Geum.ru

Край света. Наконец, оно запустило их в космическое пространство

Вид материалаДокументы
Подобный материал:

ЗАСНУВШИЙ МАСОН


«Человечество вечно забрасывало своих

посланцев-пионеров как можно дальше, на

край света. Наконец, оно запустило их в

космическое пространство. Пионеры нашли там

то, чего было предостаточно на Земле: кошмар

бессмыслицы, которой нет конца. Мир вне нас

потерял свою выдуманную заманчивость. Мир

внутри нас – вот, что предстояло познать. Только

душа человеческая осталась terra incognita».


Курт Воннегут


1


Никольский сидел в крохотной – всего на три стола - себичерии в центре Лимы и допивал вторую кружку пива. Спешить было некуда. Огромная тарелка себиче - сырая рыба с лимоном, местным перцем рокото и сладкой картошкой - камотой, да еще пиво, к спешке не располагали.

Семья уже второй месяц находилась в Москве – в России было лето, а здесь промозглая гниль, холодное течение подходившее к берегам Перу одарило эту страну изобилием рыбы и дурной зимой. Что же до информационного агентства, на которое он работал, то его уже в третий раз за последний год, из-за смены начальства, сотрясали интриги, в центральном аппарате шла очередная чистка руководящих кадров и передел черного нала. Каждый новый начальник обязательно сокращал людей и освобождал все новые помещения для сдачи их в аренду. Собственно этим реформы и ограничивались.

Представительства за рубежом так же постепенно из-за недостатка средств закрывались, так что Никольский не сомневался, что дойдет очередь и до их офиса. Правда, не сегодня. О далеком Перу, по его расчетам, новое руководство вспомнит не раньше, чем через два-три месяца, а может и позже. У очередных временщиков сейчас были другие приоритеты. Так что волноваться было не о чем. Особенно в этот час, когда в Старом Свете лишь занималось утро, а здесь в Новом Свете уже опускались сумерки.

К тому же, все равно дни нормальной работы уже закончились. Рухнула страна, рухнула и работа. Перемена оказалась резкой, словно кто-то на большой скорости изо всех сил нажал на тормоз. Еще недавно его беспрерывно теребили, требуя публикаций в местной прессе, выступлений на радио и телевидении, лекций по перестройке, засыпали бесконечными речами Горбачева.

«Новое мышление» скончалось в одночасье. Телекс, поперхнувшись, замер, долго молчал, а потом из Москвы посыпались распоряжения, написанные полуграмотной рукой и требовавшие от Никольского инициативы уже совсем в другой области: информационное агентство вдруг пожелало стать бизнесменом. Заведующему бюро предлагали то заняться туризмом, то искать торговых партнеров для каких-то непонятных фирм.

Все это было, естественно, полным бредом. Что, впрочем, не удивляло: одно время государственным агентством руководила женщина – бывшая заведующая цехом стеклотары где-то в Грузии - жена одного из ельцинских министров. Революция, как всегда, выносила наверх безграмотных матросов и человеческую пену - новый менеджмент.

Удручала инфантильная радость интеллигенции. Словно не было в истории Февраля, Октября и сталинского термидора. Даже лучшие умы России, начитавшись «Огонька» и «Московских новостей», по-детски наивно верили в чудо.

Никольский в чудо не верил, поскольку знал историю, да и западную демократию, прожив немало лет за рубежом. Причем знал все это не на уровне «абвгдейки», которая заполняла теперь революционно-демократические российские СМИ. Он надеялся, что эйфория скоро кончится, но, уже предвидя весь ущерб, что нанесет стране новый «менеджмент» все равно не мог сдержать раздражения, видя умиление на лицах в принципе далеко не глупых людей. В голову всякий раз лезла фраза, сказанная однажды лидером правых эсеров, а позже профессором Гарварда, Питиримом Сорокиным, который еще в Феврале 1917 года подметил, что в революционную эпоху в человеке просыпается не только зверь, но и дурак.

На все нелепые предложения из центра Никольский отвечал, не стесняясь в выражениях. Терять было нечего: все равно сидеть в Лиме уже не имело ни малейшего смысла. Однажды он даже вернул отправителю – новому начальнику Управления кадров его же послание, подчеркнув в нем все грамматические ошибки. В результате Никольского уже трижды хотели отзывать, но трижды за год сменилось и руководство, так что его дерзости в адрес предыдущего командования автоматически списывались. Предполагалось, что новое руководство и пишет грамотнее, и думает лучше. Увы, это было не так.

Потом о нем и вовсе забыли, требуя лишь финансовых отчетов и проработки юридического вопроса об увольнении местных сотрудников Бюро. Что Никольский и делал, одновременно из профессионального упрямства продолжая посылать в Москву информацию, хотя и знал, что она пойдет в корзину. В основном же, по собственной инициативе, либо по просьбе знакомых политиков и журналистов, писал для местной прессы и продолжал, как прежде, выступать на радио и телевидении.

Поскольку писал и говорил Никольский то, что думал, он пользовался популярностью. Его узнавали на улице, его оценкам доверяли, его цитировали. Что касается посольства, очень внимательно читавшего и слушавшего все комментарии Никольского о ситуации в России, то там его откровенность попеременно вызывала то раздражение, то восхищение.

Впрочем, и посольство в эти беспокойные дни тревожило Никольского мало: проведя в стране уже семь лет, он добился от посла и представителей спецслужб, чтобы с ним считались. Его связи и контакты, накопленные за долгие годы, были полезны и им, так что Никольскому позволялось то, что другим казалось невозможным. К тому же дипломаты и спецслужбы предпочитали пока вообще не высовываться: они все еще не могли понять, что происходит дома и куда, в конце концов, все повернется.

К тому же, один раз они уже крупно все ошиблись, когда прав оказался один Никольский. Уже в первый день ГКЧП, увидев на экране трясущиеся руки Янаева, он заявил всем, что это глупость, которая ставит крест и на СССР, и на партии. Он, естественно, не знал, когда и как закончится путч, но был уверен, что это бездарная попытка лишь добивает тяжело больного. В тот же день он позвонил домой жене, предупредив, что, скорее всего, его вышлют домой в 24 часа, и написал заявление о выходе из партии, которое отправил в агентство и отнес в посольство. В тот же день, поскольку Никольского со всех сторон атаковали местные журналисты, он направил в прессу открытое письмо, где объяснял свою позицию в отношении ГКЧП. Два дня в посольстве на него смотрели, как на зачумленного, а на третий, когда пузырь лопнул, все дружно бросились поздравлять с умным предвидением.

Какое-то время Никольский ходил в «продвинутых демократах» и «ельцинистах» пока после расстрела парламента не написал, снова удивив многих, что Ельцин совершил преступление, допустив, чтобы русские из танков стреляли в русских. В этот день, наблюдая прямую трансляцию из Москвы CNN, он в один день поседел. Наконец, уже окончательно Никольский запутал посольских, когда приютил у себя бывшего корреспондента «Правды», когда тот приехал в Лиму закрывать свой корпункт. Для «демократа» это казалось странным.

То, что другие считали иногда чуть ли не хитроумной игрой, для самого Никольского было вполне нормальным и естественным. Конечно, и в его голове, как у большинства тогда, царил немалый хаос. Но в главном он определился быстро, считая себя демократом и государственником, но главное - прагматиком. «Изм» был для него второстепенен, в каждый конкретный момент истории куда важнее оказывалась конкретная ситуация, конкретные люди у власти и их реальные дела. Им он и давал оценку. Идеология не являлась надежным критерием. Как считал Никольский, процент дебилов и проходимцев был примерно одинаков во всех партиях от либералов до коммунистов, во всех слоях общества и ничуть не зависел ни от образования, ни от веры, вообще ни от чего. Дурак-демократ был ничем не лучше дурака-коммуниста. Опасность для окружающих представляли оба.

Допив первый кувшин пива, Никольский заказал второй. Спешить домой не имело смысла. Он и так знал, что в кабинете его ждет факс с несколькими метрами бессмысленной информации. Изголодавшиеся в России приятели – все бывшие журналисты, как и агентство, срочно пытаясь заработать большие деньги, гнали всем знакомым за рубеж экзотические предложения, пытаясь продать вертолеты, автоматы Калашникова, железный лом, рыболовецкие траулеры и мифическую «красную ртуть».

Возможно, где-то это все и продавалось, но не здесь. Только не в Перу, где уже десятилетие шла война с местными революционерами, а по сути с левацким терроризмом. Вся столица вплоть до президентского дворца была перекрыта надолбами и железными ежами, чтобы, спрятавшись хотя бы за ними, спасти себя от вездесущих «coche-bombas» - машин, начиненных взрывчаткой.

Здесь в Перу, где постоянно гас свет (что может быть легче, чем взорвать в безлюдных Кордильерах опору ЛЭП), а из водопроводных кранов периодически текло натуральное дерьмо (это юмористы от мировой революции соединяли питьевую воду с канализацией), успешно продавать можно было только вид на жительство в США.

Железного лома после бесконечных взрывов в городе хватало, как, впрочем, и оружия – его с избытком уже поставили в страну, как правительству, так и террористам, СССР, США, Куба и Китай. Как рассказывали Никольскому знакомые генералы, иногда чувствовалась лишь нехватка патронов, авиационных бомб и запчастей к вертолетам, но он об этом приятелям не писал. Не хватало только стать еще продавцом смерти. Наконец, он вообще не чувствовал в себе ни малейшей тяги к бизнесу. Тяга к жене была, к себиче и пиву тоже, а вот к бизнесу никакой.

Так что, когда он внезапно взлетел на воздух и на какое-то мгновенье увидел, улетая за стойку бара (которая его, кстати, и спасла), волну пламени, хлынувшую с улицы в окно, он думал вовсе не о работе, а о своей коллекции глиняных «уакос» - горшков из местных древних могильников. О том, каким способом без излишних проблем вывести их при отъезде домой. Потеря нескольких старых горшков, как он считал, Перу не слишком взволнует. И был, видимо, прав. На данном этапе их жизни перуанцам и впрямь было как-то не до археологии.

Лежа на полу за стойкой, плечом к плечу с хозяином себичерии, Никольский, не вставая, с ним и рассчитался. И лишь потом, прихрамывая, встал – штанина была разодрана, из правого колена сочилась кровь – и, потряхивая головой, чтобы избавиться от контузии, выбрался через деревянные обломки, кирпичи и битое стекло на улицу. Все три стола, что стояли в себичерии еще с колониальных времен, стали дровами. Маоисты из «Sendero luminoso» («Блистающая тропа») выполняли свое революционное обещание – покончить в стране с остатками колониализма.

Целью теракта была, конечно, не скромная «забегаловка», она просто попалась под руку. Взорвали жилой дом напротив, где грузовик, протаранив или перепрыгнув через бетонное ограждение, прорвался прямо в стеклянный подъезд, где и превратился в огненный шар.

Контузия еще не ушла, поэтому какое-то время Никольский наблюдал дозвуковую, черно-белую - из-за столбов пыли - хронику: обрушившийся фасад здания, внутренности квартир с первого по шестой этаж, несколько фрагментов человеческих тел, женщину с безумными глазами, рывшуюся в обломках, растерянного полицейского, который бежал к месту взрыва, отчаянно что-то крича в мобильный.

Здесь силы и оставили его. Никольский сел на какой-то обломок, тупо наблюдая, как мечутся люди, потом опустил голову и увидел, как около его правого ботинка на глазах набухает из разных мелких и более крупных ручейков лужа крови. Во всяком случае, появился цвет, отметил он. Свою долю в общий поток вносил и Никольский, кровь из колена начала идти сильнее.

Спотыкаясь, он побрел к своей «Тойоте», припаркованную, по счастью, за углом. Достав аптечку, перебинтовал ногу и завел машину. Добравшись до Бюро, Никольский поднялся в кабинет и передал никому не нужную сейчас в России информацию о взрыве. Потом, спустившись в спальню, выпил три рюмки водки и залез в холодную неуютную кровать. Голова все еще гудела, зато начали возвращаться звуки. Сначала далекий лай собаки, потом разговор под окном поздних прохожих. Разговор шел сугубо мирный, успокаивающий, о какой-то вечеринке. На этом он и заснул.


2


Следующий день оказался бурным. В 11 утра совещание у посла, потом встреча в Ассоциации иностранных журналистов, где Никольский был заместителем Председателя. А потом вообще все закрутилось так, что к ночи он торчал в своей «Тойоте» с местным стрингером итальянского агентства АНСА Мигелем на сороковом километре панамериканского шоссе, вдалеке от Лимы, на пыльной, грязной обочине, ожидая встречи с людьми, с которыми меньше всего в жизни хотел бы встречаться.

Впрочем, по порядку. Наутро нога болела, но не настолько, чтобы бежать к врачу. На всякий случай, еще раз обработав рану, оказавшуюся при дневном освещении маленькой, но довольно глубокой, Никольский, прихрамывая, вышел из офиса и поехал в посольство. Он немного опаздывал, но подъехал как раз вовремя. Ждать не пришлось, чему он обрадовался, нога все-таки давала о себе знать. Всех толпившихся «в посольском предбаннике», тут же впустили. Усевшись за длинный чиновничий стол, Никольский оглядел присутствующих и отметил, что никого нового на совещании нет. Помимо самого посла присутствовали советник посланника, два наиболее доверенных советника, посольский референт с блокнотом, он стенографировал беседу, и резидент КГБ. Совет проходил в узком составе, и само присутствие Никольского на таком совещании говорило о том, что к его мнению в посольстве прислушиваются всерьез.

Вопрос стоял один: как это и принято перед каждыми президентскими выборами, посольство примерно за неделю должно было дать в Москву аргументированную оценку положения и попытаться предсказать имя победителя. Для посла это был и вопрос престижа, и вопрос выживания на своем посту – угадаешь имя победителя, значит, держишь руку на пульсе «страны пребывания», не угадаешь – зачем ты здесь вообще находишься?

Между тем, ситуация для анализа складывалась не легкая. Если перед первым туром шансы на победу правых, а их представлял известный писатель Марио Варгас Льоса, сомнений не вызывали, то сейчас за неделю до второго тура избирательная кампания резко обострилась. Сумятицу внес мало кому известный ректор аграрного института, японец по происхождению, Альберто Фухимори.

Довольно долго безусловным фаворитом предвыборной гонки был либерал Льоса, который значительно опережал шедшего на втором месте социалиста - представителя уходящей власти, обанкротившейся, как в экономике, так и в борьбе с терроризмом. Фухимори очень долго даже не фигурировал в рейтинге главных претендентов, входя в скромную графу «и другие», то есть, тех, кто не набирал и одного процента голосов.

Сам Никольский впервые услышал имя японца всего месяца полтора назад, да и то совершенно случайно. Садовник, копошившийся под пальмой у окна его офиса, отвлек от дел и он, выйдя, чтобы размяться на воздух, спросил у старика, просто так, чтобы вступить в разговор: кто, на его взгляд, победит на выборах. Старик разогнулся, оперся о грабли и неожиданно без малейших колебаний произнес: «Фухимори!» Объяснить, почему победит именно он, малограмотный старик не смог, но упорно настаивал на своем прогнозе.

А уже через неделю начались настоящие электоральные чудеса. Одну ошибку за другой начал совершать Марио Варгас Льоса. Впрочем, слово «ошибка» здесь, пожалуй, неуместно, просто писатель искренне считал, что и политик не имеет права на ложь. На вопросы о будущем экономическом курсе он, несмотря на протесты и ужас своих советников, каждый раз честно отвечал: «шоковая терапия». Писатель категорически не желал лгать своим согражданам. «Пусть знают, за что голосуют, это и есть демократия. Если моя программа им подходит, а она, конечно, болезненна, то хорошо. Если нет, значит, нет. Я в политику не рвусь, у меня есть письменный стол и этого достаточно».

Между тем слово «шок» - это было как раз то, в чем и нуждались все противники писателя. Роковое слово, которое теперь повторялось на каждом углу, действовало на избирателя - если не нищего, то уж точно бедного - как удар бейсбольной битой по голове.

Спасти партию власти не могло уже ничто, но и главный кандидат от оппозиции - либерал Льоса, при всей его несомненной честности, оказался для избирателя не самым соблазнительным подарком. Так появилась потребность в третьем, альтернативном кандидате. Им и стал неожиданно для всех, но не для старика-садовника, Альберто Фухимори. Всю свою предвыборную кампанию японец провел в провинции, перемещаясь по стране на стареньком тракторе. Этот кандидат ни с кем не вступал в дискуссии, по-азиатски от уха до уха постоянно улыбался и всем обещал только счастье и справедливость. Как утверждали знающие люди, у лучезарного японца на тот момент не было экономической программы даже на одном листе бумаги. Тем не менее, рейтинг его стал стремительно расти, и во второй тур вместе с писателем-либералом вышел уже он. Разрыв от лидера был еще велик, но и кривая популярности японца, в котором народ увидел «своего парня», рвалась вверх. Теперь за неделю до второго тура предсказать победителя было почти невозможно, на финише произойти могло всякое.

Обсуждали возможные итоги выборов долго и бурно. В основном спорили двое. Никольский упорно ставил на японца, апеллируя к опросам общественного мнения, закрытым для остальных, но известным иностранной прессе. Кроме того, именно это подсказывала ему и собственная интуиция, которой он доверял. Наконец был садовник. И его убежденность – убежденность низов - стоила немало. Но свою интуицию и старика на совещании у посла использовать в качестве аргумента было, мягко говоря, не уместно. Тем более, что его главный оппонент - резидент КГБ – так же ссылался на свои собственные источники из местной службы безопасности. По его словам, служба безопасности твердо ставила на правых, т.е., на Льосу.

«Это типичный стереотип, - сопротивлялся Никольский, служба безопасности просто не может себе представить, что кто-то въедет в президентский дворец на тракторе!» Все присутствующие улыбнулись, но аргумент игнорировали. В конце концов, посол сказал, что будет еще думать, прежде чем отправить шифровку, но Никольский уже знал, что резидент к вечеру посла дожмет. Так и случилось.

Между тем, второй тур выиграл Фухимори, а вскоре пришла новость и о замене посла. На банкете по случаю своего отъезда посол, наклонившись к плечу Никольского, прошептал: «Надо было поверить тебе. Ты везучий!»


3


По дороге в ассоциацию Никольский даже не перекусил и ехал в старый центр города злой и обессиленный, видимо, вчерашнее происшествие все-таки на него подействовало. Болела не только нога, но и снова голова, да еще и сердце. «Не хватало только воды в колене» - про себя пошутил он, отчаянно и совершенно бессмысленно сигналя пробке, в которой оказался. Хорошо еще, что в машине был кондиционер. Несмотря на зиму, денек выдался теплый, а в центре Лимы, посреди пробки, так и просто жаркий.

В результате на заседание в ассоциации он, конечно, опоздал, хотя оно было не менее важно, чем заседание у посла. Правда, приехал он не последним. Последним, как и обычно, оказался старина Джо из ЮПИ, помесь негра с китаянкой. Зато он, заехав в китайский ресторанчик, к всеобщей радости привез с собой еду. Сладковатый привкус китайской кухни Никольский не переносил, но сейчас был рад и этому. Кроме Никольского и Джо за импровизированным столом оказалась француженка Николь из «Франс пресс», Пако из «ЭФЭ», Мигель из АНСЫ и председатель ассоциации - англичанин Давид, рыжий, веснушчатый еврей, работавший на Рейтер.

Насытившись и выпив немного виски, перешли, наконец, к разговору, который был неприятен всем, но которого нельзя было ни отложить, ни, тем более, отменить. Речь шла об участившихся случаях нападения на журналистов террористов из «Сендеро люминосо». Каждый из присутствующий, в том числе и Никольский, уже неоднократно получали письма с угрозами, а ряд информагентств уже подвергался среди бела дня нападению. Схема во всех случаях использовалась примерно одна и та же: террористы вламывались в помещение, разрисовывали революционными лозунгами стены и заставляли под угрозой оружия передавать свои агитки. Офис Никольского этой участи избежал. Видимо, «Сендеро» было осведомлено о том, что его агентство при смерти, поэтому смысла передавать информацию через этот канал просто не видела.

Наконец, неделю назад около Икитоса в джунглях был найден изуродованный труп журналистки местного журнала «Каретас» Марии Касерес, которая входила и в ассоциацию иностранных журналистов, поскольку работала еще на итальянский экологический журнал. Вообще красавица Мария, которую Никольский знал очень хорошо и с которой поддерживал дружбу все годы своего пребывания в Перу, ничем кроме экологии не интересовалась. В политике не разбиралась вообще, поэтому ее убийство казалось не только ужасным, но и абсолютно нелепым. Она и поехала в Икитос, на Амазонку, чтобы сделать фоторепортаж о миграции каких-то бабочек. Мария была убита, а до этого подвергнута зверским пыткам только за то, что работала на «буржуазный» журнал. Смотреть на ее обезображенное тело, без глаз, ушей, рук Никольский не мог и несколько дней отворачивался от всех газетных киосков, пока эта новость не отошла на второй план.

Поведение местных «сендеристов» в отношении журналистов выглядело особенно непонятным, если учесть, что часть руководства организации, обосновавшись, в качестве политэмигрантов в Голландии, всячески демонстрировали там, особенно европейским правозащитникам, цивилизованный характер их сопротивления властям и, наоборот, обвиняли власти Перу во всех смертных грехах.

Никому этого не хотелось, но не оставалось другого пути, как выйти на самих «революционеров» и выработать с ними некое «джентльменское соглашение» – другого пути никто не видел. Причем делать это нужно было срочно. Любая отсрочка могла грозить очередной смертью.

В принципе, связь через дальних знакомых с одной из ячеек в Лиме имел, как утверждал Мигель, один из его знакомых. Сам Мигель уже пытался этим путем выйти на «сендеристов», чтобы попытаться взять интервью у вождя «Сендеро Люминосо» Абимаэля Гусмана, но тот был настолько законспирирован, что ему тут же ответили отказом. На этот раз никто не пытался забраться в иерархической лестнице террористов на самый верх, однако, нужен был все-таки кто-то авторитетов, кто бы мог гарантировать соглашение. Если оно вообще возможно.

Удочка была заброшена уже несколько дней назад, и сегодня, наконец, рано утром Мигель получил ответ, что руководство столичной организации готово встретится с двумя членами ассоциации, Одним из этих двоих неизбежно оказывался сам Мигель, как организатор встречи, а второго переговорщика следовало срочно определить. Машина террористов должна была подхватить журналистов сегодня в 11 вечера ровно на 40 километре «Панамериканы». Ехать, естественно, никому не хотелось, но и выбор был очевиден: если Мигель рядовой член ассоциации, то с ним обязан отправиться на встречу, чтобы соблюсти представительность, либо сам председатель, либо его заместитель, то есть либо рыжий Давид, либо Никольский.

Увидев, какими красными пятнами пошло бледнолицее лицо рыжего Дэвида, Никольский сразу же понял, что ехать придется ему. Наконец, он знал и то, что его физиономия за восемь лет уже примелькавшаяся на местном телевидении, будет для «сендеристов» куда более весомой и узнаваемой, чем физиономия Дэвида. Никольский знал, что Дэвид сам из самолюбия никогда не откажется, хотя, конечно, и боится. Впрочем, как и все. Это вызывало у него одновременно и уважение, и жалость, поэтому, не дожидаясь развязки, Никольский просто тихо сказал: «Хорошо. Я поеду». Дэвид предложил бросить жребий, но и Николь, и Джо, и Мигель тут же согласились с Никольским. Красное лицо Дэвида говорило само за себя. Дэвид налил всем еще виски, нахмурился, неодобрительно покрутил головой, но промолчал и вопрос был окончательно решен.

Так Никольский и очутился поздно вечером на пустынном отрезке Панамериканского шоссе.


4


Мигель схитрил, предложив поехать на машине Никольского, и теперь удовлетворенно расположился в «Тойоте». Как не трудно было догадаться, если, конечно, встреча вообще состоится, их почти наверняка заставят пересесть в другой транспорт, а может быть и не один раз, так что «Тойоту» придется бросить в одиночестве на ночном шоссе, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мигель не знал, выживет ли сам этой ночью, но все равно почти по-детски радовался уже тому, что его «Вольво» осталось на надежной стоянке. Никольскому это казалось глупо, зачем машина трупу, но ничего не сказал и попытался задремать. Удавалось это, правда, плохо. Свет фар каждой редкой машины непроизвольно напрягал. И сделать с этим ничего было нельзя, как Никольский не старался переключить свои мысли.

Так продолжалось минут тридцать, пока рядом с ними не затормозил небольшой «Форд»-пикап. Из кабины вышел небольшого роста парень, почти подросток с фонариком, подошел к ним, молча осмотрел их, направив в глаза яркий и слепящий луч света, а потом удовлетворенно и довольно вежливо предложил залезть в кузов своей машины. «Там мягко, - заметил он, - мешки с рисом, так что даже не испачкаетесь». Судя по тому, что он все время пялился на Никольского, его он узнал в лицо. Мигель был ему абсолютно неинтересен.

Мешки с рисом или с удобрениями, которые террористы каким-то образом превращали в мощнейшую взрывчатку, действительно были чистыми, здесь их не обманули, зато сам пикап через километр свернул с шоссе на проселок и помчался по проселку, так что уже через пять минут Никольский и Мигель покрылись изрядным слоем пыли. Потом в кромешной тьме на том же проселке их пересадили в ржавый «жучок-фольксваген». На этот раз за рулем находилась девушка, которая за всю получасовую дорогу не сказала вообще ни одного слова. Сбросив их у какой-то заброшенной бензоколонки, она тут же умчалась, как будто за ней неслись черти. Наконец, еще через пять минут после бессмысленного топтания на месте их подобрала новая машина, кажется старенькое «Пежо» - Никольский уже начал путаться в марках. За рулем сидел парень, а рядом с ним среднего возраста женщина. Причем, если до этого все их спутники были безоружными, то эти двое были вооружены. У парня старый револьвер, а у женщины в руках автомат «Узи».

За главного здесь явно была она. «Садитесь!» - женщина кивнула на заднее сиденье, и, убедившись, что журналисты устроились, скомандовала парню: «Вперед». Ехали они недолго и скоро остановились в одном из тех бесчисленных циновочных поселков, что окружают Лиму со всех сторон. Все подобные поселки похожи друг на друга, как близнецы и состоят из множества, собранных переселенцами с Анд, крошечных хибарок, куда можно вползти только на животе. Со временем циновки заменяют досками, кусками шифера, еще позже – кирпичами. Так и вырастает новый столичный пригород. Но первое, что появляется рядом с норой, посреди песка, это саженец дерева, за которым ухаживают, как за ребенком. К тому моменту, когда поселок становится каменным, около каждого дома уже есть тень от дерева и клумба с цветами.

Впрочем, таков счастливый конец истории. Чаще на каком-то этапе появляется полиция, чтобы выселить «захватчиков» с чьей-то частной собственности. Бои идут отчаянные, с человеческими жертвами, однако, даже если поселенцы сражение и проигрывают, что случается редко, израненные индейцы тут же, как муравьи, перебираются на новое место со всеми своими циновками и коробками.

Для конспиративной встречи удачнее места выбрать было нельзя. Даже если бы Мигель и Никольский захотели рассказать полиции, где они побывали, то не смогли бы. Песок, циновки и коробки неотличимы друг от друга. А подобных поселений вокруг столицы не менее сотни. С другой стороны, и похоронить человека здесь дело плевое - песок все скроет.


5


Несмотря на долгие годы работы в Перу, в подобной циновочной норе Никольский не был ни разу, поэтому полез в нее даже не без интереса. Внутри жилье оказалось на удивление уютным. Сверху свешивалась керосиновая лампа. По бокам лежали два небольших матраца, на которых гости и уселись, поджав ноги. В углу стояла газовая плитка, пара кастрюль, чайник и обычный в тех местах пластиковый сундучок для льда: там, видимо, и хранились продукты.

Переговоры проходили втроем. Парень с револьвером остался на улице. Ему женщина отдала и свой «Узи». «Сендеристке» было лет сорок. Типичные черты индианки. Если бы не две жесткие морщины у рта, можно было бы дать и тридцать, подумал Никольский, но с этими морщинами и с небольшой сединой в волосах она тянула все же на все сорок. По одежде – средний класс, по неглупым глазам, дама с образованием, а значит действительно из руководства. Никольский знал, что почти все руководство «Сендеро люминосо» это бывшие студенты, как правило, недоучки, ушедшие в революцию после второго-третьего курса, а вот боевики в основном безграмотные или выучившиеся читать и писать уже в рядах самой организации. Азбука, автомат Калашникова и труды «Учителя» - Абимаэля Гусмана изучались параллельно.

Пить гостям не предложили, хотя у Никольского во рту уже давно пересохло. «Я знаю, что здесь с водой туго, но нельзя ли что-нибудь выпить, а то во рту одна пыль»- сказал он, чтобы как-то начать разговор. Женщина понимающе кивнула, выглянула на улицу и попросила парня принести «Кока-Колу» из машины. Было понятно, что женщина чувствует здесь себя абсолютно уверенно, если отсылает даже охрану.

«Итак, о встрече просили вы, так что, я вас слушаю. Только давайте без излишних формальностей. Вас я знаю, - женщина кивнула в сторону Никольского, - видела, как Вы на ТВ распинались о перестройке. Ну, а вы из АНСЫ, кажется местный. Что касается меня, то для вас достаточно, что в здешней организации у меня есть определенный вес, так что мои распоряжения обычно выполняются».

«Вот и отлично, - заметил Никольский, - иначе было бы обидно впустую тащиться в такую даль. Чтобы закончить формальности добавлю лишь одно. Я заместитель Ассоциации иностранных журналистов в Перу и говорю от имени всех членов нашей организации. Есть вопрос, который нам и не понятен, и, честно скажу, тревожит. Мы знаем о деятельности Ваших представителей в Голландии и находим явное противоречие между их попытками наладить там нормальное отношение с иностранными журналистами и попытками вашей организации здесь в Перу запугать иностранных журналистов. Между тем, как вы понимаете, иностранные журналисты – это, так сказать одна корпорация. Рейтер он и в Перу, и в Голландии один и тот же. Портить отношения с журналистами, как нам кажется, не в ваших интересах. Мы не спорим с «Сендеро люминосо» по вопросам идеологии или тактики революционной борьбы, эта вообще не наша функция. Мы лишь информируем мир о том, что происходит в Перу. Если местный парламент вскрывает факты коррупции в правительстве, мы передаем это. Если ваши люди взрывают военную казарму, мы передаем это, если взрывают жилой дом, то мы передаем, что взорван жилой дом и столько-то людей при этом погибло. Если кто-то из ваших лидеров хочет высказаться и донести свою точку зрения до мира, и в этом случае мы не против. Только организуйте подобные встречи. Мы не видим смысла в насильственных захватах информагентств, если есть возможность использовать иностранных журналистов без насилия, которое вашу организацию только дискредитируют. Конечно, и у нас есть свои ограничения, своя этика и корпоративная солидарность. То, что произошло с Марией Касерес – человеком абсолютно чуждым всякой политики – нас возмущает и заставляет относиться к борьбе «сендеристов» соответственно. Я задаю себе вопрос: вам это надо? И что выиграла перуанская революция, убив журналистку, которая всю свою жизнь писала только о цветах и бабочках?»

Женщина слушала спокойно, без малейших эмоций, но на этом месте жестом руки решительно прервала Никольского. «Цветы и бабочки? Мило, но ими будем любоваться после победы революции. Вас волнуют бабочки, а меня дети, умирающие от голода и холода, благодаря таким людям, как хозяин журнала «Каретас», которому верно служила ваша подружка. Так что, давайте, без эмоций. Я человек сугубо прагматичный, поэтому там, где есть логика, я ее воспринимаю. Не обязательно соглашаюсь, но воспринимаю. А там, где одни эмоции и, извините, сопли - нет. Да, и где вы видели войну - революционную, в частности, где бы не страдали гражданские. Кстати, все наши бойцы тоже гражданские. Более того, мы ведем с нашим гнилым режимом и варварской армией, вооруженной, кстати, советским оружием, именно гражданскую войну. Мы, гражданские, против полиции, спецслужб и армии. В этой борьбе с нашей стороны гибнут тысячи подростков, практически еще детей, а вы мне рассказываете жалостливую историю о бабочках. Эти дети видят, как гибнут их товарищи, и думаете, что старшие способны их удержать от мести? После победы, когда страсти остынут, а враги народа будут уничтожены или сядут в тюрьмы, тогда и будет время рассуждать о нравственности. Но не во время драки. Это чтобы Вы знали и не питали тут ни малейших иллюзий. Мы за всеобщее счастье, но не наша вина, что нам не дают прийти к нему без боя.

Теперь, - женщина нахмурилась, - о другом. Определенная логика есть и в ваших словах. И я не вижу смысла на нынешнем этапе борьбы отталкивать от себя иностранную прессу. О местных журналистах не говорю, они все давно скуплены своими хозяевами. Ваши хозяева далеко, не говоря уже о том, что им наплевать на Перу, а значит, вы можете и должны быть объективным зеркалом. Мы не просим нас пропагандировать. Мы требуем только не лгать. Буквально вчера прочла сообщение ЭФЭ, где речь идет о том, что «сендеристы» взорвали госпиталь. Ах, какие звери! В информации нет только ни слова о том, что это военно-морской госпиталь, следовательно, в условиях войны объект для нападения. Мы просто добиваем тех, кого, к сожалению, не смогли добить с первого раза. Вот и все. Не будете лгать, не будет и угроз. Не будете лезть, как ваша Касерес в зону боевых действий – нашла же куда лезть за бабочками – не будет и смертей среди журналистов. Если эти условия будут с вашей стороны соблюдаться, то можете за свои жизни не бояться. Обещаю, что прекратятся и захваты офисов информагентств. Не думаю, что Вы нам откажете, если вдруг придется передать какую-либо информацию. Не так ли?»

Вопрос показался риторическим, а потому Никольский промолчал. Мигель же, соглашаясь, кивнул.

«Не вижу единства в ваших рядах, - заметила «сендеристка», но оно и не нужно. К тем, кому мы придем, те информацию непременно передадут. Что же касается вашего агентства – женщина посмотрела на Никольского – то не думаю, что оно в ближайшие десятилетия кого-то вообще будет интересовать. Вы свою страну профукали. Великий Китай стоит, а СССР нет. Все, как и предсказывал товарищ Гусман».

Никольский снова предпочел промолчать.

До «тойоты» их довезли уже без пересадок. За рулем сидел все тот же парень с револьвером, а женщина сошла где-то на полпути, не попрощавшись.

Пока Никольский довез Мигеля до его «Вольво», добрался, наконец, до дома, позвонил, как и договаривались, Давиду, чтобы пересказать их приключения, уже светало. Он снова рухнул в холодную постель, долго ворочался и заснул уже почти в восемь. Колено и голова по-прежнему ныли. Может быть, поэтому ему снилась пожилая индианка с жесткими морщинами у рта. Никольский сидел посреди лужи крови, а она, прикрываясь им, как щитом, от кого-то отстреливалась из автомата.

Когда он часа через три проснулся, выяснилось, что это под окнами на улице взламывают асфальт.