"Рассказывай."
| Вид материала | Рассказ |
СодержаниеПрах и пепел |
- Пап! Ну, расскажи, наконец, как ты с нашим Домовым познакомился Пап Ну, паа-аа-ап!, 197.21kb.
- Моу «сош №6» «Рассказывай, память, былое…», 61.7kb.
"Также, как и с мёдом?"
- Да. И эти две вещи чуть меня не погубили.
ПРАХ И ПЕПЕЛ
- Дурная пора. Чего? А, злобно! Ну, дык!.. а как ещё назвать
весну, нагрянувшую в город? Вот то-то... Это наверно где-нибудь в лесу
или в полях весенняя пора - сплошное любованье: там, ручьи, проталинки
и птичьи голоса, ну просто рай земной, ни больше, и ни меньше, а здесь
у вас весна - просто бедствие какое-то. А снег! Какой у вас тут снег?
Лишь только оттепель наступает, всё то дерьмо, что вылили из окон и
дверей, течёт под солнцем, вонь - хоть на крышу лезь, до первых гроз
не продохнешь. Да и с крыш тоже валится - вон, к примеру взять, меня
вчера едва сосулькой не прибило! Чего? Дождик? На хрена мне сдался
этот дождик, господи прости - одна лишь сырость от него, а проку
никакого. Ну а дороги? Это тоже дождик?! Всяк город хвалится, что все
пути ведут к нему, и всяк старается от этого отречься, когда распутица
приходит. Распутица, она и впрямь, как девка - вредная, распутная и
никому проходу не дает. Пешком не всякий проберется, чего уж о
подводах говорить! Я ж говорю - дурная пора. Обозы вязнут, старые
запасы все подъели, вот и сидите на бобах... Дороги, ха! Кисель!
Недавно видел - лошадь чуть в грязи не утонула... вместе с всадником.
Вот те и "да ну"! Сам ты трепло. Че-го? А ну, убери руки. Ах, ты так,
значит? Получи! Что, и тебе тоже? Ну, подходи по одному! А-аа!!! Не
трожь мешок, скотина! Зашибу!
Загрохотали, падая, столы, и шум безумной потасовки вырвался на
улицу в раскрытое окно, как из бочонка пенная струя. Кто из прохожих
был поблизости, шарахнулись скорее прочь от входа, а через миг
обшарпанная дверь корчмы под желтым колесом вдруг распахнулась с
громким треском, и чье-то тело вылетело вон, упавши на брусчатку
мостовой, проехалось на животе, взрывая носом уличную грязь, и
попыталось встать, но тут большой и, видимо, увесистый мешок, что
вышвырнули следом, настиг его и повалил обратно. Корчма грохнула
хохотом, засвистела, заулюлюкла, кто-то плюнул, кто-то погрозил
кулаком, и подгулявшая компания отправилась обратно пьянствовать.
Упавший в грязь поднялся, сел, ругаясь и отплевываясь, и подтащил
к себе мешок. Огляделся. Прохожие, отворачиваясь и пряча улыбки,
проходили мимо, спеша по своим делам, и лишь один, худой и рыжий, с
посохом в руках, остался стоять, глядя сверху на него слегка
насмешливо и с укоризной. Посох был берёзовый, недавно срубленный,
белесая кора на нем ещё кудрявилась тонкими пленочками.
- Что, схлопотал? - спросил беззлобно рыжий странник и усмехнулся,
протягивая руку. - Вставай, а то застудишься.
- Тебе-то что за дело... - буркнул тот, поднялся на ноги, кряхтя
потёр отбитые бока, икнул и выругался. Его изрядно пошатывало, мешок в
руках тянул его куда-то в сторону. Не замечая протянутой руки, он
привалился к стене и мутным взглядом смерил пришлеца.
- Ты кто т-такой?
- Да проходил вот мимо, гляжу: летит чего-то. Ты как? Башка цела?
- Не твоё дело... А вот раз ты такой сердобольный, угостил бы меня
пивом, а то сегодня я уже не при деньгах.
- Ну ты, братец, совсем обнаглел, - усмехнулся странник. - А ну,
как я не угощу?
- А нет, ну так и хрен с тобой, - ответил тот. - Мне всё равно
сегодня помирать.
- Что? - странник поднял бровь. - С чего ты это взял?
- С того... Ну, так поставишь пива?
Рыжий помолчал, затем кивнул на дверь:
- Пошли.
* * *
Тревожно было в городах, тревожно в сёлах. Худые вести доходили с
окраин. С юга шла война - в который раз, не сосчитать, отряды
оттоманских турок, порезав на горах заставы сербов-граничар, не
повернули вспять, удовлетворившись награбленным, а двинулись походом
на Валахию и Дакию, и дальше - куда аллах поведет. А тут ещё откуда ни
возьмись вдруг выползла холера - поганая сестра весеннего ненастья,
выползла и гуляла в городе почти что целый месяц, терзая жителей от
мала до велика без разбору, в кровь выгрызая потроха мучительным
поносом. Шумели люди в кабаках, ругались, пили, думали, что делать,
иногда дрались: малейшая искра внезапной ссоры, спор, острота,
маленький должок - всё вызывало гнев. Немудрено, что незадачливый
любитель полетов на пьяную голову счел за лучшее смолчать, когда опять
зашёл в корчму. И всё ж таки его заметили - ещё бы не заметить! -
разило от него, как от козла. Компания, сидевшая за столом в углу,
притихла, мрачно наблюдая за тем, как двое отыскали для себя свободный
стол под лестницей и заказали пива.
- Есть хочешь? - рыжий странник скинул с плеч мешок. Пристроил
рядышком на лавке посох.
- А... всё равно... - махнул рукою незнакомец, задвинул свой мешок
под лавку, вытер руки об себя, схватил поспешно кружку и долго пил, не
отрываясь. Хмельной напиток тек на грудь и заливался в рукава.
- Заладил, как осенний дождик! "Всё равно, всё равно..."На.
Тот опустил пустую кружку, всё также безразлично взял протянутые
странником хлеб, лук и колбасу, отгрыз кусок и принялся жевать. Ел он
бездумно, торопливо, с какой-то мутной жадностью в глазах, не
чувствуя, похоже, ни вкуса колбасы, ни тошнотворной вони, исходившей
от него самого. Был он высок и бородат, с неряшливой копной каких-то
сизых, местами даже - обгорелых, давно не стриженых волос, имел лет
двадцать пять за плечами и странный, затаенный страх в душе. В его
речах сквозил тот самый неистребимый лающий акцент, в любом краю
выдающий уроженца германских земель. Одежда - подпоясанная вервием
изодранная ряса, была грязна до безобразия, под левой рукою
расплывшейся бурой полоской темнела запёкшаяся кровь. В просвете
рваного ворота мелькал нательный чёрный крестик. Распухший нос,
разбитая губа... Похоже было, что досталось ему крепко.
- Тебя как звать?
Вопрос, казалось бы невинный, заставил незнакомца сжаться, будто
от удара - он даже словно ростом ниже стал. Прожевавшись, положил
огрызок колбасы на стол.
- Зовут меня Бертольд, а прозвище мне - Шварц, что значит чёрный,
- ответил он и снова смолк.
- Ты не монах ли часом?
- Ну, может, и монах... - Голова его качнулась с пьяной
несуразностью. - А как тебя зовут?
- Зови меня... ну, скажем, Лис, - ответил тот.
- Лис? - Брат Бертольд наморщил лоб. - Это который бегает... вот
этак?
Губы его собеседника тронула улыбка.
- Да.
- Идет. Поставь мне пива, Лис.
- Может, хватит? - посерьезнил странник. - Чего ты набираешься с
утра?
- С того, - угрюмо буркнул тот. - Я, может, до утра...
Рука легла на стол меж ними, и чей-то голос коротко потребовал:
- Эй. Выметайтесь. Оба.
Корчма затихла. Рыжий поднял взгляд.
Подошедших было трое - чернявый, стриженый в кружок парнишка в
белой безрукавке поверх вышитой рубахи, второй - постарше первого, но
тоже не мужик ещё - едва-едва вон усики пробились, как чёрные сопли
под носом, и третий, в грубых шерстяных штанах и голый по пояс. Этот
был крупнее всех, хотя и парни тоже с виду были крепкие. Однако Лис не
шелохнулся, остался сидеть, как сидел, лишь бросил беглый взгляд в
сторону окна, где за столом оставшиеся трое следили напряженно, чем
всё кончится. Один из них вертел в руках колоду карт. Шварц молчал,
растерянно помаргивая. Дела... Здоровый ведь мужик! Шутя троих осилил
бы, да видно злости не хватает, что ли...
Меж тем парнишка, тот, что был поближе, шагнул вперед, взял со
скамейки посох и отступил обратно. Посмотрел на своего приятеля - тот
кивнул одобрительно.
- Ну? - нетерпеливо бросил голопузый, - долго вы ещё тут будете
вонять?
- А ты нос заткни, - Лис встал и выпрямился, глядя ему в глаза. -
Чего расшумелся? Или твоя корчма?
- Может, и моя. А ты вот, кто такой, ядри тебя холера?
- Залётный воробей... Чего пристали к человеку?
- А нечего тут языком трепать! Тоже мне, нашёлся... Мало, видать,
попало - вишь, опять пришёл.
Лис посмотрел на Шварца.
- Своё он получил, так стало быть, в расчете вы.
- В расчете, или нет - решаю я, - набычился верзила. - Ну, так
что, дать вам по мордам, или сами уберётесь?
Рука его потянулась вперёд.
Движенье было быстрым. Неуловимо быстрым. Толчок, подножка -
заводила растянулся на полу. Его дружок взмахнул дубинкой,
промахнулся, а через миг и сам приложился головой об стол. Кружка
разлетелась в черепки. Посох, не успев упасть, как будто сам собою
прыгнул страннику в руки, и третий забияка поспешно отступил назад.
Полураздетый картёжник рванулся было встать и замер, углядев под носом
у себя грязный березовый кол.
- Ну? - в свой черёд спросил у парня Лис и повел туда-сюда рукой.
- Теперь-то мы в расчёте?
Картёжник заворожённо следил, как двигается посох. Облизал
пересохшие губы. Опустил глаза.
- В расчёте, - пробурчал он.
- Вот и славно, - странник встал и вновь шагнул к столу. Посмотрел
с неодобреньем на Бертольда и пошарил в кошельке.
- Хозяин! - позвал он. - Дай воды.
Компания игравших вновь собралась у окна. По грязному столу
зашлёпали карты. Народ в корчме задвигался, загомонил, обсуждая
происшествие, забрякали кружки. А в дальнем углу чей-то негромкий
голос вдруг сказал со странной убеждённостью: "Жуга."
- Жуга? - Бертольд вдруг встрепенулся. - Тебя и впрямь зовут Жуга?
О, господи... Мне про тебя Олег рассказывал, как вы тогда на
мельнице... и в замке...
- Я - Лис, - нахмурившись, ответил рыжий странник. - Оставь Жугу в
покое. И вообще, говори тише.
- Жуга, наверное, только ты сумеешь мне помочь! - Монах
приблизился и громко зашептал ему в лицо: - Меня... убить хотят.
- С чего ты взял? - опешил тот. - Да и кто?
- Не знаю я! Не знаю!
- Ну, а за что, знаешь хоть?
Взгляд монаха стал совсем беспомощным.
- Я... дьявола на землю выпустил... - сказал он, всхлипнул и
заплакал.
* * *
Некоторое время оба они молчали.
- Так-таки и дьявола? - усомнился Жуга.
Брат Бертольд развёл руками.
- Я не знаю...
- А ну-ка, расскажи.
Тот вытер слёзы, помолчал, тоскливо заглянул в пустую кружку,
вздохнул и начал свой рассказ.
Всё началось, похоже, года три тому назад, когда маг Тотлис,
"малефик и чернокнижник", как назвал его Бертольд, после очередной,
устроенной прямо в его лаборатории, попойки, выгнал в шею нерадивого
ученика. Из опасенья вызвать гнев богатого родителя, Бертольд решил на
родину в Эльзас не возвращаться, и поскитавшись без толку с полгода по
городам и весям, вдруг неожиданно пристроился к монахам-доминиканцам.
Постриг принять у него, похоже, духу не хватило, но в послушание он
всё же поступил. Обрывки знаний и остатки денег позволили ему
продолжить алхимические опыты - не из любви к науке, нет! - причина,
подвигшая его на эти исследования, была куда как более прозаической:
Бертольд, подобно многим, искал "великий магистерий" - чудесный способ
превращения "пустых" металлов в царственное золото.
- Сперва я брал свинец, ибо он тяжелее всех, - рассказывал монах,
- брал и пережигал его с серой в тигле, на огне.
- Господи! С серой-то зачем? - опешил Жуга.
- Ну, сера... - брат Бертольд повел рукой. - Она ведь жёлтая
такая...
- А, ну-ну... И что? Хоть что-то получалось?
- Да не очень, - монах смутился. - Ведь тут, понимаешь, не в
исходных элементах дело, а в малых веществах, кои тинктурами именуются
и все эти превращения производят.
- И что ж ты, травы что ли брал?
- Нет, травы я отбросил сразу, ибо в огне любая трава и животная
плоть становятся золой настолько одинаковой, что различить её весьма
затруднительно, а потому нет разницы, какую брать золу. Вот я и взял
древесный уголь - он дешевле.
По мере того, как продвигался рассказ, ровней становилась и речь
монаха, словно бы он находил утешение в воспоминаниях.
- Читая манускрипты, собранные Тотлисом, наткнулся я на труд
алхимикуса Марка Греческого, "Книгой огней"озаглавленного, и в оном
труде, стародавнем и мудром, нашёл я рецепт странного зелья, следуя
которому, добавил ко всему, что было у меня, селитры и масла, и долго
нагревал потом в сосуде. Но увы! - летучие пары, что наибольшее
воздействие в нагретом состоянии производят, разорвали сей сосуд. Я
взял тогда горшок со стенками потолще, сложил туда искомые ингредиенты
и тинктуру, забил отверстие плотнее пробкой и укрепил для тяжести
камень сверху. Господи Исусе, спаси мою душу! Громыхнуло так, что меня
бросило к стене, и верно, если даже и не сам владыка ада - Люцифер,
будь трижды проклято имя его! - явился предо мной в безумной вспышке,
то кто-то из его прислужников! Я обгорел и оглох и даже - на время
ослеп, могильный смрад заполнил мою келью, черепки от горшка
разлетелись без счета вокруг, а камень, возложенный сверху, пробил мою
крышу и сгинул бесследно!
- Это всё? - спросил Жуга.
- О, если бы! - в отчаяньи ответил брат Бертольд. - Мне запретили
заниматься алхимической наукой, настоятель наложил на меня суровую
епитимью, и я ревностно молился день и ночь. Но вскре, в одну из
ночей, когда я утомлённый задремал, явились двое, чтоб меня убить.
После долгих молитв спал я чутко, и тихий шорох разбудил меня в тот
миг, когда клинок уж занесен был надо мною! Я с криком оттолкнул
напавшего - а он, хоть был не очень-то высок, но силы был необычайной,
и только чудом вырвался из кельи, избежав смертельного удара - нож
оцарапал мне ребро. Когда ж вернулся я, собравши братию свою, лишь
чёрная зловонная нора, прорытая в земле, осталась после демонов. её
засыпали землёй и даже не пытались заглянуть в тот ход, что вёл не
иначе, как в сердце ада, а я ушёл на следующий день... Вот так.
- И долго ты так ходишь?
- Сегодня - третий день... - Монах по-детски шмыгнул носом. Поднял
взгляд. - Поставь мне пива, Лис.
- И что, в эти две ночи тоже искали тебя?
- Не спал я. Даже не ложился.
Жуга нахмурился.
- Вот значит, как... Ну что ж... - Он встал, порылся в кошельке. -
От пива тебе вряд ли полегчает. А вот купи-ка ты лучше немного мыла,
отмойся сам и платье отстирай.
- Где? - брат Бертольд повертел в руках менку.
- В реке за городом. А к вечеру, уговоримся так, придёшь сюда,
тогда посмотрим. Да смотри, ежели и это пропьёшь, то так и знай -
вообще к тебе не подойду. А пока что, на вот, протрезвись.
Он подвинул монаху уцелевшую кружку и плеснул в нее воды из
большого кувшина, принесённого хозяином, после чего поднял свою
котомку, посох, и молча вышел из корчмы.
* * *
То, что за ним идут, Жуга заметил сразу. Навряд ли здесь, за
городской стеной, где узенькие улочки сплетались меж домов в
запутанную каменную сеть, два человека враз могли облюбовать один и
тот же путь, не сговорившись перед этим. Жуга прошёлся от корчмы к
центру города, свернул на улицу ткачей - то был богатый чистенький
квартал со множеством торговых лавочек по обе стороны - и приценился
для виду к выложенным на прилавок тканям. Сейчас, когда холерная
напасть пошла на убыль, люди вспомнили о приближающемся лете. Меха,
сукно и тёплую фланель сменили саржа, лён и яркая сарпинка, а кое-где
с немалой переплатой можно было отыскать батист, причудливую вязь
голландских кружев и совсем уж редкие по нынешней поре восточные
шёлка. Торговцы с беспокойством поглядывали на небо: похоже, с запада
ползла гроза.
- Купи рубаху, рыжий!
Травник поднял взгляд.
Хозяин лавки - толстый бородач южанин подмигнул и развернул перед
Жугой расшитую рубашку.
- Спасибо. Не хочу.
- Купи, недорого отдам. А то - вон погляди, совсем ты обносился,
стыдно людям показаться. Четыре менки и прошу всего.
Жуга поколебался. Купец, конечно же, был прав, но слишком уж
дёшево просил.
Но... больно хороша была рубаха.
Подозрительно дёшево.
- Четыре?
- Ладыть, уговорил. Три с половиной. Ну, берешь?
Соблазн был велик. Жуга кивнул и полез за кошельком. Сунул
нежданную обнову в сумку и взглянул украдкой назад, вдоль улицы,
отметив машинально, как незнакомец, увязавшийся за ним, свернул
поспешно именно туда, где лавки были побогаче. Жуга поправил за спиной
котомку и ходко двинулся назад, проворно обходя прохожих. Спустился
вниз по улице, свернул два раза налево и вскоре вышел к рынку, прямо в
рыбный ряд.
Здесь царила суета. В преддверии войны и в ожидании осады
ненасытный город проглотил не один обоз провизии. Грузились и
разгружались подводы, ржали лошади, скрипели тали, с грохотом катились
пустые бочки и глухо стучали по камням полные. В душном воздухе витал
тяжёлый запах от корзин с солёной, вяленой, копчёной и просто снулой
рыбой. Приметив небольшой возок, Жуга укрылся за ним и осторожно
выглянул оттуда.
Преследователь только-только показался из-за угла - Жуга опередил
его почти на всю длину кривого переулка - и теперь с беспокойством
озирался в поисках внезапно сгинувшей приметной рыжей головы. Жуга
невольно усмехнулся, так неумело и нелепо это выглядело со стороны,
затем вдруг посерьёзнел и двинулся меж больших, полосками раскрашенных
палаток с намерением оставить незнакомца в стороне. И - остановился
словно вкопанный.
- Бог мой... Влана!
Девушка за прилавком подняла взгляд. Губы её дрогнули.
- Ты?
Жуга не ответил. Молчала и Влана. Она похудела, спала с лица.
Каштановые волосы упрятались в чепец. Болезненная тонкость рук, отеки
под глазами и туго под рубашкой перевязанная грудь лучше всяких слов
сказали травнику, в чем дело.
Девчонка, месяц не прошёл, как вытравила плод.
- Давно тебя не видно было... - Влана поискала косу. Не нашла,
потупилась. - Как ты? Где?
- Не стоит говорить об этом, - уклончиво ответил тот.
- По-прежнему дороги топчешь?
- Можно сказать и так. Ты замужем?
- Я... нет... - Она покачала головой. - Мне тетка моя двоюродная в
лавку торговать помогла устроиться. Спасибо, хоть холера не задела. А
прежнее... занятие бросить пришлось. Видишь ли... я...
- Я знаю, - кивнул Жуга. - Скажи... - Он помолчал, не решаясь
продолжить. - ... это был... мой?
Влана пожала плечами.
- Теперь-то какая разница?
- Да. В самом деле. - Жуга прошёлся пятернёй по рыжим волосам.
- Ты где сейчас? - спросила Влана. - Опять у Ладоша?
- Угу. Я... Знаешь, мне хотелось бы тебя увидеть.
- Ты там остановишься?
- Не знаю. Наверно, да.
- Надолго?
Жуга пожал плечами.
- Я приду сегодня вечером, когда освобожусь.
- Гроза идет, - Жуга взглянул на небо. - Недолго торговать
осталось.
- Наверное, недолго.
Внезапная встреча спутала все планы. Вдобавок, травник совсем
забыл, с чего вдруг его понесло на рынок, и голос за спиной заставил
его вздрогнуть.
- Эй! Это тебя зовут Жуга?
Жуга обернулся так резко, что чуть не повалил составленые в три
этажа корзины. Большая серебристая треска соскользнула с прилавка и
мокро шлепнулсь на камни мостовой.
Стоящий перед ним был высок и тонок в кости, одет неброско, но
богато - ткань на кафтан пошла из самых дорогих, на оторочку ворота
положен был искристый чёрный соболь. Богато изукрашенный широкий пояс
оттягивал прямой недлинный меч с приметной, хитро извитой, и тоже
чёрной с серебром рукоятью. Сам паренёк был молод и едва ли успел