Хабермас принадлежит к числу тех, кто пытается спасти классический проект философии, где главная роль в достижении единства людей отводилась разуму

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Актуальность темы. Монгольская экономика вступила в XXI век как экономика рыночного, 174.62kb.
• Для кого эта программа: Для людей, которые хотят больше узнать о своем внутреннем мире,, 94.65kb.
• В. В. Кутявин Самарский государственный университет польша и поляки, 148.31kb.
• 2. об экологии сферы разума началась история единого человечества; единой стала его, 1123.51kb.
• Программа факультативных занятий для учащихся 8 классов общеобразовательных учреждений, 231.68kb.
• Восемнадцатый век принадлежит к числу наиболее значительных этапов русской истории, 3393.19kb.
• 4 ноября – День народного единства горькие уроки смуты, 201.29kb.
• Воскрес ли раскольников? (Трактовка эпилога романа ф. М. Достоевского режиссером, 74.68kb.
• Е. М. Валиахметова Возмещение ущерба, причиненного преступлением, 177.08kb.
• Реализация программы детско-ветеранского движения «береги тех, кто жив. Помни тех,, 132.5kb.

информация, которая расширяет наше техническое могущество; интерпретация, которая обеспечивает ориентацию деятельности в рамках общей традиции; и анализ, который освобождает сознание от гипостазированной власти. Отмеченная трансцендентальная позиция укоренена во взаимосвязь интересов людей, которые даже у себя дома посредством медиумов обобществлены институтами труда, языка и власти. Человеческий род, таким образом, сохраняет свое существование: в системе общественного труда и самоутверждения посредством власти; в опосредованной традициями жизнедеятельности и обыденной коммуникации; и наконец, в тождестве Я, которое на каждой ступени индивидуализации заново скрепляет сознание отдельной личности групповыми нормами. Можно отметить, что направляющие познание интересы прикреплены к функциям Я, которое в процессе научения приспосабливается к привходящим жизненным обстоятельствам, которое в процессе образования изучает коммуникативные взаимосвязи социального жизненного мира и которое достигает тождества в конфликте между инстинктами и общественными потребностями. Эта деятельность Я переходит и в структуру производительных сил, которые аккумулируют общественный потенциал в культурное предание, выступающее основой интерпретации общественной жизни, и в легитимацию, которая определяет признание или критику общества. Поэтому мой третий тезис звучит так: руководящие познанием интересы образуются медиумами труда, языка и господства.

Конечно, констелляции познания и интересов не являются одинаковыми для всех видов исследования. Но очевидно, что постулирование беспредпосылочной автономии, согласно которому познание осваивает действительность чисто теоретически и при этом может использовать в своих целях чуждые интересы, является иллюзией. Дух может отклониться от взаимосвязи с интересами, которые изначально связывают субъект и объект до всякой рефлексии. Эта рефлексия впоследствии может до некоторой степени корректировать и даже вовсе отменять воздействие интереса.

Масштаб оценки, применяемый в рефлексии, не случайно свободен от своеобразных гирь, которые требуются в стандартах обычного познавательного процесса для критического взвешивания тех или иных его результатов. Очевидность масштаба саморефлексии чисто теоретическая. В его основе лежит особый интерес совершенства, который не просто смутно мерещится, а очевидно усматривается априори. То, что возвышает нас над природой, так это уникальное положение, позволяющее познавать свою собственную природу посредством языка. Именно в его структуре положено наше совершенство. Уже в самом первом предложении отчетливо выражена интенция на всеобщий непринудительный консенсус. Идея совершенства, одна их немногих сильных сторон нашей философской традиции. Не случайно словоупотребление понятия “разум” в немецком языке включает два момента – волю и сознание. Разум предполагает силу воли к разуму. Саморефлексия как познание познания достигает связи с особым интересом познания, с интересом совершенства. На выполнение рефлексии как таковой ориентирует в свою очередь интерес эмансипации. Мой четвертый тезис состоит в утверждении: в способности к рефлексии познание и интерес совпадают.

Конечно, только в эмансипированном обществе, которое было бы способно реализовать совершенство своих членов, возможно развитие коммуникации как свободного от принуждения диалога всех со всеми, что и выступает образцом всесторонне образованного тождества Я и идеи истинного согласия. Очевидно, что достижение и обоснование истинных высказываний зависит от наличия счастливой жизни. Онтологическая иллюзия чистой теории, затемняющая интересы, порождает и фикцию, будто сократический свободный диалог возможен всегда и везде. Философия изначально полагала, что совершенство не только антиципируется в структуре языка, но и действительно реализуется. Чистая же теория, которая во всем хочет исходить только из своих посылок, незаметно попадает под власть вытесняемого “внешнего” и становится идеологичной. Только в том случае, если философия раскрывает в диалектическом ходе истории печать власти, которая разрушающее действует на все более напряженный диалог и прорывается в зоны свободной от принуждения коммуникации, она продвигает процесс, застой которого легитимировала прежде: движение человеческого рода к совершенству. Поэтому я могу в качестве пятого тезиса выставить следующее положение: единство познания и интереса сохраняется в диалектике, которая из исторически ограниченного принуждением диалога способна реконструировать свободный.

VII

Наука заимствует у философии только одно – видимость чистой теории. Но и это определяет не ее исследовательскую практику, а только ее самопонимание. Однако, поскольку самосознание не безразлично к исследовательской практике, его наличие уже добрый знак.

Кодекс научной честности предписывает неуклонное применение научного метода без какой-либо рефлексии о теоретико-познавательных интересах. Чем меньше наука знает о том, что она делает, тем определеннее она выступает как дисциплина, методологический интерес которой осуществляется внутри не подлежащих обсуждению допущений. Ложное сознание обладает защитной фикцией. На уровне собственного самосознания наука не имеет возможности проанализировать взаимосвязь познания и интереса. Фашизм смог породить монстра “национальной физики”, а сталинизм – “народной генетики” именно в силу разрушения иллюзии объективизма, который все-таки вырабатывает иммунитет против идеологически ориентированной рефлексии.

Восхваление объективизма должно, однако, вестись в определенных границах. Их поиску была посвящена Гуссерлева критика, которая, к сожалению, не выработала эффективных средств преодоления объективизма. Как только объективистская иллюзия превращается в мировоззренческо-идеологическое утверждение, необходимость методологического бессознательного, скрыто содержащего иллюзию объективизма, становится сомнительной добродетелью сциентистского исповедания веры. Объективизм не препятствует внедрению науки в жизненную практику, как считал Гуссерль. Напротив, он даже способствует их интеграции. Но его практическая действенность не способствует рационализации деятельности, ее просвещению.

Позитивистское самопонимание номологических наук содействует замене просвещенного действия техникой. Оно направляет использование информации на иллюзорную цель, которая сводит практическое освоение истории к технической манипуляции овеществленными процессами. Не менее последовательно объективистское самосознание герменевтических наук. Их представители путем рефлексии извлекают из действующих традиций чистое знание и запирают историю в музеях. Направляемые объективистской установкой на теорию, отражающую действительность, номологические и герменевтические науки стремятся достичь практической значимости. В то время как одни считают необязательной связь с традициями, другие вращаются на чисто выметенном фундаменте от снесенной истории в круге инструментального действия, вытеснившего жизненную практику. Измерение, в рамках которого действующие субъекты силятся рационально понять свои цели и стремления, есть темнота произвольного решения между овеществленным порядком ценностей и нерассуждающим верованием.²⁸ Если это бездуховное измерение к тому же усилено рефлексией, которая применялась старой философией по отношению к истории чисто объективистки, то позитивизм побеждает на самой высокой ступени развития. Как во времена Конта. Это имеет место, если критика некритически отрицает свою связь с эмансипационным интересом в пользу чистой теории. беспредельная критика проецирует незавершенный процесс развития человеческого рода на плоскость философии истории и задает догматические указания действию. Эта ослепленная философия истории есть ни что иное, как оборотная сторона мнения о произвольности исторических действий и решений: наивносозерцательная версия науки с ее тезисом о ценностной нейтральности хорошо уживается с бюрократически упорядоченной партийностью.

Практическим следствиям ограниченно сциентистского самосознания науки может противодействовать критика, разрушающая объективистскую иллюзию.²⁹ Конечно, объективизм не может быть разрушен за счет восстановления традиционного понимания теории, как предполагал Гуссерль, однако, обращение к философской традиции снова указывает нам на необходимость учета связи познания и интереса. Философия остается верной традиции, даже если отказывается от нее. Точка зрения, что истинность высказываний связана в последней инстанции с истинной жизнью, сохраняется сегодня лишь на развалинах онтологии. Конечно, эта философия, наряду с наукой и вне общественного сознания специалистов, еще долго будет жить в позитивистском самосознаниии науки, как критически преодоленное наследие старой традиции.