Geum.ru

Обращаюсь к вам, мои критики и хулители, которых, знаю, найдется немало

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   22

Да, Жуков, повторяю, - знаток тактики, мастер оперативного искусства, но он никогда не был стратегом, а вот стратегов-то нам и не хватало. Частности, в разных масштабах, видели многие, но общую военную картину не мог охватить никто. Еще в довоенную пору Шапошников выделял стратегические задатки, добросовестность и работоспособность генерала Антонова Алексея Иннокентьевича, который потом и заменил Бориса Михайловича в Генштабе, когда здоровье последнего стало совсем скверным. Широтой и смелостью оперативно-стратегического мышления отличался генерал-лейтенант Ватутин Николай Федорович, ставший перед войной первым заместителем начальника Генерального штаба. Подчеркиваю своеобразие его дарования: перехлестываясь за рамки оперативного искусства, оно почти поднималось до стратегического осмысливания ситуации. Но завершенности Ватутину еще не хватало. Более осторожным, но более глубоким стратегом представлялся мне генерал-майор Александр Михайлович Василевский, тоже работавший в Генштабе. Это были очень перспективные товарищи, лишь молодость, отсутствие опыта большой войны мешали им развить и проявить свои задатки. Бритва оттачивается на оселке.

В апреле 1940 года был собран Главный Военный Совет, на котором присутствовали командующие округами, армиями, многие командиры соединений и частей, участвовавших в боях с белофиннами, руководители Наркомата обороны и других заинтересованных ведомств. Были подведены итоги завершившейся кампании.

17 апреля на Главном Военном Совете выступил Иосиф Виссарионович. Он многое смягчил в тексте, к подготовке которого и я руку приложил, но все же Сталин ближе других подступил к главным причинам наших ошибок. Он говорил о необходимости изучения командным составом особенностей ведения боевых действий в новых условиях.

- Культ традиций и опыта гражданской войны помешал нашему командному составу сразу перестроиться на новый лад, помешал перейти на рельсы современной войны, - подчеркнул Иосиф Виссарионович. - Командир, считающий, что он может воевать и побеждать, опираясь только на опыт гражданской войны, погибает как командир. Он должен этот опыт обязательно дополнить опытом войны современной...

Правильно было сказано, да только без анализа того, откуда взялось у нас столько неучей, неумех. Хорошо хоть, что в конкретных делах Сталин проявил больше понимания и решительности. С введением у нас всеобщей воинской повинности я вздохнул облегченно. В армию втягивалась теперь огромная прослойка деятельных людей, которым государство прежде не доверяло, тем самым словно бы отталкивало в лагерь наших противников. В лице этих людей мы получили образованное, мыслящее пополнение. Сперва новый закон проводился медленно, со скрипом, с косыми взглядами на выходцев из недавних "лишенцев", из семей кулаков, священников, инженеров и тому подобных элементов. Однако финская война резко ускорила ломку социальных разграничений. Наша армия получила хорошие кадры для формирования технических частей, развития моторизованных сил, войск связи.

Для работы с новыми кадрами требовались политруки, комиссары более высокой квалификации. Политрук, способный лишь читать вслух газету, произносить общеизвестные лозунги да повторять азы политграмоты, только что открыв их для себя самого, - такой политрук никак не устраивал парней, закончивших семилетку, десятилетку, техникум. Слаб был тогда политсостав. Зачастую это - вчерашние бойцы, выделившиеся своей активностью в годы репрессий. Менять их нужно было или хотя бы образовывать как можно скорее. Срочно была создана сеть политучилищ. Но ведь малограмотного человека ни в каком училище быстро не "подкуешь". И я, поразмыслив, дал Иосифу Виссарионовичу вот какой совет. После революции большое внимание уделялось сельской школе, поднятию грамотности крестьянских масс. Цель была - дать всем хотя бы начальное образование. В связи с этим сельские учителя имели у нас отсрочку, в Красную Армию не призывались. А ведь это - люди со средним и высшим образованием, имеющие опыт воспитательной работы. Дать им военную, специально-политическую подготовку, и кадры окажутся незаменимыми. Ведь в армии они будут работать с теми людьми, которые недавно сидели перед ними за партами, у которых они пользовались особым авторитетом.

Отсрочка была снята. На военную службу признали сельских работников народного образования, членов партии и комсомольцев. Их направили в училища, на годичные курсы. Опять черпнули из нашей российской глубинки, казавшейся неистощимой, опять взяли самых лучших, самых грамотных, но эта мера в той напряженной обстановке была необходима. За год-полтора мы получили сразу двадцать тысяч отличных политработников.

С душевной болью вспоминаю о них. Какие это были чистые, добрые и умные люди: не случайно ведь в учителя-то пошли. Как вгрызались они в военную науку, несколько наивно щеголяя военной формой! Они старались узнать побольше, сделать все, как лучше. Но время, время... Получив лишь азы военных знаний, ушли они политруками в роты и батареи наших западных округов, на этих должностях встретили гитлеровское нашествие. Поднимали в атаку своих недавних учеников, первыми бросались под вражеские танки. И полегли они, чудесные люди, на полях сорок первого года все или почти все. Ни разу не довелось мне потом встретить политработника из того славного учительского призыва.

Но дело свое они сделали.

Возвращались в армию командиры, ошельмованные, оклеветанные в 1937-1938 годах. По распоряжению Сталина пересматривались дела военных, которые еще уцелели в застенках. А уцелели главным образом те, у кого хватило сил и мужества перенести пытки, унижения, по не признать свою "вину", не поставить подпись под сфабрикованными бумагами. Сразу после финской войны для повышения авторитета высшего командного состава у нас было введено звание "генерал" и "адмирал". Указ был опубликован 7 мая 1940 года. Что там ни говори, а "комбриг", "комдив", "комкор" - это лишь определение должностного положения, а строгое, твердое слово "генерал" было освящено славой побед, военных традиций и уже само по себе вызывало особое уважение. Отныне в наших Вооруженных Силах числилось 966 генералов разных уровней и 74 адмирала. Хорошо! Но одновременно стало известно и о том, что звание Маршала Советского Союза присвоено начальнику Главного артиллерийского управления Г. Кулику и С. Тимошенко, который, к тому же, стал Наркомом обороны. Возвышение этих лихих буденновцсв-ворошиловцев меня огорчило. Что они представляли собой по сравнению с таким колоссом, как Егоров! Да ведь ничего! Унтеры. Одно лишь успокаивало: большая маршальская звезда украсила петлицы нашего замечательного военноштабного руководителя Бориса Михайловича Шапошникова. Хоть один эрудированный, широко и смело мыслящий человек среди пяти маршалов.

А деловой разговор, начатый на Главном Военном Совете, вскоре получил неожиданное продолжение в более узком кругу. Очень торжественно, с размахом отметили тогда первомайский праздник. Состоялся внушительный парад, на котором продемонстрирована была новая военная техника. Затем началось шествие трудящихся. Цветы, смех, весенняя яркость создавали приподнятое настроение. Новые и новые колонны вливались на Красную площадь, казалось, что вся Москва собралась сюда, в центр. Сталин простоял на мавзолее долго, часов до четырех или пяти, лишь один раз подкрепившись бокалом вина и бутербродом. Однако усталости не чувствовал, был доволен. Остальные руководители, естественно, тоже.

После трудной зимы, после перенесенных потрясений, разочарований хотелось Иосифу Виссарионовичу убедиться в могуществе и крепости Красной Армии, в единстве и сплоченности народа. Надежную поддержку ощутить, уверенность. И людям, наверное, хотелось этого, демонстрация получилась искренней, впечатляющей. Сталин был доволен, что это увидели, осознали представители других держав; особенно Германии и Японии. Пусть еще раз задумаются господа.

Когда закончилась демонстрация, несколько десятков человек, руководители партии, правительства, военные товарищи поехали на Кунцевскую дачу Сталина. Я тоже был приглашен туда, что не доставило мне никакого удовольствия. Расположена эта дача в безрадостной низине, отгороженной от Москвы-реки лесистой грядой: горизонт ограничен, простора нет. И лес там какой-то хмурый, темный. Этот лесной массив, оказавшийся в черте города, сохранился до сей поры по левую сторону Минского шоссе. А главное, конечно, в том, что там, в "Блинах", безраздельно господствовали Берия и Власик со своими многочисленными подручными. Уже тогда это была их вотчина. Лаврентий Павлович говорил, что бывает спокоен лишь в те часы, когда Сталин находится в Кремле или на Кунцевской даче.

Не хотелось мне и новых знакомств, от которых трудно уклониться на праздничных обедах и ужинах. Наблюдать со стороны, держась в тени, - стало моей натурой. Я привык к положению тайного советника, старался ни с кем не сближаться во избежание лишних вопросов. А в ту пору в окружении Иосифа Виссарионовича начали возникать новые люди из штатских, ничего не знавшие обо мне, никогда не встречавшие меня в официальной обстановке и поэтому, естественно, проявлявшие любопытство: это, мол, что за фигура?

Я пропустил тот первый момент, когда возле Сталина появилось еще одно доверенное лицо, его секретарь и помощник Поскребышев. Мне он не понравился. Всплывший из ничего, из какой-то Богом забытой деревни с довольно противным названием: Сопли или Слюни - нарочно не придумаешь, - он быстро оказался необходимым, незаменимым для Сталина. Вознесен на сказочную высоту, потрясен своим счастьем, беззаветно предан и к тому же аккуратен, самоотвержен в работе. Высшую степень обожания можно было увидеть в его глазах. Служить Иосифу Виссарионовичу - в этом вроде бы состоял смысл его существования. А я не мог преодолеть своей настороженности. Какие-то слухи ползли за Поскребышевым, о его связях со Свердловым, с Ягодой, вплоть до того, что он имел отношение к уничтожению царской семьи. Но суть не в этом. Поскребышев был женат на сестре жены Льва Седова, сына Льва Давидовича Троцкого. Оный сын обосновался вместе с отцом за границей и активно помогал воинствующему папаше вести борьбу со Сталиным. Прямо скажем - родство Поскребышева не располагало к доверию. Все та же липкая троцкистская паутина, опутывавшая руководящие звенья страны. Сколько ее ни рвали, она опять смыкалась. К тому же супруга Поскребышева в 1937 году была арестована и, как знать, не разгорится ли у мужа чувство мести? Хоть и говорил он, что эта женитьба была ошибкой, но все же... Немалый риск -держать возле себя подобного помощника. Он может хоть пулей, хоть ядом... Других, что ли, нет, более надежных? А Иосиф Виссарионович держал. Обладая обостренной интуицией и железной логикой, хорошо разбирался он в людях, особенно при оценке их верности, преданности.

Молчаливого, добросовестного чиновника Поскребышева в свое время заметил в аппарате ЦК партии Мехлис, выдвинул его на очень ответственный, очень важный пост - помощником Сталина и заведующим Особым сектором. Рассчитывал Мехлис, что на самом верху, возле вождя, постоянно будет находиться надежный, преисполненный благодарности человек, у которого больше возможностей, чем у некоторых членов Политбюро. Своя рука, свои глаза, свои уши. От того, как будет подготовлен и доложен Сталину тот или иной материал, зависело многое. Однако Поскребышев оказался умнее, дальновиднее и, может, просто искренней, сердечней своих недавних покровителей. Очень скоро он дал понять, что служит только Иосифу Виссарионовичу и никому больше. И действительно: почти на двадцать лет он станет доверенным лицом Сталина, его неразлучным спутником, освобождавшим от многих повседневных забот.

Внешне А. Н. Поскребышев был неказист. Роста малого - почти карлик. А голова на короткой шее - велика непомерно. Он всегда стригся наголо для того, чтобы отросшие волосы не подчеркивали еще сильнее несоразмерность головы и туловища. Лоб у него большой, покатый - лоб мыслителя, а черты лица грубые, словно вырубленные топором. Крупный нос, крупный подбородок, оттопыренные уши. Никакой эстетики, никакой красоты - все только для выполнения возложенных функций. Идеальный клерк, способный быстро понимать замыслы патрона, даже предугадывать их, и решительно претворять в жизнь.

Достоинств Поскребышева не преуменьшаю. Он был неутомим, скрупулезен, хранил в памяти все указания и пожелания Сталина, безошибочно чувствовал его состояние, настроение, всякий раз зная, какую и в каких пределах инициативу следует проявить, какие бумаги приготовить, кого к какому времени вызвать и так далее. Он ничего не забывал, не терял, следил за ходом дел Сталина, за его временем и при этом не был назойлив, заметен, словно его и не существовало, словно обо всем помнил и все совершал сам Иосиф Виссарионович.

Безусловно, Поскребышев являлся ценнейшим работником, хотя, повторяю, симпатии к нему я никогда не испытывал. Встречаться в "Блинах" с ним, с какими-то малоизвестными мне людьми не хотелось. Но Сталин, обычно оберегавший меня от "выхода в свет", на этот раз почему-то проявил настойчивость. Я не счел возможным противоречить ему в присутствии других товарищей.

К нашему приезду на даче все уже было готово для приема гостей. На веранде и на лужайке под открытым небом сервированы длинные столы. На них вина, водка, коньяк, холодные закуски, фрукты. А поскольку люди прибыли не пообедав, на отдельном столе возвышались супницы с горячими щами, с ухой. Кто хотел - наливал себе. Спиртными напитками каждый распоряжался по своему усмотрению.

Как обычно, последовали полуофициальные тосты за праздник трудящихся, за нашу армию, за наступившую весну. Подано было горячее второе. Один из новичков начал было торжественный спич, прославляющий Сталина, но быстренько свернул "выступление", увидев недовольство на лице Иосифа Виссарионовича. По инициативе Сталина беседа перешла в деловое русло. Будто рассуждая вслух, советуясь не только о количестве, но и о качестве нашего вооружения. Промышленность готова принять новые повышенные заказы, но наши военные руководители сами не знают твердо, что им требуется, - при этом Иосиф Виссарионович так глянул на Кулика, что тот дернулся: водка плеснулась из рюмки.

- Думаю, наши военные не справились со стоявшей перед ними задачей, - ровным голосом продолжал Сталин в полной тишине. Его слушали, боясь шелохнуться. - За реорганизацию, за перевооружение Красной Армии и Военно-Морского Флота придется взяться и нам, людям гражданским. Мы ведь тоже кое-что можем. Так что рассчитывайте, товарищи военные, на нашу помощь и наш строжайший контроль. А тебя, железный нарком, - Иосиф Виссарионович повернулся к Ворошилову, на лице промелькнула усмешка, - тебя мы попросим взять на себя военно-политические вопросы обороны страны. "Почетная отставка", - подумал я.

Сталин постепенно утрачивал веру в способности своих старых боевых соратников, но не знал, кем заменить их. Слишком узки были возможности выбора.


24

Иосиф Виссарионович хотел, чтобы я докладывал ему о всех интересных идеях, замыслах, воплощениях, связанных с перевооружением наших войск. Начиная с весны сорокового года, я много ездил по конструкторским бюро, по военным заводам и полигонам. Столько было важного, работа развернулась столь значительная и многообразная, что впору хоть особую книгу об этом писать. Ведь к сорок первому году мы имели лучший в мире танк Т-34: как ни старались наши враги и союзники превзойти нас, он остался самым надежным, самым экономичным, я бы даже сказал - самым красивым танком второй мировой войны.

Это ведь у нас появился замечательный штурмовик, названный "летающим танком", который по праву считается самым удачным, самым сильным в своем классе самолетом того времени.

Мы, и только мы, имели к началу битвы с фашистами самый новый, принципиально новый вид вооружения - реактивные снаряды. Знаменитые батареи "катюш" наводили ужас на гитлеровцев. И вообще артиллерия наша как была всегда, так и осталась традиционно самой передовой, самой точной, самой сильной. Особенно выделялись 76-миллиметровые орудия, не имевшие конкурентов во всех армиях. Другое дело, что этого отличного оружия нам не хватало, мы не всегда правильно, умело использовали то, что дали нам талантливые изобретатели, самоотверженные труженики заводов - это другой вопрос. Подобный разговор может увести нас далеко в сторону. Приведенными фактами я хочу подчеркнуть одно: пришло все это не само по себе, потребовалась большая организационная работа, преодоление косных взглядов, инерции. И тут Сталин оказался на высоте. Перед войной и во время ее он досконально знал все наши военно-технические дела, сам советовался с конструкторами, бывал на полигонах. И если появился у нас, к пример, 120-миллиметровый полковой миномет Б. Шавырина, то в него, в этот миномет, вложена и какая-то частичка энергии Иосифа Виссарионовича. Для того времени это была смелая новинка. Гитлеровцам удалось создать подобный 120-миллиметровый миномет, весьма нужный в боях, лишь в 1943 году, да и то практически это была копия нашего.

Иностранные батальонные минометы тех лет (самые распространенные во всех армиях) имели калибр 81,4 миллиметра. Считалось, что это наиболее целесообразно, отвечает всем предъявляемым требованиям. Но у наших конструкторов, у известного инженера Н. Дороговлева возникла вот какая мысль. А что, если создать миномет калибром 82 миллиметра? При этом мы сможем использовать для стрельбы мины батальонных минометов (повторяю, самых распространенных) иностранных армий. А нашими минами стрелять из чужих минометов нельзя, диаметр у них больше, в ствол не входят. Вот вам экономия боеприпасов за счет противника.

Нашлись скептики, сомневающиеся. Работа могла затормозиться, если бы не твердое, решающее слово Сталина: "Делайте образцы, испытывайте. А вы, Николай Алексеевич, проследите, скажите о трудностях, если возникнут".

Батальонный миномет сослужил нам очень большую службу. Не было своих мин - стреляли трофейными. Особенно когда перешли в наступление, начали захватывать вражеские склады боеприпасов. Германская промышленность, заботясь о своих минометчиках, заодно обеспечивала минами и нас.

Запомнились испытания нового стального шлема, предъявленного на утверждение, если не ошибаюсь, в первой половине сорокового года. Манекен в форме советского бойца с каской на голове был выставлен в зале, где заседала комиссия. Зеленая каска с красной звездой замечаний не вызывала. Создатель ее, волнуясь в присутствии Сталина, рассказывал о своей работе, об отличии нового шлема от старого образца. Зачитан был протокол испытаний (на каком расстоянии, под каким углом пробивают каску пули, осколки). В общем чувствовалось: шлем всем понравился. Однако Сталин не спешил высказать свое мнение, зная, что оно будет окончательным.

- У кого есть вопросы? - обратился он к присутствующим.

- Разрешите мне, - поднялся Семен Михайлович Буденный. - Я еще раз... проверю.

- Пожалуйста, - кивнул Иосиф Виссарионович.

Буденный стремительно пошел к манекену, вытягивая из ножен шашку, и вдруг, ахнув, нанес по каске сильнейший, с потягом, удар. Металл взвизгнул, манекен качнулся, но каска выдержала. Однако клинок, соскользнув с нее, начисто отсек манекену "руку".

Еще удар - и клинок, вновь соскользнув, врезался в "плечо" манекена.

Члены комиссии восхищались силой Буденного, крепостью клинка и каски, а лицо Сталина хмурилось.

- Думаю, товарищи, мы не можем утвердить такой образец, - сказал он. - По такому шлему будет соскальзывать не только клинок, но и пули, и осколки, летящие сверху.

- Каска-то хорошая, прочная, - высказал свое мнение довольный, возбужденный Семен Михайлович. - Борта бы у нее немного загнуть. Это можно? - спросил он конструктора.

- Вполне.

Пока обсуждали подробности, я передал Иосифу Виссарионовичу коротенькую записку. Лучше было убрать с каски звезду, она облегчала врагу прицеливание, особенно снайперам.

Сталин едва заметно кивнул мне и сказал, не называя фамилии, что есть еще и такое предложение. Как к этому отнесется комиссия?

Звезда была снята. А каска после переделки и новых испытаний была принята на вооружение, оказалась гораздо удобней и надежней в наших условиях, чем те шлемы, которые носили фашисты.


25

Уместно и по времени действия, и по сути вернуться к убийству Льва Давидовича Троцкого. Теперь читатель, знакомый с предыдущим изложением, лучше и глубже осознает некоторые особенности того странного и в общем-то неожиданного события. Да, неожиданного. Мы редко говорили с Иосифом Виссарионовичем о Троцком, это не по моей части, но все же у меня сложилось мнение: Сталин не спешил окончательно рассчитаться со своим противником, хотя возможностей было достаточно. Сталин постоянно держал Льва Давидовича "на прицеле", каждый его шаг, каждый поступок, каждое слово были известны в Москве. В наших органах безопасности имелся целый отдел, занимавшийся Троцким, всегда готовый организовать его ликвидацию. Особенно активизировался спецотдел, когда его возглавил Леонид (Наум) Эйтингон, сражавшийся, кстати, в Испании на стороне республиканцев, имевший связь с Эутасией Марией Каридад дель Рио - матерью Рамона дель Рио Маркадера, который поставит последнюю точку в затянувшемся противоборстве. Координировал эту операцию под кодовым названием "Утка" молодой майор госбезопасности (читай - комбриг) Павел Анатольевич Судоплатов: с ним мы еще встретимся на страницах книги.

Троцкого могли отравить в Скандинавии, утопить в рейсе через океан, погубить в автомобильной катастрофе в Америке, застрелить в Мексике на его вилле в Койоакане, но такой команды никто не давал. Почему? Можно считать, что Сталин не хотел того шума, того пропагандистского взрыва, которые раскатились бы по всему миру. Какой бы причиной ни была вызвана смерть Троцкого, вину все равно возложили бы на Сталина, а он, естественно, не нуждался в такой, с позволения сказать, "славе". Не желал Иосиф Виссарионович создавать Троцкому ореол жертвы, страдальца, великомученика, столь притягательный для простого народа, не хотел, чтобы Иудушку записали в святые. Ну и самолюбив был Иосиф Виссарионович, ему доставляло удовольствие одерживать победу за победой над своим врагом номер один, над очень сильным врагом. Троцкий сдавал одну позицию за другой, теряя авторитет, сторонников, он метался и злобствовал, а Сталин торжествовал, возвышаясь даже в собственных глазах. У Троцкого болтовня, теорийки, а мы реально создаем государство рабочих и крестьян, осуществляя ленинские заветы. И вот в 1940 году, когда авторитет Троцкого был подорван, когда значительная часть его сторонников в нашей стране была обезврежена, когда мы экономически окрепли, когда Сталин заявил, что социализм в СССР в основном построен и началась ощутимая либерализация всей жизни, когда Лев Давидович не мог уже оказать существенного влияния на ход событий, его убрали. Не странно ли?