XV. Огонь

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Литература 2-4 классы, 30.56kb.
• Инсценировка «Вместе против наркотиков», 104.67kb.
• Рождение энергетики произошло несколько миллионов лет тому назад, когда люди научились, 241.19kb.
• Конкурс детского творчества «Огонь не забава», 34.01kb.
• Реферат, 170.26kb.
• Е. А. Тюгашев концепт «архе» и типология форм правления, 194.81kb.
• Задачи: Проследить, как перекликаются славянские семейные традиции с современными писателю, 73.18kb.
• Прошли летние каникулы. Мы снова сидим за партами и смело шагаем по стране Знаний., 33.19kb.
• Действующие лица: Огонь. Снегурочка. Заяц. Белка. 5 Четыре Лебедя. Лиса. 10. Вьюга., 37.43kb.
• Мы объявляем этот конкурс с целью зажечь огонь глубокого интереса к космосу в ребячьих, 35.29kb.

⁹ История или повествование о донских казаках А. Ригельмана — в Ч. О. И. и Д., год 2, III, 61.

¹⁰ Кирша Дан., 96.


ная поговорка: «венчали вокруг ели, а черти пели»¹. В лесах и рощах язычники хо­ронили и мертвых, потому что эти места напоминали им о блаженных, райских са­дах, где должны водвориться по смерти души праведных. Оттон Бамбергский за­прещал это делать поморянам, а князь Бретислав чехами В поэтической картине Краледворской рукописи души усопших изображены порхающими по деревьям³. В народных поговорках уцелело живое воспоминание о той стародавней, доисториче­ской эпохе, когда славяне-дикари жили в дремучих лесах и поклонялись «рощениям»: «в лесу родились, пням молились», или: «жили в лесу, молились пенью», «в ле­се жить — пенькам Богу молиться»⁴.

Представляя тучи небесными деревьями, перенося это представление на землю и связывая его с обыкновенными дубравами, древний человек признал леса и рощи местопребыванием облачных духов, и этим последним придал характер лесных ге­ниев. Как в образе водяных идея дождевых потоков связывается с земными источ­никами, так в леших ясны черты их первоначального, стихийного значения, соче­тавшиеся с лесами и деревьями. Это доказывается и выше объясненным предани­ем о происхождении водяных и леших (см. стр. 121—2) и многими другими по­верьями, живущими в народе. Слово леший в областных говорах⁵ и в старинных памятниках означает: лесной, лесистый⁶; в разных губерниях и уездах лешего на­зывают лешак, лесовик, лесник⁷, лисун (полисун) и даже лес⁸. Лешие (чешск, lesni mužové) — то же, что греческие сатиры, римские фавны, сильваны, немецкие waldleute, holzleute и moosleute. Они живут в лесных трущобах и пустырях, но обык­новенно с первыми морозами (в начале октября) проваливаются сквозь землю, ис­чезая на целую зиму, а весною опять выскакивают из земли — как ни в чем не бы­вало. Расставаясь осенью с лесом, они бесятся, ломают с досады деревья, словно хрупкие трости, и разгоняют всех зверей по норам; во весь тот день воет по лесу страшный ветер⁹. В этом любопытном поверье ясно сказывается тождество леших с творческими силами лета. Подчиняясь влиянию зимы, тучи перестают блистать молниями, грохотать громом и разливаться дождем; это оцепенение или зимний сон фантазия соединяет со всеми их мифическими олицетворениями. Подобно то­му, как водяной спит всю зиму и только в апреле просыпается бешеный и шумный, так и лешие проваливаются сквозь землю в холодное время осени и в темных под­земельях успокаиваются до весеннего своего пробуждения. Одною из наиболее употребительных метафор в старинной поэзии было представление облаков и туч мрачными горными пещерами и подземным царством; сюда-то и скрываются ду­хи летних гроз на зиму; здесь, как свидетельствуют древние мифы (см. гл. XVIII), покоится Один со всем своим неистовым воинством и лежит похищенный Торов молот (молния). Мы указали основания, ради которых духи грозовых туч еще из­древле получили демонический характер; с этим характером являются в преданиях


¹ Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Бусл., 5.

² Срезнев., 32.

³ Ж. М. Н. П. 1840, XII, 128.

⁴ Послов. Даля, 748.

⁵ Обл. Сл., 108.

⁶ Псковская судная грамота, 2: «лешая земля»; Доп. к Ак. Ист., IV., стр. 50: «беречь накрепко, чтоб торговые и промышленные люди из сибирских городов в русские породы лешими и степными дорога­ми украдом не проходили».

⁷ Обл. Сл., 103—4, 107.

⁸ День 1862, 52.

⁹ Сахаров., II, 60—61; Послов. Даля, 998.


и те из них, что населили воздушные пространства, водные источники и горные ущелья, и те, что обитают в лесах. Вот свидетельства народных пословиц и погово­рок: «поехал было в лес, да попался встречу бес»; «брат — так брат, а не то отдай крест, да хоть к черту в лес» (обычное выражение при ссоре крестовых братьев); «пришов з' лесу и идзи собе к бесу»; «пад черным лесом спаткауся чёрт з'бесом»; «толкись бесы, да не в нашем лесе»; «из пустого дупла либо сыч, либо сова, либо сам сатана». У поляков есть поверье, что дьявол, превращаясь в сову, любит садиться на старой вербе, почему простолюдины и боятся рубить это дерево, чтобы не подверг­нуться гневу нечистой силы. Польская поговорка: «zakochal sie jak diabel wsuchey wieržbie» соответствует великорусской: «влюбился, как черт в сухую ракиту» и мало­русским: «бьецця, як черт коло сухой верби», «закохавсь, як черт в суху грушу (или вербу)»¹. Заслыша в лесу таинственные звуки, поляки плюют на все на четыре сто­роны, чтобы прогнать от себя нечистого². И леших, и чертей народ обзывает одина­ковыми именами: шатун, ворог, ёлс³; сравни: ляд — дьявол, лядащий — негодный и лядá (ляды) — поле с корнями срубленных деревьев, лядина — лес, лядá и лядка — болото, поросшее кустарником и лесом⁴. В романских сказках древнеримский бог ада Orcus принимается за лесного духа (итал. огсо, неап. huorco, фран. ogre) и представляется черным, косматым и большею частию великаном; немецкие же сказки роль его возлагают на черта⁵. Темные подземелья, царство все помрачаю­щих туч, породили миф о глубоких вертепах ада, и вышеуказанное предание: будто лешие проваливаются сквозь землю — имеет при себе следующие аналогические поверья: в половине ноября все нечистые убегают с земли, боясь морозов; зима разгоняет их — и они скрываются в преисподнюю; в начале же февраля, с первыми зачатками весны, нечистые духи вылетают из ада в виде птице. Древнее сказание о грозовых демонах, исчезающих осенью, в дни месяца листопада, и снова появляю­щихся весною, народная фантазия, согласно с усвоением этим духам лесного типа, связала с замиранием и возрождением жизни в дубравах и рощах, которые к зиме сбрасывают с себя листья, а в вешнюю пору одеваются в зелень и цветы. Покидая землю, лешие подымают ветры, ломают деревья и разносят их пожелтевшие лис­тья: в этих обычных явлениях бурной осени поэтический взгляд народа усматрива­ет их досаду, чувство недовольства и тоски по умирающей природе. Впрочем, ле­шие не все исчезают на зиму; в некоторых местностях их смешивают с демонами зимних вьюг. Стремительные вихри, по мнению крестьян, есть дело лешего. Так поломанные бурею в лесах деревья обыкновенно причисляются к его проказам; по народному поверью (Вятск. губ. ), леший никогда не ходит просто, а спереди и сза­ди его всегда сопровождает сильный ветер, и по направлению ветра можно заклю­чать, куда именно держит он путь. Никто не видал, чтобы он оставил где-нибудь след своих ног, хотя бы прошел по песку или снегу: это потому, что он вихрем за­метает свой след, как поступают и ведьмы (см. I, 289). В августе месяце поселяне караулят по ночам снопы от потехи лешего, который раскидывает их, подымая вихри; с целью помешать ему они ходят на гумно в вывороченных тулупах и обво-


¹ Собрание 4291 росс, пословиц, 10, 150; Приб. к Изв. Ак. Н. 1852, 65; 1853 г., 187; Рус. в св. посл., 11, 33; Пов. и пред., 174—5; Номис, 168.

² Beiträge zur D. Myth., II, 371.

³ Обл. Сл., 28—29, 64, 263.

⁴ Ibid., 108.

⁵ D. Myth., 454.

⁶ Сахаров., II, 11, 65-66.


дят около снопов круговую черту кочергою, т. е. замыкают гумно со всех сторон как бы оградою; вывороченный тулуп — эмблема облачного одеяния, в которое рядит­ся бог-громовник, гонитель демонов, а кочерга — эмблема его молниеносной пали­цы. Уверяют также, что леший боится головешки¹; а шведы, чтобы удалить лесного духа, советуют бросать в него кусок железа². И головешка, и железо — символы молнии. Так как свистом можно накликать бурю, то крестьяне не только не реша­ются свистать на воде, но не делают этого и ночью в лесу, опасаясь разбудить леше­го, который, проснувшись, спешит откликнуться. Когда путнику почудится страш­ный свист лешего (= вой ветра), он торопится убежать в противоположную сторо­ну³.

Могучие явления грозы предки наши олицетворяли то в образе великанов, тож­дественных с громадными тучами, застилающими собой весь небосклон, то в обра­зе карликов, тождественных с малютками-молниями, обитающими в облачных го­рах. Оба представления приданы и лешим, которые бывают то ниже травы, то вы­ше самых высоких деревьев. Как надвигающаяся на небо туча из едва заметного вдали черного пятна быстро вырастает в своем объеме и достигает исполинских размеров, так и леший мгновенно может вырастать и умаляться⁴. О богатырях и великанах сказки выражаются, что они растут не по дням, не по часам, а по мину­там. Обыкновенно в лесу леший равен с высокими дубами и соснами, а на поля­не — с травою. Белорусы утверждают, что рост лешего зависит от высоты тех де­ревьев, вблизи которых он стоит или идет, т. е. по первоначальному воззрению рост лешего определялся размерами тех летучих облачных лесов, в среде которых шест­вовал он по небу. В Киевской и Черниговской губ. различают лисунов и полевиков; первых представляют великанами сероватого и пепельного цвета; о последних же рассказывают, что они равны с высотой хлеба, растущего в поле, и после жатвы умаляются и делаются такими крохотными, как стерня, т. е. рост их в то время не превышает остающихся на корню срезанных стеблей соломы⁵. Точно так и немцы представляют лесных духов и великанами (schrat, waldschrat и сканд. skratti — gigas: имя это, наравне с словом tröll, совмещает в себе значения черта, лешего и велика­на), и малютками (schrettel); те из них, которые блуждают одиноко, принимают большею частию гигантские образы, а живущие в обществах (толпами) смешива­ются с эльфами и карлами: малорослые, с старыми лицами и всклокоченными во­лосами, одетые в мох и листья или в зеленые платья с красными выпушками, они напоминают этими внешними признаками карликов = цвергов⁶. Те древесные от­верстия, сквозь которые суеверные матери протаскивают больных детей, в Швеции называются elfenlöcher; на Руси, чтобы избавиться от болезней, вешают на деревьях холсты и рубашки, и приношения эти считаются за обычный дар русалкам, о срод­стве которых с одной стороны с эльфами, а с другой с лесными нимфами смотри гл. XXIII. Подобно лешим, эльфы обладают способностью увеличиваться и ума­ляться по своему произволу; и те, и другие равно опасны, как похитители детей (см. гл. XXIV). По свидетельству, принадлежащему XIII столетию, германцы при-


¹ Ibid., II, 50; Рус. Дневник 1859, 37.

² Ж. М. Н. П. 1843, т. XL.

³ О. 3. 1848, IV, 142.

⁴ Гримм сообщает подобное же предание о великанке. — D. Myth., 522.

⁵ Абев., 233; Рязан. Г. В. 1846, 16; Владим. Г. В. 1844, 50; Киев. Г. В. 1845, 16; Черниг. Г. В. 1860, 28; Ж. М. В. Д. 1848, ч. XXII, 130—1; Зам. о Сибири, 76; Рус. прост. праздн., IV, 13; Семеньск., 123.

⁶ D. Myth., 450-1, 454, 956; Beiträge zur D. Myth., II, 278.


знавали ветр лесным духом, который мог вырастать все выше и выше, пока не сравнивался с самым высоким деревом¹. Становя леших в разряд великанов, оли­цетворяющих собою вихри, бурю и грозу, предания наделяют их необыкновенною силою и суровостью и приписывают им те же нескончаемые битвы, в каких посто­янно обращаются великаны. Народные поговорки выражаются: «силен (или: здо­ров), как лесник!» — «с лесовиком не справиться!»². Во Владимирской губ. лешего называют дикиньким мужичком³, подобно тому, как поляки называют его dzikimaz, а немцы wilder mann; и у нас, и в Германии название это («дикий чело­век») по преимуществу служит для обозначения великана (см. гл. XXI). Как все грозовые духи, леший может принимать различные образы, в которых поэтическая фантазия издревле олицетворяла бурные и громоносные тучи, и тем самым сбли­жается с оборотнями. Чаще всего он является здоровенным мужиком, но и в этом человеческом облике сохраняет демонские признаки: на нем бараний полушубок, но как всегда бывает у нечистой силы — неподпоясанный и запахнутый левой по­лою на правую (I, 96); глаза у него без бровей и ресниц — поверье, которое остается для нас неразгаданным⁴. Представляют его и одноглазым⁵, что указывает на срод­ство его с великанами-циклопами. Если леший показывается голый, без одежды, то легко заметить, как сходен он с общепринятым изображением черта: на голове у него рога, ноги козлиные, голова и вся нижняя половина тела мохнатые, в космах, борода козлиная — клином, на руках длинные когти. Близь Рязани верят, что в ле­сах обитают царьки с золотыми рожками⁶. Немецкий schrat изображается диким, суровым и косматым, с всклокоченными волосами (schrötleinzopf); др.-вер.-нем. scrat или scrato в старинных памятниках объясняется pilosys, a scraz, screza — larvae, lares mali; др.-чешское scret — daemon, screti (scretti) — penates intimi et secretales, чешск, skřet, škřjtek — penas, idolum, польск. skrzot и skrzitek — дух, представляемый со спутанными, взъерошенными волосами, словен. shkrat, shkrátiz, shkrátelj — гор­ный карлик. Названия эти имеют один общий корень с глаголом скрыть. Слово крыть (покрывать) тождественно по значению с (глаголами облачать (откуда обла­ко — небесный покров) и обвертывать (оборотить), и сейчас приведенные названия указывают на духов, облекающихся в облачные одежды. Так как облака уподобля­лись звериным шкурам (овечьим, козьим и т. дал. ) и различным мохнатым живо­тным, то лесные духи рисуются воображению славян существами косматыми, с козлиными ногами, бородой и рогами, напоминая собою сатиров и фавнов антич­ного мира и козлов Вакха и Тора, или одетыми в бараньи тулупы. Тулупы эти, как у ведьм их сорочки, не подпоясаны и свободно развеваются по ветру, как облачная мантия дикого охотника (Одина). Здесь таится объяснение и близкой связи леших с горными карликами (гора = туча) и оборотнями: в старинных глоссах, приводи­мых Ганкою, слово vilcodlac (оборотень) истолковано: faunus⁷. В качестве грозового демона леший сближается также с змеем, злобным похитителем дождей; в Бело-


¹ Die Götterwelt, 98.

² Ворон. Г. В. 1850, 16.

³ Владим. Г. В. 1844, 50.

⁴ Сын Отеч. 1839, IV, 78-79; О. 3. 1848, IV, 139; Совр. 1856, XI, смесь, 28.

⁵ Костом. С. М., 58; Сахаров., I, 19, заговоры.

⁶ Абев., 234; Рязан. Г. В. 1846, 16; Моск. Наблюдат. 1837, май, II, 247; Досуги или собр. сочин. и пе­реводов Михаила Попова, I, 196; Н. Р. Ск., VIII, 665 (изображение леших, заимствованное из лубочной сказки).

⁷ D. Myth., 447—9.


руссии между разнородными цмоками (змеями) знают и лесного цмока, который морит у хозяев скот, высасывает ночью у коров молоко и делает нивы неплодород­ными¹. Следовательно, лешему приписывается то же высасывание молока у коров, как и ведьмам и огненному змею: поверье, возникшее вследствие забвения мифа о высасывании молока-дождя из коров-туч молниеносными демонами. В Олонецкой губ. убеждены, что каждый пастух должен подарить лешему на лето корову; не то он озлобится и перепортит все стадо². В Архангельской губ. думают, что леший, если пастухи успеют задобрить его, пасет деревенское стадо³; а в Малороссии лисовик считается пастырем волков (= туч, см. I, 364). Во многих местностях рассказыва­ют, что у леших на голове и бороде волоса зеленые⁴; такие же зеленые волоса дают­ся водяному и русалкам. Это поверье с одной стороны свидетельствует за очевидное отождествление леших с царством растительным, а с другой стороны указывает на то близкое отношение, в каком состоят с ними водяные духи, хранители дождевых источников.

В весенней грозе древние племена видели упорный и смертоносный бой велика­нов туч; этот воинственный тип усвоен и лешим. Лесовики, рассказывают крестья­не, ведут между собою частые войны; но как существа титанической породы, они не знают ни пушек, ни ружей, ни пороха, а ломят своих противников столетними де­ревьями, которые тут же вырывают с корнем, и стопудовыми камнями, отбитыми от скал; брошенные рукою лешего, камни эти и деревья летят в десять раз скорее пули и на громадные расстояния — верст на пятьдесят и более. Поломанные бурей леса и горные обвалы суть следы их ожесточенной битвы. В такой грандиозной кар­тине изображает народ удары грозы и полет бурных облаков, перенося древние представления о небесных деревьях и горах-тучах на обыкновенные леса и скалы. Низводя мифические сказания на землю, налагая на них бытовые черты, народ рассказывает, что в каждой стране лешие подчинены своим воеводам и царям и что у них так же бывает солдатчина (набор), как и между людьми. Над русскими лесо­виками царствует Мусаил (Мафусаил) — лес. Как скоро у народов различных госу­дарств начнется война, то и лешие этих стран вступают между собой в кровавые битвы: целые рати их сходятся, ведя за собою лесных зверей, и бьются нещадно до тех пор, пока не прекратится человеческая война⁵. То же участие в народных рас­прях приписывается и сербским вилам, родственным с нашими русалками (см. гл. XXIII).

Лешие — властители дремучих лесов, и в некоторых областях их называют лесовыми царьками, господарями над лесом. В больших лесах господствуют по два и по три леших. В Архангельской губ. есть рассказ о том, как два лешие поссорились с третьим при дележе лесных дач, связали его и бросили; случайно набрёл на него промышленник и освободил; в благодарность за то леший донёс его вихрем с Но­вой Земли на родину и после пошел за него в рекруты и отбыл трудную службу. Когда леший идет дозором по своим владениям, то при его приближении шумит лес и кругом трещат деревья. По ночам он приходит спать в какой-нибудь станок (сторожку) и, проснувшись поутру, назначает место будущего своего ночлега. Если


¹ Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 22-23.

² Дашкова: Описание Олон. губ., 218.

³ Памяти, книжка Арханг. губ. на 1864, 50.

⁴ Описание Олонец. губ., 217—8; Терещ., VI, 128. Калевала представляет лесного царя с зеленой бородою, а свиту его мохнатою. — Библ. для Чт. 1842, XI, смесь, 51.

⁵ Совр. 1856, XI, смесь, 38—39; День 1862, 52.


избранную им лесную избушку займет запоздавший путник или охотник, леший старается его выпроводить: то вихрем пронесется над избушкой и пошатнет ее кровлю, то распахнет дверь, то тряхнет ближайшими деревьями и подымет страш­ный шум; словом — ему приписываются все явления, вызываемые в лесу порыва­ми ветров. Если незваный гость и тогда не послушается, то ему грозит беда: он или заблудится в лесу, или завязнет в болоте, заведенный туда разгневанным лешим. Вместе с лесными угодьями под властию и покровительством лешего состоит и всякий зверь, обитающий в лесах, и всякая птица, которая там водится¹. Наиболее любимое им животное — медведь, о котором предания говорят, как об одном из главнейших воплощений бога-громовника. Леший — большой охотник до вина (метафора дождя), а все-таки ни единого ведра не выпьет без того, чтобы не попот­чевать зауряд и медведя. Кроме этого зверя, он никого не берет в услужение к себе, и когда опьяненный ляжет соснуть — то медведь ходит около него дозором и сторо­жит его от нападения водяных². Белки, песцы и полевые мыши, как известно, пере­селяются с одного места на другое большими стадами и периодически (года через два или три) появляются во множестве то здесь, то там: это называется течкою. Крестьяне объясняют ее тем, что лешие перегоняют звериные стада из одного бора в другой. В 1843 г. в лесах Варнавинского и Ветлужского уездов вдруг показалось огромное количество ходовых белок; тамошние мужики говорили, что белок гонит леший из Вятской губ. в Вологодскую; а другие прибавляли, что один леший про­играл своих белок в карты другому лешему и потому перегоняет их из своего вла­дения в чужое. Те же объяснения даются и в других местностях³; сравни на стр. 126 с подобными же рассказами о водяных. Успех в ремесле охотника зависит от благо­склонности к нему местного лешего. Кто вздумает «лесовать» (охотиться на лесного зверя), тот прежде всего должен принести что-нибудь на поклон лешему, чтобы лов был удачен и чтобы таинственный хозяин леса не замотал в дебрях зверолова. На поклон приносят в лес краюшку хлеба (или блин), с солью посверху, и кладут это приношение на какой-нибудь пень⁴. Пермяки молят лешего ежегодно, принося ему пачку листового табаку, до которого, по их мнению, он сильно oxoч⁵. На Бескидах и в лесистых местах Поволжья есть у охотников обычай: первый улов оставлять в дуброве, как жертву лесному духу⁶. В заговорах, произносимых на успех в звериной ловле, встречаем обращение к лешим: «подите вы, сатанаилы, дьяволы, лешие, в та­кой-то остров, пригоните русаков и беляков (зайцев) на мои клети поставные — су­меречные, вечерние, ночные, утренние и полуденные; пригоните, остановите и в моих клетях примкните»⁷. Вызванный на помощь всесильным словом заклинаний, леший пригоняет в западни, капканы и сети зверолова волков, куниц, лисиц, белок, зайцев и наводит на его ружье и зверя, и птицу лесную⁸. Если припомним, что гро­за изображалась небесной охотою, то будет понятно, почему лешие, по народным поверьям, гонят лесного зверя и почему к ним именно обращается охотник с свои­ми просьбами.


¹ Иллюстр. 1846, 150; О. 3. 1848, IV, смесь, 138, 143.

² Совр. 1856, XI, смесь, 27—28.

³ Рус. Вест. 1856, XIX, 415—6; Костромская губ. Крживоблоцкого, 519; Записки Авдеев., 148.

⁴ Совр. 1856, XI, 39.

⁵ Ж. М. В. Д. 1858, IV, 74—75.

⁶ Срезнев., 29.

⁷ Сахаров., I, 20.

⁸ 0. 3. 1848, IV, 137, 144.


Леший любит блуждать по лесу, вешаться и качаться на древесных ветвях, как в люльке или на качелях, почему в некоторых губерниях ему дают название зыбоч­ник¹; появляясь то здесь, то там, он свищет, хохочет, хлопает в ладоши, громко кричит на разные голоса: ржет как лошадь, мычит как корова, лает и мяукает. Хо­хот его слышен, по народным рассказам, верст на сорок в окружности. Этот титани­ческий смех, свист, хлопанье и крики = старинные метафоры для обозначения грома и воющих ветров. Уподобление грома — смеху встречается в поэтических сказаниях индийцев²; у славян, германцев и других родственных народов оно поро­дило мифы о страшном хохоте сатаны, раздающемся в адских вертепах, и сказки о богине-громовнице, веселый смех которой замолкает на все время зимы (см. I, 307, 400). Греки перенесли эту метафору на треск пылающих на очаге поленьев; Аристотель выражается о треске огня как о смехе Гефеста и Гестии³. Конь, корова, собака и кошка — зооморфические олицетворения грозовых туч, и потому леший кричит их дикими голосами, стараясь напугать боязливого путника. Низведя ле­шего с облачных высот в обыкновенные леса, народная память удержала все харак­теристические его признаки, созданные некогда под влиянием метафорического языка; хохот и крики лешего продолжают слышаться суеверным поселянам в тре­ске падающих деревьев, в шуме листьев и завываний ветров, потрясающих дубра­вами. Эхо, раздающееся из глубины лесной чащи, поселяне считают откликом ле­шего, и думают, что он нарочно отзывается на голос человека, чтобы заманить его в непроходимые трущобы или болота и там защекотать насмерть; особенно часто подвергаются этой опасности охотники и дровосеки⁴. Русалки, в образе которых фантазия сочетала воедино представления о водяных и лесных девах, также любят качаться на древесных ветвях, также заливаются злым хохотом и щекочут насмерть завлеченных к себе неосторожных путников. Щекотать первоначально оз­начало: издавать сильные, резкие звуки, подобные соловьиному свисту (I, 153): «о Бояне, соловию старого времени! — восклицает певец Слова о полку, — абы ты сиа плъкы ущекотал»⁵. Соловьиный же щекот, как объяснено в VI главе, служил мета­форою громко раздающихся напевов грозовой бури. От понятия издавать резкие звуки слово «щекотать» перешло к обозначению того действия, которым они вызы­ваются, и именно к обозначению щекотанья, которым возбуждается громкий, не­произвольный смех. Подобно тому глагол лоскотать — щекотать кого-нибудь (лос­кать, лосконуть — наносить удары⁶) в польском языке (łoskotałć) сохраняет значе-


¹ Доп. обл. слов., 69; зыбка — люлька, колыбель.

² Die Windgottheiten bei den indogerman. Volkern, von H. Genthe, 11.

³ Der Ursprung der Myth., 110. Как смех служил метафорою для утреннего рассвета и громовых рас­катов, так, по всему вероятию, те же значения соединялись и с чохом: чихати, чешск, kychati, keychati, др.-рус. кыкати — вообще издавать звуки, кричать. По указанию Гримма, арабы о дневном рассвете выражаются: утро чихает (der morgen niest) — D. Myth., 708; огонь, который горит с треском, называ­ется у немцев der niesende licht — ibid., 1090. «Друзии же, говорит летописец, и закыханью веруют, еже бывает наздравье главе» (П. С. Р. Л., I, 73). По народным приметам: если чхнет больной, то наверно выздоровеет (Нар. Сл. раз., 142); кто чхнет рано натощак, тот в течение дня получит подарок, или нео­жиданное счастие, а по другому объяснению — это предвещает хорошую погоду. Доныне в обычае всякому чихнувшему желать здоровья и исполнения желаний (Ворон. Г. В. 1851, 10; Терещ., I, 400; Абев., 316; Иллюстр. 1846, 333; Neues Lausitz. Magazin 1843, III—IV, 322; Громанн, 223; Volkslieder der. Wenden, II, 261; D. Myth., 1070—1; Beiträge zur D. Myth., I, 239; Одиссея, XVII, 541—6).

⁴ Абев., 194, 233—4; Рус. Предания Макарова, I, 12; Рус. Дневник 1859, 37; Совр. 1856, XI, 33.

⁵ Рус. Дост., III, 22.

⁶ Обл. Сл., 105; Старосв. Банд., 386.


ние: хлопать, трещать, греметь. В стремительном полете завывающей бури грозо­вые, эльфоподобные духи (лешие, русалки) нападают на демонов мрачных туч, вертят и щекочут их и заставляют хохотать громовым хохотом — до тех пор, пока не погибнут они в страшных судорожных движениях, т. е. пока тучи не будут рассе­яны грозою. В этой картине, набросанной смелою поэтическою кистью, кроется ос­нова народного поверья о щекотанье лешими и русалками захваченных ими лю­дей; образование этого поверья совершилось под влиянием тех мифических пред­ставлений, по которым эльфы и родственные с ними стихийные существа призна­ны были за похитителей человеческих душ (см. гл. XXIV).

Те случаи, когда путник сбивается с дороги (что, конечно, нередко бывало в дре­мучих девственных лесах старого времени), и все неприятности, какие испытываются при этом, суеверие народа приписывает злым проказам лешего: он нарочно путает, или, по народному выражению: обходит странствующих по лесу, т. е. как бы замыкает их невидимою круговою чертою, из-за которой уже не выбраться челове­ку без посторонней помощи. Между крестьянами ходит множество рассказов о том, как леший сбивает с пути. Желая, чтобы кто-нибудь заплутался и прошлялся в лесу до глубокой ночи, он с умыслом переставляет с одного места на другое дорожные знаки или сам превращается точно в такое дерево, какое служит в лесу приметою: в ель, сосну, в мох, растущий на древесном стволе, и становится в стороне от настоя­щей дороги; чрез это он спутывает соображения окольных жителей, заводит их в трущобы и, натешившись вволю, заливается громким хохотом¹. Иногда он пока­зывается путнику в виде седого старика, в звериной шкуре и с большой клюкою в руке, или, принимая на себя облик кого-нибудь из его знакомцев, начинает со встречным разговор и незаметно отводит его от дороги. Так, например, едет мужик одинёхонек; нагоняет его прохожий и, слово за слово — просит подвезти в деревню; мужик соглашается, едут они, мирно беседуя... Вдруг глядь — прохожего как не бы­вало, с глаз пропал! а мужик с возом в болоте или овраге; осматривается — и видит: на крутом, неприступном обрыве, куда ни за что не взобраться человеку, стоит ле­ший, свищет и хлопает в ладоши². Будьте в лесу настороже: покажется ли, что пла­чет ребенок, или послышатся стоны умирающего — не спешите на помощь; почу­дится ли вам шумная река там, где прежде ее не встречали, — идите прямо, не сво­рачивая в сторону; не то как раз угодите в трясину. Все это морочит леший³! Заме­тим, что плач ребенка и стоны умирающих слышались древнему человеку в завы­ваниях грозовой бури, а шумно льющиеся реки видел он в дождевых потоках. Как дух, появление которого всегда сопровождается вихрями, леший заметает всякий след = заносит дорогу, застилает ее пылью, песком, ворохами листьев и снегом. Оттого, по народному убеждению, кто попадет на след лешего (на путь, которым недавно пронесся он), тот непременно заблудится в лесу и не вернется домой до следующего утра или до тех пор, пока не выведет его на дорогу сам же лесовик⁴. В связи с этим стоит поверье, не дозволяющее мести избы в день отъезда кого-либо из родичей, чтобы не запорошить ему дороги (I, 20—21). Кто заплутается в лесу, кого обойдет леший, тому единственное средство найти дорогу: снять с ног лапти или сапоги и переворотить в них стельки, т. е., вынув из лаптей солому, положить


¹ Ч. О. И. и Д., год 1, III, 93; О. 3. 1848, IV, смесь, 139-140.

² Записки Авдеев., 145—6; Киевск. Г. В. 1845, 16.

³ Ж. М. В. Д. 1848, ч. XXII, 130—1.

⁴ Вест. Евр. 1818, XXII, 118; Сев. Архив 1822, XXIV, 472—3.


ее так, чтобы постилка, лежавшая у пальцев, очутилась в пятках и наоборот¹. Обувь — символ поступи, движения; переворачивая ее задом наперед, заблудив­шийся странник верит, что ноги его будут двигаться не к тем местам, куда направ­ляет леший, а в противоположную сторону и, таким образом, выведут его на пря­мую дорогу. Стихийное значение лешего ярко сказывается в его шаловливом ха­рактере: он дует в путника вихрем, запорашивает ему очи, срывает с него шапку, может приморозить его сани к земле, так что лошадь не в силах с места тронуться, и т. дал. ². «Не ходи в лес, там леший шутит!» — советует народная поговорка. Шут­ки лешего опасны; по той близости, в какую язык, а за ним и поверья поставили болезни в отношении к стихийным духам = эльфам (см. гл. XXII), он, шутя над человеком, насылает на него тяжкие недуги. Если случится кому заболеть, воротясь из лесу, то поселяне говорят по этому поводу: «стало з' лесу» (Черниг. губ. ) или «след лешего перешел»; о каженниках (расслабленных, полоумных) думают, что они обойдены лешим³. Чтобы умилостивить лешего, несут ему в дар ломоть хлеба и щепоть соли, завернутые в чистой тряпице. Приходя в лес, больной молится над хлебом-солью, оставляет там свое приношение и возвращается домой с полным убеждением, что болезнь осталась в лесу⁴. Есть и другие указания на жертвенные дары, которыми некогда чествовали лешего: раз он помог крестьянину — нарубил для него дров, а тот отблагодарил его паляницею; у мужиков, работающих в лесу, просит он пирогов и, когда дадут ему — кричит: «шел, шел, да нашел!»⁵

Образ жизни леших описывают различно: иные из них любят жить в лесных трущобах одиноко, уединенно, как дикари, не терпя близ себя никого из своих со­братьев; другие же поселяются большими деревнями, строят в лесах просторные дома, со всеми необходимыми службами, где хозяйничают их жены и растут их де­ти⁶. Лисунки (лешачихи) — лесные девы и жены = то же, что лешие, только в жен­ском олицетворении; народное воображение наделяет их такими огромными и длинными грудями, что они вынуждены закидывать их за плечи, и только тогда могут свободно ходить и бегать. Это предание указывает в лисунках облачных нимф, которые постоянно изображаются полногрудыми, так как самые облака упо­доблялись женским грудям, проливающим из своих сосцов обильное молоко-дождь⁷. В Польше и Галиции лисунки называются dziwozony, в Богемии dive zeny; они отличаются диким и злобным нравом, тело их покрыто волосами, длинные распущенные косы развеваются по воздуху; груди так велики, что, стирая белье (т. е. занимаясь полосканьем облачных одежд и покровов в дождевых источниках), они употребляют их вместо вальков⁸; на голове носят красные шапочки⁹. В лесах Исполиновых гор по утрам и вечерам бродит черная великанка, которую называют lesnipani¹⁰. Скандинавская мифология знает лесных жен и дев под именем îvidhjur и


¹ Совр. 1856, XI, 33; Записки Авдеев., 145: нехудо выворотить и верхнюю одежду и надеть ее наиз­нанку.

² Ж. М. В. Д. 1858, IV, 74-75.

³ Чтобы образумить каженника, надевают ему навыворот сорочку, сажают по зорям подле вереи, поят росою и окачивают водой из нагорного студенца.

⁴ Вест. Евр. 1818, XXII, 117—8; Семеньск., 123; Сахаров., II, 4.

⁵ Абев., 234; Киев. Г. В. 1845, 16.

⁶ Иллюстр. 1845, 298; Сын Отеч. 1839, IV, 80; Совр. 1956, XI, 27.

⁷ Обл. Сл., 107; Рус. Дневн. 1859, 37.

⁸ «Piersi ich sa tak wielkie ze je zamiast pralnikow užywaję, pioraę swoja bielizne».

⁹ Семеньск., 120—1; Памяти. книжка Арханг. губ. на 1864, 59, 69.

¹⁰ Громанн, 14.


iarnvidhjur (от îvidhr — лес, роща, iarnvidhr — eisenwald); в Германии, рядом с holzmänner, известны: holz- (или wald-) frauen, wilde weiber (= дивожены), moosweibchen, lohjungfern и holzfräulein. О диких женах рассказывают, что они жи­вут в лесу — в пещерах и ущельях скал, носят мохнатую или зеленую одежду, име­ют длинные, распущенные волосы и не всегда бывают неприязненны к людям, иногда советуют и помогают им. Holzweibchen нередко является к дровосекам, про­сит починить изломанное колесо своей тележки и подобно Берте награждает за труд оставшимися щепками, которые потом превращаются в чистое золото, или дарит клубок ниток, который — сколько б ни распускали его — никогда не умаляет­ся. Случайно набрела одна крестьянка на плачущего ребенка, рожденного от лесной жены, и из жалости накормила его своей грудью; а благодарная мать подарила ей за это древесную кору, которая впоследствии превратилась в золото¹. Подобный рас­сказ существует и в Малороссии: посчастливилось бабе найти в лесу малютку-ле­шего; ребенок лежал голый и горько плакал, баба прикрыла его своей свиткою — и вот явилась лисунка и наградила ее горстью горячих угольев; когда баба воротилась домой, вместо угольев оказались светлые червонцы². Эти золотые дары указывают на обладание лесными духами теми дорогими кладами, которые скрываются в ле­сах-тучах; а клубок ниток — на связь лисунок с вещими пряхами (норнами). По не­мецким сказаниям, лесные девы обнаруживают невольный страх и предаются быс­трому бегу, как скоро завидят поезд дикого охотника. В шуме бури гонится Водан за мифической женою с большими, снежно-белыми грудями, схватывает ее и, на­брасывая на бòрзого коня, увлекает к себе. В средней Германии рассказывают, что дикой охотник, сопровождаемый свитою и собаками³, преследует целую толпу бе­логрудых лесных дев, убегающих от него по воздушным пространствам. Это пре­красное поэтическое изображение грозовой бури, гонящей перед собою толпы дожденосных облаков, позднее должно было слиться с представлением бури в лесу, которая ломит деревья, обрывает зеленые листья и далеко гонит их в своем быст­ром полете; ибо как скоро за облачными нимфами утвердилось прозвание лесных дев — они признаны были за олицетворение зеленых дубрав. Лешие любят обора­чиваться в растения и до сих пор нередко представляются духами, обитающими в стволе того или другого дерева. Чтобы вызвать лешего, нужно нарубить молодых березок и сложить их кругом, верхушками в средину; затем снять с себя крест и, ставши в кругу, крикнуть громко: «дедушка!» — и леший тотчас явится. Или, в ночь перед Ивановым днем, должно отправиться в лес и срубить осину — так, чтобы она упала верхушкою на восточную сторону; на срубленном пне желающий увидать ле­шего становится лицом на восток, нагибается вниз и, глядя промеж ног, говорит: «дядя леший! покажись ни серым волком, ни черным вороном, ни елью жаровою; покажись таким, каков я!» — тут зашелестят листья осины как бы от легкого дуно­вения ветра — и леший является на призыв в образе мужика. Уверяют, что надо срубить в лесу сосну, и срубить так, чтобы она при своем падении сломила две оси­ны; на эти сломленные осины следует стать лицом к северу и говорить: «лесовик-великан! пришел к тебе раб (имярек) с поклоном, заведи с ним дружбу». Когда ле­ший явится, с ним можно войти в договор; по этому договору мужик отдает ему в кабалу свою душу, а леший обязуется помогать мужику в охоте, пригонять к нему


¹ D. Myth., 451—2; Beiträge zur D. Myth., 226, 277.

² Черниг. Г. В. 1860, 28; сравни с хорутанским рассказом о виле в сборнике Валявца, 64.

³ На Руси рассказывают, что лешие и лисунки боятся собачьего лая. — О. 3. 1848, IV, 143; V, 23.


зверей, охранять его стадо и отыскивать пропавшую скотину. На знакомство с ле­шим отваживаются одни колдуны¹. В основе этих поверий лежит мысль, что ле­ший, как дух грозы и вихрей, появляется только в то время, когда Перунов топор начинает рубить деревья-тучи, и потому вызывать его могут только колдуны, люди сверхъестественных, чародейных сил. Бытие лесных дев предания связывают тес­ными, неразрывными узами с жизнью различных деревьев; когда срубается дерево, вместе с ним должна умереть и та лесная нимфа, существование которой срослось с этим деревом. Таковы греческие мелиады и дриады ( δρυάδες ) — нимфы ясени и дуба; если увядает и сохнет дуб, то вместе с этим ослабевают силы дриады и она умирает; каждый поруб, наносимый дереву, она чувствует, как собственную свою рану. Подобные верования были распространены и между кельтами; Я. Гримм ука­зывает на следы их, уцелевшие у германских племен; а между славянами сохрани­лось множество поэтических сказаний о деревьях, которые (когда их рубят) издают жалобные стоны и проливают кровь (см. гл. XIX). Солдаты короля эльфов — днем деревья, а ночью храбрые воины; народные саги дают эльфам зеленые одежды и поселяют их под древесной корою; крестьянин, обрученный с эльбиною (elfmaid), обнял вместо невесты дубовый ствол. В Саксонии чтилось в старину дерево ellhorn (sambucus nigra); тот, кто хотел воспользоваться его ветвями, должен был обратить­ся к нему с следующею мольбою: «frau Ellhorn! gib mir was von deinem holz, dann will ich dir von meinem auch was geben, wann es wachst im walde!» Слова эти произноси­лись с коленопреклонением, с обнаженною головою и сложенными руками. В Зю­дерманнланде вздумал один слуга срубить прекрасное, тенистое можжевеловое де­рево; но едва приступил к делу, как из дерева раздался голос: «hau den wacholder nicht!» Сохранилась еще сказка о фее, пребывающей в сосновом дереве, которой прислуживают карлики². Сербская песня рассказывает, как добрый молодец молил Бога:


«Дaj ми, Боже, златне роге

И сребрне парошчиће,

Да прободем бору кору.

Да ja вићy, шта j' у бору».


Дал ему Бог золотой и серебряный рог, прободал им юноша сосновую кору, а в сосне молодая дева, светлая что солнце (ал' у бору млада мома, пак зaсиja кано сунце³). Золотой рог = молния, которая сверлит облачное дерево. У чехов много преда­ний о существах, подобных греческим дриадам. Так, об одной липе рассказывают, что в ней жила белая жена, и когда выходила оттуда — то всех изумляла своим бле­ском; она бывала и доброю, и злою и напоминала собою то полудницу, то дивожòну. При этом дереве совершались народные празднества и весенние игры. Жизнь другой женщины была таинственно связана с вербою; днем она оставалась в своей семье, а на ночь душа ее покидала тело и удалялась в вербу. Когда муж узнал про это, он срубил вербу — и в то же мгновение скончалась и его жена. Только мате­ринская любовь продолжала жить в срубленном дереве; сделанная из него колыбель убаюкивала осиротевшего ребенка, а когда он подрос и смастерил себе свирель из молодого отпрыска на старом пне вербы, то свирель эта своими мелодическими


¹ Дашкова: Описание Олон. губ., 217; О. 3. 1848, IV, смесь, 137—8, 144; Сын Отеч. 1839, IV, 78—79; Совр. 1856, XI, 39-40.

² Die Götterwelt, 11—2, 117; D. Myth., 476, 618-9; German. Mythen, 474—7.

³ Cpп. н. njecмe, I, 364.


звуками разговаривала с ним, как нежная мать¹. В дикой охоте или, прямее — в ве­сенней грозе бурный, громоносный дух гонится за облачными девами, настигает их и насилует (= сверлит молнией). Сюда принадлежат и античные сказания о сла­дострастных сатирах, преследующих прекрасных нимф. Наши поселяне рассказы­вают, что лешие «падки до женщин», похищают неосторожных девиц и принужда­ют жить с собою в любовном союзе². В грозе и вихрях в некоторых губерниях видят свадебное гульбище леших, тогда как в других местностях эти естественные явле­ния объясняются свадьбами чертей и ведьм. Свадьбы свои празднуют лешие шум­но, с диким вакхическим разгулом; поезд их всегда сопровождается сильными вет­рами и опустошением. Если поезд скачет через деревню, то непременно у многих домов снесет крыши, здесь и там размечет овины и клади; а если проезжает лесом, то поваляет деревья (сравни с свадьбою водяного, стр. 124). Вырвет ли буря с кор­нями целый ряд деревьев, набросает ли где кучи валежника — крестьянин убежден, что именно в этом месте пронеслась свадьба лешего. Редкий из крестьян осмелива­ется в летнюю пору лечь для отдыха на лесной тропинке; ибо опасаются, как бы не наехал случаем свадебный поезд лесовиков и не раздавил сонного. В Архангельской губ. думают, что вихрь подымается оттого, что леший пускается плясать на своей свадьбе с лисункою. Демонское гульбище, преисполненное всякого соблазна, вы­зывает (по народному поверью) небесные громы, удары которых нередко превра­щают леших и лисунок в росомах, и потому зверь этот считается проклятым: по­верье, свидетельствующее за тесную связь грозовых духов с оборотнями. На другой день после свадьбы леший, по русскому обычаю, идет с своей молодой женою в ба­ню, и если в то время случится кому-нибудь проходить мимо — они непременно окатят его с головы до ног водою, т. е. грозовые духи, вступая в весенний брак, ку­паются в дождевых потоках и обливают всех попавших под дождь³.


¹ Громанн, 87; Иречек — в Часописи 1863, 1, 10. Словенская сказка (Slov. pohad., 143—165; Эрбен, 49—57) повествует о девах-красавицах, которые растут на стеклянной горе (= небе) в виде лимонов (позднейшая замена золотых яблок); когда лимон сорван и разрезан — из него выходит чудная дева.

² То же поверье существует у чехов. — Громанн, 15.

³ Абев., 233—4; Совр. 1856, XI, 37; О. 3. 1848, IV, смесь, 138.