Черное платье на десерт анна данилова
| Вид материала | Документы |
- 2. Цель и задачи исследования, 174.35kb.
- Тезисы доклада «Особенности психологического рисунка в романах Стендаля «Красное, 32.59kb.
- Итоги IV школьного Фестиваля лекций по истории науки, литературы и искусства. 4 марта, 144.47kb.
- В. А. Данилова Пояснительная записка Рабочая программа, 860.62kb.
- «Я женщиною был тогда измучен…», 60.48kb.
- Данилова Мария Николаевна Данилова Т. Н. 1 Уфп асс. Фролова М. М. диплом, 377.96kb.
- Киноторговая компания «вольга» представляет шпионский экшн джо райта ханна. Совершенное, 1702.63kb.
- Золушка становится принцессой: выбираем платье для выпускного бала, 376.53kb.
- Анжелика в квебеке анн и Серж голон перевод И. Н. Пантелеевой часть первая прибытие, 8222.2kb.
- Саван для блудниц анна данилова ocr leo’s library, 4448.94kb.
***
- Что это вы замолчали? Я спросила: где же ваша преступница? И нечего на меня сердиться только за то, что я немного иронизирую по этому поводу...
Дело в том, что в каждом из нас сидит преступник, и следователь такого ранга, как ты, Изольда, должен быть отличным психологом и очень внимательным человеком, прежде чем начать поиск убийцы... Ведь что для убийцы главное - оставаться непойманным. А для этого ему нужно хотя бы мысленно перевоплотиться в следователя, а следователю - как это ни парадоксально - в убийцу, чтобы попытаться представить себе, как тот будет действовать, чтобы его не поймали. А у тебя, Изольда, довольно скромный жизненный опыт, ты вообще мало знаешь о жизни, о мужчинах, о предательстве, лжи, коварстве, изменах, деньгах и любви, наконец! Но, пожалуйста, не воспринимай это как упрек. Больше того, это даже своего рода комплимент, поскольку я бы рада была оказаться на твоем месте. И тогда у меня было бы меньше морщин...
Мама рассеянно улыбнулась - сказать про морщины беременной женщине с оранжевым от пигментных пятен лицом и выглядевшей лет на десять старше?! Здесь она явно совершила тактическую ошибку, но тут же нашлась и добавила:
- ...И мне бы не пришлось тратить столько денег на косметику... Кстати, тебя очень хорошо покрасили, волосы - просто блеск!
- Мама, тетя Изольда беременна... - сказала я, потому что никакой тайны моя тетя из этого делать не собиралась и еще перед маминым возвращением мы договорились, что скажем ей правду.
. - Что? Беременна?! Изольда, ты шутишь! Хотя... А я все гадаю, откуда у тебя на лице эти отвратительные оранжевые пятна! Беременна, ну это же надо! И тебе не страшно?
- Мама, прекрати, тетя была у врача, и у нее все нормально. - Мне стало стыдно за столь бесцеремонное поведение собственной родительницы, которой, наверное, и в голову не пришло, что этими словами она лишний раз заставляет волноваться и без того запуганную предстоящими родами Изольду.
- Изольда, а кто же отец ребенка? И когда роды?
- В конце февраля, - ответила я за тетушку.
- Жаль, что мы с Валентиной будем в это время далеко отсюда... Ну да ладно, постараемся приехать, думаю, что Иванов нас отпустит... Как твой английский, доченька?
И мама начала ворковать, как сытая праздная птичка, случайно залетевшая в окно, чтобы, убедившись в нашем убожестве, лишний раз порадоваться своему превосходству над нами и, сверкнув ярким опереньем, снова упорхнуть, улететь туда, где существует совсем другая, теплая и цветущая страна, имя которой СЧАСТЬЕ...
Глядя на обеих сестер, женщин, ближе которых у меня никого нет, я невольно - и уже в который раз! - приняла сторону своей матери. Да, мне хотелось жить именно так, как живет она, и радоваться каждому солнечному погожему дню, каждому распустившемуся цветку...
На фоне праздничного существования моей матери, купающейся в лучах собственной красоты и безмятежности, жизнь Изольды представала в черно-белых тонах, и даже беременность, вместо того чтобы придать ее облику более светлые и жизнеутверждающие краски, сделала его, наоборот, более мрачным. К тому же ее личная жизнь в браке с любвеобильным Варнавой представлялась мне более чем сомнительной в плане надежности и счастья. Мужчина, страстно любивший Пунш, вряд ли будет счастлив с такой правильной и суховатой особой, как моя тетушка.
Варнава, так и не дождавшись от Пунш денег, сначала запил, потом, взяв себя в руки, вернулся ко мне, но я, показав ему фотографии мертвой Пунш, ставшей жертвой питона, убедила его пойти к Изольде и рассказать ей все, в чем незадолго до смерти призналась ему Пунш. "Иначе, - заявила я ему вполне серьезным тоном, тебя привлекут за соучастие..." Ему ничего не оставалось, как согласиться со мной и, вернувшись к Изольде, попросить у нее помощи. Таким образом и родилось ИХ ОБЩЕЕ МАЙСКОЕ АЛИБИ, так необходимое им обоим.
Понятное дело, что, не будь Изольда Хлуднева следователем прокуратуры, навряд ли поверили бы ей и ее любовнику, но человеческий фактор и здесь сыграл свою роль, в результате чего их оставили в покое. А дело закрыли.
***
Вплоть до нашего отъезда в Африку мама почти ни разу не произнесла дома ни слова по-русски - мы общались исключительно на английском. По утрам бегали в парке, вечером совершали длительные велосипедные прогулки по городу, и все это время я была совершенно счастлива. Я смотрела на свою мать и поражалась той энергии, которую она излучала и демонстрировала мне каждую минуту своего пребывания рядом со мной. Мне хотелось не только походить на нее, но и СТАТЬ ЕЮ! Мне нравилось в ней все, начиная от манеры разговаривать и причесываться и кончая ее философией. Мы понимали друг друга без слов и старались во всем найти что-то общее, что способствовало бы нашему сближению.
Конечно, я рассказала ей о Варнаве, о моем неудавшемся романе, призналась и в том, что пережила за недолгие часы безумного общения с Сосом.
Мама только пожала плечами: она не понимала, как я могла расстаться с ними, не получив взамен хотя бы несколько тысяч долларов. У нее к мужчинам было чисто потребительское отношение, но в этом вопросе ей не было равных, а мне до нее было ох как далеко... Но я знала, что когда-нибудь и у меня появится мужчина, который тоже сделает для меня что-то большое и важное, что обогатит мою жизнь не только в эмоциональном, но и в материальном отношении.
Я так и не поняла, любила мама мужчин или презирала настолько сложное отношение было у нее к ним.
Про Иванова она почти не говорила, хотя я слышала, как мама изредка звонит ему поздно ночью, жалуется, что скучает без него.
Изольда стала заходить к нам чаще (я уже месяц жила у мамы) - она располнела, раздобрела и выглядела уже не как прежняя Изольда Павловна Хлуднева - старший следователь прокуратуры, а как женщина, которая наконец-то поняла, в чем заключается женское счастье. Брак с Варнавой был зарегистрирован в конце августа. Варнава переехал к ней, и, к нашему с мамой удивлению, они нормально жили и, судя по всему, ладили.
Конечно, произошли изменения и в их жизни. Варнава съездил в Сочи и продал там недвижимость, а на эти деньги купил земельный участок и построил складские помещения, организовав самую крупную в городе оптовую продуктовую базу. После бурного романа с Пунш, закончившегося для него так позорно, он словно очнулся от летаргического сна и, придя в себя, стал прежним Варнавой Мещаниновым, деятельным молодым человеком, для которого процесс добывания денег был таким же естественным, как процесс дыхания.
Незадолго до нашего отъезда, когда маме позвонил Иванов, из разговора с которым я поняла, что мы завтра летим в Триполи и должны быть в Москве уже в десять вечера, я вдруг почувствовала себя очень плохо; проснулась в три часа ночи и так до утра и не уснула, думая о своем. А в полдень, не сказав матери ни слова, спустилась в подвал нашего дома, где хранились банки с вареньем, мясные и рыбные консервы, запас которых, благодаря моей матери, никогда не истощался, и заперлась там изнутри.
В раннем детстве, когда мы жили еще с мамой Надей, доброй и мягкой женщиной, образ которой у меня связывался с запахом свежевыглаженного белья, пирогов, молочных сладких каш и рыбьего жира и уж никак не с атаманшей, промышлявшей убийствами и разбоем, мы с ней довольно часто спускались в эту подвальную кладовку, чтобы взять баночку-другую или навести здесь порядок.
Обычно я стояла в стороне и молча наблюдала, как мама Надя тряпочкой протирает банку за банкой, наводя блеск, как бережно укладывает в сумку продукты, а потом долго и тщательно запирает кладовку на три замка...
Теперь же, оказавшись в этой кладовке, я вдруг поняла, что пришла сюда не за тушенкой или вареньем. Страх липкой и прохладной паутиной обволакивал меня те несколько минут, в течение которых я смотрела на ряды банок с вареньем, пока руки мои сами не, потянулись к ним и я не стала составлять их с полки на пол... Я знала, я чувствовала, я видела внутренним зрением, что на этой стене, за этими банками я увижу нечто, ради чего и спустилась сюда...
И я увидела и эту афишу, и эту прелестную девушку в сверкающем зеленом, словно кожа ящерицы, платье с пятнистыми тигровыми черно-желтыми питонами на шее... И узнала ее.
Забыв поставить банки обратно на место, я прихватила одну из них, на случай, если меня спросят, что я' делала в подвале, после чего забежала домой, сказала матери, что мне срочно надо в магазин, добежала до первого телефона-автомата и позвонила Изольде.
- Это я, - шептала я в трубку, глотая слезы, когда услышала ее голос. - Скажи мне, ты знала, что это ОНА?
- О чем ты. Валя? - Голос Изольды был испуганным, и я вдруг поняла, что она ничего не знает.
- Послушай, вы со Смоленской сказали, что в гробу, помимо останков питона, было две книжки... Две? Скажи: две?
- Да, две... - ответила она совсем тихо.
- Первая - пособие по кройке и шитью с фасонами тех платьев, так?
- Так...
- И ты; молчала... Ты все это время молчала? Ты кому-нибудь сказала, как называется ВТОРАЯ книга?
- Нет... - Я едва слышала ее голос.
- Ведь это же Гессе, "Степной волк", так? Я угадала? Сейчас я к тебе приеду...
Я повесила трубку, вышла на дорогу, остановила первую попавшуюся машину и поехала к тетке.
Она была, к счастью, одна. И даже после нашего телефонного разговора мне еще не верилось, что она понимает, зачем я к ней приехала и что собираюсь выяснить.
- Скажи, чем болела моя мать, пожалуйста, не скрывай, это очень важно...
Изольда, немного растрепанная, в розовом широком халате, сначала обняла меня и повела на кухню, где на столе дымился только что вынутый из духовки пирог.
- Ты ешь, потом поговорим...
Но мне не хотелось есть. Мне было плохо в такой же степени, как еще совсем недавно было хорошо. Мое несчастье грозило вылиться в истерику... Такой подлости или предательства, предчувствие которых начало меня угнетать с того самого момента, когда я впервые узнала из электронного письма Левина о существовании афиши "Елена Пунш и ее ручной зоопарк", я не могла бы вынести...
- Так чем болела моя мать, прежде чем отправиться на поиски мужа или очередного любовника еще тогда, давно, когда меня и в помине не было, а ей самой было лет семнадцать?..
- Она была здоровая как лошадь... Но если ты пришла за правдой, то знай - она пила. Сильно пила. И друзья прозвали ее "Нелли Шнапс".
- И все? Больше тебе нечего мне сказать? Разве тот факт, что в гробу Пунш нашли томик Гессе, настольную книгу твоей непутевой сестры, с которой она не расставалась всю свою жизнь, тебе ни о чем не сказал?
- Ну почему же... сказал, но только я не смогла это увязать с ней...
Мама Надя, Полетаев, роды, смерть моего ребенка... Мне сейчас трудно все это вспоминать...
- А ты возьми и прочитай слово "Шнапс" наоборот.
- "Спанш"...
- "Спунш" - "Пунш"... Дальше. Имя "Нелли" - наоборот: "Иллен" - "Елена". Я думаю, таким вот образом, в похмельных муках, и родился этот сценический псевдоним, жизнь и развитие которому ради любви моей драгоценной мамочки дал лилипут Юрий Лебедев... Ведь это он подобрал ее, когда ей было семнадцать и когда она одной ногой стояла в могиле, а точнее - в бутылке...
Тебе же Максимов рассказывал, забыла? Лебедев вылечил ее, но не от обычной болезни, не от рака или лейкоза, а от болезни более прозаической, но не менее опасной и смертельной - алкоголизма! Взял ее к себе в труппу, женился на ней для порядка и начал делать из нее звезду...
- Валя, ты соображаешь, что говоришь? Ты думаешь, что Неля и есть настоящая Елена Пунш?
- Да ведь мы все видели эту афишу на стенке в кладовой, где твоя сестра в зеленом платье обнимается с двумя огромными питонами... Это же картинка из моего детства! Ты вспомни, сколько лет она прожила в С., а сколько моталась неизвестно где и с кем!.. Она бросила Лебедева, обокрав его... затем...
Послышался шорох - в дверях возникла моя мать. Она вошла бесшумно и теперь стояла и смотрела на нас своими спокойными красивыми, словно нарисованными глазами. И только легкая улыбка освещала ее тонкое бледное лицо.
- Что же ты замолчала, доченька? - прошептала она, скрывая волнение. - Продолжай... У нас же в запасе целых два дня до отъезда в Триполи...
- В Триполи! - вскричала я. - Ты думаешь, я поверила, что ты готовишь меня к Триполи и что мы будем там снимать фильмы о животных? Что еще оригинального ты выдумала, какие еще способы умерщвления людей пришли в твою больную голову, во что ты собираешься втянуть и меня?.. Английский, камера оператора, Африка - это лишь несколько пунктов твоего очередного плана?..
- А ты не так глупа, как это могло показаться...
- А Юрий Лебедев... Значит, он был твоим мужем? - упорствовала я.
- Забудь об этом. Юра был, может, и хорошим мужем, да только не для меня. К тому же после того, как я его бросила, он грозился убить меня...
- Не правда! Он не такой! - вскричала я. - Он никого не собирался убить, он просто любил тебя, а ты... я поняла, ты придумала всю эту историю со своими похоронами и с могилой на Воскресенском кладбище тогда, когда Юра пригрозил маме Наде, что разоблачит ее... Он знал про вас все, вот ты и испугалась, распустила слух, что умерла... Вы с мамой Надей просто залегли на дно...
Изольда смотрела на мою мать широко раскрытыми глазами и не знала, что сказать. Чудовищность правды лишила ее дара речи.
- Неужели ты думаешь, что мама Надя была способна на что-то, кроме стирки?.. Она была бесталанна и бестолкова на редкость, и единственное, за что я держала ее при себе все эти годы, это ее преданность. Она любила меня, боготворила, она даже подарила мне своего возлюбленного мужа, Полетаева, который обрюхатил и меня, и тебя, Изольда! - Мать повернулась к безмолвно застывшей сестре. - Лена была твоей дочерью и сестрой вот этого ребенка... - Она подошла и потрепала меня по щеке. - Но ты. Валя, росла ленивой и изнеженной, в тебя я вкладывала лишь свою любовь, нежность и деньги, в то время как в Лену я вколачивала свои знания и опыт, полученные мною в цирке... Она оказалась способной ученицей и с малолетства начала дрессировать питонов. Она чуть ли не спала с ними в аквариуме, кормила, разговаривала, любила... Она хотела быть моим продолжением, как эти две малышки саксофонистки, последовавшие по стопам Розы и Кати... Ты, моя девочка, - улыбнулась она мне неестественно-нежно, - думаешь, что мы жили на деньги моих любовников? И ты, Изольда, всегда была того же мнения? Какие же вы близорукие и глупые, мои дорогие... Я воспитывала тебя, Валя, в комфорте и достатке, ты никогда ни в чем не нуждалась, у тебя было все, что ты хотела, и я была счастлива, что нашла способ зарабатывания денег, не зависящий ни от кого... Мы с Юрой Лебедевым достаточно поколесили по стране, чтобы я успела обрасти необходимыми связями и знакомствами, которые впоследствии помогли в моих делах... Лена с шестилетнего возраста лазила в форточки и открывала квартиры, которые мы с Надей чистили...
Это было так романтично, опасно и приносило столько острых ощущений, что вам и не снилось... Я уезжала, возвращалась, делая вид, что меня интересуют лишь мужчины, а ты, Иза, ничего не замечала...
- Но ведь и ты не заметила тогда, много лет назад, мою беременность...
- Ее трудно было не заметить, больше того - мы ждали, когда же ты разрешишься от бремени, чтобы забрать ребенка, в чьих жилах текла кровь одного из самых сильных и мужественных мужчин из числа тех, с кем мне довелось встречаться... В Лене текла полетаевская кровь, воровская кровь, и даже твои гены не смогли нейтрализовать ее - Лена с легкостью перешагнула грань, за которой жила и охотилась за эфемерными преступниками ты, Иза, ее мать... Ты заботилась об Иване Лопатине, прекрасно зная, что за розовой маской скрываются дорогие тебе черты твоего единственного и любимого мужчины. Ты скрывала от меня свою страсть, свое горе, когда он, раненый, оказался на твоей даче, ты лечила его, приносила ему еду, кормила с ложечки, согревала своим телом, любила его, но не думала о том, на чьи деньги были куплены для него дорогие лекарства и продукты, даже новые льняные простыни и полотенца! Ты вообще жила, не замечая денег, ты не интересовалась ими, ты презирала их, а я их ЛЮБИЛА! Я и сейчас люблю. И они у меня есть. И плевать я хотела на вас, на несчастных чистоплюек, живущих за мой счет и меня же еще осуждающих!
Она подошла к окну, достала сигарету и закурила. Стройная, красивая женщина, моя мать, которую я любила и боготворила и которая на самом деле была настоящим оборотнем, сейчас как бы предлагала нам с Изольдой сделать выбор: принять ли ее, со всем ее кровавым прошлым, настоящим и будущим, или оттолкнуть, выдать, отдать на растерзание правосудию.
- Так это с твоей подачи МЕНЯ так жестоко подставили? - спросила вдруг Изольда. - Это ты украла мою золотую зажигалку, рюмки с отпечатками моих пальцев, чтобы подбросить... - Она задыхалась от гнева. - Но как же ты могла?
Ведь я - твоя родная сестра! Зачем тебе было так подставлять меня? За что?
- Ни за что, - ответила моя мать, не поворачивая головы. - Просто я знала, что ты выкрутишься, но на это понадобится время, так необходимое мне и Лене, чтобы собраться и уехать. У нас был план, и твой арест - лишь одна из деталей этого плана.
- Ты - сумасшедшая! Я всегда говорила тебе, что алкоголь разрушает мозг, и я была права! Ты, безумная, воспитала свою копию, с помощью которой набивала сундуки долларами, зная, что рано или поздно эта девочка, эта Лена, у которой была явно тяжелая форма шизофрении, попадется, причем попадется нелепо, что и ее не минует участь ваших жертв...
- Я хотела и вас увезти отсюда, я бы и увезла, если бы вы поняли меня... А ты, Валя, что же ты молчишь? Разве тебе нечего сказать своей дорогой мамочке?
В ее руке появился пистолет, направленный мне в голову.
- Пойми, Валентина, мне нечего терять. Ты теперь все знаешь, ты, на которую я потратила столько сил и времени и на которую я рассчитывала, предаешь меня и отказываешься ехать со мной в Триполи, а ведь там нас ждут... Нас ждет человек, который заменил мне Полетаева, а тебе, Валя, отца, и только с помощью Иванова мы могли бы получить три миллиона долларов, чтобы обеспечить себя на всю жизнь...
- Иванов... - Я пыталась понять, какую роль моя мать отвела ему, и слабая догадка осенила мое затуманенное душевным хаосом и паникой сознание. - Так вот откуда ветер дует?! И эти сто килограммов героина...
- Эх ты, дурочка, "эти сто килограммов героина...", - гримасничая, передразнила она меня. - Да знала бы ты, какие деньжищи скрываются за граммами, я уж не говорю КИЛОГРАММАМИ этого волшебного, нежного порошка...
- Значит, этот героин, который якобы случайно оказался в аэропорту Адлера, - тоже часть вашего плана, часть работы Иванова, больше-то ведь некому...
- Разумеется, ведь Иванов - не чета нам всем, он птица высокого полета, работает по-крупному и курсирует преимущественно внутри "золотого треугольника", если это вам о чем-нибудь говорит...
Я взглянула на Изольду - ее лицо побелело, а глаза наполнились слезами.
- Что она такое говорит, о каком "золотом треугольнике" идет речь?
- схватила я ее за руку и принялась трясти, чтобы привести тетку в чувство. - Я ничего не понимаю...
- "Золотой треугольник", детка, - ласково объяснила мне мать, - это три крупнейшие наркоточки на карте мира: Таиланд, Бирма и Непал... Так вот, последняя партия, которую Иванову удалось переправить в Москву, была из Бирмы; это был первоклассный, доставшийся ему почти даром героин, и Князев провел большую работу, прежде чем он оказался в Адлере, у Пунш... Иванов - талантливый человек, он многое умеет, образован, знает несколько языков, вот только применения своим способностям не мог найти здесь в нашей стране. Сначала был нефтегеофизиком, а когда понял, что все вокруг разваливается, подался в Сирию, где в восьмидесятых проработал три года, хотел устроиться там специалистом на нефтяных разработках, но не успел оформить документы, как познакомился с одним человеком, который и привез его в Бирму. Ты, Валя, может, и не поймешь ничего, но твоя обожаемая тетя все прекрасно поняла... Бирма - своего рода Клондайк, место, где можно как озолотиться в одночасье, так и потерять все, даже жизнь...
- Изольда, это правда? - спросила я, чувствуя, как легкая тошнота волнения подкатывает к горлу: мне все еще не верилось, что моя мама - подружка наркоторговца международного класса, Иванова, мужчины, который за несколько минут нашей нервозной беседы с матерью из тихого и интеллигентного человека превратился в величайшего аферюгу, преступника уровня Интерпола.
- У меня в кабинете висит международная наркосхема: мне привезли ее из Парижа, - прошептала дрожащими губами Изольда. - "Золотой треугольник", господи, неужели мне все это не снится?.. Неля, опомнись, что ты такое несешь?..
- Иза, да о чем ты вообще говоришь? Я бы лично на твоем месте молчала в тряпочку... "Важняк", следователь прокуратуры... Вы всегда напоминали мне слепых котят, которые ничего не видят и не замечают вокруг себя...
Она уже не разбирала, где я, ее дочь, а где сестра, - все обобщала, зло, жестко, будто бы хлестала нас по щекам...
- Вы - жалкие и никчемные люди, ничего не понимающие в жизни! - захлебываясь своей правдой, выдавала на-гора моя мать, нисколько не заботясь о последствиях. - Валентина! Вот скажи мне, где были твои органы чувств, когда ты, вернувшись с юга, вошла в мою квартиру?! Ты что, не заметила запаха мыла и духов, не поняла, что автоответчик мог быть включен лишь мной, не поняла, что сообщение, оставленное на мое имя, было произнесено голосом мамы Нади, женщины, которая воспитывала тебя, учила, как держать ложку в руке и чистить по утрам зубы?! А второе сообщение было чистой провокацией, и голос принадлежал Пунш! Я придумала историю о видеосъемках животных в Африке ИЗ ВОЗДУХА! А вы, дурочки, купились... Как же можно быть такими доверчивыми? Я только и могла, что сделать ксерокопии фотографий африканских животных... Да и что это такое вообще - Африка, когда я ни разу не назвала вам ни одного африканского города, не поделилась впечатлениями о самолете, на котором летела, о ее жителях, неграх. Я не рассказывала тебе... ни о чем! Но вернемся к тому, ради чего я все это затеяла... Уши?! Пять лет назад на Черноморском побережье Кавказа произошел ряд разбойных нападений, ограблений, убийств, и в котле с кипящим маслом нашли отрезанные уши убитых... Лена и в этот раз отрезала уши. Мухамедьярову и Аскерову. Как сказала она: за жестокое отношение к ней как к женщине. Отомстила как могла, бросила уши в казан с маслом на пляже, а вы даже не удосужились провести параллель... И после этого ТЫ, Иза, смеешь утверждать, что у меня разрушенные мозги? Ты, которая по уши вляпалась в дерьмо! Да если бы не помощь твоей лучшей подруги Смоленской, ты бы сейчас гнила в тюрьме, сидела бы возле параши и считала минуты между побоями и насилием... и уж давно бы скинула ребенка...
- Это правда, что Полетаев - мой отец? - спросила я, хотя в тот момент мне было уже совершенно безразлично, чья кровь течет в моих жилах, мне просто хотелось умереть.
- Если бы я знала, кто твой отец... - усмехнулась родительница. - Может, и он, мне было как-то все равно...
- Убери пистолет, - спокойно сказала Изольда. - Ты ведь можешь убить ее... И о каких деньгах идет речь?
- А я и убью, если она не скажет мне, где деньги, которые ей дал цыган.
Она украла их у нас... Лена мне все рассказала. И я знаю, что деньги у тебя, что цыган, этот близорукий болван, спутал тебя с ней и отдал тебе кейс с деньгами. Где он, отвечай?!
Изольда повернула голову в мою сторону, и я почувствовала на лице ее пронзительный взгляд. Ну конечно, что она могла подумать обо мне, услышав ТАКОЕ от моей матери. Только то, что яблоко от яблони недалеко падает, что и во мне тоже течет если не полетаевская, то уж, безусловно, воровская кровь, которая бурлит и ищет выхода... Кейс с деньгами! Да, разумеется, без этих денег моя мамочка в Триполи не полетит. Без этих денег ей там будет скучно, тем более что все награбленные ею с Лебедевой и Леной драгоценности и деньги из домика в Сочи уже конфискованы...
- Я отдам тебе эти деньги, но с тобой не поеду... Это говорила не я, а кто-то, кто сидел во мне и дергал марионеточные ниточки, приводя в движение несвойственные мне чувства и мысли, потому что всем своим существом я все равно была с матерью, с этой невозможной Еленой Пунш, которая, даже похоронив свои реликвии - сдохшего от старости питона и две дорогие сердцу, но мешающие жить и лишающие внутренней свободы книжки, - продолжала жить и дышать, дерзко мечтать и творить свои гнусные и грязные дела. Она хотела умереть лишь для своего бывшего мужа и придумала легенду о своей смерти от воспаления легких, чтобы он наконец забыл ее и оставил в покое.
- Валентина, это правда, что их деньги у тебя? - спросила Изольда.
- Да:
- Но почему же ты мне ничего не сказала об этом? "Я тоже хотела быть богатой..." - такое разве произнесешь вслух?!
- Хватит болтать! - прикрикнула на нас моя мать, продолжая держать пистолет в вытянутой руке. - Где деньги? У меня самолет через два часа.
- Я поеду только вместе с Изольдой, - сказала я твердо.
- Идите к выходу, там меня ждет такси... Если попробуете поднять шум - уложу всех, и тебя, Иза, не пожалею вместе с ребенком в животе... Ты меня еще просто не знаешь...
Я смутно помню, как мы домчались до вокзала; моя мать сопровождала нас с Изольдой вплоть до самой ячейки камеры хранения, где я пристроила деньги Пунш. ИХ ДЕНЬГИ.
И я отдала матери сумку.
- Я улетаю в Москву, оттуда в Триполи. Валя, у тебя есть одна минута на размышление: ты летишь со мной или остаешься здесь, в этом вонючем болоте?
- Ты действительно летишь в Триполи? - занервничала я, потому что слишком уж велико было искушение и так мало времени отводилось мне на раздумья, а ведь я должна была принять решение на всю жизнь. К тому же мне необходимо было сообразить, ТУ ли сумку я извлекла из ячейки. И как мне вообще жить дальше?
- Да! Вот, смотри, у меня есть два билета! - Она почти кричала, доставая билеты, нервничая и дрожа всем телом.
Мы стояли на центральной площади вокзала, откуда моя мать на такси собралась добираться до аэропорта. Поднявшийся ветер трепал наши волосы и нервы, смешивая понятия и судьбы, взлохмачивая мои представления о жизни, о добре, зле, богатстве, бедности, предательстве, любви...
Сердце мое разрывалось от любви и ненависти к женщине, которая еще пару часов назад являлась моей матерью, а теперь, после того, как из-за денег она была готова прострелить мне голову, могла вызывать лишь животный страх...
- Дай мне один... Если передумаю, то прилечу в Москву утренним рейсом... - прошептала я, с трудом разжав губы.
Она резко кинулась ко мне, обняла, не выпуская из рук сумку с деньгами, в которую еще в камере хранения успела сунуть свою сумочку с документами, после чего, вложив в мою ладонь билет и пробормотав: "В ваших же интересах молчать", - побежала к свободной машине и умчалась в аэропорт...
Мы с Изольдой вернулись к ней домой.
Я хотела, хотела рассказать Изольде про деньги, но так и не решилась.
Видимо, кровь матери-преступницы, которая текла во мне, будоража воображение, не могла не сыграть свою генетическую роль, а потому не позволила мне, как истинной дочери Нелли Шнапс, остаться ни с чем: моя мама улетела к черту на рога с фальшивыми деньгами, а я все еще была богата... И будь Изольда погибче, покомпромисснее, все могло бы сложиться иначе...
Она ушла в дальнюю комнату и долго там плакала, не в силах, наверное, понять, как же могло случиться такое, что она просмотрела свою сестру. Кроме того, ей не с кем было поговорить - Варнаве такое не расскажешь, а мне она больше не верила. История с деньгами, которые все это время находились у меня и о которых я молчала с того самого дня, когда убили цыгана, очевидно, потрясла Изольду. В сущности, я предала ее с самого начала.
И все-таки ужинали мы вместе. Пили вино, заливая им свою тоску, и смотрели уже не казавшуюся нам такой смешной, как раньше, комедию с участием Ришара. А потом разговорились...
Я попросила у Изольды томик Гессе с романом про Гарри - степного волка и Гермину - девушку, научившую его танцевать фокстрот и расправляться с утиной ножкой, романом, аромат которого некогда вскружил голову моей матери. Билет до Триполи жег мне ладонь, и мне вдруг показалось, что я услышала ее голос, мамин голос, который продолжал вливать в мои уши сладкий яд откровения:
"Валентина, не пропускай ни одного ароматного цветка, обязательно склонись к нему и понюхай..."
Я захлопнула книгу и посмотрела на часы: у меня еще оставалось немного времени...
***
Екатерина Смоленская вышла из клиники, где навещала Карину Мисропян, и с наслаждением закурила. Дела у ее подопечной шли на поправку, физически она довольно быстро восстанавливалась, и теперь Карину куда больше заботили финансовые проблемы, которыми занимался ее адвокат в Туапсе, и, разумеется, желание вернуть себе сына. Переговоры с сестрами Мисропяна уже начались, и теперь оставалось только ждать...
Сентябрьское солнце, медленно закатываясь за серый туманный горизонт, погрузило Москву в розовый и теплый сироп сумерек; шелестела листва деревьев, из окна жилого дома доносились молодые веселые голоса, которые, наслаиваясь на старую джазовую мелодию, выводимую на саксофоне уличным музыкантом - скромно одетым рыжеволосым парнем в синей живописной шляпе, - придавали всему вечеру особое, приподнятое настроение. Хотелось любви, ласки, нежности...
Екатерина села в машину и медленно покатила по Цветному бульвару, вдыхая сладковатый запах влажной после дождя травы, листьев и сигареты.
Звук сотового телефона вернул ее в реальность - это был Миша Левин. Их роман длился уже целую неделю, и Смоленская, услышав его голос, затрепетала, почувствовала, как щеки ее запылали, а руки так и вовсе чуть не соскользнули с руля.
- Это ты? Ты же сказал, что позвонишь только завтра... - Она от волнения не знала, что и говорить. - Миша... Что случилось?
- Катя, помнишь, ты сказала мне, что Валентина, племянница твоей Изольды, вчера вылетела вслед за своей матерью в Триполи... Что твоя подруга переживала, звонила, просила тебя остановить ее, но ты не успела, самолет уже вылетел...
- Конечно, помню, Миша... О чем ты? - Слушая его голос, она сейчас меньше всего думала о Валентине. - Изольду жалко, конечно, но у Валентины своя жизнь... Не думаю, что мы должны вмешиваться...
- Ты только не переживай, ведь это же не имеет к тебе прямого отношения... Просто самолет, который совершал рейс из Москвы в Триполи, взорвался вчера в воздухе над местечком... сейчас я тебе прочитаю... у меня тут газета... Вот: "над местечком Сус в Тунисе и упал в Средиземное море"... Такие дела... Катя, ты слышишь меня? Катя? Где ты, я сейчас приеду к тебе...