Художник Ю. Д. Федичкин Винокуров И. Вд непомнящий Н. Н. В49 Кунсткамера аномалий

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 39

человеком, значит, она умерла не напрасно. Я считала дни и ночи,

64

пожидаясъ возвращения брата и молясь, чтобы он обрел покой, но когда

он вернулся, его лицо было таким мрачным, что стало ясно: скорбь не

покинула его.

"Я был далеко от вас эти тридцать дней, - рассказал он-и я говорил все

время с той, которой нет сейчас дреди нас. Я ел только то, что мог

найти на земле или поймать в реке. Я не ел мясо животных и не пил

ничего, кроме воды. Я спал под звездным небом, в холод и дождь, и я

молился, чтобы кто-нибудь помог мне найти ключ к двери, отделяющей мир

живых от мира мертвых. Иногда мне казалось, что я почти у цели, но

ключ снова ускользал от меня, словно вода в камышовую трубку, и все

начинало казаться бессмысленным. Больше я не могу. Я буду ждать,

молиться и надеяться".

Брат жил с нами, как прежде, но теперь он был спокойным и смиренным.

Никто не слышал от него дерзкого слова, он не совершал чего-либо

недоброго, но никогда не улыбался. Он ждал.

Однажды ночью я проснулась рано, еще до рассвета, и не могла больше

уснуть. Я тихо соскользнула с постели, чтобы не разбудить спящих

сестер, и отодвинула занавес на окне. Луна серебрила гладь озера, так

что оно казалось огромным зеркалом. Было полнолуние, но луна уже

бледнела, ибо наступали предрассветные часы. Некоторое время я молча

смотрела, зачарованная картиной ночного покоя, и потом увидела

одинокую фигуру моего брата, стоящего на коленях на берегу озера и

казавшегося изваянным из серебра. Он застыл, как камень, над водной

гладью, будто в ожидании чего-то. Я не знала, сколько времени он стоял

так.

После той ночи я часто просыпалась и, подойдя к окну, всегда видела

силуэт брата, застывшего над водой. Меня охватывало странное

возбуждение, и казалось, что его бдения должны скоро закончиться.

Должно же быть вознаграждено такое упорство!

Наступило новолуние по прошествии месяца после первого случая. Я снова

проснулась перед рассветом и подошла к окну. Мой брат, как всегда,

сидел у воды,

но поверхность озера в этот раз вовсе не была гладкой. Олень, одинокий

и бледный в свете новой луны, плыл к берегу. Я не удивилась - олени

часто плавают на маленькие островки по озерам - но мой брат весь на-1

прягся и подался всем телом в сторону оленя. Вот оц\ подплывает все

ближе и ближе, и я увидела, что это невероятно красивая и изящная

белая олениха. Она стояла в воде, серебряные ручьи стекали с ее гладях

боков, она повернула маленькую голову на длинной гибкой шее, и большие

темные глаза устремились прямо на брата. Он застыл, подался к оленихе

и вдруг упал лицом вниз, будто потерял сознание. Я была напугана, но

что-то подсказывало мне, что не следует подходить к нему. Когда я

снова взглянула в окно, олениха исчезла. Меня охватило страшное

изнеможение, и я уснула прямо у окна, проснувшись только с первыми

лучами солнца.

На следующий день мой брат изменился. Он трепетал от возбуждения,

когда наступил вечер; он, казалось, никак не мог дождаться ночи.

Печаль исчезла с его лица, но глаза оставались непроницаемыми и

отрешенными.

Еще два раза белая олениха подплывала к берегу, и оба раза мой брат

падал без чувств. Я всегда просыпалась вовремя, как будто мне было

суждено наблюдать за духами брата и оленихи. На третью ночь олениха

подошла ближе обычного, и в ее глазах, которые я могла четко видеть,

несмотря на тусклый свет луны, была огромная человеческая тоска. Брат

встал с земли, словно во сне, и последовал за ней. Он ступил в воду,

бесшумно переставляя ноги, сначала по колено, потом вода дошла до

бедер, до груди. Олениха поплыла по направлению к маленькому островку

посередине озера, и мой брат неотступно плыл за ней. Потом облако

закрыло луну, и озеро погрузилось во тьму, но я чувствовала их во тьме

ночи и радовалась чему-то, чему не находила объяснения. Когда луна

выглянула из саоего облачного гнезда, я увидела уже далеко, возле

самого гстрова, двух оленей. Это были знакомая мне белая

олента и темный самец. Теперь они гордо плыли ядом маленькая изящная

головка оленихи покачива рядом с увенчанной рогами могучей головой

самца. я смотрела на них, пока они не скрылись из виду, но остров был

далеко, и луна тускнела, и я снова заснула

у окна.

Все это долгое лето мой брат по ночам превращался в оленя. Последние

следы тоски исчезли с его лица, и люди отмечали с удивлением, что его

глаза сияют счастьем. Ему предложили снова жениться, но он только

улыбнулся и сказал: "У меня есть жена". Некоторые считали его

сумасшедшим, другие святым, но только я знала, что он говорит правду.

Ночами я созерцала костер, который согревал их на далеком маленьком

острове, и поняла, что они принимают человеческое обличье, когда

достигают своего святилища. Я видела их плывущих вместе по глади

озера, но знала, что не должна никогда, никогда следить за ними и

ступать на их остров. Я поняла, что только сила их любви и вера

позволяют им обретать друг друга в промежутке веч-. ности между жизнью

и смертью.

Счастливое для моего брата лето подходило К концу, и он чувствовал

это. Однажды ночью, уже перед осенью, белая олениха не пришла на

обычное место, и брат просидел на берегу в одиночестве всю ночь. Я

тогда не заснула, как обычно, а продолжала бодрствовать вместе с ним,

хотя он и не знал этого. На рассвете я подошла к нему и молча села

рядом, и что-то промелькнуло между нами, и мы поняли друг друга без

слов. Наконец он произнес: "Она больше не придет". Я сказала, что

сожалею, но он прервал меня: "Я готовился к этому. Бог предупредил

меня, что вернет мне мою любимую лишь на короткое время. Теперь мне

остается только ждать.

Я снова встречу ее после того, как перейду в другой мир".

Спустя годы, когда брат умирал от туберкулеза, я просила, что он

думает о том, почему Бог сотворил для " чудо. Потому ли, что Утренняя

Звезда была такой й и прекрасной и умерла прежде времени? Или

потому, что он услышал страстные его молитвы, в которых он просил

вернуть ему его единственную любовь?

- Я не знаю, - ответил он, - одно ясно только - это случилось. Я был

самоуверен и глуп, как любой юнец, и только беззаветная любовь помогла

мне взглянуть на жизнь другими глазами. Я был так молод, когда она

умерла. Я сходил с ума от мысли о том, что буду вынужден существовать

так долго без нее. Я обратил всю мою любовь к Богу, смиряясь перед

ним, и он даровал мне одно счастливое лето, чтобы я смог дожить

отведенные мне годы. Я бесконечно благодарен ему за это.

Тридцать пять лет минуло с того лета до смерти моего брата, он так

никогда и не женился и не имел детей. И все же он был счастлив. Он

умер с именем любимой на устах. Многие люди не умеют любить всем

сердцем, некоторые принимают за любовь нечто отличное, но если это

сильная, беззаветная любовь, то она способна достичь Бога. Именно так

и случилось с моим братом и Утренней Звездой. Их любовь тронула Бога,

и он сотворил для них чудо, чтобы они смогли насладиться любовью на

земле хотя бы короткое время.

Я видела все это своими собственными глазами. Я видела, как мой брат

принимал обличье зверя, и я видела, как душа Утренней Звезды светится

в глазах белой оленихи. Прошло уже двадцать пять лет после смерти

брата. Уже четверть века он со своей возлюбленной".

Вскоре после того как бабушка рассказала мне эту историю, она запела

предсмертную песню на языке чейенов, а спустя неделю лютеранский

священник проводил ее по христианскому обычаю на церковное кладбище в

Южной Дакоте. То, что она поведала мне, было невероятно, слишком

невероятно, чтобы современная женщина, живущая в последней четверти XX

века, смогла поверить. И все же я поверила, потому что верила в это

моя бабушка. Я не могла представить,

68

цобы что-нибудь подобное произошло со мной или fottMn знакомыми, но

мои современники и не способны на такую самоотверженную всепоглощающую

любовь, на какую были способны давным-давно люди чейенов.

И хотя я страдала вместе с ними в то лето, когда мне исполнилось

пятнадцать, я также и завидовала им. Я думала о том, какой должна

бытьлюбовь, чтобы о ней услышал Бог, и с грустью сознавала, что со

мной такое не случится. Я обычная женщина. Все же, несмотря на

уважение к наследию древних моих предков, иногда я молилась своему

собственному Богу. Он вовсе не был великодушным, как седобородый Бог

из моего детства. Он не имеет конкретных очертаний. Он - вроде

сострадающего Духа, позволившего соединиться на земле и обрести

блаженство двум влюбленным, которых разлучила смерть. Я называю его

Махео".

ВИЗИТ МЕРТВЕЦА

Приводимый ниже рассказ о событии 1855 года записан в 1872 году

очевидцем, Софьей Александровной Аксаковой, по просьбе ее мужа, лидера

российского спиритического движения А. Н. Аксакова (1832 - 1903).

Случай стал широко известен на Западе благодаря публикациям в немецком

журнале "Психические исследования" и английском "Спиритуалисте" в 1875

году. Приводится по тексту, напечатанному в одном из номеров журнала

"Ребус" за 1890 год. Вот эта уникальная история.

"Случилось это в мае 1855 года. Мне было девятнадцать лет. Я не имела

тогда никакого понятия о спиритизме, даже этого слова никогда не

слыхала. Воспитанная в правилах греческой православной церкви, я не

знала никаких предрассудков и никогда не была склонна к мистицизму или

мечтательности. Мы жили тогда в "Роде Романове-Борисоглебске

Ярославской губернии. ка моя, теперь вдова по второму браку,

ца Варвара Ивановна Тихонова, а в то время бывшая замужем за доктором

А. Ф. Зенгиреевым, жила с мужем своим в Рязанской губернии, в городе,

где он служил. По случаю весеннего половодья всякая корреспонденция

была сильно затруднена, и мы долгое время не получали писем от золовки

моей, что, однако же, нимало не тревожило нас, так как было отнесено к

вышеозначенной причине.

Вечером, с 12 на 13 мая, я помолилась Богу, простилась с девочкой

своей (ей было тогда около полгода от роду, и кроватка ее стояла в

моей комнате, в чгтырехаршинном расстоянии от моей кровати, так что я

и ночью могла видеть ее), легла в постель и стала читать какую-то

книгу. Читая, слышала, как стенные часы в зале пробили двенадцать

часов. Я положила книгу на стоявший около меня ночной, шкафик и,

опершись на левый локоть, приподнялась несколько, чтоб потушить свечу.

В эту минуту я ясно услыхала, как отворилась дверь из прихожей в залу

и кто-то мужскими шагами вошел в нее. Это было до такой степени ясно и

отчетливо, что я пожалела, что успела погасить свечу, уверенная в том,

что вошедший был не кто иной, как камердинер моего мужа, идущий,

вероятно, доложить ему, что прислали за ним от какого-нибудь больного,

как случалось весьма часто, по занимаемой им тогда должности уездного

врача. Меня несколько удивило только то обстоятельство, что шел именно

камердинер, а не моя горничная девушка, которой это было поручено в

подобных случаях. Таким образом, облокотившись, я слушала приближение

шагов - не скорых, а медленных, к удивлению моему, и когда они наконец

уже были рядом с моей спальной с постоянно отворенными а нее на ночь

дверями и не останавливались, я окликнула: "Николай (имя камердинера),

что нужно?" Ответа не последовало, а шаги продолжали приближаться к

уже были совершенно близко от меня, за стеклянными ширмами, стоявшими

за моей кроватью; тут уже, в как(-то странном смущении, я откинулась

навзничь не подушки.

70

Перед моими глазами находился стоявший в перед-

углу комнаты образной киот с горящей перед ним

ддпадой всегда умышленно настолько ярко, чтобы pgea этого было

достаточно для кормилицы, когда ей приходилось кормить и пеленать

ребенка. Кормилица спала в моей же комнате за ширмами, к которым лежа

я приходилась головой. При таком лампадном свете я могла ясно

различить, когда входивший поравнялся с моей кроватью по левую сторону

от меня, что то был именно зять мой, А. Ф. Зенгиреев, но в совершенно

необычайном для меня виде - в длинной, черной, как бы монашеркой рясе,

с длинными по плечи волосами и с большой окладистой бородой, каковых

он никогда не носил, пока я знала его. Я хотела закрыть глаза, но уже

не могла, чувствуя, что все тело мое совершенно оцепенело - я не

властна была сделать ни малейшего движения, ни даже голосом позвать к

себе на помощь, только слух, зрение и понимание всего вокруг меня

происходившего сохранялись во мне вполне и сознательно, до такой

степени, что на другой день я дословно рассказывала, сколько именно

раз кормилица вставала к ребенку, в какие часы, когда только кормила

его, а когда и пеленала, и прочее. Такое состояние мое длилось от

двенадцати до трех часов ночи, и вот что произошло в это время.

Вошедший подошел вплотную к моей кровати, стал боком, повернувшись

лицом ко мне, по левую мою сторону и, положив свою левую руку,

совершенно мертвенно-холодную, плашмя на мой рот, вслух сказал: "Целуй

мою руку!" Не будучи в состоянии ничем физически высвободиться из-под

этого влияния, я мысленно, силою воли, противилась слышанному мною

велению. Как бы провидя намерение мое, он крепче нажал лежавшую руку

мне на губы и громче и повелительнее "орил: "Целуй эту руку!" И я, со

своей стороны, "пять мысленно еще сильнее воспротивилась повторенному

приказу. Тогда, в третий раз, еще с большей илой, повторились то же

движение и те же слова, и я "Чувствовала, что задыхаюсь от тяжести и

холода

71

легавшей на меня руки, но поддаться велению все-таки не могла и не

хотела. В это время кормилица в первый раз встала к ребенку, и я

надеялась, что она почему-нибудь подойдет ко мне и увидит, что

делается со мной но ожидания мои не сбылись: она только слегка

покачала девочку, не вынимая ее даже из кроватки, и почти тотчас же

опять легла на свое место и заснула. Таким образом, не видя себе

помощи и думая почему-то, что умираю, что то, что делается со мною,

есть не что иное, как внезапная смерть, я мысленно хотела прочесть

молитву Господню "Отче наш". Только что мелькнула у меня эта мысль,

как стоявший подле меня снял свою руку с моих губ и опять вслух

сказал: "Ты не хочешь целовать мою руку, так вот что ожидает тебя", -

и с этими словами положил правой рукой своей на ночной шкафчик,

совершенно подле меня, пергаментный сверток, величиною с обыкновенный

лист писчей бумаги, свернутой в трубку, и когда он отнял руку свою от

положенного свертка, я ясно слышала шелест раскрывшегося наполовину

толстого пергаментного листа и левым глазом даже видела сбоку часть

этого листа, который, таким образом, остался в полуразвернутом или,

лучше сказать, в слегка свернутом состоянии. Затем положивший его

отвернулся от меня, сделал несколько шагов вперед, стал перед киотом,

заграждая собою от меня свет лампады, и громко и явственно стал

произносить задуманную мною молитву, которую и прочел всю от начала до

конца, кланяясь по временам медленным поясным поклоном, но не творя

крестного знамения. Во время поклонов его лампада становилась мне

видна каждый раз, а когда он выпрямлялся, то опять заграждал ее собою

от меня. Окончив молитву одним из вышеописанных поклонов, он опять

выпрямился и встал неподвижно, как бы чего-то выжидая. Мое же

состояние ни в чем не изменилось, и когда я вторично мысленно пожелала

прочесть молитву Богородице, то он тотчас так же внятно и громко стал

читать и ее; то же самое повторилось и с третьей задуманной мною

молитвой - "Да воскреснет Бог". Между этими двумя

72

ц молитвами был большой промежуток времени,

дрда чтение останавливалось, покуда кормилица вставала на плач

ребенка, кормила его, пеленала и вновь укладывала. Во все время чтения

я ясно слышала каждый бой часов, не прерывавший этого чтения, слышала

и каждое движение кормилицы и ребенка, которого страстно желала

как-нибудь инстинктивно заставить поднести к себе, чтобы благословить

его перед ожидаемой мною смертью и проститься с ним; другого никакого

желания в мыслях у меня не было, но и оно осталось неисполненным.

Пробило три часа. Тут, не знаю почему, мне пришло на память, что еще

не прошло шести недель со дня Светлой Пасхи и что во всех церквах еще

поется пасхальный стих - "Христос воскресе!". И мне захотелось

услыхать его... Как бы в ответ на это желание вдруг понеслись

откуда-то издалека божественные звуки знакомой великой песни,

исполняемой многочисленным полным хором в недосягаемой высоте... Звуки

слышались все ближе и ближе, все полнее, звучнее и лились в такой

непостижимой, никогда дотоле мною не слыханной, неземной гармонии, что

у меня замирал дух от восторга, боязнь смерти исчезла, и я была

счастлива надеждой, что вот звуки эти захватят меня всю и унесут с

собою в необозримое пространство... Во все время пения я ясно слышала

и различала слова великого пасхального стиха, тщательно повторяемые за

хором и стоявшим предо мною человеком. Вдруг внезапно вся комната

залилась каким-то лучезарным светом, также еще мною невиданным, до

того сильным, что в нем исчезло все - и огонь лампады, и стены

комнаты, и самое видение... Свет этот сиял несколько секунд при

звуках, достигших высшей, оглушительной, необычайной силы, потом он

начал редеть, и я могла снова Различить в нем стоявшую предо мною

личность, но только не всю, а начиная с головы до пояса, она как будто

сливалась со светом и мало-помалу таяла в нем, по мере того, как

угасал или тускнел и самый свет. Сверток, лежавший все время около

меня, также был

захвачен этим светом и вместе с ним исчез. С меркнувшим светом

удалялись и звуки, так же медленно и постепенно, как вначале

приближались.

Я стала чувствовать, что начинаю терять сознание и приближаюсь к

обмороку, который действительно и наступил, сопровождаемый сильнейшими

корчами и судорогами всего тела, какие только когда-либо бывали со

мной в жизни. Припадок этот своей силой разбудил всех окружающих меня

и, несмотря на все принятые против него меры и поданные мне пособия,

длился до девяти часов утра - тут только удалось наконец привести меня

в сознание и остановить конвульсии. Трое последовавших затем суток я

лежала совершенно недвижима от крайней слабости и крайнего истощения

вследствие сильного горлового кровотечения, сопровождавшего припадок.

На другой день после этого странного события было получено известие о

болезни Зенгирееза, а спустя две недели и о кончине его,

последовавгией, как потом оказалось, в ночь на 13 мая, в пять часов

утра.

Замечательно при этом еще следующее: когда золовка моя недель через

шесть после смерти мужа переехала со всей своей семьей жить к нам в

Романов, то однажды, совершенно случайно, в разговоре с другим лицом в

моем присутствии она упомянула о том замечательном факте, что

покойного Зенгиреева хоронили с длинными по плечи волосами и с большой

окладистой бородой, успевшими отрасти во время его болезни. Упомянула

также и о странной фантазии распоряжавшихся погребением - чего она не

была в силах делать сама, - не придумавших ничего приличнее, как

положить покойного в гроб в длинном, черном суконном одеянии вроде

савана, нарочно заказанном ими для этого.

Характер покойного Зенгиреева был странный. Он был очень скрытен,

малообщителен, это был угрюмый меланхолик; иногда же, весьма редко, он

Blog

Художник Ю. Д. Федичкин Винокуров И. Вд непомнящий Н. Н. В49 Кунсткамера аномалий

Содержание