пыли по жаре, задыхавшихся и обливавшихся

потом. И мы остановились, чтобы ударить по преследователям.

Но либо им показалась подозрительной наступившая у нас

тишина, либо они побоялись оставаться так близко от нас --

так или иначе, мы их больше не видели. Через несколько

минут мы поостыли, и нам хватило ума уехать, чтобы

соединиться с остальной частью отряда.

Люди шли с очень тяжелым грузом. Среди наших девяноста

пленных десять были дружески расположенными женщинами из

Медины, решившими добираться до Мекки через Фейсала. У нас

было двадцать два верблюда без всадников. Женщины

взобрались на пять вьючных животных, а раненые по двое на

остальных верблюдов. День клонился к вечеру. Мы были

изнурены, к тому же пленные выпили всю воду. Мы должны были

ночью пополнить ее запас из старого колодца в Мудоваре,

чтобы продержаться до Румма, который находился очень

далеко.

Поскольку этот колодец был близко к станции, было крайне

желательно добраться до него, а потом уйти, так чтобы турки

ни о чем не догадались и не застали нас там неспособными

обороняться. Мы разделились на небольшие группы и двинулись

на север. Победа всегда приводила в беспорядок арабские

силы, и мы были уже не рейдовым отрядом, а грузовым

караваном, спотыкающимся под тяжестью награбленного добра,

которого хватило бы, чтобы обеспечить на долгие годы любое

арабское племя.

Мои сержанты попросили у меня по сабле -- в качестве

сувениров в память о первом бое с их личным участием.

Проезжая вдоль колонны, я неожиданно увидел

вольноотпущенников Фейсала и, к моему удивлению, на крупе

верблюда за одним из них обнаружил привязанное,

окровавленное тело потерявшего сознание Салема.

Я подъехал к Ферхану и спросил, где он нашел Салема. Он

рассказал, что, когда разорвался первый снаряд Стокса,

Салем побежал, чтобы скрыться за паровозом, и в это время в

спину ему выстрелил один из турок. Пуля вошла рядом с

позвоночником, но рана, сдается, была не смертельная. После

захвата поезда ховейтаты сняли с него халат, кинжал,

винтовку и головной убор. Его нашел Миджбиль, один из

вольноотпущенников; он поднял Салема на своего верблюда и

увез с собой, ничего не сказав нам об этом. Обогнавший его

в пути Ферхан забрал у него Салема. Салем потом вылечился и

постоянно надоедал своим ворчанием по поводу того, что его

оставили на насыпи, хотя он был из моей группы и к тому же

ранен. Мне не хватило твердости. Моя привычка прятаться за

спиной шерифа имела целью избежать оценки меня по

безжалостному арабскому стандарту с его жестокостью к

иностранцам, которые носят их одежды и перенимают манеры.

Не часто меня ловили на таком ненадежном щите, как слепой

шериф.

Мы доехали до колодца за три часа, напились, напоили

верблюдов и запаслись водой без происшествий. После этого

проехали еще десять миль или около того, не опасаясь

преследования, улеглись спать и уснули, а утром

почувствовали себя ужасно усталыми. Прошлой ночью Стокса

страшно мучила дизентерия, но сон, а также наступивший

после тревожной напряженности покой улучшили его состояние.

Я с ним и с Льюисом -- единственные, у кого не было груза

-- поехали вперед через одну за другой громадные низины,

пока перед самым заходом солнца не оказались в долине Вади

Румм.

Эта новая дорога имела важное значение для наших

броневиков, потому что двадцать миль ее затвердевшей грязи

могли обеспечить их переброску в Мудовару, а значит, мы

могли бы в любой момент приостановить движение поездов. С

такими мыслями мы въехали в проход в Румме, все еще ярко

раскрашенный в цвета заката. Скалы, такие же красные, как

облака на западе, были похожи на них размерами и высотой. И

мы снова почувствовали, как торжественная красота Румма

излечивает любые тревоги.

Спустилась ночь, и картина долины сменилась навеянным

галлюцинацией пейзажем. Невидимые скалы ощущались как

явные, и воображение пыталось компенсировать отсутствие

плана их зубчатых вершин намеком на узор, врезанный ими в

звездный небосвод. Мрак в глубине был вполне реальным --

то была ночь, вселявшая мысль о безнадежности действия. Мы

ощущали лишь труд наших верблюдов, то, как час за часом они

монотонно и плавно вершили свой жалкий путь неогороженной

тропой на краю пропасти.

Около девяти часов вечера мы были у колодца, в котором

виднелась вода, на месте нашего бывшего лагеря. Мы узнали

это место, потому что глубокий мрак здесь становился более

влажным и темным. Повернув верблюдов направо, мы подъехали

к скале, поднявшей свои увенчанные гребнями купола так

высоко над нами, что, когда мы смотрели вверх, шнуры наших

головных уборов соскальзывали вокруг шеи на спину. Стоило

протянуть вперед хотя бы палку, которой мы погоняли

верблюдов, и мы наверняка коснулись бы противоположной

стены.

Наконец мы оказались в зарослях высокого кустарника.

Остановившись, мы закричали. Кто-то из арабов нам ответил.

Эхо моего голоса, скатывавшееся со скалы вниз, встретилось

с его поднимавшимся к нам криком: эти звуки сплелись вместе

и словно схватили друг друга за горло. Слева бледно

блеснуло пламя, и мы увидели там нашего часового Мусу. Он

разжег костер из сучьев какого-то сильно пахнущего дерева.

В свете костра открыли консервы и с жадностью их съели,

запивая каждый кусок восхитительной ледяной водой, просто

опьянявшей после отвратительной жидкости Мудовары, надолго

иссушившей наши глотки.

Мы проспали до прихода остальных. А двумя днями позднее

были в Акабе, войдя в нее со славой, нагруженные

драгоценностями, хвалясь тем, что поезда оказались в нашей

власти. Оба сержанта отплыли из Акабы в Египет на первом

пароходе. Каир помнил о них и брюзжал от того, что они

долго не возвращались. Однако им удалось счастливо

отделаться от наказания. Они победили в бою без посторонней

помощи, переболели дизентерией, питались верблюжьим молоком

и научились покрывать на верблюде по пятьдесят миль в день,

не испытывая ни болей, ни неудобств. Алленби наградил обоих

медалями.

Blog

Ocr: Rock Mover посвящается с. А