М. О. Меньшиков письма к русской нации

Вид материала

Закон

Содержание 1912 год НАРОДНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ II 18 февраля

Подобный материал:

• Доклад По истории отечества По теме: Личность в истории А. Д. Меньшиков, 52.51kb.
• Творчество Феофана Прокоповича (1681 1736). План. Периодизация. Повести петровского, 1066.5kb.
• Актуальные проблемы этнопсихологии, 18.3kb.
• Дружеские письма Василия Великого, 838.09kb.
• Н. В. Гоголь Трудно переоценить значение письма в развитии цивилизации. Пытаясь представить, 40.44kb.
• Ii письма из германии, 377.43kb.
• Классный час Тема: Мое здоровье богатство нации, здоровье нации сила государства!, 49.2kb.
• «Пиратская находка, или Письма из мешка от литературных героев», 55.96kb.
• 8 – 9 класс Task 1, 55.5kb.
• Лекция предпосылки формирования и функционирования национальной экономики, 106.11kb.

^

1912 год

НАРОДНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

16 февраля

I

В воскресенье открывается в Петербурге первый съезд Всероссийского национального союза. Столица “всея России” должна встретить съезд сердечным “добро пожаловать”, ибо из всех политических партий национальная совпадает, конечно, всего полнее с государственными задачами столицы.

Несмотря на свое немецкое имя, Петербург — один из наиболее чистокровно русских городов, пожалуй, чище Москвы и Киева, сильно испорченных еврейской плесенью. Петербургу как столице недостает многого. Ему недостает прежде всего родной почвы, ибо он до сих пор живет на выселках, за границей своей народности. Петербургу недостает благородства происхождения — тех восьмисот лет истории, которыми гордится Москва. Петербургу недостает еще более священной древности, которая уходит в таинственную даль, за горизонт истории, делая некоторые города, вроде Новгорода и Киева, старше самой России. Петербург — создание молодой России, но, может быть, еще не совсем проснувшись к историческому сознанию, он все-таки в силу своей державной роли продолжает безотчетно “работу сердца”, начавшуюся когда-то в Новгороде, в Киеве, во Владимире и в Москве. Нельзя не признать с грустью, что это государственное сердце наше болеет тем же, чем болели Киев и Москва на третьем столетии их имперской роли. Слабостью они болели, и слабостью же хворает современный Петербург, как будто унаследовав этот порок от предков. Ни одна столица на свете не подвергалась, кажется, большему порицанию, чем город Петра Великого. Теперь даже общепринято думать, будто именно Петербург изменил русской национальности, будто именно он в течение двух столетий разбил старые начала нашей истории и унизил их пред иностранцами и инородцами. Разве могла бы сложиться национальная партия в Москве или древнем Киеве? Тогда весь народ был национальной партией.

Мне кажется, обвинение Петербурга грешит излишней строгостью. Петербург действительно изменил России, то есть не выполнил во всем величии своего государственного призвания. Но ведь то же случилось и с Москвой XVI века, и с Киевом XIII столетия. Святая Ольга с сыном и внуком когда-то собрали Русь, но дальнейшие ее потомки разбросали Русь. Киев, как сердце, не справился с необъятным телом России и не решил имперской задачи: он не сделал нации неприступной. Киев в христианскую эпоху отказался от гениального варяжского плана — завоевания Царьграда, и уже одно это следует считать с его стороны национальной самоизменой. Нашлись другие, более героические народы, которые взяли Царь-град и тем надолго, если не навсегда, отодвинули нас от остального славянства. Киеву мировая задача славянства оказалась не по силам; между тем, будучи нерешенной, эта задача до сих пор вносит в нашу историю все последствия самоизмены. Говорят, что Петербург не справился с восточным вопросом. Да. Но он лишь повторил в этом случае бессилие Киева и Москвы. Киев едва справился с печенегами и половцами и не в силах был дать отпор татарам. Великая катастрофа XIII столетия свидетельствует, что Киев как столица не выполнил государственного своего долга. Он должен бы сделаться организующим центром нации — и не сделался им.

А разве Москва не оказалась слабой? Сил у нее нашлось достаточно, чтобы добить Россию, и без того разбитую, и затем собрать ее воедино. Но чтобы великой стране от Архангельска до Астрахани дать железное строение, неприступное для врагов, — у Москвы не хватило творчества. Уже Иван Грозный, владея армией, не менее многочисленной, чем у Ксеркса (по выражению Карамзина), заключает ничем не объяснимый постыдный мир с Баторием. Уже Иван Грозный, начав успешную борьбу с Востоком, останавливается на полдороге, не умея отвоевать ни Крыма, ни Черноморья. Всякому народу с развитием национального могущества, когда для этого есть средства, следует спешить. Москва не спешила и в последний век свой уже ни на что великое не была способна. Огромные силы ее вместо созидания пошли на самоистребление. Вместо того чтобы освободить Малую, Белую и Червонную Русь из-под ига Польши, Иван Грозный разорял Тверь, Великий Новгород и Псков. Национальная самоизмена той эпохи, как и нынешней, может быть, объясняется огромным наплывом инородчины в тогдашнюю нашу знать — но в итоге политики, жестокой к себе и малодушной в Отношении врагов, Россия сама чуть не сделалась добычей соседей.

Триста лет назад все древние столицы наши — и Киев, и Москва, и Новгород — были захвачены врагами. Москва уже присягала польской короне. Бояре русские обнаружили такую степень упадка национального чувства, что решили избрать царем или шведского королевича, или польского — кого угодно, только не из своей среды, не из среды Рюриковичей, основавших Россию. Самоизмена Москвы была очевидной. Пришлось окраинной России завоевывать свою столицу, пришлось выбирать новую династию, которая меньше чем через сто лет, измученная мятежами, совсем оставила Москву. Когда говорят о национальных изменах Петербурга, забывают, что он основан москвичом и составлен был из москвичей же. Не уроженец Петербурга — уроженец и воспитанник Москвы упразднил старую столицу России, упразднил патриаршество, упразднил боярство, упразднил земский собор и многое-многое такое, что вплеталось в самое существо нашей народности. Петр Великий высоко ставил Ивана Грозного и во многом подражал ему. В лице грозных государей этих — первого Царя и первого Императора — самодержавие превысило свою меру и вступило в борьбу уже с православием и народностью. Вот причина нашего национального упадка: неравномерность трех стихий, составляющих национальность. Если мы видим теперь Церковь в жалком полупараличе, если видим русскую народность в унижении, то это прямое следствие каких-то тяжких поражений. В живом теле гипертрофия одного органа влечет за собою истощение остальных.

Национально-русский съезд в Петербурге является живым свидетельством наступления новой эры. Чрезмерное разрастание власти повело бы к ее собственному обессиливанию. Чуть облегчилось давление с этой стороны, начинает восстановляться расплющенная стихия нашей народности. Спасающим началом Руси после киевского упадка было православие, оно возрастило Москву. Спасающим началом после московского упадка явилось самодержавие, оно возрастило Империю. Спасающим началом после петербургского упадка, мне кажется, должна быть народность. Не отрекаясь от первых двух начал, с честью послуживших России и далеко еще не отслуживших ей, мы должны дать развитие третьему, наиболее коренному из них, пришедшему в забвение, — именно русской народности. Всероссийский национальный союз, сколько я понимаю его, есть одно из многих явлений этого великого восстановительного процесса. Когда-то, в богатырские времена, народность наша обнаружилась в мире с силой, позволившей сложиться новгородско-киевской государственности. Народность эта в долготе веков довела до высоты самодержавия и родную веру, и родную власть. В расцвете московской митрополии и патриаршества православие у нас было почти самодержавным.

Не вступая в борьбу со светской властью, Церковь вынянчила царство русское и долго руководила им. Но затем доразвившаяся до полноты могущества светская власть отодвинула назад Церковь и в лице Петра принизила ее, принизив одновременно и родовую знать как носительницу народной культуры. Наступает, мне кажется, время уравновешения начал, высвобождения того из них, что было измято и придавлено. Цель национализма, как я понимаю его, есть развитие народности до высоты самодержавной мощи. Земля наша держится на трех китах, подмеченных славянофилами. Но плоскость не может держаться лишь на двух точках: резкое принижение народности непременно лишает значения и веру, и власть, хотя бы доведенные некогда до степени величия. Наоборот, возвращение третьей опоры дает снова крепость и двум остальным. Теперь у нас и вера, и власть в упадке. Приподнимите народность — вместе с нею поднимутся и вера, и власть.

О задачах Всероссийского национального союза мне приходилось писать очень много. Вместе с другими учредителями этого союза я имею довольно редкое счастье видеть, как поднятое нами дело приобретает могучий рост. Почин создания национальной партии принадлежит “Новому времени”. Под влиянием настойчивых моих статей об этом князь А. П. Урусов провел в третью Думу небольшую группу тульских патриотических депутатов. Вместе с князем они имели мужество назвать себя националистами и примкнуть к нарождавшемуся Всероссийскому национальному союзу. Это было первым крупным завоеванием нашей партии. Второй победой я считаю слияние с союзом более значительной фракции умеренно правых с П. Н. Балашовым во главе. Третьей победой было устройство Всероссийского национального клуба, идея которого также принадлежит “Новому времени”. Четвертой уже не победой, а целой победоносной кампанией следует считать открытое присоединение к программе национальной партии покойного П. А. Столыпина и всего правительства, которым он руководил. Хотя не было сделано в этом смысле никакой декларации, хотя правительство de jure признается у нас беспартийным, однако в последние два года все заметили, что de facto П. А. Столыпин становится националистом, совершая заметную эволюцию вправо от левого октябризма. Мы, проповедники национализма (или, по крайней мере, пишущий эти строки), отнюдь не присваиваем себе чести в совершении этой эволюции. Вся честь побед, о которых речь, должна быть приписана самой национальной идее, которая есть не наше достояние, а общерусское. Любовь к отечеству и гордость народная не с нами родились и не с нами умрут. Мы, “вчерашние”, говоря словами Иова, можем быть утешены лишь сознанием, что в пробуждение русской народности вложена капля и наших скромных сил.

Принятие П. А. Столыпиным национальной политики сразу сказалось крупными результатами в финляндском, польском и — отчасти — еврейском вопросах. К глубокому сожалению, еврейская пуля сразила благородного рыцаря русской власти. В лице Столыпина национальная партия потеряла величайшего из своих деятелей и, так сказать, держателя своих надежд. Сменивший его В. Н. Коковцов, мне кажется, никак не может назваться сторонником Всероссийского национального союза: я счастлив был бы, если бы ошибся в этом. Вопреки несколько лицемерному правилу, по которому министры наши должны быть вне партий, я думаю, что таких людей вообще не водится на свете. Подобно мольеровскому мещанину, многие не знают, что они говорят прозой, но факт тот, что все имеют хоть какие-нибудь политические вкусы и какие-нибудь убеждения. Правительство вовсе не на той ступени развития, чтобы не иметь никакого представления о политике, а имея представление о ней, оно имеет и соответствующую ему волю. Не скрывая от себя правды и имея смелость глядеть в глаза несчастьям, национальная партия должна счесть В. Н. Коковцова всего лишь “дружественной” себе державой вроде Австрии. Пока нет открытой войны, а лишь взаимные уверения в полном почтении, — и то слава Богу. Однако в самое последнее время и в Австрии заметна склонность к сближению с Россией, к восстановлению даже трехимператорского союза. Что ж, и В. Н. Коковцов силой государственного опыта и обстоятельств, может быть, окажется склонным действительно пойти по следам Столыпина, что столь торжественно обещано было после катастрофы 1 сентября.

Пристрастие некоторых министров к евреям и вообще к инородцам коренится не столько в разуме, сколько в усвоенных настроениях молодости, от которых иным тяжело отвыкнуть. Но чем крупнее талант государственных людей, тем более настойчиво он предъявляет свои права. Нельзя слишком упорно бороться с действительностью; можно не замечать маленьких хворей, но опасность смертельная не может же наконец остаться пренебреженной. Не одна Россия охвачена инородческими брожениями. Пример Австрии и Турции убеждает, какую гибельную ошибку совершает власть, не решая племенного вопроса ни так, ни этак. Внутригосударственный раздор не только не гаснет, но разгорается всюду с невероятной силой. Равноправие народностей под одной государственной крышей ведет, как оказывается, не к братству их, а к междоусобной войне, тем более отвратительной, что она бесконечна. Как в Америке или в Африке дикие племена, как полуварварские племена в Албании или у нас на Кавказе — “равноправные” народцы только тем и занимаются, что дерутся. Они дерутся между собой даже в том случае, если они родные братья. В удельное время немцы истребляли немцев, славяне — славян. Только сложением больших государств удалось подавить этот вечный раздор. Империя — мир, как справедливо, хоть и в другом смысле утверждал Наполеон III. Господствующая народность, приводя к общему знаменателю все национальные дроби, стоит на страже их согласия и порядка. Разрешенное же “самоопределение” мелких национализмов, высвобождая их из-под общего знаменателя, вносит вместе с свободой естественный и ничем иным неугасимый раздор. В России раздор этот еще не столь страшен, как в названных, слишком сложных, империях, но и у нас он поведет к ужасным последствиям. Цель русской национальной партии — раскрыть все эти последствия и по возможности предупредить их. Потребуется очень много времени и напряженной мысли, чтобы до очевидности стало ясным крушение нашего государства, когда оно будет насквозь изъедено инородческими колониями. С Россией произойдет непременно то самое, что с Древним Римом после Каракаллы или со всяким государством, где господствующая народность отдана мирному внедрению других племен. Пока варвары делали только военные нашествия, они не были страшны Риму; когда же установились мирные внедрения, причем аристократия римская была наводнена галлами, испанцами, тевтонами, сирийцами, африканцами, — Рим сделался дряблым, как гнилое дерево, и первая же буря повалила его с тысячелетних корней.

Враги русского национализма лгут, будто цель нашей партии — обидеть инородцев, искоренить их. Конечно, это жалкая клевета. Разве мы, русские, в самом деле погонимся когда-нибудь за евреями в Палестину, или за поляками в Польшу, или за армянами — в Армению, чтобы там угнетать их? Да Господь с ними — этого никогда не было и не будет. Мечты наши не идут дальше того, чтобы самим не быть угнетенными. Не нападать на чужие народности мы собираемся, а лишь защищать свою. На известном расстоянии все народы — братья и дорогие соседи. Желая мира, мы не хотели бы слишком наглого залезания милых братьев в наше отечество и хозяйничанья их в нашем государстве. Мы не восстаем против приезда к нам и даже против сожительства некоторого процента иноплеменников, давая им охотно среди себя почти все права гражданства. Мы восстаем лишь против массового их нашествия, против заполонения ими важнейших наших государственных и культурных позиций. Мы протестуем против идущего завоевания России нерусскими племенами, против постепенного отнятия у нас земли, веры и власти. Мирному наплыву чуждых рас мы хотели бы дать отпор, сосредоточив для этого всю энергию нашего когда-то победоносного народа. Некогда известное участие иностранцев было полезно русскому племени. Это время давно уже прошло, массовое же проникновение их к нам становится гибельным. Гибельным не для нас только, а и для них самих. Отстаивая мир, мы отстаиваем его не для себя одних, а и для пришельцев. Инородцы уже жалуются о стеснениях их в России — стало быть, они чувствуют себя не совсем хорошо в тканях, где они угнездились. В будущем им будет еще хуже, а раз завяжется отчаянная борьба за существование, то им и совсем придется плохо. Ассимилироваться способен лишь небольшой процент всякой народности, остальная масса обречена на изнурительную и в конце концов безнадежную для нее борьбу. Россия, даст Бог, одолеет мелкие национализмы, но даже погубив Россию, они не обеспечили бы свое счастье. На развалинах народа русского они продолжали бы бесконечную грызню свою. Паразиты, превращающие тело в труп, вместе с ним идут в могилу...

^ II

18 февраля

Враги русского национализма клевещут, будто это партия реакции и застоя. На самом деле национализм есть прогрессивнейшая из партий, ибо наиболее сообразована с природой. Прогресс в благородном понимании этого слова есть здоровое развитие — стало быть, радикальная ломка государственного и бытового строя не есть прогресс. Все живое растет очень медленно. Никакие органы не создаются по команде преобразователей. Только то прогрессивно, что жизненно и что дает наибольшее количество блага. Эволюция в природе вообще идет стихийным, а не катастрофическим путем: чрезвычайно осторожным нащупыванием условий и медленным их синтезом. Вот почему истинный национализм враждебен кровавым революциям — кроме, конечно, тех случаев, когда родина захвачена врагами и народ лишен независимости. Ставя идеалом своим полноту народного счастья, национализм не может отрицать реформ, но лишь при условии, если они назрели и если действительно сообразуются с народной волей. Весь вопрос тут только в том, кто говорит за народ — сам ли он или правые или левые узурпаторы его имени.

Основным началом национальной политики национализм считает народное представительство как орган народной воли. Отличие от революционеров здесь в том, что народом мы, националисты, считаем не только последнее поколение, призванное сказать “да” или “нет”, но и те отошедшие поколения, которые строили жизнь народную и установляли законы. В понятие народа мы вводим также и те будущие, еще не родившиеся поколения, перед которыми мы, их предки, несем нравственную ответственность. Представителем прошлого, настоящего и будущего мы считаем наследственную Верховную власть, хранительницу общего нравственного долга нации, из которого черпаются законы. Что бы вы ни решали, какие бы законы ни придумывали, нельзя забыть ни предков, ни потомства. Только то и можно счесть действительным законом, что совесть признает непостыдным ни пред предками, ни пред потомством. Цинический демократизм не признает родства, он не признает даже ближайших звеньев, соединяющих нас с вечностью в прошлом и будущем. Отсутствующие, как при голосовании в парламенте, считаются несуществующими. Но это ложь нечестивая и для нации как нравственного существа недопустимая. И предки, и потомки в каком-то священном смысле существуют, они присутствуют и теперь — в душе каждого, у кого есть душа.

Задайте себе вопрос: неужели предки наши одобрили бы согласие наше с мирным нашествием на Россию иноплеменных, с постепенным захватом ими имущества нашего народа и власти над ним? Конечно, предки не одобрили бы этого. Они прокляли бы наше непонимание опасности, наше столь же трусливое, сколько ленивое малодушие в борьбе с ней. А потомки разве одобрят эту постыдную сдачу национальности, еще и никем не разбитой и не завоеванной? И потомки ничем иным, кроме проклятия, не покроют имени живого поколения, совершившего историческую измену. Выродившееся чиновничество как класс наемников, всегда обеспеченный содержанием (и в тайниках души развращенный им), может не слышать голоса предков и потомства, как может вообще ничего не слышать тонкого, о чем шепчет совесть. Нам же, простым гражданам, несущим трудовой жизнью своей тяжесть государственности, нельзя не прислушиваться к вечным заветам. Мы хорошо знаем, что эта святыня народная — Родина — принадлежит не нам только, живым, но всему племени. Мы — всего лишь третья часть нации, притом наименьшая. Другая необъятная треть — в земле, третья — в небе, и так как те нравственно столь же живы, как и мы, то кворум всех решений принадлежит скорее им, а не нам. Мы лишь делегаты, так сказать, бывших и будущих людей, мы — их оживленное сознание, — следовательно, не наш эгоизм должен руководить нашей совестью, а нравственное благо всего племени.

“После нас хоть потоп”, — говорили развратные аристократы Франции, проматывая величие своей родины и достояние предков. “После нас хоть потоп”, — повторяло наше ослабевшее дворянство, изнеженное крепостным строем. “После нас хоть потоп”, — повторяет распущенная буржуазия, бросая на ветер отцовские капиталы. Всякий класс народный, пресытившийся богатством неправедным, впадает в циническое забвение Бога, родины, предков и потомства — и за грех этот нести заслуженную кару. Потоп, слишком часто призываемый, действительно приходит. Извне или изнутри народа являются варвары, которые наводняют собой цивилизацию и поглощают ее. Революционная чернь уже не говорит о потопе, ибо она сама и есть потоп. Для нравственного поколения это постоянное сознание долга перед предками и долга перед потомством служит как бы двумя благословениями, двумя светлыми крыльями гения — хранителя рода. Для поколения безнравственного нарушение долга перед предками и перед потомством служит двумя проклятиями, двумя черными крыльями дьявола, истребляющего жизнь. Наследственная Верховная власть в глазах националистов есть несменяемая стража, соблюдающая волю не только живого, случайного поколения, но и волю невидимого родного человечества, отшедшего и грядущего. Воля эта не может пониматься как застой или разрушение, а как органическое и в силу этого тихое творчество природы.

Мне уже доводилось доказывать, что прекрасные девизы: мир, свобода, равенство, братство, просвещение и пр. — все они неосуществимы, если нет единодушия народного. Все они разбиваются о раздор, свойственный слишком пестрым расам. Древние, более свежие народы безотчетно чувствовали необходимость единодушия и потому отстаивали, сколько могли, единокровие свое, чистоту племени. В одинаковом лишь теле может обитать одинаковая душа. Если от самой природы у людей воля более или менее общая, то как не быть миру? Его не нужно проповедовать, он является естественно. Как не быть равенству у людей, от природы более или менее равных? Как не быть братству у действительных братьев? А настоящее, не предписанное братство, не проповеданное, а рождающееся с людьми, и есть полнота свободы, ибо только братская любовь обуздывает волю. Пусть читатель вдумчиво исследует цели национализма. Он увидит, что стремление к племенному единству есть не каприз, а требование самой природы и что именно в этом стремлении суммируются самые важные задачи общественности. Если отдельному человеку необходима ясно выраженная индивидуальность, то нужна она и всему народу. Если плачевную картину представляет душа, теряющаяся во внутренней борьбе, то так же жалок народ, расстроенный вечной грызней партий. Партий совсем не было бы, если бы торжествовала национальность: она и есть единственная идеальная партия, достойная существовать. Мы, к сожалению, слишком привыкли к умственной анархии последних веков, и общее разномыслие нас уже не смущает; может быть, пока это разномыслие охватывает лишь верхние классы, оно не представляет крайней опасности и даже имеет некоторые свои выгоды, освобождая творчество, — но когда разномыслие установится во всей толще народной, произойдет, вероятно, крушение общества. Мы еще не знаем всех последствий смешения отдельных племен и классов, мы еще в начале падения народной веры и политического миросозерцания. Все учащающиеся восстания труда на капитал, все более грозные забастовки рабочих масс потрясают до основания самые гордые демократии. Чем кончится социальный раздор, предсказать трудно, но начался он потерей народного единодушия. Когда нация перестает быть нацией, она бессильна отражать не только внешних врагов, но и то страшное состояние, когда народ сам делается своим врагом. Прогресс, конечно, движение, а не застой, но очень трудно поднятие на всякую вершину и очень легко стремительное падение в пропасть. С необычайным трудом все народы поднимались на высоту теперешней культуры. Слишком быстрое дальнейшее движение с явным понижением культуры заставляет нас, националистов, спросить: куда же, собственно, мы мчимся — вверх или вниз?

Русский национализм отстаивает некоторые древние формы народной культуры не потому, что это низшие формы, но потому, что они — высшие, органически выработанные народным творчеством. Как бы инородцам нашим, например, ни казалось странным православие — мы, националисты, не можем забыть, что православие облагородило наш народ. Оно вместе с твердой бытовой властью дало душе простонародья отпечаток той философской прелести, которая восхищает весь мир на народных типах Льва Толстого (Платон Каратаев, Аким, Никита и другие). Старая культура выдвинула народный быт, до слез трогавший Пушкина и Лермонтова, потому что это и в самом деле был трогательный, простодушный, ясный и тонко благообразный быт. В прошлом году мы праздновали юбилей народной свободы. Уже пятьдесят лет, как делаются все усилия, чтобы дать народу какую-то новую духовно-нравственную культуру, совсем, если можно, на иностранный манер. Усилия увенчались успехом. Народ в деревне уже совсем почти лишен семейной, бытовой и церковной дисциплины, он политически почти совсем свободен и местами более чем наполовину грамотен. И каков же теперь его духовный склад?

Позвольте привести корреспонденцию “Смоленского вестника” из одной деревни всего в 30 верстах от Смоленска и в трех верстах от местной артерии прогресса — железной дороги. “Святки”, то есть святые дни, деревня Пупова проводила в “играх”, от которых у корреспондента газеты “волос становился дыбом”. Играли в “доктора”, в “продажу раков”, “подковку”, “свадьбу”, “продажу пива”, “ступу” и др. “Я не стану, — пишет корреспондент, — подробно описывать всех этих игр, скажу только несколько слов об игре в "продажу пива", в которой пиво изображает моча мужчин, налитая в бутылки, и покупательницами являются женщины, которые тут же должны выпивать ее на глазах у всех. В игре в "доктора" вместо лекарств фигурируют конский, коровий и овечий кал и моча, вместо ланцетов — ножи, вместо порошков — пыль и зола, роль же докторов и акушерок исполняют крестьянские, лет 19 — 25 парни. Больных женщин и мужчин эти "доктора" раздевают догола, выслушивают тут же, в избе, в присутствии всех и тут же заставляют принимать "лекарства". Если кто противится, не желает изображать из себя больного, того заставляют насильно... На мои замечания, что это же невозможно такими "играми" развлекаться, стыдно и грешно, да, наконец, можно же более разумными играми заняться, мне отвечали, что хотя им и известны некоторые другие, "панские" игры, но те не так "антяресны"”.

Этот одичалый уголок (на железной дороге, однако) не был бы освещен печатью, если бы не случилось уголовщины. В числе диких игр была игра в “покойника”: одного парня, 19 лет, раздели, обмыли, одели в саван, положили в гроб и затем торжественно отпели. Попа и дьякона изображали мужики, одетые в женские рубахи, с полотенцами на плече. Отпевали “при вопле и стоне всей избы”, а затем покойник, лежавший как мертвец, и в самом деле “рехнулся”, по выражению крестьян. Около сотни крестьян в возрасте от 12 до 70 лет подлежат теперь суду. Вдумайтесь в эту случайно вынырнувшую на поверхность картинку из глубины народной. Все, что описано, творится в местности, где давно известен пар и электричество, где город и столица — рукой подать, где земские школы существуют уже более 30 лет. Есть, стало быть, и новая интеллигенция деревенская — народные учителя, фельдшера и т.п. Самое первое условие прогресса в глазах левых партий — наплыв инородцев — тут идет вовсю: евреями, поляками, немцами, латышами Смоленская губерния прямо кишит, и особенно евреями. Скажите же, может ли национализм русский одобрить столь удивительные результаты 50-летнего “прогресса”? Свобода народу от древних дисциплин была дана для того, чтобы, “осенив себя крестным знамением, православный народ призвал Божие благословение на свой свободный труд”, залог всевозможных хороших вещей, указанных в манифесте 19 февраля. Вышло, однако, совсем-совсем не то...

Полстолетия назад эта мерзость нравов, это глумление над Церковью, этот сатанинский цинизм в избе, где стоят иконы, были бы невозможны, психологически нестерпимы. Очевидно, нашествие всех иноземных отрицаний нашей древней нравственной культуры разбило последнюю, но не создало новой, и вот великое племя наше болезненно зашаталось на своих корнях. За пятьдесят лет нельзя было, конечно, уйти далеко, если подниматься на высоту. Но этого времени было вполне достаточно, чтобы местами народу очутиться на дне пропасти. Жидопрогрессисты наши могут злорадствовать одичанию великой расы, той самой, что когда-то под Смоленском героически отстаивала Россию, — но нам, которые считают себя плотью от плоти народной и костью от костей его, не до злорадства. Мы видим, к чему ведет фальшивый прогресс, чуждый природе нашего племени. Видим, к чему ведет измена своему Богу и идолопоклонство перед чужими кумирами. Мы глубоко верим, что если бы власть наша не потеряла древний дух народный (в лице Петра I и несколько раньше), если бы она оставалась верной началам народного благочестия и народного к себе доверия, то Святая Русь до сих пор оставалась бы святою и не испоганилась бы местами до гниения заживо...

Первый национальный съезд (точнее, первое собрание представителей всех отделов Всероссийского национального союза) не берет на себя больших задач, это просто деловое собрание для текущих нужд партии. Но главная сила всякой партии — не в удовлетворении текущих нужд, а в ярком сознании основной задачи. Воспользуемся тремя днями собрания, чтобы лично ознакомиться, сблизиться, обменяться наиболее наболевшими думами и рассудить о Дальнейшем ходе дел. Но не забудем при этом о своих девизах, о тех заветах, что создали партию. Если эти заветы в силах были создать ее, то в силах будут и поддержать ее, и дать ей рост. Мы выступили последними после бури — мы можем считать себя первыми очнувшимися от грома. Пора великому народу нашему перекреститься! Пора вспомнить о суде Божием, о могилах предков, о колыбелях потомства. Национализм борется за жизнь народную, но не за всякую жизнь, а лишь за достойную бытия.