Сесару Бэтмену Гуэмесу. За дружбу. За балладу. Запищал телефон, и она поняла, что ее убьют. Поняла так отчет
| Вид материала | Отчет |
СодержаниеМой стакан остался недопитым |
- Сказка «Разрушающий мир удовольствия», 123.72kb.
- Апартаменты состояли из трех комнат, большой ванной и сауны. Гостиная в стиле второй, 91.42kb.
- Рассказ первый. " Хорошее дело", 838.41kb.
- Мошенничество и наивность, 73.66kb.
- Новости 11, 4674.97kb.
- Екатерина Сергеевна Филатова, 5593.44kb.
- «Моё педагогическое кредо», наверняка не будут очень оригинальными, но, уверяю вас,, 50.25kb.
- Серия: «Читать престижно- читательский гид», 473.9kb.
- Из глубин памяти пузырями всплывали воспоминания. Она провернула комбинацию с предметами, 2318.83kb.
- Правоохранительные органы, 58.27kb.
***
- Тересита. Сколько времени.
Он почти такой же, подумала она. Высокий, плотный. Свой непромокаемый плащ он повесил на крючок у двери. Темный костюм, рубашка с расстегнутым воротом, без галстука, остроносые сапоги. Лицо из старых фильмов Педро Армендариса. Усы и виски у него сильно поседели, прибавилось несколько морщин, пожалуй, стала пошире талия. Но он все такой же.
- Тебя трудно узнать.
С опаской оглядевшись по сторонам, дон Эпифанио сделал несколько шагов внутрь. Он пристально вглядывался в Тересу, видимо, пытаясь соотнести ее с той женщиной, которую сохранила его память.
- Вы не сильно изменились, - сказала она. - Пожалуй, немного поправились. И поседели.
Она сидела на скамье, рядом с изображением Мальверде, и не двинулась с места, когда вошел дон Эпифанио.
- Ты при оружии? - осторожно спросил он.
- Нет.
- Хорошо. Меня эти сукины дети там, снаружи, обыскали. У меня тоже ничего не было.
Он слегка вздохнул, посмотрел на Мальверде, озаренного дрожащим светом свечей, потом опять на нее.
- Вот видишь... Мне только что исполнилось шестьдесят четыре. Но я не жалуюсь.
Он приблизился почти вплотную, внимательно разглядывая ее сверху вниз. Не изменив позы, она выдержала его взгляд.
- Похоже, дела у тебя все это время шли неплохо, Тересита.
- У вас тоже.
Дон Эпифанио медленно, задумчиво кивнул, потом сел рядом с Тересой. Точно также, как в прошлый раз, с тою лишь разницей, что сейчас у нее в руках не было "дабл-игла".
- Двенадцать лет, верно? Мы с тобой сидели тогда здесь же с пресловутой записной книжкой Блондина...
Он остановился, давая ей возможность дополнить его воспоминания своими. Но Тереса молчала. Подождав пару секунд, дон Эпифанио вынул из нагрудного кармана пиджака гаванскую сигару.
- Я и представить себе не мог, - начал он, снимая бумажное колечко. Но снова умолк, будто вдруг осознав, что вещи, никогда не существовавшие даже в воображении, не имеют значения. - Думаю, мы все тебя недооценили, - сказал он, помолчав. - Твой парень, я сам. Все. - Слова "твой парень" он произнес чуть тише, точно стараясь, чтобы они проскочили среди других незамеченными.
- Может, именно поэтому я до сих пор жива.
Дон Эпифанио обдумал эту мысль, пока с помощью зажигалки раскуривал сигару.
- Это состояние непостоянное, и оно никем не гарантировано, - выдохнул он вместе с первым клубом дыма. - Человек жив до тех пор, пока не перестает быть живым.
Некоторое время оба курили, не глядя друг на друга. Ее сигарета почти дотлела.
- Что ты делаешь во всей этой истории?
Она в последний раз вдохнула дым зажатых в пальцах раскаленных крошек. Потом уронила окурок и аккуратно придавила его ногой.
- Я приехала свести старые счеты, - ответила она. - Больше ничего.
- Счеты, - повторил он. Потом затянулся своей сигарой, а выдохнув, произнес:
- Эти счеты лучше бы оставить как есть.
- Нет, - возразила Тереса. - Нет, если из-за них я плохо сплю.
- Ты от этого ничего не выигрываешь, - сказал дон Эпифанио.
- Что я выигрываю - мое дело.
В наступившем на несколько мгновений молчании было слышно, как потрескивают свечи на алтаре. И стук дождя по крыше часовни. Снаружи по-прежнему бегали синие и красные огни машины федералов, - Почему ты решила подрубить меня?.. Ведь этим ты играешь на руку моим политическим противникам.
Он выбрал удачный тон, подумала она. Почти таким говорят с теми, к кому привязаны. Немного укора, много обиды и боли. Преданный крестный отец. Раненная в самое сердце дружба. Я никогда не считала его плохим человеком, подумала она. Он часто бывал искренним, может быть, и сейчас тоже.
- Я не знаю, кто ваши противники, и для меня это не имеет значения, - ответила она. - Вы приказали убить Блондина. И Индейца. И Бренду, и малышей.
Раз уж дело дошло до привязанности, вот те, к кому я была привязана. Дон Эпифанио, нахмурившись, рассматривал тлеющий кончик сигары.
- Не знаю, что тебе могли наговорить. И вообще, как бы то ни было, это ведь Синалоа... Ты сама здешняя и знаешь, по каким правилам тут живут.
- По правилам, - медленно проговорила Тереса, - полагается сводить счеты с тем, кто тебе задолжал. - Она сделала паузу и услышала дыхание дона Эпифанио - напряженно слушавшего. - А потом, - добавила она, - вы хотели, чтобы убили и меня.
- Это ложь! - возмущенно воскликнул он. - Ты же была здесь, со мной. Я спас тебе жизнь... Я помог тебе убежать.
- Я говорю не о том времени. А о том, когда вы пожалели об этом.
- В нашем мире, - возразил он, чуть помолчав, - дела очень сложны. - И воззрился на нее, пытаясь оценить эффект своих слов, как врач, наблюдающий за пациентом, принявшим успокоительное. - В любом случае, - прибавил он наконец, - я бы понял, если бы ты хотела свести счеты со мной. Но связываться с гринго и с этими трусами, которые хотят вышвырнуть меня из правительства...
- Вы не знаете, с кем я связалась.
Она произнесла это мрачно и так твердо, что он задумался, сидя с сигарой во рту, прищурив глаза от дыма. По комнате бегали красные и синие огни.
- Скажи мне одну вещь. В ту ночь, когда мы виделись, ты ведь читала книжку, правда?.. Ты знала про Блондина Давилу... И все-таки я не догадался. Ты обманула меня.
- Мне повезло.
- А зачем было раскапывать все эти старые истории?
- Потому, что до недавних пор я не знала, что это вы попросили Бэтмена Гуэмеса оказать вам услугу. И потому, что Блондин был моим мужчиной.
- Он был негодяем из ДЭА.
- Пусть негодяем, пусть из ДЭА, но он был моим мужчиной.
Она расслышала, как, поднимаясь, он приглушенно выругался - крепко, по-крестьянски. Его крупное тело, казалось, заполнило собой маленькое помещение часовни.
- Послушай. - Он смотрел на изображение Мальверде, словно призывая святого покровителя наркомафиози в свидетели. - Я всегда вел себя хорошо. Я был вашим крестным отцом - и его, и твоим. Я любил Блондина и любил тебя. Он предал меня, но, несмотря на это, я спас твою симпатичную шкурку... То, другое, случилось гораздо позже, когда наши с тобой жизни пошли разными дорогами... Теперь минуло время, я вышел из всего этого. Я старый, у меня даже есть внуки.
Мне нравится заниматься политикой, и сенат позволит мне сделать еще многое. В том числе в пользу Синалоа... Что ты выиграешь, если подсечешь меня? Поможешь этим гринго, которые потребляют половину наркотиков в мире и при этом норовят решать по-своему, когда такие люди, как я, хороши, а когда плохи?
Тем, кто во Вьетнаме поставлял наркоту партизанам-антикоммунистам, а потом явились к нам, мексиканцам, клянчить ее, чтобы оплачивать оружие никарагуанских контрас?.. Послушай, Тересита; те, кто сейчас использует тебя, помогли мне заработать кучу долларов на "Нортенья де Авиасьон", а потом еще и отмыть их в Панаме... Скажи мне, что тебе предлагают эти мерзавцы.., неприкосновенность?.. Деньги?
- Дело ни в том, ни в другом. Это гораздо сложнее.
И труднее объяснить.
Эпифанио Варгас снова уставился на нее. Он стоял рядом с алтарем, и тени от огоньков свечей, падая на лицо, делали его гораздо старше.
- Хочешь, я расскажу тебе, - настойчиво произнес он, - у кого на меня зуб в Соединенных Штатах?..
Кто в ДЭА больше всех усердствует?.. Один федеральный прокурор из Хьюстона, по фамилии Клейтон, очень тесно связанный с Демократической партией... А знаешь, кем он был до того, как его назначили прокурором?.. Адвокатом, который защищал мексиканских и американских наркоторговцев, и близким другом Ортиса Кальдерона, начальника службы воздушного перехвата мексиканской Федеральной судебной полиции. Теперь Ортис живет в Соединенных Штатах как защищаемый свидетель, но он успел прибрать к рукам миллионы долларов... А на этой, на нашей стороне под меня копают те же самые, кто в свое время делал дела с гринго и со мной: адвокаты, судьи, политики, которые теперь хотят отмазаться, подставить меня козлом отпущения... Это им ты хочешь помочь, ставя мне подножку?
Тереса не ответила. Он долго смотрел на нее, потом беспомощно качнул головой:
- Я устал, Тересита. За свою жизнь я много работал и много боролся.
Это была правда, и она знала, что это правда. Крестьянин из Сантьяго-де-лос-Кабальерос в свое время ходил в грубых кожаных сандалиях и выращивал фасоль. Ничего не давалось ему даром.
- Я тоже устала.
Он по-прежнему пристально вглядывался в нее, стараясь найти хоть какую-нибудь щелку, сквозь которую можно было бы рассмотреть, что у нее на уме.
- Значит, это никак нельзя уладить, - заключил он, помолчав.
- Сдается мне, что нет, Вспыхнувший огонек сигары осветил лицо дона Эпифанио.
- Я пришел, чтобы повидаться с тобой, - снова заговорил он, теперь уже другим тоном, - и объяснить тебе все, что потребуется... Может, я должен был это сделать, а может, и нет. Но я пришел, как пришел двенадцать лет назад, когда был тебе нужен.
- Я это знаю и благодарна вам. Вы никогда не причиняли мне зла, кроме того, которое считали необходимым... Но у каждого свой путь.
Воцарилось долгое молчание По крыше все так же барабанил дождь. Святой Мальверде невозмутимо смотрел своими нарисованными глазами в пустоту.
- Все это - то, что там, снаружи, - не гарантирует ровным счетом ничего, - сказал наконец Варгас. - И тебе это известно. За четырнадцать или шестнадцать часов много чего может случиться...
- Мне наплевать, - ответила Тереса. - Сейчас ваш черед отбивать удар.
Дон Эпифанио кивнул, повторив:
- Отбивать удар, - как будто этими словами она точно определила положение вещей. Потом воздел обе руки и уронил их вдоль тела жестом отчаяния. - Надо было убить тебя в ту ночь, - посетовал он. - Прямо здесь. - Он сказал это ровным голосом, очень вежливо: просто сообщил. Тереса смотрела на него со скамейки, не шевелясь.
- Да, надо было, - спокойно произнесла она. - Но вы этого не сделали, и теперь я заставляю вас за это расплачиваться. Может, вы правы насчет того, что счет чересчур велик. На самом деле он относится и к Блондину, и к Коту Фьерросу, и к другим мужчинам, которых вы даже не знаете. А в итоге за всех приходится расплачиваться вам. И я тоже расплачиваюсь.
- Ты сумасшедшая.
- Нет... - В свете отблесков, врывавшихся в часовню с улицы, и красноватого пламени свечей Тереса встала. - Я мертвая. Ваша Тересита Мендоса умерла двенадцать лет назад, и я приехала похоронить ее.
***
Она прижалась лбом к запотевшему стеклу, чувствуя, как его влажное прикосновение освежает кожу. Струи дождя сверкали в лучах прожекторов, установленных в саду, превращаясь в тысячи светящихся капелек, которые летели вниз среди ветвей деревьев или мерцали, повисая на кончиках листьев. В пальцах у Тересы была зажата сигарета, бутылка "Эррадура Репосадо" стояла на столе рядом со стаканом, полной пепельницей и "зиг-зауэром" с тремя запасными магазинами. В стереоустановке пел Хосе Альфредо. Тереса не знала, что это за кассета: одна ли из тех, которые Поте Гальвес всегда ставил для нее в машине и в номерах отелей, или она принадлежала бывшему хозяину этого дома:
Мой стакан остался недопитым,
за тобой пошел тихонько я.
Она провела так уже несколько часов. Текила и музыка. Воспоминания и настоящее, лишенное будущего.
"Что ж ты натворила, Маргарита... Понял я, что жизнь моя разбита. Понял я: ты больше не моя". Она допила стакан, налила снова и, захватив его, вернулась к окну, стараясь встать так, чтобы не слишком вырисовываться на фоне освещенной комнаты. Постояв, она вновь пригубила текилы и, ощущая на губах ее вкус, принялась подпевать песне. "Полсудьбы моей ушло с тобою.
Пусть она хранит тебя вдали".
- Все ушли, хозяйка.
Она медленно повернулась. Ей вдруг стало очень холодно. В дверях стоял Поте Гальвес. Без пиджака. Он никогда не появлялся перед ней в таком виде. В руке у него был радиопередатчик, на поясе - револьвер в кожаной кобуре, и он выглядел очень серьезным. Смертельно серьезным. От пота его рубашка местами прилипла к грузному телу.
- Как это - все?
Он взглянул на нее почти с упреком. Зачем вы спрашиваете, если сами понимаете. "Все" значит все, кроме вас и вашего покорного слуги. Все это она прочла в его взгляде.
- Федералы - наша охрана, - наконец пояснил он. - В доме нет никого.
- И куда же они ушли?
Он не ответил. Только пожал плечами. Все остальное Тереса поняла по его глазам. Поте Гальвесу не требовалось радара, чтобы почуять псов.
- Погаси свет, - сказала она.
Комната погрузилась в темноту, разрезаемую лишь светом, падающим из коридора и из окон, выходящих в сад, где горели прожектора. Стереоустановка щелкнула, голос Хосе Альфредо умолк. Тереса, укрываясь за рамой, осторожно выглянула наружу. Вдалеке, за решеткой ворот, все выглядело нормально: в свете уличных фонарей были видны машины и солдаты. Однако в саду она не заметила никакого движения. Федерален, обычно патрулировавших его, не было нигде.
- Когда они сменились, Крапчатый?
- Пятнадцать минут назад. Пришла новая группа, а те, другие, ушли.
- Сколько их было?
- Как всегда: трое в доме и шестеро в саду.
- А радио?
Поте дважды нажал кнопку передатчика и показал его Тересе.
- Ни черта, донья. Никто ни гу-гу Но если хотите, можем поговорить с солдатами.
Тереса покачала головой. Подойдя к столу взяла "зиг-зауэр" и рассовала три запасных магазина по карманам брюк - по одному в каждый задний и один в правый передний. Очень тяжелые.
- Забудь о них. Слишком далеко. - Она передернула затвор, щелк, щелк, один патрон в патроннике плюс четырнадцать в магазине, и сунула пистолет за пояс. - А кроме того, они ведь вполне могут быть заодно.
- Пойду взгляну, - сказал киллер. - С вашего разрешения.
Он вышел из комнаты - в одной руке револьвер, в другой передатчик, а Тереса, снова подойдя к окну, осторожно высунулась, чтобы окинуть взглядом сад. Казалось, все в порядке. На мгновение ей показалось, что она заметила две черные тени, пробирающиеся среди клумб под большими манговыми деревьями. И больше ничего - да и в этом она была не очень уверена.
Она прикоснулась кончиками пальцев к рукоятке пистолета. Килограмм стали, свинца и пороха: не бог весть что по сравнению с тем, что, наверное, ей сейчас устраивают там, снаружи. Но что делать, если все так, а не иначе. Она сняла с запястья браслет-недельку и спрятала в свободный карман. В такой ситуации совершенно ни к чему звенеть, будто на тебе колокольчик. Голова работала самостоятельно, как бы отдельно от нее, почти с того момента, как Поте Гальвес пришел и сообщил о беде. "За" и "против", их соотношение. Возможное и невозможное. Она еще раз прикинула на глаз расстояние, отделявшее дом от решетки и каменных стен, и мысленно перебрала то, что отмечала в памяти последние несколько дней: защищенные и открытые места, возможные пути отхода, ловушки, которых следует избегать. Она столько думала обо всем этом, что сейчас, повторяя пункт за пунктом, не успела почувствовать страх. Если только не было страхом ощущение физической незащищенности: уязвимой плоти и бесконечного одиночества.
Ситуация.
В этом все дело, внезапно поняла она. На самом деле она приехала в Кульякан не для того, чтобы давать показания против дона Эпифанио Варгаса, а для того, чтобы Поте Гальвес сказал: мы остались одни, хозяйка, и она почувствовала себя так, как сейчас, с "зиг-зауэром" за поясом, готовой к испытанию. Готовой переступить порог темной двери, которая двенадцать лет стояла у нее перед глазами, отнимая сон грязными серыми рассветами. А когда я снова увижу дневной свет, подумала она, если только увижу все будет иначе. Или не будет.
Отодвинувшись от окна, она подошла к столу и сделала последний глоток текилы. Мой стакан остался недопитым, подумала она. На потом. Она еще улыбалась - эта улыбка, родившись на губах, растекалась куда-то внутрь, - когда в светлом прямоугольнике двери обрисовалась фигура Поте Гальвеса. В руках у него был "козий рог", на плече - брезентовая сумка с чем-то тяжелым. Тереса инстинктивно протянулась было к пистолету, но задержала руку на полпути. Только не Крапчатый, сказала она себе. Я лучше повернусь к нему спиной, и пусть он убьет меня, чем перестану ему доверять и позволю, чтобы он понял это.
- Паршивое дело, хозяйка, - сказал он. - Нам устроили такую ловушку, что любо-дорого. Проклятые недоноски.
- Федералы или солдаты?.. Или и те и другие?
- Сдается мне, что федералы, а другие стоят и глазеют. Но все знают. Попросить помощи по радио?
Тереса засмеялась.
- У кого? - сказала она. - Они же все отправились в "Дуранго" объедаться блинчиками с мясом.
Поте Гальвес посмотрел на нее, почесал себе висок стволом "козьего рога" и в конце концов изобразил на лице улыбку, одновременно растерянную и свирепую.
- Что правда, то правда, донья, - уже понимая, ответил он. - Сделаем что сможем. - Он сказал это, и они еще несколько мгновений стояли между светом и тенью, глядя друг на друга глаза в глаза, так, как никогда не смотрели прежде. Потом Тереса снова рассмеялась - искренне, от души, и Поте Гальвес кивнул, как человек, понимающий хорошую шутку. - Это же Кульякан, хозяйка, - сказал он, - и как хорошо, что вы сейчас смеетесь. Эх, если бы вас могли видеть эти собаки, прежде чем мы зададим им жару или они нам.
- Наверное, я смеюсь от страха, - ответила она. - От страха, что умру Или от страха, что мне будет больно умирать.
А он кивнул еще раз и сказал:
- Ну однако, всем бывает страшно, хозяйка, а вы что думали? Но быстро прикончить нас у них не получится. И умрем ли мы, нет ли, а кое-кому тоже придется.
***
Слушать. Шорохи, скрипы, шум дождя, бьющего в стекла и по крыше. Стараться, чтобы их не заглушало биение сердца, биение крови в тончайших сосудах в ушах.
Рассчитывать каждый шаг, каждый взгляд. Неподвижность, сухой рот; напряжение - оно болезненно поднимается по ногам и животу к груди, перехватывая то слабое дыхание, которое ты еще себе позволяешь. Тяжесть "зиг-зауэра" в правой ладони, плотно охватившей его рукоятку. Волосы - они лезут в глаза, приходится убирать их с лица. Капля пота - она скатывается до века, жжет слезный мешочек, и в конце концов ты слизываешь ее с губ кончиком языка. Соленая капля.
Ожидание.
Еще один скрип в коридоре, а может, на лестнице.
Взгляд Поте Гальвеса из двери напротив, уже сосредоточенный, профессиональный. Обманчиво массивная фигура, опустившаяся на одно колено, половина лица - другая скрыта за косяком двери - над изготовленным к бою "козьим рогом", с автомата снят приклад для удобства, вставлен магазин на тридцать патронов, а еще один, перевернутый, прикручен липкой лентой к первому, чтобы вставить немедленно, как только тот опустеет.
Снова скрипы. На лестнице.
Мой стакан, беззвучно шепчет Тереса, остался недопитым. Она ощущает пустоту внутри и полную ясность снаружи. Ни рассуждений, ни мыслей. Ничего, кроме бессмысленно повторяемой строчки песни и концентрации всех чувств на истолковании звуков и ощущений В конце коридора, над поворотом лестницы, висит картина - черные кони несутся по бескрайней зеленой равнине. Впереди всех - белый. Тереса считает коней: четыре черных и один белый. Она считает их так же, как считала двенадцать колонок лестничной балюстрады, пять цветов витража, выходящего в сад, пять дверей с этой стороны коридора, три бра на стенах и лампу на потолке. А еще она мысленно считает патрон в канале ствола и четырнадцать в магазине, первый выстрел как бы двойной, он немного жестче, приходится прикладывать больше силы, а потом остальные идут уже легко, один за другим, и так все сорок пять патронов из тяжелых магазинов, оттягивающих ей карманы джинсов. Запас есть, хотя все зависит от того, с чем придут эти мерзавцы. В любом случае, рекомендовал ей Поте Гальвес, лучше расходовать запас понемножку, хозяйка. Не нервничать, не торопиться, выпускать по одному. Так на дольше хватает и меньше уходит. А если кончатся патроны, материте их, от этого тоже бывает больно.
Скрипы - это шаги. Вверх по лестнице.
Над площадкой осторожно высовывается голова.
Черные волосы, молодой. Потом появляются плечи и рядом еще одна голова. Оба держат оружие впереди себя, описывая стволами полукруги в поисках цели. Тереса вытягивает руку, искоса смотрит на Поте Гальвеса, задерживает дыхание, нажимает на спусковой крючок.
"Зиг-зауэр" подпрыгивает, выплевывая, как удары грома, свои бум, бум, бум, и, прежде чем раздается третий, все звуки в коридоре поглощают короткие очереди автомата киллера, траа-та, грохочет он, траа-та, траа-та, и коридор наполняется едким дымом, и в нем видно, как разлетается на обломки и щепки половина колонок балюстрады, траа-та, траа-та, и обе головы исчезают, и с нижнего этажа доносятся крики и топот убегающих ног; и тогда Тереса перестает стрелять и отводит в сторону свой пистолет, потому что Поте с ловкостью, неожиданной в человеке его габаритов, наклоняется и бежит, пригнувшись, к лестнице, траа-та, траа-та, снова грохочет его "козий рог" на полпути, а добежав, он опускает ствол АК вниз, дает, не целясь, еще одну очередь, нашаривает в висящей на плече сумке гранату, зубами, как в фильмах, выдергивает из нее чеку, кидает в проем лестницы, все так же согнувшись, возвращается бегом и со всего размаху бросается животом на пол, а в проеме раздается: пум-пумбааа, и среди дыма, и грохота, и горячего воздуха, который волной бьет в лицо Тересе, все, что было на лестнице, в том числе кони, летит ко всем чертям.
Вселенский хаос Внезапно во всем доме гаснет свет. Тереса не знает, хорошо это или плохо. Она бежит к окну, смотрит наружу и убеждается, что сад тоже погрузился в темноту, и единственные пятна света - это фонари на улице, по ту сторону каменных стен и решетки. Пригнувшись, бежит назад, к двери, по пути натыкается на стол и опрокидывает его вместе со всем, что там оставалось, текила и сигареты к черту, и, снова упав на пол, выставляет из-за косяка только пистолет и половину лица. Лестничный проем теперь - почти черный колодец, слабо освещенный отдаленным уличным заревом: оно проникает внутрь сквозь разбитые стекла витража.
- Как вы там, донья?
Поте Гальвес прошептал это едва слышно.
- Хорошо, - так же тихонько отвечает Тереса. - Неплохо. - Киллер не говорит больше ничего. Она угадывает очертания его тела в темноте, в трех метрах от себя, через коридор. - Крапчатый, - шепчет она. - Твоя чертова белая рубашка так и светится.
- Ну, однако, делать нечего, - отвечает он. - Сейчас уже не до переодеваний... Вы хорошо все делаете, хозяйка. Экономьте патроны.
Почему мне сейчас не страшно, спрашивает себя Тереса. В конце концов, со мной все это происходит или с кем? Рука, которой она прикасается ко лбу, суха и холодна как лед, а другая, сжимающая рукоятку пистолета, мокра от пота. Пусть кто-нибудь мне скажет, какая из них моя.
- Вот они, сукины дети, возвращаются, - бормочет Поте Гальвес, поднимая "козий рог" к плечу.
Траа-та. Траа-та. Короткие, как и прежде, очереди, гильзы калибра 7,62 стучат об пол, как град, клубящийся среди теней дым, от которого щиплет горло, вспышки АК Поте Гальвеса, вспышки "зиг-зауэра", который Тереса сжимает обеими руками, бум, бум, бум, открывая рот, чтобы не лопнули барабанные перепонки, прогибающиеся внутрь от грохота выстрелов. Она стреляет по вспышкам, возникающим на лестнице: из них вырывается и проносится мимо звонкое жужжание, дзиннн, дзиннн, а потом слышатся зловещие щелчки о гипс стен и дерево дверей, и со звоном обрушиваются стекла окон по другую сторону коридора.
Вдруг затвор пистолета застревает в заднем положении, щелк, щелк, не стреляет, Тереса растеряна, но тут же понимает, в чем дело, нажимает кнопку, чтобы выбросить пустой магазин, и вставляет другой, тот, что был у нее в переднем кармане джинсов, и затвор, освободившись, загоняет патрон в патронник. Она собирается снова стрелять, но не стреляет, потому что Поте Гальвес наполовину высунулся из своего укрытия, и еще одна его граната катится по коридору к лестнице, и на этот раз вспышка от взрыва в темноте кажется огромной, снова пум-пумбааа, сукины дети, и когда киллер поднимается и бежит, пригнувшись, по коридору, Тереса тоже встает и бежит рядом с ним, и они вместе добегают до разрушенной балюстрады, и когда наклоняются, чтобы изрешетить своими выстрелами все внизу, вспышки освещают по меньшей мере два тела, распростертых среди обломков ступеней.