На чердаке грингейбла

Вид материала

Книга

Содержание Глава двадцать девятая ДЖИЛЬБЕРТ И ЭНН РАСХОДЯТСЯ ВО МНЕНИЯХ

Подобный материал:

• Зодчество Древней Руси» пишет: «Сохранившийся почти полностью Никольский собор в настоящее, 799.57kb.
• Пришельцы на чердаке, 1976.51kb.
• Программа канала «Знание», 160.72kb.
• В старом-старом городе на чердаке пожарной каланчи жил-был Ангел, 10.2kb.

Глава двадцать девятая
ДЖИЛЬБЕРТ И ЭНН РАСХОДЯТСЯ ВО МНЕНИЯХ

Джильберт положил на стол толстый медицинский труд, который прилежно изучал, пока сгустившиеся мартовские сумерки не заставили его бросить это занятие. Он откинулся в кресле и задумчиво поглядел в окно. Стояла ранняя весна – самое малопривлекательное время года. Даже оранжевый закат был не в силах украсить мертвые раскисшие поля и почерневший лед в бухте. Лишь большой черный ворон медленно летел над свинцово-серым полем. Интересно, лениво подумал Джильберт, куда летит этот ворон? Есть ли у него черная, милая его сердцу жена, которая ждет его в роще за Гленом? Или он молодой ворон и только собирается заняться поисками подруги? Или закоренелый старый холостяк, который считает, что не стоит связывать себя семьей? Кем бы он ни был, ворон скоро скрылся из виду в надвигающейся темноте, и Джильберт отвернулся от окна.

Языки пламени бросали блики на бело-зеленых Гога и Магога, на блестящую коричневую голову красавца сеттера, растянувшегося перед камином, на вазу с нарциссами, которые расцвели у Энн в ящике на подоконнике, и на саму Энн, сидящую за своим маленьким столиком с шитьем в руках. Однако она не шила, а мечтательно смотрела в огонь, ибо опять жила счастливой надеждой, стараясь не давать волю не покидающему ее ни днем ни ночью страху.

Джильберт, который называл себя «старым женатиком», по-прежнему глядел на Энн влюбленными глазами. Он до сих пор не мог до конца поверить, что она его жена. А вдруг ему это только снится?

– Энн, послушай меня, – начал Джильберт. – Я хочу с тобой поговорить.

– О чем? – весело спросила Энн. – У тебя необыкновенно серьезный вид, Джильберт. Честное слово, я сегодня ни разу тебя не ослушалась. Можешь спросить Сьюзен.

– Нет, я хотел поговорить не о тебе и не о нас. Это касается Дика Мора.

– Дика Мора? – насторожилась миссис Блайт. – Что ты можешь такого мне сообщить о Дике Море?

– Последнее время я много о нем думал. Помнишь, я осенью лечил у него фурункулы?

– Да, помню.

– Я тогда внимательно осмотрел шрамы у него на голове. Я всегда считал, что Дик Мор очень интересный медицинский случай. А последнее время я изучал историю трепанации и различные случаи ее применения. Энн, я пришел к выводу, что если Дика Мора положить в хорошую больницу и сделать трепанацию черепа, к нему может вернуться память и все его умственные способности.

– Джильберт! – протестующе воскликнула Энн. – Неужели ты это всерьез?

– Вполне. И я решил, что мой долг сообщить об этом Лесли.

– Не надо, не говори! – пылко вскричала Энн. – Джильберт, пожалуйста – пожалуйста! – не надо этого делать! Это жестоко! Обещай мне, что не скажешь!

– Но почему, Энн? Я не предполагал, что ты так к этому отнесешься. Будь же благоразумна…

– Я не хочу быть благоразумной… я не могу быть благоразумной… да, я и так благоразумна! Это ты хочешь поступить неблагоразумно. Джильберт, ты хоть на секунду задумался над тем, каково будет Лесли, если к Дику Мору вернутся его умственные способности? Ну подумай хорошенько! Она и так несчастна, но ей в тысячу раз легче быть нянькой Дика, чем его женой. Я это точно знаю! Не надо, Джильберт. Пусть все остается как есть.

– Я думал об этом, Энн. Но я считаю, что для врача превыше всего телесное и душевное здоровье пациента. Если есть хоть малейшая надежда вернуть человеку здоровье и умственные способности, врач обязан это сделать. А все остальные соображения отходят на второй план.

– Но Дик в этом смысле вовсе не твой пациент, – убеждала его Энн. – Если бы Лесли спросила тебя, можно ли для него что-нибудь сделать, – это было бы другое дело. Тогда твоим долгом было бы сказать, что ты об этом думаешь. Но ты не имеешь права вмешиваться в ее жизнь.

– Я не считаю это вмешательством. Дядя Дэйв сказал Лесли двенадцать лет назад, что Дику помочь нельзя. И она, конечно, в это верит.

– Но почему дядя Дэйв стал бы так говорить, если бы это не было правдой? Разве он хуже тебя разбирается в этом вопросе?

– Хуже, хотя ты, может быть, сочтешь, что я чересчур самонадеян. Но ты же знаешь, что дядя Дэйв отрицательно относится ко «всей этой новомодной резне», как он называет хирургические способы лечения. Он даже против операции при аппендиците.

– И правильно, – заявила Энн. – Я тоже считаю, что современные врачи чересчур увлекаются экспериментами над человеческим телом.

– Если бы я побоялся провести эксперимент, миссис Аллонби не было бы в живых, – возразил Джильберт. – Я пошел на риск и спас ей жизнь.

– Мне надоело без конца слушать про Роду Аллонби! – воскликнула Энн. В этом она была несправедлива: Джильберт ни разу не упомянул миссис Аллонби с того дня, как сказал Энн, что операция прошла успешно. А в том, что «чудесное» излечение миссис Аллонби без конца обсуждали в деревне, не было его вины.

Джильберт обиделся.

– Я не ожидал, что ты займешь такую позицию, Энн, – холодно сказал он, направляясь к двери своего кабинета. В первый раз Джильберт и Энн были на грани ссоры.

Но Энн бросилась за Джильбертом и затащила его обратно в гостиную.

– Джильберт, только не надо на меня сердиться. Садись. Я сейчас буду просить у тебя прощения. Я напрасно это сказала. Но если бы ты только знал…

Энн осеклась. Она не имеет права выдавать секрет Лесли.

– …если бы ты мог поставить себя на ее место, – закончила она фразу.

– Я постарался это сделать. Я обдумал этот вопрос и пришел к выводу: мой долг – сказать Лесли, что Дика, вероятно, можно вылечить. На этом моя ответственность кончается. Пусть она сама решает, как ей следует поступить.

– Ты не имеешь права взваливать на нее такую ответственность. Ей и так тяжело. Кроме того, Лесли бедна – ей просто нечем заплатить за операцию.

– Это тоже она должна решить сама, – упорствовал Джильберт.

– Гы говоришь, что Дика, может быть, удастся вылечить. А ты в этом уверен?

– Разумеется, нет. В таком случае не может быть уверенности. Если поражен сам мозг, нарушены его функции, тогда он может не поддаться лечению. Но если, как я считаю, потеря памяти и умственных способностей вызвана давлением вмятин в черепе на мозговые центры, тогда Дик, возможно, будет полностью излечен.

– Возможно! – воскликнула Энн. – Представь себе, что ты скажешь Лесли и она решится на операцию. Стоить эта операция будет очень дорого. Ей придется занять денег или продать ферму. А потом операция окажется безрезультатной, и Дик останется каким был. Как она сможет расплатиться с долгами, на что она будет жить и содержать этого беспомощного большого ребенка, если продаст ферму?

– Все это я понимаю. Но я убежден, что мой долг – сказать ей.

– Ты просто проявляешь знаменитое блайтовское упрямство, – простонала Энн. – Ну хоть не бери на себя всю ответственность. Посоветуйся с доктором Дэйвом.

– Я уже советовался, – неохотно пробурчал Джильберт.

– Ну и что он сказал?

– Вкратце то же, что и ты: оставь все как есть. Кроме его нелюбви к хирургии, боюсь, что он подходит к этому так же, как и ты: надо пожалеть Лесли.

– Ну вот! – торжествующе воскликнула Энн. – Джильберт, ты должен прислушаться к мнению человека, которому почти восемьдесят лет, который много видел и сам спас десятки жизней! Он гораздо опытней, чем ты!

– Спасибо.

– Не смейся. Это слишком серьезно.

– Вот и я то же самое говорю: это слишком серьезно. Человек превратился в беспомощное животное. А его можно вернуть к полезной жизни…

– Много от него раньше было пользы, – презрительно бросила Энн.

– У него есть возможность исправиться и искупить свою вину. Его жена этого не знает. А я знаю. Поэтому мой долг – сказать ей, что такая возможность существует. Таково мое решение.

– Не говори «решение», Джильберт. Посоветуйся с кем-нибудь еще. Спроси, что об этом думает капитан Джим.

– Хорошо. Но я не обещаю, что его мнение будет решающим. В таких вопросах человек должен решать сам за себя. Если я ничего не скажу Лесли, меня всю жизнь будет мучить совесть.

– Ох уж эта твоя совесть! – простонала Энн. – А у дяди Дэйва, по-твоему, нет совести?

– Есть. Но послушай, Энн, если бы дело не касалось Лесли, если бы это была чисто абстрактная дилемма, ты ведь согласилась бы со мной?

– Нет, не согласилась бы, – возразила Энн, стараясь уверить себя в своей правоте. – Ох, Джильберт, ты все равно меня не убедишь, хоть бы мы всю ночь проспорили. Спроси, что об этом думает мисс Корнелия.

– Ну, Энн, если ты берешь в союзницы мисс Корнелию, значит, ты исчерпала все доводы. Она, конечно, скажет: «Одно слово – мужчина!» и примется бесноваться. Нет, такое дело решать не мисс Корнелии. Решение должно принадлежать Лесли.

– Ты отлично знаешь, как она решит, – сказала Энн, которая была на грани слез. – У нее тоже есть понятие о долге. Я не понимаю, как ты можешь брать на свою совесть такую тяжесть. Я бы не смогла.

– Я могу привести в свою защиту слова из Библии: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Я от всего сердца верю этим словам. Главный долг человека – следовать истине так, как он ее видит и понимает.

– Только эта истина не даст свободы бедняжке Лесли, – вздохнула Энн. – Скорей всего, она закабалит ее еще больше. Ох, Джильберт, я не могу признать, что ты прав.