Действие романа классика ингушской литературы Идриса Базоркина охватывает последнее десятилетие XIX начало XX века
| Вид материала | Документы |
- России Иван Беседин с программой «Романсы Павловского парка». В 19-00 здесь же пройдет, 19.04kb.
- Тематическое планирование по литературе. 10 класс, 31.14kb.
- Н. Э. Баумана Методическое объединение учителей русского языка и литературы программа, 68.89kb.
- Тема: Образ Л. Н. Толстого между строк романа «Война и мир» Ушакова Светлана Михайловна,, 14.6kb.
- История русской литературы XX века. Советская классика., 22.22kb.
- Тематическое планирование уроков литературы в 10 классе, 320.22kb.
- Курс лекций по русской литературе конца XIX начала XX века для студентов факультета, 1755.86kb.
- Список литературы: Газета «История» №12 март 1997, А. Головатенко «Аграрный вопрос, 6.34kb.
- Программа (по литературе) Раздел, 23.86kb.
- Книга 1 Аннотация Вкнигу вошли первый и второй тома романа «Война и мир», 8753.03kb.
Тоненькая, бледнолицая, с резкими черными бровями, из-под которых только иногда светились большие темные глаза, полные скромности, достоинства и грусти, она была очаровательна. Хасан-хаджи мысленно сравнивал ее с молодой Наси и не мог сказать, которая из них лучше. Он вспомнил Калоя. Подумал о том, какой ему готовится удар, и искренне пожалел умного, простодушного парня с честной душой, потому что тот с детства нравился ему. Но он ведь однажды советовал Калою жениться на Зору, и Калой, видимо, сам виноват, не проявив достаточной настойчивости. Мулла успокоил себя мыслью, что такой богатырь, как Калой, найдет себе пару. А его Чаборз, обиженный судьбой уже тем, что он незаконнорожденный и не знает, кто действительно его отец, должен хоть жену получить по своему выбору.
Улучив подходящий момент, Зору извинилась, попятилась к двери. Ей пришлось немного пригнуться, чтобы, выходя, не задеть за притолоку высоким курхарсом. В это время две блестящие черные косы ее достали до самого пола.
Когда она вышла, гости переглянулись.
- Ой, и не дурак у тебя сын! - воскликнул помощник пристава. -Сватай, не мешкая! И то, что у вас полагается потом за ответом приходить, - это ерунда! Ответ должен быть сегодня - и баста!
Гойтемир и Хасан-хаджи переглянулись.
- Лучшего свата не видел! - сказал Хасан-хаджи. - Он поможет нам решить дело быстрее, чем мы думали.
В комнату снова вошел Пхарказ. И Хасан-хаджи без лишних слов и похвал жениху, как это водилось, рассказал ему снова о цели их прихода, хоть это всем уже было известно. Пхарказ выслушал его и Гойтеми-ра со вниманием. Он поблагодарил за оказанную ему честь и обещал, посоветовавшись со своими родственниками и семьей, дать ответ.
Помощник пристава попросил перевести ответ Пхарказа и остался недоволен им.
- Растолкуй ему, - сказал он, глядя на Пхарказа так, словно тот был в чем-то уличен, - я здесь бываю раз в год, и мне хочется, чтоб он решил это дело при мне. Родственники там всякие, десятая вода на киселе, их собирать да спрашивать не обязательно! Джигит должен сам решать такие дела! Ну, а марушку* свою да девку спросить можно. Хотя, насколько я знаю, вы со своими бабами не очень-то считаетесь. Так что хочет он или нет, а без ответа мы не уедем! Барашку надо резать! - Он провел пальцем по шее. — Чик! Голова долой!
Гойтемир перевел слова начальника и от себя весело добавил:
- Дело, конечно, твое. Но и мы не возражаем. Чем скорее, тем лучше! Меньше сплетен будет...
Пхнрказ понимающе закивал головой, сказал, что сделает все, что предначертано Богом. Выходя, он столкнулся с Батази. Она приросла к дверям. Ему не пришлось передавать ей своего разговора со сватами. Она уже знала все.
- Хорошо, что этот русский с ними! Он умнее всех! Послушай-ка, не тяни! Дай им скорее ответ! Надо воспользоваться случаем, что русский, друг Гойтемира, не хочет ждать... - зашептала она мужу прямо в лицо.
Он отмахнулся и вышел на террасу.
- Поговори с дочерью, - бросил он ей через плечо.
Дочь у него была единственная. И сейчас ему и радостно было за нее и страшно. Что из этого получится, кто знает?.. Пробурчав что-то, Батази кинулась в комнату Зору.
- Мне за тебя умереть! — обняла она за плечи дочь, которая встала при ее появлении. - Уже! Уже попросили тебя у отца! Все трое говорили. А начальник так уж тебя хвалил! И просит, чтоб при нем дали ответ. Отец вышел. Волнуется. Ждет, что ты скажешь...
Зору усмехнулась.
- А если я не пойду? Что будет? - спросила она, кажется, впервые со времени их скандала взглянув на мать в упор. Батази растерянно развела руками.
- Я думаю, отец тогда волен поступить так, как он посчитает нужным... Он ведь отец! - Батази снова развела руками... Ей уже надоедал этот никчемный разговор со строптивой девчонкой. Но она сдерживала себя. - Послушай. Если ты думаешь о другом, тогда я тебе скажу, что ты не должна о нем думать. За него хотят выдать сестру Наси. Красивая, богатая... Он будет жить с нею, вздохнет, избавится от нужды. И другое: если мы сегодня просто так, без причины, откажем Чаборзу, у которого нет недостатков в поведении, у которого честные и знатные родители и богатство, люди не поймут... Так это или нет, я уже и сама не знаю, но скажут, что ты нечестная... что испугалась замужества...
Эти слова, как плеть неука*, хлестнули Зору. Она с презрением посмотрела на мать. Ей ничего сейчас не хотелось, кроме одного: показать этой язвительной и жадной женщине свое превосходство. Она знала: как только ее просватают, Батази тут же начнет заискивать перед нею, как перед невесткой Гойтемира. И ей захотелось власти над этой женщиной, так бездушно топтавшей ее сердце.
- Батази, - сказала она внятно и гордо, - матерью я не хочу называть тебя - твое материнское сердце съела твоя жадность. Запомни этот разговор: мой отец бедный человек, потому что у него никогда не было богатства и еще потому, что у него всегда была такая жена, как ты... Но я не унижу его!
- Что здесь происходит? Что еще я должен услышать? - раздался голос Пхарказа, внезапно появившегося на пороге. Зору отвернулась к окну. Батази растерянно заморгала.
- Не знаю. Вместо того чтоб самому ответить за нас, ты вот послал меня к ней... Поговори теперь... - с обидой сказала Батази. — Я уже получила свое... Послушай и ты...
- Что я должен услышать? Что? - с напускной грубостью, за которой скрывались его полная растерянность и слабость, спросил Пхарказ.
Но прежде чем Батази успела вставить слово, заговорила Зору.
- Отец, - сказала она. - Ты слушал ее всю жизнь. А меня послушай только раз. Не верь словам, которыми она меня обзывала. Это грязные слова. Я никогда не забуду их! И знай: не было у тебя грязной дочери... Из-за меня никому не придется опускать голову... Вот и все. Там ждут люди. Не думая обо мне, дай им ответ, какой тебе захочется. Это будет моей судьбой. Мать я могла просить, о чем хотела... Но она ничего не поняла... Тебя прошу об одном: будь гордым с этими людьми...
Зору отвернулась, Батази всхлипнула и выбежала из комнаты, а Пхарказ жалко потоптался, не находя, что ответить, потому что жена подготовила его к другому разговору с дочерью, потом неуверенно подошел к ней, неловко дотронулся до ее плеча и, понизив голос, чтобы никто не услышал, сказал:
- Спасибо тебе. Да будет тебе на счастье все это! Аллах, пославший их сюда, сделает это!
И он ушел, чтобы навсегда лишить радости свою единственную и любимую дочь.
Немного погодя в башне Пхарказа началось небывалое. Заскрипели двери, застучали топоры. Двор наполнился соседями. Они поздравляли Пхарказа, помогали, где и чем могли, свежевали огромного барана, которого привели от Хасана-хаджи. Причем тот наотрез отказался взять у Гойтемира деньги.
- Я обязан Чаборзу, - сказал он торжественно, - и этого барана за его невесту режу я!
Никто, конечно, не догадывался о всей глубине смысла этих слов.
На столе перед гостями стоял индюк, пиво, горячий двойной карак*. Затем появился и баран. А на отдельном блюде - отварная баранья голова, грудинка и курдюк.
Это блюдо - знак высокой почести - Гойтемир предложил «из уважения к аулу», с которым он породнился, не трогать и оставить местным старикам. Но хозяин воспротивился и сказал, что более почетных людей в ауле не может быть! Гости не заставили себя уговаривать.
Стражников тоже накормили, напоили, и они, сытые по горло, сидели на улице у башенной стены, всласть посасывая люльки и разговаривая.
Всем было хорошо. Каждый был занят своим, каждый знал свое место. И никому теперь не было дела до маленькой комнатки Зору.
Зору стонала, спрятав лицо в подушку. Мечта ее была убита навсегда. Все, что было в ее жизни, - это встречи с Калоем. Светлые, они остались там, на крутой скале, у старой башни. Будущее вставало черным, как ночь, и долгим, как могила.
Просидев на вершине Ольгетты до петухов, Калой уехал. «Что могло случиться? - в который раз думал он и не находил ответа. — Наверно, Зору не удалось ускользнуть от родителей».
Но как только с горы открылся вид на аул, он сразу понял: там что-то произошло.
Никогда в такое позднее время в ауле не светилось так много окон. Он пустил коня рысью. Через некоторое время он уже с уверенностью мог сказать, в чьих башнях этот свет. Не ложились у Пхарказа и его соседей. Волнение охватило Калоя. Что бы это могло означать? Плохое, или хорошее? А может быть, с Орци что-нибудь?..
Он въехал в аул. В окне Зору света не было. Под стеной их башни он увидел людей. Приостановив лошадь, Калой окликнул сидящих.
- Хабар дац*! Ходи дальше! - откликнулся один из стражников, и Калой понял, что это не ингуши. Он заехал к себе во двор, спрыгнул с коня и забежал в башню.
У камина сидел Орци. При виде брата он вскочил и в нерешительности остановился, опустив голову.
- Что происходит? - спросил Калой.
Орци поднял на него глаза, в которых стояли слезы.
- Да ты скажешь или нет? — вышел из терпения Калой.
- Ее отдали... — тихо ответил мальчик и отвернулся, чтобы скрыть слезы.
Если бы он сказал, что Зору умерла, что ее убили, Калой не был бы так поражен. Он потерял способность говорить, двигаться. Даже мысли остановились в его голове. Он неуверенно, как спутанный конь, дошел до нар, сел, откинулся на горку матрасов и, едва повернув во рту пересохший язык, сказал:
- Рассказывай...
Орци знал все, словно он сам присутствовал на сватовстве. Из разговоров, которые велись в доме Пхарказа и во дворе, ничто не ускользнуло от его слуха. Ночью его никто не видел. Да никто и не собирался делать тайны из того, что сватают девушку. Наоборот, все соседи только и жили этим событием. Рассказ Орци был подробным и точным.
Калой слушал его с закрытыми глазами. Весть эта, как налетевший ураган, ворвалась в его душу и исторгла из нее нечеловеческий стон. Орци вздрогнул, подался в сторону.
Калой ненавидел людей. Ненавидел Зору. Он готов был уничтожить всех. Но эту ненависть сменило чувство тоски по любимой, желание отнять ее у всех, увезти, скрыть от всего мира. Не в силах принять решение, он приказал Орци скакать к Йналуку и привезти его сюда.
- А за ним некуда скакать! — встрепенулся Орци, обрадованный тем, что наконец услышал голос брата. — Он на их дворе. Заходил за тобой, не застал и пошел к ним. Я сейчас... — И он вынесся из комнаты.
Оставшись один, Калой вскочил, заметался, как волк в капкане, рухнув на нары, ударом кулака провалил тесину и затих. Так и застал его Иналук.
- Что он, спит? - оглянулся Иналук на Орци. Но, услышав его голос, Калой встал. Всегда жизнерадостный, веселый, Иналук смотрел на него зло и отчужденно.
- Растянулся во всю длину нар, а девку, как телушку, из-под носа увели! Сколько раз говорил тебе - забирай! Добром, или силой - забирай! Так нет. Все придумывал, богатством хотел оделить Пхарказа! Вот тебя и оделили! Гойтемир, конечно, даст Пхарказу воротник вместо то-го, который у него вши обглодали...
Калой стоял, опешив. Он думал, что ему придется распалять друга, а тот кипел, словно это у него отняли возлюбленную.
И Калой впервые подумал о том, что, наверное, он сам виноват. Так долго тянул, мечтал с Зору, вместо того чтобы поступать решительно, по-мужски.
Они сели на нары, Орци - у очага.
Долго продолжался их безрадостный разговор. Калой порывался напасть на Пхарказа и его гостей сейчас. Но Иналук, который был старше и рассудительнее, решил иначе.
- Сейчас напасть, - сказал он, - это лишиться всего, устроить резню. Неизвестно, кто будет убит, кто останется. В свалку будут втянуты Гойтемировы, род Пхарказа, Хасана-хаджи, кое-кто из соседей да помощник пристава со своими стражниками. Это значит — поднять против себя весь свет! Тут, если даже удалось бы победить всех, забрать ее и скрыться, всем нашим, кто останется в ауле, хватит вражды до конца дней и дальше... А вот когда все уляжется, все успокоятся и ее родичи поверят, что и ты спокоен, можно будет без всякого риска выкрасть ее - и конец. Вы уедете лет на десять в Россию. Будете там жить и работать, не подавая голоса. А когда-нибудь потом удастся замириться с Чаборзом, потому что вражда останется только с ним. Думаю, от девяти десятков коров он не откажется... Ради мира род Эги соберет эту плату за похищение невесты.
Калой смотрел на Иналука, постепенно успокаивался и верил его рассуждениям. Ему вдруг показалось, что ничего особенного и не произошло, до того просто предлагал исправить это дело его лучший друг и брат.
Среднего роста, узенький в талии и широкий в плечах, с горящими глазами, Иналук выглядел так мужественно, что невозможно было сомневаться в успехе того, за что он возьмется.
А он сказал:
- Я или умру, или мы сделаем это, если ты со мной согласен! А если ты считаешь, что я неправ, если ты настаиваешь, чтоб мы совершили нападение на них сегодня, я готов. Я иду с тобой.
Но Калой уже несколько охладился.
- Только не могу понять, - сказал он, — как случилась, что Пхар-каз при первом же появлении Гойтемира дал свое согласие? Самый разнесчастный отец какой-нибудь разнесчастной калеки никогда так не торопился! Или побоялся, что вторично не придут?
Иналук покачал головой.
- Не в этом дело, - сказал он. - Все перепутал проклятый помощник пристопа! Черти его принесли на нашу голову! Он так прилип к Пхарказу: «Дай ответ сегодня! Хочу быть участником вашего торжества!» - что тут любой не стал бы тянуть, как это делается, и уважил бы гостя. Если б не это... Мы похитили б ее прежде, чем Пхарказ успел бы ответить Гойтемировым. Тогда была бы похищена дочь Пхарказа. А теперь, хочешь не хочешь, она считается женой Чаборза.
- Будь он проклят! — воскликнул Калой. — Хорошо, что ты пришел. Я, наверно, заварил бы здесь кашу!..
Братья решили лечь спать. До рассвета уже оставалось немного. Легли. Но Калой не заснул. И хотя решение было принято, ему легче не стало.
Двор Пхарказа немного приутих. Но когда в башне открывалась дверь, оттуда доносились веселые голоса и воинственные выкрики помощника пристава.
Оставалось секретом, как это удалось, но пристав ради общего веселья сумел подпоить обоих хаджей. А Пхарказу и его соседям он открыто, с пышными тостами, какими издавна славились горы, преподносил бокалы то с пивом, то с караком, так что они были очень довольны тамадой.
Гойтемир подсказал своему начальнику, что им, по обычаю, неприлично ночевать в этом доме и надо идти к Хасану-хаджи.
- Куда? - завопил помощник пристава так, что, открыв двери, из передней на чего с любопытством стали глядеть все, кто там был.
- Что?! - снова оскорбленно воскликнул он. - Никуда! Никуда я отсюда не пойду! - Он заморгал, важно схватился за кончики усов, мокрых от вина. - Гость я или не гость? Вы - как хотите, а я сегодня его гость! - Он указал на хозяина пальцем. - И я здесь буду спать... А он будет меня стеречь! И за меня отвечать! О! Так я говорю или нет, Пурказ?
Он еще с начала вечера, ко всеобщему веселью, окрестил Пхарказа этим именем, да еще дал ему и отчество «Иванович». И, заметив впечатление, которое произвело это на горцев, выкликал его где нужно и не нужно. А Пхарказ, чтобы не обидеть гостя, поддакивал ему.
Помощник пристава заставил всех - гостей и хозяев - наполнить деревянные бокалы и встал. За ним поднялись Гойтемир и Хасан-хаджи.
- Мы много пили, - заговорил он, - много ели. Хорошо. Вы хоть и басурмане и продувные бестии, но угостить мастера! Что есть - то есть! — Гойтемир переводил его как мог. «Продувные» он перевел «быстрые, как ветер», и, польщенные похвалой начальника, горцы закивали головами. - Сегодня Пурказ Иванович и Гойтемир Иванович... Я говорю так потому, что вы сами сказали: отчества у вас не бывает, будто вы безотцовщина окаянная! Ха-ха-ха-ха! - Он смеялся до слез. - Так вот, друзья Ивановичи, а я, по моему воспитанию, называть уважаемых людей без отчества не могу! Так вот, Ивановичи, между вами, значит, новое родство. Это великая вещь! И мы это завершили! Пурказ Иванович хотел покочевряжиться! Но именем гостя я тут потребовал: ты... того-этого... не юли! А давай кончай! И вот мы подошли к концу. Благородно, я вам скажу! Благородно! Хоть вы и ингуши! А дочь у него знатная девка! Да если бы мне начинать сначала, я по вашему, ингушовскому, обычаю сам украл бы такую княжну! Ей-богу! Отец байгуш, а она княжна! Умницей вырастил! Спасибо тебе, Пурказ! Молодец, мужик! Но и ты дождался. Знатно дождался! Кого? Кого дождался? Гойтемир Иванович, ваш ученый Хасан-хаджи, я - слуга его императорского величества, - он, пошатываясь, поклонился, - мы пришли челом бить!.. Ну и дай наш Бог и ваш Аллах всего хорошего молодым! У них твою дочь будут любить. А ты цени!.. Гойтемир Ива-нович многие годы, многие годы служит верой и правдой царю нашему! Это старый, самый старый и самый мудрый старшина! Кто из вас любит его, того Бог бережет! Запомните! - Он высоко поднял бокал, задрал облысевшую голову с венчиком волос над ушами и, разевая рот, во всю мощь заорал: - Эх, грянем, братцы, да удаалую, да за помен ея-аа душе!..
Залпом осушив бокал и отшвырнув его в сторону, он тяжело сел в треножное самодельное кресло, улыбнулся, поглядел на всех, мотая головой, и вяло прошамкал:
- Кураж, кураж...
Гойтемир и Хасан-хаджи тоже сели. И Гойтемир в своей бархатной черкеске важный, как фазан, обращаясь к Пхарказу я его соседям, сказал:
- Вы сегодня поддержали мою честь. Я благодарен вам! Пхарказ не раскается в том, что стал моим родственником. Не зря говорят: сватовство совершай днем да при зажженном факеле! А то попадется какой-нибудь молодец, у которого ни одежды для жизни, ни савана в могилу! Его и хоронить-то не в чем! Положить в борозду да запахать, чтоб не вонял! Вот он и весь. А мы живем по-людски!
Многим не понравилось это бахвальство Гойтемира. Но Пхарказ сразу подумал о Калое и мысленно поблагодарил судьбу за то, что все кончилось так.
Вскоре Гойтемир и Хасан-хаджи ушли, а помощник пристава со своими стражниками остался у Пхарказа. Ему постелили в башне, а стражники легли во дворе, на войлоках.
Когда все стихло, вооруженный кремневкой Пхарказ вышел за ворота и уселся на камень. Безопасность и покой гостей для него были священны.
Один из стражников сразу заснул. Другой, что прибыл в эти края недавно и был наслышан о горцах разных ужасов, с непривычки не смог сомкнуть глаз. Неподвижная фигура Пхарказа ему казалась зловещей и подозрительной. Наконец, как бы невзначай, он разбудил товарища и указал ему на силуэт человека в проеме стены.
- Кто это? - спросил тот, протирая глаза.
- Хозяин, - ответил первый стражник.
- Ну и правильно, - заключил разбуженный, подворачиваясь на другой бок, - это у них закон такой. Нас стережет. Ежели в его дворе с нами что приключится, его свои же и заплюют. Скажут: баба, а не человек. Это по-ихнему хуже оплеухи. Я когда у них бываю, сплю спокойнее чем в своей хате... Спи! - И он, вздохнув, сразу захрапел. На чистом воздухе здорового человека сон укладывает, как из ружья.
Но друг его долго не мог уснуть. То ему мерещилось, что к ним кто-то подкрадывается. То лезли в голову мысли о здешних кручах да косогорах, невесть как перепаханных вдоль и поперек.
И, вспоминая российские леса да равнины, свой дом и детей, он думал о том, что если этих горцев переселить туда к ним, они, пожалуй, еще и затоскуют, посчитают себя несчастными, привыкнув здесь к своей каторге... «Да она везде, эта каторга, где за ради хлебушка бедный человек шею гнет, а детей прокормить не в силах...»
Вершины гор и небо чуть посветлели, когда он, утомленный бессонной ночью и безрадостными думами, уснул.
Как всегда, после такого события аул жил этой новостью. Каждый считал своим долгом подойти к Пхарказу, к его жене и поздравить их с обручением дочери.
Но между собой люди по-разному судили о том, что произошло. Одни считали, что Зору родилась в священную ночь, когда «засыпает вода» и исполняются все желания. Поэтому такая счастливая. Другие искали дружбы со вчерашним бедняком Пхарказом, который вдруг стал сватом самому Гойтемиру и может оказаться полезным человеком. Но многие знали о любви Калоя и Зору; они считали, что эту пару разбили деньги Гойтемира, и, не стесняясь, отпускали в адрес старшины крепкие слова: «С деньгами для него путь хоть на небо открыт!»
В числе первых пожелал счастья родителям Зору и Калой. Но, внимательная ко всему, что касалось ее дочери, Батази заметила в его взгляде недоброе, хотя он и говорил с ней, опустив глаза. Это убедило ее, что словам Калоя верить нельзя, что его спокойствие - это только бурка, под которой спрятано оружие...
А Зору все молчала в своей комнате и никому не показывалась на глаза.
Как-то глубокой ночью, когда спал весь аул, Пхарказ проснулся. До него донеслись слабые, едва уловимые звуки гармони. Он прислушался. Играла Зору. Играла и тихо пела, останавливаясь, замирая... И тогда отец слышал приглушенные слезы...
Вот снова донеслось пение...
Говорят, льдами покрылся синий Терек.
Говорят, иней лег на голову Казбека.
Но иней сдует быстрокрылый ветер.
Но лед растопит солнца яркий луч.
А кто растопит лед моей души?
Кто сдунет иней, убеливший косы?..
Ваша Зору, против воли идущая, пусть умрет!
Ваша Зору, против сердца идущая, пусть умрет!..
Тяжестью легла эта песня на душу отца. Он понял глубину печали дочери. Но дело было сделано. Ему стало душно. Он осторожно встал и вышел на терраску. Тихая ночь обступила его. Ничто не нарушало предрассветного покоя.
Пхарказ посмотрел на башню соседа. Он знал, о ком плакала дочь его. И вдруг он увидел человека, стоявшего неподвижно на плоской крыше. Казалось, он смотрит прямо на него.
Пхарказ застыл, прижался к холодным камням стены. Потом незаметно открыл дверь и исчез.