Забота о себе

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 20

ГЛАВА III

Я И ДРУГИЕ

1. Матримониальная роль

2. Политическая игра

Такое развитие культуры себя и смещение этики удовольствий, отмеченное

в описываемую эпоху, историки объясняют рядом причин. Две из них особенно

существенны: перемены в матримониальной практике и модификации правил

политической игры. Я ограничусь здесь рассмотрением в этой связи некоторых

элементов, заимствованных из исторических трудов моих предшественников, и

предварительным очерком общей гипотезы. Переоценка важности брака и места

супружеской четы, перераспределение политических ролей,-- не было ли и то, и

другое вызвано новой проблематизацией отношения к себе в этой, по

преимуществу мужской, морали? Основанием данных процессов вполне мог стать

не уход в себя, но новый образ осмысления себя в своем отношении к женщине,

к другому, к происходящим вокруг событиям, к гражданской активности, к

политической деятельности,-- а также иной способ восприятия себя как

субъекта удовольствий. Культура себя в таком случае оказывается вовсе не

"следствием" этих социальных перемен и не их "проявлением" в сфере

идеологии, но своеобразным ответом на них, облеченным в форму новой

стилистики существования.

1.

МАТРИМОНИАЛЬНАЯ РОЛЬ

Трудно сказать, как реально распространялась матримониальная практика в

различных регионах и социальных слоях эллинистической и римской цивилизаций,

однако историк может отметить -- там, где это позволяют документы,--

определенные трансформации, затрагивающие институциональные формы,

организацию брачных связей, их значение и моральную ценность.

Начнем с институциональной точки зрения. Как дело частное, касающееся

семьи, ее права, полномочий, порядков, которых она придерживается, брак ни в

Греции, ни в Риме не требовал вмешательства властей. В Греции "постоянство и

преемственность oikos"* обеспечивала практика, опиравшаяся на два

фундаментальных, жизненно неизбежных акта: переход к мужу опекунства, ранее

принадлежавшего отцу, и фактическая передача жены супругу1. Это

было частное соглашение, "сделка между двумя главами семей: действительным

-- отцом невесты, и потенциальным -- будущим мужем", не связанная "с

политической и социальной организацией"2. То же касается и

римского брака. Дж. А. Крук и П. Вейн напоминают, что изначально он, не

будучи "юридическим актом", просто фиксировал положение дел,

"соответствующее намерениям сторон",-- правда, "скрепленное надлежащим

обрядом" и влекущее за собой "правовые последствия"3.

_____________

* Семья, дом (греч.); отсюда (в Рейхлиновом чтении) "экономия" и др.

слова с корнем "эко-" в составе.-- Прим.. ред.

1 J.-р. Broadehoux. Manage et famille chez Clement

d'Alexandrie.-- P. 16-- 17.

2 Cl: Vatin. Recherches sur le mariage et la condition de la

femme mariee a 1'epoque hollenistique.-- P. 4.

3 J. A. Crook. Law and Life of Rome.-- P. 99 sq.; P. Veyn.

L'amour a Rome//Annales E. S. C- 1978, 1.- P. 39-40.

84

Постепенно эллинистический брак все более вовлекается в сферу действия

публичных отношений и таким образом выходит за рамки семьи, порождая тем

самым парадоксальный эффект "публично" санкционированной и столь же

"публично" ограниченной (впрочем, относительно) семейной власти. Клод Ватен

полагал, что опорой такой эволюции стали религиозные обряды эллинистического

мира, выступившие своего рода посредниками между частным делом и публичным

институтом. Описывая эту трансформацию, последствия которой обнаружились уже

в II-- 1 вв. до н. э., он заключает: "Ясно, что отныне брак покинул пределы

семейных институтов, и александрийский религиозный брак, видимо,

представлявший собой пережиток древнего частного брака, был одновременно и

гражданским институтом: через чиновника ли, через жреца ли, брак, так или

иначе, всегда получал санкцию сообщества граждан в целом". И, сопоставляя

данные, относящиеся к городу (Александрии) и к сельским общинам, добавляет:

"Что в chora*, что в столице мы наблюдаем различные варианты одного

феномена: частный институт стремительно превращается в институт

общественный"1.

В Риме можно отметить эволюцию подобного же типа, хотя там она пошла

несколько иным путем, и брак долго оставался "частной церемонией,

праздником"2, по преимуществу. Ряд законодательных мер

свидетельствует о все возрастающем влиянии публичного права на институт

брака. Знаменитый закон о прелюбодеянии (de adulteriis) -- одно из

проявлений данного феномена, тем более любопытное, что, возлагая

ответственность за прелюбодеяние на замужнюю женщину, вступающую в связь с

чужим мужчиной, равно как и на мужчину, вступающего в связь с замужней

женщиной (но не на женатого мужчину, вступающего в связь с незамужней

женщиной), он вовсе не вносит ничего нового в квалификацию их поведения, а

просто в точности следует традиционной схеме этической оценки и

ограничивается тем, что передает государству право карать, прежде

относившееся к сфере компетенции семьи.

____________

* Зд.: "сельская округа полиса".-- Прим.. ред.

1 Cl. Vatin. Op. cit-- P. 177-- 178.

2 Р. Veyne. Loc cit.

85

Растущей "публицизации" брака сопутствуют и другие изменения, по

отношению к которым она выступает одновременно следствием, связующим звеном

и средством. Насколько можно судить, исходя из документов, практика брака

или постоянного сожительства, похоже, получила всеобщее или по крайней мере

широкое распространение в высших слоях общества. В прежней своей форме брак,

будучи сугубо частным делом, представлял интерес и обретал смысл в той мере,

в какой с ним оказывались связаны правовые, имущественные или хотя бы

статусные последствия,-- передача имени, назначение наследников, заключение

союзов, слияние состояний,-- значимые лишь для тех, чьи жизненные стратегии

принадлежали к подобного рода сферам. Как писал П. Вейн, "в языческом

обществе далеко не все сочетались браком. <...> Когда же брак

заключали, то преследовали сугубо частную цель: передать патримоний потомкам

в обход сородичей или детей, прижитых с любовницей,-- это была кастовая

политика, направленная на поддержание касты граждан"1. Таким

образом, правящие классы, по словам Дж. Босуэлла, знали один брак --

"династический, политический и экономический"2. Касательно же

низших классов, то как бы плохо мы ни были осведомлены об их матримониальной

практике, можно вслед за С. Б. Помроем предположить, что здесь существенную

роль играли два противоположных фактора, вновь отсылающие нас к

экономической функции брака: свободный бедный мужчина вправе был

использовать жену и детей как [бесплатную] рабочую силу; с Другой стороны,

он "не мог содержать жену и детей, если находился ниже определенного

экономического уровня"3.

Политико-экономические императивы, управлявшие браком и обеспечивавшие

его необходимость в одном случае и бесполезность в другом, частично теряли

свое значение по мере того, как общественное положение и богатство

представителей привилегированных классов оказывалось во все более тесной

связи со степенью близости к правителю, с удачно сделанной гражданской или

военной "карьерой", с успехом в "делах" и

________________

1 Ibid.

2 J. Boswell. Christianity, Social Tolerance, and

Homosexuality.-- P. 62.

3 S. B. Pomeroy. Goddesses, Whores, Wives and Slaves.-- P. 133.

86

т. д., и во все меньшей зависимости от союза между семейными группами.

Освобождаясь от бремени различных стратегий, брак стал "свободнее",-- прежде

всего, в выборе супруги, а .также в принятии решения о женитьбе и в

выработке личных оснований такого шага. У классов же, не столь любимых

судьбой, брак, возможно, оказался формой связи, особенно ценной тем, что,

доказав свою экономическую привлекательность, она помимо этого устанавливала

и помогала сохранять прочные межличностные отношения, предполагавшие ведение

совместной жизни, взаимовыручку и моральную поддержку... Так или иначе,

анализ надгробных надписей выявляет относительную частоту и стабильность

союзов в среде, определенно не аристократической1; имеются

свидетельства и о браках между рабами2. Каким бы ни был ответ на

вопрос о распространенности матримониальной практики, похоже, она стала

доступнее: пороги, которые делали ее "интересной", были снижены.

Следовательно, брак начинали все чаще воспринимать как союз, свободно

заключаемый двумя партнерами, неравенство которых уменьшилось до известной

степени, но полностью не исчезло. Есть основания считать, что положение

женщины в .эллинистическом мире, при всем разнообразии местных черт, стало

несколько более независимым, нежели в классическую эпоху,-- особенно это

касается Афин. Такая частичная модификация в первую очередь объясняется тем,

что статус мужчины-гражданина во многом утратил политическое значение;

вместе с тем возросла роль жены, экономическая и юридическая. Историки

приводят документы, свидетельствующие о том, что влияние отца жены на брак

ослабевает: "Обычно дочь выдавал замуж отец в качестве ее институционального

хранителя. Но иногда договоры заключались непосредственно между мужчиной и

женщиной, решившими вести совместную жизнь. Утверждается право замужней

дочери поступать по собственному усмотрению вопреки родительской воле.

Прежде согласно афинским, римским и египетским законам отец вправе был

расторгнуть замужество дочери против ее желания. Но позднее, в римском

Египте, закон уже не признавал власти отца

_______________

1 Ibid-- P. 209.

2 Р. Veyne. Op. cit.-- Р. 40; S. fi. Pomeroy. Op. cit.-- P. 193.

87

над замужней дочерью, и судебные постановления подтверждали, что воля

жены является решающим фактором: если она хочет остаться в браке, то может

это сделать"1. Брак все определеннее становится соглашением,

предполагающим обоюдное согласие супругов, которые принимали личные

обязательства. Обычай ekdosis'a, "выдачи замуж", когда отец или опекун

девушки торжественно передавал ее супругу, "отмирал", но традиционный

контракт сугубо финансового характера получил продолжение в брачных записях,

куда включались и пункты, регулирующие отношения основных действующих лиц.

Выходя замуж, женщины теперь не просто приносили приданое, которым

распоряжались все более свободно, порой даже требовали его назад в случае

развода, что предусматривали некоторые соглашения, но и могли принимать

участие в разделе наследства.

Исследования Кл. Ватена показывают также какую эволюцию претерпели в

эллинистическом Египте обязательства, налагаемые на супругов брачным

контрактом. В документах, датируемых концом IV-- III вв. до н. э., указано,

что жена обязана слушаться супруга, не выходить ночью или днем из дому без

его разрешения, не допускать никаких плотских связей с другими мужчинами, не

рушить семью, не бесчестить мужа. Супруг же, в свою очередь, должен был

содержать жену, не обращаться с нею дурно, не брать в дом наложниц и не

заводить незаконных детей (при этом связи на стороне считались вполне

допустимыми). В более поздних контрактах обязательства мужа становятся

строже. Обязательство содержать жену уточняется; запрещается заводить

любовницу или возлюбленного и владеть вторым домом (где можно жить с

конкубиной). Как замечает Ватен, контракты такого рода "посягают ни много ни

мало на сексуальную свободу мужа; женщина отныне становится [в этом] столь

же требовательной, как и мужчина". Распространение брачных контрактов

включало и мужа, и жену в систему обоюдных долженствований, или

обязательств, .разумеется, не равных, но все же [четко] разграниченных. И

разграничение это произведено было не из уважения к семьям, которые

представляет каждый из супругов, связанных бра-

_____________

1 S. В. Pomeroy. Op. cit.-- Р. 129.

88

ком, но именно ради новой супружеской пары, ее стабильности и

внутренней регуляции1.

Столь четко определенные обязательства вынуждали супругов избирать

более строгие, нежели прежде, формы совместной жизни. Контракт просто не

удалось бы сформулировать, если б его предписания не соответствовали новому

типу отношений и не ставили каждого из супругов в условия, когда само

существование их четы оказывалось весьма реальным жизненным фактором.

Институционализация брака по взаимному согласию, пишет Кл. Ватен, "породила

представление о реальности супружеской общности, ценность которой выше

ценности ее составляющих"2. Эта эволюция в чем-то сродни той, что

П. Вейн выявил в римском обществе: "Во времена республики каждый из супругов

должен был играть определенную роль, и коль скоро она исполнялась, между

супругами могли складываться любые эмоциональные отношения. <...> Во

императорскую эпоху <...> предполагалось, что само существование брака

основывается на добром согласии и законе сердца. Так родилась новая идея:

супружеская чета, состоящая из хозяина и хозяйки дома"3.

Впрочем, эволюционировала эта матримониальная практика весьма

парадоксально. Она искала поддержки властей,-- и, в то же время, становилась

все более важным моментом частной жизни. Она избавлялась от бремени

экономических и социальных критериев,-- и, в то же время, распространялась

все шире. Она все более "притесняла" супругов,-- и, в то же время, вызывала

все большее расположение к себе, точно, вместе с требованиями росла и ее

притягательность. Брак стал более общим как практика, более публичным как

институт, более частным как образ жизни, гораздо теснее сплачивающий

супружескую чету и тем самым эффективно выделяющий ее из поля всех иных

социальных связей.

Разумеется, сколько-нибудь точно оценить масштабы распространения этого

явления очень сложно. Доступные документы характеризуют лишь отдельные

привилегированные ареалы и слои населения. Было бы натяжкой говорить о

всеобщем и

_____________

1 Cl. Vatin. Op. cit-- P. 203-- 206.

2 Ibid- P. 274.

3 Р. Veyne. L'amour a Rome//Annales E.S.C.-- 1978, 1.

89

массовом движении, пусть даже факты, при всей их отрывочности и

разрозненности, казалось бы, согласуются с таким подходом. Так или иначе, но

если исходить из текстов начала нашей эры, брак, похоже, стал для мужчин --

а только их свидетельствами мы располагаем,-- источником очень важного,

интенсивного и, вместе с тем, сложного и проблематичного опыта. Брак уже

нельзя было воспринимать только как институт, полезный для семьи и общины,

или домашнюю деятельность, развертывающуюся по правилам, удовлетворяющим

домочадцев; он стал отныне "состоянием" брака: формой жизни, разделенным с

супругом, сопричастным существованием, личной связью и взаиморасположением

партнеров. Не то чтобы старая матримониальная схема напрочь исключала

близость и сердечность в отношениях между супругами. Однако складывается

впечатление, что в идеале, предложенном Ксенофонтом, чувство напрямую

связано с осуществлением статусных полномочий мужа (впрочем, это нимало не

снижает ни его серьезности, ни интенсивности): относясь к своей молодой

жене, скорее, по-отечески, Исхомах терпеливо обучал ее тому, что надлежало

делать, и в той мере, в какой она умела исполнять роль хозяйки дома, до

конца своих дней неизменно выказывал ей уважение и привязанность. В

литературе императорской эпохи мы находим свидетельства гораздо более

сложного опыта брака, и поиск этики "супружеской чести" четко

просматривается за рассуждениями об обязанностях супругов, о природе и форме

связующих уз, о соотношении превосходства естественного и устанавливаемого,

и о привязанности, которая может выступать и как необходимость, и как

зависимость.

Можно вспомнить и созданный Плинием образ "индивидуума в браке"*, чтобы

сравнить его с [Ксенофонтовым] портретом другого доброго мужа, Исхомаха.

Когда в знаменитом любовном послании Плиний оплакивает разлуку с

Кальпурнией, он предстает перед нами иным, нежели в других письмах: не

литератором и трибуном, призывающим любящую и покорную супругу в свидетели

своих успехов, но мужчиной, испытывающим столь сильную привязанность к жене

и столь страстное физическое желание, что день и ночь ищет ее, пусть и

тщетно:

________________

* См., например, Плиний Мл. Письма, IV, 19, а также VII, 5.-- Прим.

ред.

90

"Нельзя поверить, как велика моя тоска по тебе. Причиной тому прежде

всего любовь, а затем то, что мы не привыкли быть в разлуке. От этого я

большую часть ночей провожу без сна, представляя твой образ; от этого днем,

в часы, когда я обычно видел тебя, сами ноги, как очень верно говорится,

несут меня в твой покой. Наконец, унылый, печальный, будто изгнанный, .я

отхожу от порога. Свободно от этих терзаний только то время, в течение

которого я занят на форуме тяжбами друзей. Подумай, какова моя жизнь, ты --

мой отдых среди трудов, утешение в несчастии и среди забот..."1.

Формулы этого письма весьма примечательны. Специфический характер личных

супружеских отношений, интенсивных и эмоциональных, не зависящих ни от

статуса или прав мужа, ни от ответственности за домашний очаг,

просматривается вполне отчетливо. Любовь и забота о том, с кем делишь

обыденность повседневного существования, здесь тщательно разграничены, хотя

в обоих случаях присутствие жены осознается как ценность, а ее отсутствие

как несчастье. При этом Плиний нагнетает традиционные мотивы классического

негативного описания любовной страсти:

образ [любимой], являющийся бессонными ночами, метания и маета, поиски

отсутствующего "предмета",-- однако придает им позитивный характер; точнее

говоря, страстные порывы, которыми охвачен муж, его терзания, желание и

тоска представлены в качестве положительного знака и надежного залога

супружеской любви. Наконец, соотнося брак и публичную деятельность, Плиний

исходит не из поверхностного отождествления домашней власти с властью над

другими, но из сложной игры замещений и компенсаций: утратив счастье в

разлуке с женой, он погружается в заботы общественной жизни; но какою же

должна быть его боль, чтобы в суете и рутине текущих дел находить утешение

личному горю.

Множество документов подтверждает: супружеская связь освобождается от

матримониальных функций, статусных прав супруга, рационального домостроя в

целом, чтобы предстать как единственное в своем роде отношение со своей

властью и проблематикой, своими трудностями, обязательствами, преимуществами

и удовольствиями. Можно еще цитировать Плиния

______________

1 Плиний Мл. Письма, VII, 5.

91

или найти свидетельства у Лукиана и Тацита; можно обратиться к поэзии

супружеской любви, образцы которой дал Стаций: состояние брака описано здесь

как слияние двух судеб в единой нерушимой страсти, причем муж признает свою

эмоциональную подчиненность: "Венера нас соединила во цвете лет, Венера

будет благосклонна к нам и на закате жизни. Доволен я твоим законом и

послушен (libens* et docilis), я не разорву той связи, что ощущаю с каждым

днем все больше <...> Эта земля создала меня для тебя (creavit me

tibi): она навсегда связала мою судьбу с твоею"1.

Разумеется, не здесь нужно искать реальную картину матримониума

императорской эпохи. Демонстративная искренность этих текстов еще не

доказательство: поскольку они сознательно и упорно возвещали идеал

супружества, постольку их следует рассматривать не как отражение наличной

ситуации, но как формулу долженствования, именно в таком качестве

Blog

Забота о себе

Содержание