Geum.ru

   Феликс Дзержинский    Дневник заключенного. Письма

Вид материалаБиография
Подобный материал:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   32

   6 июня


   Весна уже минула. Жара. В камере душно. До сих пор у нас не сняли с окон зимних рам и после долгих ходатайств обещают их снять только на этой неделе. Окна заколочены гвоздями. Форточки закрыты густой сеткой, чтобы даже спички нельзя было выбросить за окна. В камере не хватает воздуха. В течение нескольких дней прогулка продолжалась 20 мин., через несколько дней опять снизят прогулку до 15 мин., так как привезут много новых. Недавно увезли отсюда в Ломжу многих кандальщиков и всех приговоренных к ссылке на поселение. Френдзель и Ванду Чекайскую перевели в «Сербию». Из старых жандармов остались очень немногие. Их заменили новыми; на вид они трусы и черносотенцы. Они то и дело стучат крышками «глазков», подглядывая, что делается в камере. Жалобу Ватерлоса на то, что его избили, прокурор оставил «без последствий».

   20 июня


   Наши жандармы совершенно терроризированы. Вахмистр все время следит за ними и наблюдает, а вне службы он мучает их «учением» и упражнениями, так что у них нет теперь минуты свободной. Они боятся разговаривать с нами ввиду того, что начальник обещал солдатам, стоящим в коридоре на карауле, значительную награду, если они, заметив жандарма, разговаривающего с заключенным, донесут об этом. Арестованного жандарма продолжают держать в заключении. По слухам, охранка напала на след подготовляемого кем-то побега. Среди заключенных циркулируют различные предположения о возможных предателях среди самих заключенных.
   Оказывается, что Рогов, казненный две недели тому назад вместе с Пекарским, предан смерти без всякой вины с «го стороны. Он приехал в Радом спустя несколько дней после убийства жандарма Михайлова, за участие в котором он был осужден. Пекарский (Рыдз) заявил, что по этому делу уже осуждено много совершенно невиновных (Шенк и др.), что возможно засудят и Рогова, но что в этом убийстве виноват только он один. А Рогова приговорили. Председательствовал на суде известный мерзавец Козелкин. Скалон утвердил приговор. Вследствие просьбы, поданной родственниками и защитником властям в Петербурге, вновь обсуждалось утверждение приговора. При этом Козелкин заявил, что у суда не было ни малейшего сомнения относительно вины Рогова, в действительности же, как об этом рассказали защитникам судьи-полковники, они сами просили Козелкина предложить Скалону смягчить приговор, так как они не уверены в виновности Рогова.
   Мы сидим теперь в камере № 11. В ней больше воздуха, из окна видна Висла, а вдали за крепостным валом – лес и небольшие холмы. Надо влезть на окно, чтобы это увидеть. Мы часто так влезаем, цепляемся за решетку и смотрим до тех пор, пока руки не затекут. Сняли у нас, наконец, зимние оконные рамы. Несмотря на обещание начальника, приходилось в течение нескольких дней напоминать об этом. «Хорошо», – отвечали дежурные, уходили и запирали двери. И опять приходилось звать, и опять: «Хорошо, скажу начальнику». Кажется лучше всего было бы ни о чем их не просить, ни о чем не заботиться. В прошлую среду приходят к нам и хотят перевести нас опять в камеру № 4, тесную, без вентилятора – во втором коридоре. Объясняют, что там должны сидеть те, кто вообще долго сидит и кому будет разрешено гулять полчаса, по две камеры одновременно. Мы отказались перейти в ту камеру, заметив, что и отсюда нас можно выводить на прогулку, что первый коридор рядом. Нас оставили здесь, и мы, как и раньше, гуляли одни 20 мин. В пятницу мой сожитель, выходя из уборной, заметил, как начальник подсматривал в «волчки» двух камер, между прочим к женщине Гликсон.

   25 июня


   Я получил следующее письмо от заключенного из Островца: «В мае 1908 г. в Островец на должность начальника охранки Островецкого округа назначен капитан Александров, начальник земской стражи Груецкого уезда, известный инквизитор. Он начал свою деятельность очень ретиво и чуть ли не систематически каждые несколько дней арестовывал по нескольку человек. Это продолжалось до половины января этого года. В это время он из числа арестованных и месяцами содержавшихся в тюрьме выловил провокатора Викентия Котвицу (агитатора ППС). Этот провокатор указал на Станишевского и Болеслава Люцинского как на членов местного комитета ППС. Их арестовали и подвергли пытке. Александров живет на окраине города, и там же находится его канцелярия, а тюрьма, в которой содержат заключенных, находится в другом конце города. Когда стражники пришли в тюрьму за Станишевским, вызванным Александровым для допроса, они скрутили ему веревками руки назад. Один стражник держал конец веревки, другие окружили арестованного со всех сторон и всю дорогу с одного конца города до другого вели Станишевского на веревке, торопя его и подгоняя прикладами, кнутами и кулаками. Когда наконец он предстал перед Александровым, последний уговаривал его сознаться, что он член комитета, так как такое сознание повлияет на смягчение наказания. Когда же в ответ на это предложение Станишевский ответил молчанием, Александров приказал своей опричнине дать ему 25 ударов кнутом, предупредив, что, если он после 25 ударов не сознается, он прикажет довести число ударов до 250. Опричники набросились на Станишевского, намереваясь сорвать с него одежду. Станишевский не допустил этого, сам разделся и лег на пол. Два стражника хотели сесть один на ноги, другой на голову своей жертвы, но Станишевский сказал: „Если я пошевельнусь хоть один раз, можете нанести мне не 25, а 100 ударов…“ Нагайка была пущена в ход… После пятого или шестого удара Александров приказал приостановить избиение. Когда истязуемый оделся, ему было вновь предложено сознаться; в ответ на его молчание стражникам было приказано „поиграть с ним в жмурки“. „Игра“ эта состоит в следующем: стражники становятся в круг, в середину вталкивают истязуемого и кулаками бросают его от одного к другому. Когда и это испытание не привело к цели, Александров устроил ему очную ставку со свидетелем Котвицей. Последний заявил: „Чего вы отпираетесь, я же голосовал за вас“.
   После того как арестовали Люцинского, Александров пытал его таким же образом. Люцинский признал, что он был членом местного комитета. Увидев, что Люцинский представляет более благодарный материал, Александров применил другую тактику. Он выразил сострадание Люцинскому, говоря, что он страдает без всякой вины, что ему жаль его, так как он еще молод, имеет жену, но он, Александров, укажет ему путь к спасению: желая избавиться от наказания за несовершенное преступление, он должен выдать тех людей, которые вовлекли его в партию. Если он это сделает, его простят, и он будет освобожден. Люцинский полностью пошел на это и начал предавать.
   При помощи его и Котвицы выловили всех, не успевших скрыться. Многих вернули из ссылки и даже с военной службы и арестовали за давние грехи. Кроме издевательств над Станишевским и Люцинским, было следующее: привезли вместе с ними в X павильон молодого парня Щесняка (за ним 11 дел, ему могут вынести смертный приговор). Его выдал Котвица. Щесняк не пожелал сознаться в приписываемых ему преступлениях. Так как жена Александрова не могла вынести крика истязуемого, его в 10–11 час. вечера отвели за город в поле, там раздели и избили до потери сознания. После этого его в бессознательном состоянии оттащили в карцер и бросили на пол. На следующий день его опять привели к Александрову. Он продолжал отпираться, вечером истязание повторилось. Так поступали с очень многими. Член местного комитета Адамский, подвергнутый такому истязанию, пытался разбить голову о стену, но только поранил себя. Его избили за это и надели на руки кандалы, в которых он просидел целых три недели…»
   Вчера вечером повешен Вульчинский. Он вместе с другими сидел напротив нас. Молодой, красивый парень. Мы его видели в дверную щель. Он вышел спокойный, спросил, взять ли вещи, и, не попрощавшись с товарищем, в 9 час. вечера перешел в камеру смертников, а около часу ночи мы услышали шаги проходивших солдат.