Мир живых прозрачных пятен и упругих, гибких линий
| Вид материала | Документы |
- Определение скорости упругих волн в твердых телах, 97.08kb.
- Методика чернильных пятен по Хольцману Методика чернильных пятен Г. Роршаха, 234.23kb.
- Паспорт Адаптер абонентских телефонных линий атл-2у-м, 50.98kb.
- Администрация муниципального образования, 14.04kb.
- Квантовая радиофизика, 41.54kb.
- Лекция №5 «Боровская теория водородоподобного атома», 181.56kb.
- Рекомендации по применению гибких систем оплаты труда в коммерческих организациях, 416.05kb.
- О порядке участия в торгах на продажу цеха гибких полимерно-металлических труб, 29.84kb.
- 12. Молниезащита воздушных линий электропередачи, 119.34kb.
- Инструкция по охране труда № при сооружении воздушных линий электропередачи, 461.98kb.
Максимилиан Александрович Волошин
(16 мая 1877, Киев – 11 августа 1932, Коктебель)
25 стих.
* * * [Х4ж, жм]
Как мне близок и понятен
этот мир – зелёный, синий,
мир живых прозрачных пятен
и упругих, гибких линий.
Мир стряхнул покров туманов.
Чёткий воздух свеж и чист.
На больших стволах каштанов
ярко вспыхнул бледный лист.
Небо целый день моргает
(прыснет дождик, брызнет луч),
развивает и свивает
свой покров из сизых туч.
И сквозь дымчатые щели
потускневшего окна
бледно пишет акварели
эта бледная весна.
1901 или 1902
Таиах [Х4жм]
Тихо, грустно и безгневно
ты взглянула. Надо ль слов?
Час настал. Прощай, царевна!
Я устал от лунных снов.
Ты живёшь в подводной сини
предрассветной глубины,
вкруг тебя в твоей пустыне
расцветают вечно сны.
Много дней с тобою рядом
я глядел в твоё стекло.
Много грёз под нашим взглядом
расцвело и отцвело.
Всё, во что мы в жизни верим,
претворялось в твой кристалл.
Душен стал мне узкий терем,
сны увяли, я устал...
Я устал от лунной сказки,
я устал не видеть дня.
Мне нужны земные ласки,
пламя алого огня.
Я иду к разгулам будней,
к шумам буйных площадей,
к ярким полымям полудней,
к пестроте живых людей...
Не царевич я! Похожий
на него, я был иной...
Ты ведь знала: я – Прохожий,
близкий всем, всему чужой.
Тот, кто раз сошёл с вершины,
с ледяных престолов гор,
тот из облачной долины
не вернётся на простор.
Мы друг друга не забудем.
и, целуя дольний прах,
отнесу я сказку людям
о царевне Таиах.
май 1905, Париж
* * * [Я4жм]
Мы заблудились в этом свете.
Мы в подземельях тёмных. Мы
один к другому, точно дети,
прижались робко в безднах тьмы.
По мёртвым рекам всплески вёсел;
Орфей родную тень зовёт.
И кто-то нас друг к другу бросил,
и кто-то снова оторвёт...
Бессильна скорбь. Беззвучны крики.
Рука горит ещё в руке.
И влажный камень вдалеке
лепечет имя Эвридики.
29 июня 1905, Париж
Зеркало [Я6~Я5жм]
Я – глаз, лишённый век. Я брошено на землю,
чтоб этот мир дробить и отражать...
И образы скользят. Я чувствую, я внемлю,
но не могу в себе их задержать.
И часто в сумерках, когда дымятся трубы
над синим городом, а в воздухе гроза, –
в меня глядят бессонные глаза
И чёрною тоской запёкшиеся губы.
И комната во мне. И капает вода.
И тени движутся, отходят, вырастая.
И тикают часы, и капает вода,
один вопрос другим всегда перебивая.
И чувство смутное шевелится на дне.
В нём радостная грусть, в нём сладкий страх разлуки...
И я молю его: «Останься, будь во мне, –
не прерывай рождающейся муки...»
И вновь приходит день с обычной суетой,
и бледное лицо лежит на дне – глубоко...
Но время наконец застынет надо мной
и тусклою плевой моё затянет око!
1 июля 1905, Париж
* * * [Ан2жм; Д2м]
Небо в тонких узорах
Хочет день превозмочь,
А в душе и в озёрах
Опрокинулась ночь.
Что-то хочется крикнуть
В эту чёрную пасть,
Робким сердцем приникнуть,
Чутким ухом припасть.
И идёшь и не дышишь...
Холодеют поля.
Нет, послушай... Ты слышишь?
Это дышит земля.
Я к траве припадаю.
Быть твоим навсегда...
«Знаю... знаю... всё знаю», –
Шепчет вода.
Ночь темна и беззвездна.
Кто-то плачет во сне.
Опрокинута бездна
На водах и во мне.
6 июля 1905, Париж
* * * [Х3жм]
Мир закутан плотно
в сизый саван свой –
в тонкие полотна
влаги дождевой.
В тайниках сознанья
травки проросли.
Сладко пить дыханье
дождевой земли.
С грустью принимаю
тягу древних змей:
медленную Майю
торопливых дней.
Затерявшись где-то,
робко верим мы
в непрозрачность света
и в прозрачность тьмы.
лето 1905, Париж
* * * [Д4жм; Д3м]
Мысли поют: «Мы устали... мы стынем...»
Сплю. Но мой дух неспокоен во сне.
Дух мой несётся по снежным пустыням
в дальней и жуткой стране.
Дух мой с тобою в качанье вагона.
Мысли поют и поют без конца.
Дух мой в России... Ведёт Антигона
знойной пустыней слепца.
Дух мой несётся, к земле припадая,
вдоль по дорогам распятой страны.
Тонкими нитями в сердце врастая,
в мире клубятся кровавые сны.
Дух мой с тобою уносится... Иней
стекла вагона заткал, и к окну,
к снежной луне гиацинтово-синей
вместе с тобою лицом я прильну.
Дух мой с тобою в качанье вагона.
Мысли поют и поют без конца...
Горной тропою ведёт Антигона
в знойной пустыне слепца...
февраль 1906, Париж
* * * [галлиямб Х6ж|Я2м]
Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель...
По нагорьям тёрн узорный и кустарники в серебре.
По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,
и лежит земля страстная в чёрных ризах и орарях.
Припаду я к острым щебням, к серым срывам размытых гор,
причащусь я горькой соли задыхающейся волны,
обовью я чобром, мятой и полынью седой чело.
Здравствуй, ты, в весне распятый, мой торжественный Коктебель!
Коктебель, 1907
* * * [>Ан4ж/Д2ж; сапфическая строфа]
День молочно-сизый расцвёл и замер,
побелело море, целуя отмель.
Всхлипывают волны, роняют брызги
крылья тумана...
Обнимает сердце покорность. Тихо...
Мысли замирают. В саду маслина
простирает ветви к слепому небу
жестом рабыни...
20 февраля 1910
* * * [Ан2жм]
Я, полуднем объятый,
точно терпким вином,
пахну солнцем и мятой,
и звериным руном;
плоть моя осмуглела,
стан мой крепок и туг,
потом горького тела
влажны мускулы рук.
В медно-красной пустыне
не тревожь мои сны –
мне враждебны рабыни
смертно-влажной Луны,
запах лилий и гнили,
и стоячей воды,
дух вербены, ванили
и глухой лебеды.
10 апреля 1910
* * * [Я5жмж~Я4/Я2м]
Склоняясь ниц, овеян ночи синью,
доверчиво ищу губами я
сосцы твои, натёртые полынью,
о мать земля!
Я не просил иной судьбы у неба,
чем путь певца: бродить среди людей
и растирать в руках колосья хлеба
чужих полей.
Мне не отказано ни в заблужденьях,
ни в слабости, и много раз
я угасал в тоске и в наслажденьях,
но не погас.
Судьба дала мне в жизни слишком много;
я ж расточал, что было мне дано:
я только гроб, в котором тело бога
погребено.
Добра и зла не зная верных граней,
бескрылая изнемогла мечта...
Вином тоски и хлебом испытаний
душа сыта.
Благодарю за неотступность боли
путеводительной: я в ней сгорю.
За горечь трав земных, за едкость соли –
благодарю!
7 ноября 1910
* * * [Я5ж/Я2м]
Теперь я мёртв. Я стал строками книги
в твоих руках...
И сняты с плеч твоих любви вериги,
но жгуч мой прах.
Меня отныне можно в час тревоги
перелистать,
но сохранят всегда твои дороги
мою печать.
Похоронил я сам себя в гробницы
стихов моих,
но вслушайся – ты слышишь пенье птицы?
Он жив – мой стих!
Не отходи смущённой Магдалиной –
мой гроб не пуст...
Коснись единый раз на миг единый
устами уст.
1910
* * * [Ан3жм]
Дети солнечно-рыжего мёда
и коричнево-красной земли –
мы сквозь плоть в темноте проросли,
и огню наша сродна природа.
В звёздном улье века и века
мы, как пчёлы у чресл Афродиты,
вьёмся, солнечной пылью повиты,
над огнём золотого цветка.
1910
* * * [Я6жм]
То в виде девочки, то в образе старушки,
то грустной, то смеясь – ко мне стучалась ты:
то требуя стихов, то ласки, то игрушки
и мне даря взамен и нежность, и цветы.
То горько плакала, уткнувшись мне в колени,
то змейкой тонкою плясала на коврах...
Я знаю детских глаз мучительные тени
и запах ладана в душистых волосах.
Огонь какой мечты в тебе горит бесплодно?
Лампада ль тайная? Смиренная свеча ль?
Ах, всё великое, земное безысходно...
Нет в мире радости светлее, чем печаль!
21 декабря 1911
* * * [Я4мж, астроф.]
Лиле Эфрон
Полёт ее собачьих глаз
огромных, грустных и прекрасных,
и сила токов несогласных
двух близких и враждебных рас.
И звонкий смех, неудержимо
вскипающий, как сноп огней,
неволит всех спешащих мимо
шаги замедлить перед ней.
Тяжёлый стан бескрылой птицы
её гнетёт, но властный рот,
но шеи гордый поворот,
но глаз крылатые ресницы,
но осмуглённый стройный лоб,
но музыкальность скорбных линий
прекрасны. Ей родиться шло б
цыганкой или герцогиней.
Все платья кажутся на ней
одеждой нищенской и сирой,
а рубище её порфирой
спадает с царственных плечей.
Всё в ней свободно, своенравно,
обиды, смех и гнев всерьёз,
обман, сплетённый слишком явно,
хвосты нечёсаных волос,
величие и обормотство,
и мстительность, и доброта…
Но несказанна красота
и нет в моем портрете сходства.
1913
* * * [Я4жм]
Над головою поднимая
стопы цветов, с горы идёт...
Пришла и смотрит...
Кто ты?
– Майя.
Благословляю твой приход.
В твоих глазах безумство. Имя
звучит, как мира вечный сон...
Я наважденьями твоими
и зноем солнца ослеплён.
Войди и будь.
Я ждал от рока
вестей. И вот приносишь ты
подсолнечник и ветви дрока –
полудня жаркие цветы.
Дай разглядеть себя... Волною
прямых, лоснящихся волос
прикрыт твой лоб, над головою
сиянье вихрем завилось.
Твой детский взгляд улыбкой сужен,
недетской грустью тронут рот.
И цепью маленьких жемчужин
над бровью выступает пот.
Тень золотистого загара
на разгоревшихся щеках...
Так ты бежала... вся в цветах...
вся в нимбах белого пожара...
Кто ты? дитя? царевна? паж?
Тебя такой я принимаю:
земли полуденный мираж,
иллюзию, обманность... – Майю.
7 июля 1914
* * * [дольник >3жм]
В эту ночь я буду лампадой
в нежных твоих руках...
Не разбей, не дыши, не падай
на каменных ступенях.
Неси меня осторожней
сквозь мрак твоего дворца, –
станут биться тревожней,
глуше наши сердца...
В пещере твоих ладоней –
маленький огонёк –
я буду пылать иконней...
Не ты ли меня зажёг?
<до 8 июля 1914>
* * * [>Ан3мж]
Я глазами в глаза вникал,
но встречал не иные взгляды,
а двоящиеся анфилады
повторяющихся зеркал.
Я стремился чертой и словом
закрепить преходящий миг.
Но мгновенно пленённый лик
угасает, чтоб вспыхнуть новым.
Я боялся, узнав, – забыть…
Но в стремлении нет забвенья,
чтобы вечно сгорать и быть –
надо рвать без печали звенья.
Я пленён в переливных снах,
в завивающихся круженьях,
раздробившийся в отраженьях,
потерявшийся в зеркалах.
1915
Святая Русь [Х5жжм]
А.М. Петровой
Суздаль да Москва не для тебя ли
по уделам землю собирали,
да тугую золотом суму?
В рундуках приданое копили,
и тебя невестою растили
в расписном да тесном терему?
Не тебе ли на речных истоках
Плотник-Царь построил дом широко –
окнами на пять земных морей?
Из невест красой, да силой бранной
не была ль ты самою желанной
для заморских княжих сыновей?
Но тебе сыздетства были любы –
по лесам глубоких скитов срубы,
по степям кочевья без дорог,
вольные раздолья да вериги,
самозванцы, воры да расстриги,
соловьиный посвист да острог.
Быть Царёвой ты не захотела –
уж такое подвернулось дело:
враг шептал: развей да расточи,
ты отдай казну свою богатым,
власть – холопам, силу – супостатам,
смердам – честь, изменникам – ключи.
Поддалась лихому подговору,
отдалась разбойнику и вору,
подожгла посады и хлеба,
разорила древнее жилище,
и пошла поруганной и нищей,
и рабой последнего раба.
Я ль в тебя посмею бросить камень?
Осужу ль страстной и буйный пламень?
В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,
след босой ноги благословляя, –
ты – бездомная, гулящая, хмельная,
во Христе юродивая Русь!
19 ноября 1917, Коктебель
Северовосток [Х5жм]
Да будет благословен приход твой – Бич Бога, Которому я служу,
и не мне останавливать тебя.
Слова Св. Лу, архиепископа Труаского, обращенные к Аттиле
Расплясались, разгулялись бесы
по России вдоль и поперёк –
рвёт и крутит снежные завесы
выстуженный Северовосток.
Ветер обнажённых плоскогорий,
ветер тундр, полесий и поморий,
чёрный ветер ледяных равнин,
ветер смут, побоищ и погромов,
медных зорь, багровых окоёмов,
красных туч и пламенных годин.
Этот ветер был нам верным другом
на распутье всех лихих дорог:
сотни лет мы шли навстречу вьюгам
с юга вдаль – на Северовосток.
Войте, вейте, снежные стихии,
заметая древние гроба;
в этом ветре вся судьба России –
страшная, безумная судьба.
В этом ветре – гнёт веков свинцовых,
Русь Малют, Иванов, Годуновых,
хищников, опричников, стрельцов,
свежевателей живого мяса –
чертогона, вихря, свистопляса –
быль царей и явь большевиков.
Что менялось? Знаки и возглавья?
Тот же ураган на всех путях:
в комиссарах – дурь самодержавья,
взрывы Революции – в царях.
Вздеть на виску, выбить из подклетья,
и швырнуть вперёд через столетья
вопреки законам естества –
тот же хмель и та же трын-трава.
Ныне ль, даве ль? – всё одно и то же:
волчьи морды, машкеры и рожи,
спёртый дух и одичалый мозг,
сыск и кухня Тайных Канцелярий,
пьяный гик осатанелых тварей,
жгучий свист шпицрутенов и розг,
дикий сон военных поселений,
фаланстер, парадов и равнений,
Павлов, Аракчеевых, Петров,
жутких Гатчин, страшных Петербургов,
замыслы неистовых хирургов
и размах заплечных мастеров.
Сотни лет тупых и зверских пыток,
и ещё не весь развернут свиток,
и не замкнут список палачей,
бред Разведок, ужас Чрезвычаек –
ни Москва, ни Астрахань, ни Яик
не видали времени горчей.
Бей в лицо и режь нам грудь ножами,
жги войной, усобьем, мятежами –
сотни лет навстречу всем ветрам
мы идём по ледяным пустыням –
не дойдём... и в снежной вьюге сгинем
иль найдём поруганным наш храм –
нам ли весить замысел Господний,
всё поймём, всё вынесем любя –
жгучий ветр полярной Преисподней –
Божий Бич! – приветствую тебя!
1918?
Гражданская война [Я4жм, Я4мж]
Одни восстали из подполий,
Из ссылок, фабрик, рудников,
Отравленные тёмной волей
И горьким дымом городов.
Другие – из рядов военных,
Дворянских разорённых гнёзд,
Где проводили на погост
Отцов и братьев убиенных.
В одних доселе не потух
Хмель незапамятных пожаров,
И жив степной, разгульный дух
И Разиных, и Кудеяров.
В других – лишенных всех корней –
Тлетворный дух столицы Невской:
Толстой и Чехов, Достоевский —
Надрыв и смута наших дней.
Одни возносят на плакатах
Свой бред о буржуазном зле,
О светлых пролетариатах,
Мещанском рае на земле...
В других весь цвет, вся гниль империй,
Всё золото, весь тлен идей,
Блеск всех великих фетишей
И всех научных суеверий.
Одни идут освобождать
Москву и вновь сковать Россию,
Другие, разнуздав стихию,
Хотят весь мир пересоздать.
В тех и в других война вдохнула
Гнев, жадность, мрачный хмель разгула,
А вслед героям и вождям
Крадётся хищник стаей жадной,
Чтоб мощь России неоглядной
Размыкать и продать врагам:
Cгноить её пшеницы груды,
Её бесчестить небеса,
Пожрать богатства, сжечь леса
И высосать моря и руды.
И не смолкает грохот битв
По всем просторам южной степи
Средь золотых великолепий
Конями вытоптанных жнитв.
И там и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас – тот против нас.
Нет безразличных: правда с нами».
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
21 ноября 1919, Коктебель
Готовность [Х5жмж/Х5~Х4м]
посв. С. Дурылину
Я не сам ли выбрал час рожденья,
Век и царство, область и народ,
Чтоб пройти сквозь муки и крещенье
Совести, огня и вод?
Апокалиптическому Зверю
Вверженный в зияющую пасть,
Павший глубже, чем возможно пасть,
В скрежете и в смраде – верю!
Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии,
И из недр обугленной России
Говорю: «Ты прав, что так судил!
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало:
Господи! Вот плоть моя».
24 октября 1921, Феодосия
На дне преисподней [Х5жм]
Памяти А. Блока и Н. Гумилева
С каждым днем всё диче и всё глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Тёмен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведёт
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца – Русь!
И на дне твоих подвалов сгину,
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой,
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
12 января 1922, Коктебель
* * * [Д4жм; >Д4м, Аф3ж]
Выйди на кровлю. Склонись на четыре
стороны света, простёрши ладонь...
Солнце... Вода... Облака... Огонь... –
всё, что есть прекрасного в мире...
Факел косматый в шафранном тумане...
Влажной парчою расплёсканный луч...
К небу из пены простёртые длани...
Облачных грамот закатный сургуч...
Гаснут во времени, тонут в пространстве
мысли, событья, мечты, корабли...
Я ж уношу в своё странствие странствий
лучшее из наваждений земли.
22 июня 1926, Коктебель
* * * [Я5жм]
Фиалки волн и гиацинты пены
цветут на взморье около камней.
Цветами пахнет соль...
Один из дней,
когда не жаждет сердце перемены
и не торопит преходящий миг,
но пьёт так жадно златокудрый лик
янтарных солнц, просвеченный сквозь просинь.
Такие дни под старость дарит осень...
20 ноября 1926, Коктебель
* * * [>Ан3жм; >Д3ж, Ан3ж+]
Революция губит лучших,
Самых чистых и самых святых,
Чтоб, зажав в тенётах паучьих,
Надругаться и высмеять их.
Драконоборец Егорий!
Всю ты жизнь провёл на посту —
В уединении лабораторий
И в сраженьях лицом к лицу.
1931