Geum.ru

Однажды, когда мне было шесть лет от роду, я увидел диковинную картинку в книжке "Правдивые   истории о природе", в которой рассказывалось о первозданных лесах

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
  1   2



 

Любимые рассказы Кощея Ёжковича.

Антуан де Сент-Экзюпери.

(29.06.1900-31.07.1944)

 

Маленький принц

Перевод: Андрей Шаров

 

 

1

 

     Однажды, когда мне было шесть лет от роду, я увидел диковинную картинку в книжке "Правдивые   истории о природе", в которой рассказывалось о первозданных лесах. На картинке был удав, заглатывающий какого-то зверька.

Смотрите, вот копия этой картинки:



 

     А в книжке говорилось: "Это -- боа-констриктор; он заглатывает добычу целиком, не разжевывая ее, а потом теряет способность двигаться и впадает в спячку на шесть месяцев, чтобы переварить пищу".

     Тогда я впервые задумался о щедрых на приключения джунглях и, усердно поработав цветным карандашом, сумел в конце-концов сделать свой первый рисунок. Мой Рисунок Номер Один. И выглядел он вот так:



 

     Я показал свой шедевр взрослым и спросил, не страшно ли им смотреть на него.

     Но взрослые ответили:

     -- А что такого страшного в какой-то там шляпе?

     Разумеется, нарисовал я вовсе не шляпу. Я изобразил удава, который переваривает слона. Но взрослые никак не могли этого уразуметь, и тогда я сделал еще один рисунок: я нарисовал внутренности боа-констриктора, да так, чтобы взрослые   уж   наверняка   все разглядели. Взрослым вечно надо растолковывать, что к чему.

     Вот каким был мой Рисунок Номер Два:



 

     На этот раз взрослые посоветовали мне бросить рисовать боа-констрикторов -- неважно, изнутри или снаружи, -- и прилежно заняться изучением географии, истории, арифметики и грамматики. Вот почему в шесть лет я отказался от карьеры живописца, которая, вполне вероятно, могла бы сложиться просто блестяще. После неудачи с Рисунком Номер Один и полного провала Рисунка Номер Два я совсем пал духом. Взрослые никогда ни до чего не доходят своим умом, а дети быстро устают объяснять им то одно, то другое.

     И тогда я избрал себе иное поприще и научился управлять самолетами. Мне довелось полетать над всеми частями света понемножку, и, должен признать, география действительно оказалась очень полезной наукой. Теперь я с первого взгляда могу отличить Китай от Аризоны. Весьма ценное умение, особенно, когда блукаешь в ночи.

     На своем веку я повстречал великое множество серьезных людей. Я долго жил в окружении взрослых. Я видел их на близком расстоянии, разглядывал в упор. И от этого мое мнение о них ничуть не улучшилось.

     Всякий раз, встречая взрослого, который казался мне хоть мало-мальски сообразительным, я интереса ради показывал ему свой Рисунок Номер Один, который сохранил и всегда носил при себе. Так я надеялся определить, способен ли этот человек понять суть вещей. Но он, или она, непременно говорили: "Да ведь это шляпа". И после этого я уже никогда не заговаривал с ними о боа-констрикторах, первозданных лесах или звездах; я просто опускался до их уровня и вел беседы о бридже, гольфе, политике и галстуках. И эти взрослые всегда бывали очень довольны тем, что познакомились с таким здравомыслящим человеком.

 

 

2

 

 

     Так я и жил сам по себе, и не было у меня стоящего собеседника, пока шесть лет назад не пришлось мне совершить вынужденную посадку в пустыне Сахара. Что-то там сломалось в двигателе. А поскольку со мной не было ни механика, ни пассажиров, я решил собственными силами устранить эту серьезную неполадку. Ведь речь шла о жизни и смерти: моего запаса питьевой воды едва хватило бы на неделю.

     Итак, я впервые улегся спать на песке, в тысяче миль от людского жилья. Моряк, переживший кораблекрушение и затерянный на плоту посреди океана, -- и тот не был бы так одинок, поэтому вы представляете себе, как я удивился, когда на рассвете меня вдруг разбудил причудливый тоненький голосок, который произнес:

     -- Пожалуйста, нарисуй мне овечку!

     -- Что?! -- встрепенувшись, переспросил я.

     -- Нарисуй мне овечку!

     Я вскочил, опешив, будто от удара грома, захлопал глазами и внимательно оглядел все вокруг. Тут-то я и увидел какого-то необыкновенного крошечного человечка, который стоял неподалеку и с величайшей серьезностью рассматривал меня. Вот, если угодно, его портрет, лучший из всех, какие мне потом удалось нарисовать. Разумеется, созданный мною образ далеко не так обаятелен, как оригинал, но в этом нет моей вины: ведь, когда мне было шесть лет от роду, взрослые отбили у меня охоту заниматься живописью, и я так и не научился рисовать. Разве что боа-констрикторов снаружи и боа-констрикторов изнутри.



     Но тогда я лишь таращился на это невесть откуда взявшееся привидение, и глаза мои так и лезли на лоб от изумления. Не забывайте: я потерпел аварию в пустыне, в тысяче миль от населенных людьми мест. И тем не менее, мой маленький человечек вовсе не казался заблудившимся в песках, совсем не валился с ног от голода, жажды и усталости и уж тем паче не падал в обморок от страха. Он ничем не напоминал ребенка, потерявшегося в пустыне за тысячу миль от человеческого жилья.

     Наконец я вновь обрел дар речи и спросил:

     -- Но... что ты тут делаешь?

     В ответ он лишь повторил, медленно и настырно, словно речь шла о деле чрезвычайной важности:

     -- Пожалуйста, нарисуй мне овечку.

     Перед лицом непостижимой тайны человеку трудно набраться смелости и отказать в просьбе. Я был в тысяче миль от ближайшего жилья, мне грозила гибель, и тем не менее, сознавая, насколько это нелепо, я все же достал из кармана лист бумаги и свое вечное перо. Но тотчас вспомнил, что учился-то я все больше географии, истории, арифметике и грамматике, и   с легким раздражением заявил этому мальчонке, что не умею рисовать. На что он ответил:

     -- Это пустяки. Нарисуй мне овечку.

     Но мне никогда еще не приходилось рисовать овечек. Поэтому я набросал для мальчишки одну из тех картинок, которые прежде так часто рисовал для других: боа-констриктора снаружи. И был очень удивлен, когда мальчуган недовольно воскликнул:

     -- Нет, нет, я не хочу слона в удаве. Это боа-констриктор, он очень опасный. А слон слишком громоздкий. Там, где я живу, все такое маленькое. Мне нужна овечка. Нарисуй овечку.

     Что ж, я сделал еще один рисунок.



     Мальчик внимательно посмотрел на него и сказал:

     -- Нет. Эта овечка совсем хилая. Нарисуй другую.

     Делать нечего, нарисовал.



     Мой приятель наградил меня доброй снисходительной улыбкой и молвил:

     -- Ты и сам видишь, что это не овечка, а баран. У него рога.

     В общем, пришлось рисовать заново.



     Но и эта моя работа была отвергнута, как все предыдущие.

     -- Она слишком старая. Мне нужна овечка, которая сможет прожить долго.

     Тут уж мое терпение истощилось: ведь мне надо было поскорее разобрать мотор. И тогда я набросал такой рисунок:



 

     И сопроводил его пояснением:

     -- Тут виден только ящик. А твоя овечка сидит внутри.

     Я изумился, заметив, как просветлело личико моего юного судьи.

     -- Все в точности так, как я хотел! Как ты думаешь, много ли травы надо этой овечке?

     -- Почему ты спрашиваешь?

     -- Потому что там, где я живу, все очень маленькое.

     -- Травы ей наверняка хватит, -- ответил я. -- Ведь я даю тебе совсем крошечного ягненка.

     Мальчуган склонил голову и принялся изучать рисунок.

     -- Не такой уж он и крошечный... Смотри! Он уснул...

     Вот так я и познакомился с маленьким принцем.

 

3



 

     Нескоро я узнал, откуда он пожаловал. Этот маленький почемучка, похоже, даже не слышал тех вопросов, которые задавал ему я. И лишь благодаря ненароком оброненным словам мне мало-помалу открылось все.

     Когда, к примеру, он впервые увидел мой самолет (я не буду рисовать самолет, это слишком сложно), то спросил:

     -- Что это за штуковина?

     -- Это не штуковина, -- ответил я. -- Это самолет. Он летает по воздуху. И он мой.

     И я не без гордости сообщил ему, что умею летать. Узнав об этом, мальчонка вскричал:

     -- Что? Так ты свалился с неба?

     -- Да, -- скромно отвечал я.

     -- Ого! Как забавно!

     И маленький принц звонко, весело рассмеялся, чем изрядно разозлил меня. Не люблю, когда потешаются над моими бедами.

     Затем он добавил:

     -- Значит, ты тоже с неба! А с какой планеты?

     В этот миг я впервые заметил тусклый проблеск света в непроницаемой пелене тайны, окутывавшей его появление здесь. И спросил напрямик:

     -- Ты что, с другой планеты?

     Он не ответил, а продолжал разглядывать мой самолет, медленно покачивая головой.

     -- Вообще-то на этой штуковине ты не мог прилететь издалека...

     И он погрузился в долгое раздумье. А потом, достав из кармана намалеванную мною "овечку", углубился в   изучение своего драгоценного достояния.

 

     Можете представить себе, как это полупризнание о "других планетах" возбудило мое любопытство. Поэтому я не пожалел сил, чтобы разузнать побольше.

     -- Откуда ты родом, малыш? Что значит это твое "там, где я живу"? Куда ты хочешь увезти свою овечку?

     Он помолчал в задумчивости и молвил:

     -- Этот твой ящик  тем хорош, что по ночам овечка сможет прятаться в нем, как в домике.

     -- Совершенно верно. А если ты будешь молодцом, я дам тебе еще и бечевку, чтобы привязывать овечку днем. И колышек тоже дам.

     Но это предложение, похоже, обескуражило маленького принца.

     -- Привязывать? Что за глупая мысль?

     -- Ну, а как же? Надо привязать, иначе она забредет куда-нибудь и потеряется, -- сказал я.

     Мой приятель снова залился звонким смехом.

     -- Куда же она, по-твоему, забредет?

     -- Да куда угодно. Пойдет, куда глаза глядят.

     Помолчав, маленький принц очень серьезно ответил:

     -- Это не имеет значения. Там, где я живу, все такое маленькое!

     И, как мне показалось, с легкой грустью добавил:

     -- Если идти, куда глаза глядят, не очень-то далеко и забредешь.

 

4



 

     Так я выяснил еще одно чрезвычайно важное обстоятельство: планета, с которой прибыл   маленький принц,   была   разве   что   чуть-чуть больше обыкновенного дома!

     По правде сказать, я не очень удивился. Мне было прекрасно известно, что, помимо больших планет, таких, как Земля, Юпитер, Марс и Венера, которым мы дали имена, существуют еще и сотни других, и некоторые из них настолько малы, что их не так-то просто разглядеть в телескоп. Открыв такую планету, астроном дает ей не имя, а просто номер. Например, "астероид 325".



     У меня есть веские основания полагать, что планета, с которой прибыл маленький принц, называется "астероид Б-612". Этот астероид был замечен в телескоп лишь однажды -- турецким астрономом в 1909 году.



Сделав свое открытие,   астроном    высокопарно   объявил   о   нем   на   международном астрономическом конгрессе, но, поскольку ученый был одет на турецкий лад, никто не захотел ему верить.

     Такие уж они люди -- эти взрослые...

     Но, к счастью для вящей славы астероида Б-612, один турецкий диктатор издал указ, по которому его подданные под страхом смерти должны были облачиться в европейские одежды. И в 1920 году астроном повторил свое сообщение, уже в роскошном и вальяжном костюме. На сей раз его доклад получил всеобщее признание.



     Если я и поведал вам все эти подробности касательно астероида, и даже сообщил его номер, то исключительно из-за взрослых с их замашками. Взрослые любят всякую цифирь. Если вы говорите им, что завели нового друга, они никогда не спрашивают о том, что действительно важно: какой у него голос, какие игры он считает самыми увлекательными, собирает ли он бабочек. Вместо этого они вопрошают:  сколько ему лет, сколько у него братьев, сколько он весит и сколько зарабатывает его отец. Они думают, что только из этих цифр можно что-то узнать о человеке.

     А если вы скажете взрослым: "Я видел красивый домик из розового кирпича, с геранью на подоконниках и голубями на крыше", они так и не поймут, что это был за домик. Вам придется сказать: "Я видел дом, который стоит сто тысяч франков". Вот тогда взрослые воскликнут: "О, какой славный домик!"

     Точно так же вы можете сказать им: "Доказательства существования маленького принца -- его обаяние, его смех и то, что ему была нужна овечка. Если кто-то хочет овечку, значит, этот кто-то существует". Но что проку так говорить? Взрослые только передернут плечами и отмахнутся от вас, как от малого дитяти. А вот если вы скажете: "Планета, с которой он прилетел, называется астероид Б-612", -- то сразу убедите взрослых, и они не станут донимать вас расспросами.

     Такие уж они. И не надо вменять это им в вину. Детям всегда приходится выказывать великое долготерпение, общаясь со взрослыми.

     Но для нас, знающих толк в жизни, цифры, разумеется, ничего не значат. Наверное, мне следовало бы начать мое повествование так, как начинаются сказки. Я должен был бы сказать: "Давным-давно жил-был маленький принц. Жил он на планете, которая была лишь чуть больше, чем он сам, и ему хотелось иметь друга..."

     В этом случае моя история показалась бы более правдивой тем людям, которые понимают толк в жизни.

     Дело в том, что я не хочу, чтобы мою книгу читали поверхностно. Я изрядно настрадался, записывая свои воспоминания. Шесть лет минуло с тех пор, как мой друг покинул меня, унося с собой овечку. И, если я пытаюсь поведать о нем, то лишь затем, чтобы уж наверняка не забыть его. Забывать друзей -- это так грустно. Не у всякого человека вообще есть, или был, друг. Забыв маленького принца, я могу стать таким же, как взрослые, которые уже давно не интересуются ничем, кроме цифр.

     С той же целью я приобрел коробку красок и несколько карандашей. В мои годы не так-то просто заново учиться искусству рисовальщика: ведь с тех пор, как в шесть лет от роду я нарисовал боа-констриктора изнутри и снаружи, мне больше ни разу не доводилось заниматься живописью. Разумеется, я постараюсь по возможности сделать мой портрет похожим на оригинал, но совсем не уверен, что мне это удастся. Один рисунок получается неплохо, зато другой не имеет ни малейшего сходства с натурой. К тому же, я делаю ошибки и никак не могу правильно передать рост маленького принца: то он у меня слишком долговязый, то совсем коротышка. Да и насчет цвета его костюма у меня есть кое-какие сомнения. Вот я и малюю, как могу, с переменным успехом. Но в общем и целом получается где-то на тройку с плюсом. Надеюсь, что так.

     Возможно, я допущу ошибки и в изображении каких-то важных деталей, но тут уж я не виноват. Мой друг никогда не давал никаких объяснений. Возможно, он думал, что мы с ним одинаковые, но, увы, я не умею рассматривать овечек сквозь стенки ящиков. Может быть, я уже немножко повзрослел. Постарел, сам того не желая.

 

5

 

     С каждым днем из наших разговоров я все больше узнавал о его планете, о том, как он покинул ее и как путешествовал. Сведения пополнялись очень медленно и лишь благодаря случайным обмолвкам маленького принца. Именно так и узнал я на третий день о беде, в которой были повинны баобабы.

     И снова мне следовало бы поблагодарить за это овечку. Потому что маленький принц резко, словно охваченный серьезным сомнением, спросил меня:

     -- А это правда, что овечки едят кустики?

     -- Да, правда.

     -- Вот здорово!

     Я так и не понял, почему это столь важно -- чтобы овечки ели кустики. Но тут маленький принц добавил:

     -- Значит, они едят и баобабы?

     Я не преминул сообщить маленькому принцу, что баобабы -- далеко не кустики, а совсем даже наоборот -- громадные деревья, почти как замки. И, даже если он увезет с собой целое стадо слонов, это стадо не сможет съесть и один баобаб.

     Представив себе стадо слонов, маленький принц рассмеялся.

     -- Придется ставить их одного на другого, -- сказал он.



     Но потом сделал весьма мудрое замечание:

     -- А ведь баобабы тоже бывают маленькими, пока не станут большими.

     -- Совершенно верно, -- согласился я. -- Но почему ты хочешь, чтобы овечка кормилась маленькими баобабами?

     -- Ха! -- тотчас воскликнул он, словно речь шла о чем-то самоочевидном. И мне пришлось немало поломать голову, чтобы разгадать это тайну без посторонней помощи.

     Дело в том, что, как я выяснил, на планете маленького принца -- впрочем, как и на любой другой планете -- есть хорошие и плохие растения. Хорошие растения дают полезные семена, а от плохих происходят сорные. Но семена невидимы, ведь они дремлют в темной толще земли, пока одному из них вдруг не приспичит пробудиться. И тогда маленькое семечко просыпается, потягивается и начинает (на первых порах с опаской) подталкивать вверх, к солнцу, красивый безобидный росток. И если это -- всего лишь редиска или какой-нибудь розовый куст, то пусть себе растет, пока не вырастет. Но когда появляется сорняк, его надо вырвать с корнем как можно быстрее, едва распознаешь, что это за растеньице.

     А на родной планете маленького принца есть ужасные семена. Это -- семена баобаба. Почва планеты буквально кишела ими. А баобаб -- это такая штука, от которой надо избавляться при первой возможности, иначе будет слишком поздно. Они заполонят всю планету, пробуравят ее своими корневищами. И, если планета слишком маленькая, а баобабов слишком много, они в конце концов разорвут ее на кусочки.

     -- Поэтому я держусь правила, -- объяснил мне потом маленький принц. -- По утрам, как только приведешь себя в порядок, наведи порядок и на своей планете, да постарайся на совесть. Так-то вот. Надо непременно вырывать с корнем все баобабы -- в тот самый миг, когда их уже можно отличить от розовых кустов, на которые они так похожи, пока еще совсем маленькие. Работа очень скучная, -- добавил маленький принц. -- Зато немудреная.



     А однажды он заявил мне:

     -- Ты должен сделать красивый рисунок, чтобы дети в твоей стране увидели все в точности, как есть. Это им очень пригодится, если когда-нибудь они отправятся в путешествие. -- И добавил: -- Иногда не вредно отложить какое-нибудь дело на потом, но если запустить баобабы, быть беде. Я знаю одну планету, на которой жил лодырь. Как-то раз он махнул рукой на три маленьких кустика...



     Итак, руководствуясь указаниями маленького принца, я сделал рисунок этой планеты. Я не ахти какой большой любитель читать нотации. Но мы очень плохо   понимаем, насколько опасны могут быть баобабы и какому риску подвергается человек, заблудившийся на астероиде, вот почему на сей раз я отказываюсь   от своей привычной сдержанности и   прямо   говорю: дети, остерегайтесь баобабов!

     Ни я, ни мои друзья даже не знали, что нам уже давно угрожает опасность. Именно ради них корпел я над этим рисунком, и достигнутая мной наглядность стоит затраченного труда.

     Возможно, вы спросите: а почему в книге больше нет таких чудесных и выразительных рисунков, как этот, на котором баобабы?

     Ответ прост. Я старался. Только другие рисунки мне не удались. Потому что, рисуя баобабы, я черпал   вдохновение   в   сознании настоятельной необходимости этой работы.

 

 

6

 

     Мой маленький принц! Толика за толикой постигал я тайны твоей короткой и грустной жизни... Долгое время твоим единственным развлечением было тихое созерцание заката. Я узнал об этом утром четвертого дня, когда ты сказал мне:

     -- Я очень люблю закат. Пойдем, полюбуемся им вместе.

     -- Но надо подождать, -- ответил я.

     -- Подождать? Чего?

     -- Заката. Сейчас еще не время.

     Сперва ты, кажется, очень удивился. А потом усмехнулся себе под нос и сказал:

     -- Мне все время чудится, что я дома.

     Оно и верно: когда в Соединенных Штатах полдень, во Франции солнце уже садится. Если бы можно было за одну минуту перенстись во Францию, то вместо солнца в зените вы тотчас увидели бы закат. К несчастью, Франция слишком далеко. Но у тебя на планете, мой маленький принц, только и надо что на несколько шагов перенести кресло. Ты можешь любоваться угасанием дня и наступлением нежных сумерек, когда пожелаешь.