Иногда мне кажется, что наша Вселенная лишь эпиграф к другой, куда более масштабной и содержательной Вселенной
| Вид материала | Документы |
- Анатолий Некрасов «Материнская любовь», 2921.99kb.
- Анатолий Некрасов материнская любовь вступление, 1801.07kb.
- Яехал в вагоне метро из театра после просмотра широко известного спектакля о материнской, 2921.51kb.
- Яехал в вагоне метро из театра после просмотра широко известного спектакля о материнской, 1798.72kb.
- Что мы видим и как оцениваем явления, происходящие в природе, 161.58kb.
- М. А. Волошиным 1908-1910 годы, 531.93kb.
- Великая тайна вселенной, 464.13kb.
- Пролог к книге И. Глазунова "Распятая Россия", 590.63kb.
- Курс «основы самодиагностики и целительства» Лекция Введение в энергии Вся наша Вселенная, 211.23kb.
- Построение вселенной, 507.55kb.
Правда, финальное отражение вышло перевернутым вверх ногами. Но с этим неудобством приходилось мириться.
«Мечта шпиона…» — сказал Гишер, и Лючано согласился со стариком.
Лукулл, словно зверь по клетке, не в силах остановиться, вверх тормашками расхаживал по медотсеку. Умолкнув, он продолжал говорить сам с собой: без слов, отчаянной жестикуляцией разя оппонента наповал. Щеки медикуса покрывала сизая щетина — должно быть, он не брился с момента высадки десанта. Лицо осунулось, на носу выступили склеротические жилки, а под красными, как у кролика, глазами набрякли мешки.
Из активированной голосферы стационар-коммуникатора за ним с интересом наблюдала Юлия. В интересе брюнетки крылось что-то профессиональное. Так психиатр изучает редкий случай шизофрении.
— Успокойтесь, Лукулл. Расскажите толком, что случилось.
— Что случилось? Нет, она еще спрашивает! Наш общий приятель Гай превратился в психопата! С самого возвращения куролесит, во всем винит Тита и требует дуэли. Ругается, на чем свет стоит. В итоге Тит взбесился и готов дать обидчику удовлетворение.
— В чем конкретно Гай винит Тита?
Жесткий лаконичный вопрос по существу осадил не в меру разбушевавшегося доктора. Так успокаивают буяна, облив ледяной водой,
«Молодец Юлия! — оценил Лючано, наблюдая исподтишка. — Неужели Лукулл переживает из-за предстоящей дуэли? Ему-то что?! Его вроде бы никто ни в чем не винит и сатисфакции не требует. Беспокоится за пациента? Да, но не до истерики же?!»
По большому счету ему не было никакого дела до душевных терзаний медикус-контролера. Однако, когда битые сутки валяешься в боксе, а сна больше нет ни в одном глазу — спасибо шумному доктору! — поневоле заинтересуешься причинами нервного срыва врача.
Лукулл резко остановился перед коммуникатором. Руки медикуса заметно подергивались, напоминая вечный тремор графа Мальцова.
— Гай упирает на скверную координацию действий при операции. Преступно скверную, по его словам. Из-за чего мы понесли потери и недобрали «ботвы». Мол, если бы Тит и его «паразиты» согласились с предложением Гая…
— Подчинить экипажи ботов напрямую единому командиру? Как в армии?
— Да! Но вы же знаете наших наемников: для них поступиться толикой своей дражайшей свободы — унизительно. Даже ради общего дела. Мы — вольные орлы Вселенной, мы не рабы, рабы не мы, и все такое… Ни на десять, ни хотя бы на пять процентов контроля не согласны, хоть режь, хоть ешь!
— Вас несет, Лукулл. Остыньте. Я и без вас прекрасно знаю, каким образом в нашей армии офицеры командуют солдатами. И за что, уволившись в запас, отставники получают ряд привилегий. И про солдатские комплексы в курсе. Не надо читать мне лекции. Меня интересует, почему Гай взъелся именно на Тита. Ведь против армейской формы взаимодействия были многие. Большинство.
— А я почем знаю?!
В сердцах взмахнув руками, медикус сшиб со стола коробку с солеными орешками. В перевернутом отражении орешки очень комично запрыгали по полу-потолку. Но Лючано было не до смеха. Да и Юлия слишком серьезно вглядывалась в доктора из голосферы. Складывалось впечатление, что из этих двоих врач — именно брюнетка, а Лукулл — самый что ни на есть пациент.
Не слишком благополучный.
— Тит первым выступил против идеи Гая, насколько я помню. А вообще… — Доктор вдруг успокоился, перестав жестикулировать. — Извините, Юлия, но о корнях конфликта надо спрашивать вас.
— Меня?
— Да, вас! Вы умело стравили Гая с Титом перед началом рейда. Не знаю, зачем вам это понадобилось, но я-то был свидетелем! В тот раз вы пригасили ссору, но вражда между ними продолжала тлеть. И вот, пожалуйста: вспышка, рецидив!
Лукулл умолк, собираясь с мыслями. Юлия не торопила собеседника, терпеливо ожидая продолжения. И оно последовало:
— Гай вернулся с планеты сам не свой. Дважды ранен, глаза безумные… Нес какую-то ахинею! Раба, что был с ним — ну, этого! полиглота! — велел лечить…
Медикус изменился в лице, рубанул рукой воздух, опять входя в раж.
— Лечить как свободного! Хуже! Он велел лечить раба, как лечили бы его самого! Вы представляете? Услышать такое от Всадника?! Вот, полюбуйтесь!
Театральным жестом Лукулл указал Юлии на «апартаменты» Лючано. «Полиглот» без промедления зажмурился, притворяясь спящим. Лишь миг спустя он сообразил, что мог бы и не дергаться. Какая помпилианцам разница: бодрствует робот или спит, слушает их или нет?
— Тот самый раб?
— В смысле?… Ну да, тот самый.
— Говорите, Гай немного не в себе?
— «Немного»? Вы слишком деликатны, Юлия! На него даже транквилизаторы не действуют! Рвет и мечет, жаждет крови. Насилу уговорили обождать с дуэлью, пока регенератор хотя бы срастит ему кость. Может, вам удастся его остановить?
— Я попытаюсь… Кстати, вы, Лукулл, тоже выглядите не лучшим образом. Примите успокоительное. Ждите, я скоро буду.
Голосфера погасла — и врач опять зверем заметался по медотсеку. На очередном шаге его нога поехала на рассыпанных орешках, и Лукулл едва не упал, чудом успев схватиться за край стола. Грязно выругавшись, доктор взял себя в руки, вызвал раба — убрать мусор, — а сам уселся за стол и включил монитор.
Мысли его явно витали далеко отсюда.
Юлия объявилась через полчаса: деловая, стремительная, энергичная.
— На вас одна надежда, — завел шарманку медикус. — Гай сбрендил…
— И я подозреваю почему. А также догадываюсь, почему вы, любезный Лукулл, стали раздражительным и нервным. Не спорьте со мной: я вас знаю не первый год. Раньше вы не отличались впечатлительностью.
Повелительным жестом Юлия указала вскочившему доктору на кресло. Тот разом сник и сел, как послушный ребенок. Брюнетка садиться не стала, проигнорировав ответный жест Лукулла. Медленно, по-хозяйски прошлась по отсеку — совсем иначе, чем до этого бегал медикус-контролер.
Даже кверху ногами, как это виделось Лючано, она выглядела королевой.
— Я навела кое-какие справки относительно «драмы на грядке», Гая беспокоить не решилась, так что сведения отрывочные. Но картина в целом ясна. Вы в курсе, что Гай через три года обязан освободить этого… Борготту, кажется? — и вернуть на Китту в целости и сохранности?
— В курсе. У слухов длинные ноги. — Лукулл скорчил гримасу, уверенный, что выглядит опытным соблазнителем, и влепил брюнетке сомнительный комплимент: — Как у вас, дражайшая Юлия!
Брюнетка оставила реплику без внимания.
— Отлично. Тогда нам обоим понятно, отчего Гай кинулся спасать раба, едва наш полиглот угодил в переделку. Поступок из ряда вон выходящий: хозяин рискует жизнью из-за раба. Нонсенс, не правда ли?
Лукулл кивнул, соглашаясь.
— На «грядке» Гая ранили. Сложилась экстремальная ситуация. Ему пришлось ослабить влияние клейма, чтобы раб мог действовать самостоятельно. В определенных рамках, разумеется.
— Вы так думаете?!
— Уверена.
«Так вот почему Тумидус отдавал приказы словами! Вот откуда ненависть во взгляде! И невозможное для помпилианца «нам» по отношению к рабам… В те минуты мы с брамайни были для легата почти людьми!»
«Почти, — эхом повторил издалека маэстро Карл. — И лишь в те смертельно опасные минуты. А сейчас, в безопасности?»
— Лукулл, вы — медик. Вам известно, какое это серьезное потрясение — необходимость ослабить влияние клейма. Стресс, шок… Я не получила медицинского образования. Но я не хуже вас знаю, о чем говорю.
— Откуда вы это знаете?
— Убедилась на собственном опыте. Мне случалось…
Брюнетка замолчала. Лицо ее окаменело: Юлия боролась с нахлынувшими воспоминаниями. Лючано готов был дать руку на отсечение: воспоминания — не из приятных.
— У нас, помпилианцев, не принято говорить об этом. Дурной тон. Но мне, курируя ряд исследований, довелось изучить данный вопрос в деталях. Да, Лукулл, мы косвенным образом зависимы от своих рабов. Вам, гражданину Помпилии, неприятно такое слышать, но правда выше предрассудков. Они привязаны к нам, а мы — к ним. Помпилианец без рабов чувствует себя как… Голый на морозе? Мучимый жаждой в пустыне? На безрабье мы быстро впадаем в депрессию и рискуем сойти с ума. Именно поэтому наши власти выделяют беднякам хотя бы по одному рабу, за казенный счет.
«Я бы на их месте тоже замалчивал эту тему. Выходит, рабовладелец, считающий раба вещью, — тоже несвободен?! Зависим от связанных с ним роботов?!»
— Даже кратковременное ослабление влияния клейма пагубно для нашей психики. А для психики гордого легата Тумидуса — десятикратно. Общение с рабом, ходячим предметом, вступившим с хозяином в симбиотическую психосвязь, если хозяин вынужден «отпустить поводок»… О, это катастрофа! Рушится привычная система ценностей, начинается разлад уже не на уровне психики, а на уровне банальной физиологии…
— Погодите, Юлия! А семилибертусы?
— Гладиаторы? Это совсем другое дело. Двойное подчинение, удаленный «поводок», периферийный контроль… Не хотелось бы сейчас углубляться в детали и читать вам лекцию. Запомните главное: игры с клеймом не проходят даром. Психические расстройства неизбежны. Если Гай всего лишь разъярен и требует дуэли по дурацкому поводу — значит, он легко отделался. Имейся у нас в запасе неделя, и я была бы уверена, что сумею переубедить Всадника.
Она пожала плечами и подвела итог:
— Но недели у нас нет. Мы не можем столько времени болтаться в неосвоенном секторе. Увы, Лукулл, я ничего не могу гарантировать.
— Надеюсь, сейчас Гай восстановил влияние клейма в полном объеме?
— И я надеюсь. Он же не сумасшедший. Но психика Всадника стабилизируется не сразу. А легат весьма вспыльчив.
— А я? Я весь на нервах! Дергаюсь, много курю… у меня дрожат руки!…
— Это же элементарно, дорогой Лукулл! Вам вторые сутки приходится лечить раба как свободного. Дисфункция психики и локальное разрушение стереотипных синаптических связей, как у Гая. Только в ослабленной форме. Едва ваш пациент покинет медотсек, вы быстро придете в норму. За пару дней, я думаю.
Она вежливо улыбнулась врачу.
— А теперь я проведаю Гая. Эта идиотская дуэль…
Направляясь к выходу, красавица Юлия, помпилианка со странностями, как и в первый раз, оглянулась в дверях и тайком подмигнула. Лючано Борготта, лежащий в спецбоксе раб-полиглот, ради которого хозяин Гай рисковал своей драгоценной шкурой, знал, кому демонстрирует знак расположения стерва-брюнетка.
Тому, ради кого она так долго рассказывала вслух об особенностях психики рабовладельцев и их постыдной зависимости от собственных роботов.
Нет, не доктору Лукуллу.
Доктор, в сущности, все знал и без Юлии.
II
«Следующие сутки, малыш, — хихикнул маэстро Карл, — ты много думал».
Лючано согласился. Он спал без сновидений, просыпался и думал снова. О свободе и зависимости, о помпилианцах и невропастах, венце и начале безумной дуры-эволюции, о скелетах, прячущихся в темных чуланах подсознания и человеческой души…
«Ну и о бабах, разумеется, — встрял Гишер. — Куда ж мужику без этого?»
Он не стал возражать. О бабах — тоже. Вспоминалась Сунгхари, молоденькая Анюта… Юлия, наконец. Лючано фантазировал, дурея от скуки и долгого воздержания. Хотя представить Юлию в постели у него по-прежнему не получалось — в отличие от остальных женщин.
На брюнетке воображение буксовало.
Между двумя эротическими грезами он вдруг понял, отчего чужим рабам помпилианцы подают команды голосом, а своим — как правило, молча, через «клеймо». К чужому рабу не тянется ментальный «поводок» от отдающего приказ — вот и приходится пользоваться речью. Когда Тарталью допрашивали насчет способностей к языкам, Тумидус предоставил вести допрос другим. Помпилианская этика. Вопросы и ответы должны слышать все заинтересованные. Другое дело, что хозяин в силах без звука заставить раба говорить хоть ложь, хоть правду…
Но это уже вопрос честности хозяина.
А в таких делах Тумидус щепетилен, надо отдать ему должное.
«Что ж ты про детишек забыл? — укорил его маэстро Карл. — Хватит терзать мозги, оставь пару задачек для юных гематров. Интересно, они уже посчитали, сколько тебе осталось до состояния робота? И вообще, как они там?»
Маэстро всегда любил детей.
«Выписали» Лючано без проблем. Хмурый Лукулл открыл бокс, глянул на показания приборов, с удовлетворением кивнул и пробежался пальцами по сенсорам на пульте. Датчики, инъекторы и прочие гаджеты пришли в движение, отлепляясь от тела, словно сытые пиявки, и спеша убраться восвояси.
— Одежда в ящике у входа. Найдешь вахтенного сервус-контролера и доложишься. Пошел.
Кажется, медикус с трудом удержался от пагубного для Лукулловой психики: «Пошел вон, скотина!»
Лючано послушно оделся, пошел, нашел и доложился. Их смена сейчас отдыхала, но для Тартальи, как свежевыздоровевшего, а значит, бездельника с двухсуточным стажем, мигом нашлась работа. Его отправили на рабский камбуз, готовить обед.
Для помпилианцев стряпал кок из свободных, на отдельном камбузе. А побросать пищевые брикеты в распариватель, через пять минут извлечь и уложить в ячейки транспортера — большого ума не надо. И кулинарного таланта не надо. Ничего не надо, кроме двух рук и приказа хозяев.
Любой робот справится.
Здесь Тарталья и обнаружил близняшек Давида с Джессикой.
Рабы, как обычно, работали без присмотра. Говорить можно было безбоязненно. Двоих варваров, раскладывавших комплекты рационов по ячейкам, давно уже ничего не интересовало в этой жизни.
«Ты мог бы, — ворчливо напомнил Гишер, — говорить и при помпилианцах. Кто из них обратит внимание на болтовню рабов? Мы же не обращаем внимания на фоновый гул работающего двигуна, кондиционера или сервопривода?»
— Привет, ребята! Как дела? Что новенького?
— Здравствуйте, — хором ответили близнецы, не прекращая распаковывать брикеты и укладывать их ровными рядами в приемный лоток распаривателя. Наверное, они были рады видеть Лючано. Во всяком случае, так казалось Тарталье, который понемногу учился читать едва заметные письмена усеченных эмоций на лицах-масках гематров.
Он вспомнил, как профессор Штильнер долго хохотал, разглядывая напечатанную в научном труде зубодробительную формулу. На вопрос графа Мальцева, что здесь смешного, космобестиолог с удивлением заявил: «Как что? Все! Смотрите сами: очень смешная формула!…»
И с полчаса излагал скучающим слушателям, где в формуле кроется юмор.
Должно быть, для родителей-гематров в лицах их малышей тоже найдется и смешное, и умильное, и радостное…
— Ничего новенького, — сказал Давид. В голосе его мелькнуло уныние, но Лючано не был в этом уверен. — Распорядок обычный: «гребля», хозработы, «рекомендованный досуг», сон.
— Завтрак, обед, ужин, — добавила в общую копилку обстоятельная Джессика. — Без еды нельзя, мы умрем. Ага, еще душ и время на выделения организма. Все.
— Мы же висим на орбите! Зачем — «гребля»?
Близнецы переглянулись.
Вроде как решали: кому отвечать этому недотепе, не понимающему элементарных вещей?
— Пока корабль висит на орбите, рабы заряжают накопители. Создают энергорезерв, — снизошла до пояснений Джессика, не прекращая работы. — Если бы мы были большие, мы бы сочиняли для двигунов ходовые гематрицы. Впрок, про запас. Но мы маленькие. Мы полезней на хозяйственных работах.
«С такой женой, — вздохнул маэстро Карл, — если ты не гематр, можно повеситься. Она всегда права!…»
На обед сегодня, кроме белково-витаминного брикета и тюбика «микса», полагалась розовая пилюля неизвестного состава и предназначения. А в кружку с водой добавлялся глоток тонизирующего стимулятора. «Это просто праздник какой-то!» — со злостью ухмылялся Лючано, оказавшись на раздаче воды с тоником. Рычаг на себя — под сдвоенный «сосок» подъезжает пустая кружка. Белая кнопка — порция воды, зеленая — тоник. Рычаг от себя — наполненная кружка уползает прочь.
Повторить операцию.
Все эти действия без проблем мог бы выполнить автомат — но только не на помпилианской галере. Уже через пять минут тупая механическая работа начала раздражать. Если бы не разговор с юными гематрами, он бы на стенку от тоски полез.
— Вы посчитали то, о чем я вас просил? Мой срок до полного превращения в робота?
Дети молчали.
— Хотя бы приблизительно?
Екнуло сердце: похоже, итоги вычислений были неутешительны.
— Очень приблизительно. — В ломающемся голосе Давида пробились нотки смущения. — С большой погрешностью. Нам стыдно за такое исчисление.
— И ничего не стыдно! — Джессика сделалась похожа на обычную девчонку. — Ни капельки не стыдно! Это потому что данные все время менялись. Возник положительный градиент…
Она будто оправдывалась.
— Положительный градиент? Что это значит?
— Это значит, что твой срок полной роботизации увеличился.
— Хорошие новости! — Лючано рассмеялся и довольно потер руки, забыв о работе. Транспортер загудел, требуя внимания. Пришлось вернуться к рычагам, кнопкам и кружкам.
«Ты забыл о работе, малыш? Ты действительно забыл?»
«Да, а что? Нечасто меня в последнее время радуют добрыми вестями!»
«Но ты же раб! Раб не может забыть о работе!»
Пораженный словами маэстро, Лючано остолбенел.
«Не отвлекайся, дружок, — вывел его из ступора окрик Гишера. — Да не от этих дурацких кружек! Ты ведь еще не узнал главного…»
— Сколько?! Сколько у меня времени?
— На данный момент, при сохранении прежней интенсивности эксплуатации — около двух лет и семи месяцев.
— Погрешность — плюс-минус два месяца.
— Точнее у нас не получается.
— Но твой срок имеет тенденцию к дальнейшему росту.
— Если градиент не изменится…
— Но он же меняется, Давид!
— Я сказал: «если». Принял допущение для упрощения задачи.
— Мы не можем позволить себе упрощения. Нам надо развиваться.
— Но иначе возникает слишком большая погрешность…
— Дилемма приоритетов? Более точный ответ при заданном допущении — или более сложная развивающая задача?
— Ответ для него — или развитие для нас?
— Да.
— Но…
— Эй, гении! — прервал Тарталья близнецов, увлекшихся спором. — Вы бы меня спросили, что ли?
— О чем? — повернув к нему головы, поинтересовались Давид с Джессикой.
Даже на малоподвижных лицах гематров ясно читалось, что спрашивать его не о чем и незачем. Разве что для общего развития, за неимением лучшего поставщика задач.
— Нужен ли мне, любимому, сверхточный ответ. Так вот, отвечаю: приблизительный меня вполне устраивает. Вы сказали: два с половиной года?
— Два года, — нет, Джессика иногда была невыносима, — и около семи месяцев.
— Главное, что срок растет. Так?
— Так, — кивнули близнецы.
— Спасибо, ребята! Значит, будем тянуть срок за уши!
— Зачем?
— Чтоб быстрее рос. А теперь, если угодно, делайте расчет с точностью до секунды. Развивайтесь на здоровье! Кстати, не хотите ли узнать, что творилось на планете, пока вы здесь тянули лямку?
— Хотим!
Математика бытия разрумянилась и только что не запрыгала на одной ножке.
Лючано взял с транспортера полную кружку, сделал глоток, готовясь приступить к рассказу, — и обнаружил, что близнецы таращатся на него во все глаза, раскрыв рты.
Ждут не дождутся увлекательной истории?
Кружка!
Глоток воды, слабо отдающей кислым тоником.
Раб не мог этого сделать!
— Извините, ребята, это я машинально. Задумался.
Он поставил кружку на место, но изумление в глазах детей не исчезало. Они смотрели на него не отрываясь, продолжая механически распаковывать и складывать на лоток пищевые брикеты. Лоток был уже практически полон — скоро надо будет включать распариватель.
Вновь загудел транспортер.
А что, если не обращать на него внимания?
Он держался полминуты — успел засечь по часам на браслете-татуировке. Потом его властно потянуло к рычагу и кнопкам. Рычаг на себя, белая кнопка, зеленая кнопка…
«Раскатал губы, дружок?»
«Но я волынил целых тридцать секунд! И эрзац-радость от работы сгинула, уступив место тупому раздражению. Раб должен радоваться. Это свободный в силах послать все в черную дыру…»
«Поводок»! Ментальный «поводок», о котором говорила медикусу Юлия, по-прежнему ослаблен! Тумидус не восстановил влияние «клейма» на Лючано Борготту в полном объеме.
Почему?!
«Верно мыслишь, малыш. Но ты обещал рассказать близнецам о своих приключениях. Не заставляй детей ждать». Маэстро Карл не добавил: «…пока «поводок» опять не натянулся», — но это ясно подразумевалось. И Тарталья, с усердием наполняя кружки, принялся рассказывать.
Никогда еще он не говорил с таким увлечением.
Высадка, степь, пахнущая травами и свободой, зловещая «гексаграмма» над туземным городком, «сбор урожая», заваленная телами площадь, стрельба, погоня, хозяин, спасающий рабов, затхлый подвал, снова перестрелка, страшный путь к «Вихрю»…