Михаил Зощенко. Сатира и юмор 20-х 30-х годов

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   29

ЧАСЫ



Главное -- Василий Конопатов с барышней ехал. Поехал бы он один -- все

обошлось бы славным образом. А тут черт дернул Васю с барышней на трамвае

выехать.

И, главное, как сложилось все дефективно! Например, Вася и привычки

никогда не имел по трамваям ездить. Всегда пехом перся. То есть случая не

было, чтоб парень в трамвай влез и добровольно гривенник кондуктору отдал.

А тут нате вам -- манеры показал. Мол, не угодно ли вам, дорогая

барышня, в трамвае покататься? К чему, дескать, туфлями лужи черпать?

Скажи на милость, какие великосветские манеры!

Так вот, влез Вася Конопатов в трамвай и даму за собой впер. И мало

того, что впер, а еще и заплатил за нее без особого скандалу.

Ну, заплатил -- и заплатил. Ничего в этом нет особенного. Стой, подлая

душа, на месте, не задавайся. Так нет, начал, дьявол, для фасона за кожаные

штуки хвататься. За верхние держатели. Ну и дохватался.

Были у парня небольшие часы -- сперли.

И только сейчас тут были. А тут вдруг хватился, хотел перед дамой пыль

пустить -- часов и нету. Заголосил, конечно.

-- Да что ж это, говорит. Раз в жизни в трамвай вопрешься, и то

трогают.

Тут в трамвае началась, конечно, неразбериха. Остановили вагон. Вася,

конечно, сразу на даму свою подумал, не она ли вообще увела часы. Дама -- в

слезы.

--Я, говорит, привычки не имею за часы хвататься.

Тут публика стала наседать.

--Это, говорит, нахальство на барышню тень наводить.

Барышня отвечает сквозь слезы:

-- Василий, говорит, Митрофанович, против вас я ничего не имею.

Несчастье, говорит, каждого человека пригинает. Но, говорит, пойдемте, прошу

вас, в угрозыск. Пущай там зафиксируют, что часы -- пропажа. И, может, они,

слава богу, найдутся.

Василий Митрофанович отвечает:

-- Угрозыск тут ни при чем. А что на вас я подумал будьте любезны,

извините. Несчастье, это действительно, человека пригинает.

Тут публика стала выражаться. Мол, как это можно? Если часы -- пропажа,

то обязательно люди в угрозыск ходят и заявляют.

Василий Митрофанович говорит:

-- Да мне, говорит, граждане, прямо некогда и, одним словом, неохота в

угрозыск идти. Особых делов, говорит, у меня там нету. Это, говорит, не

обязательно идти.

Публика говорит:

-- Обязательно. Как это можно, когда часы -- пропажа. Идемте, мы

свидетели.

Василий Митрофанович отвечает:

-- Это насилие над личностью.

Однако все-таки пойти пришлось.

И что бы вы, милые мои, думали? Зашел парень в угрозыск, а оттуда не

вышел.

Так-таки вот и не вышел. Застрял там. Главное -- пришел парень со

свидетелями, объясняет.

Ему говорят:

-- Ладно, найдем. Заполните эту анкету. И объясните, какие часы.

Стал парень объяснять и заполнять -- и запутался.

Стали его спрашивать, где он в девятнадцатом году был. Велели показать

большой палец. Ну и конченое дело. Приказали остаться и не удаляться.

А барышню отпустили.

И подумать, граждане, что творится? Человек в угрозыск не моги зайти.

Заметают.

1926

ДРАКА



Вчера, братцы мои, иду я к вокзалу. Хочу на поезд сесть и в город

поехать. Пока

что я на даче еще обретаюсь. Под Ленинградом.

Так подхожу я к вокзалу и вижу -- на вокзале, на самой платформе,

наискось от дежурного по станции, драка происходит. Дерутся, одним словом.

А надо сказать, наше дачное местечко ужасно какое тихое. Прямо все дни

--

ни пьянства, ни особого грохота, ни скандала. То есть ничего такого

похожего. Ну, прямо тишина. В другой раз в ушах звенит от полной тишины.

Человеку умственного труда, или работнику прилавка, или, скажем, служителю

культа, ну, прямо можно вот как отдохнуть в наших благословенных краях.

Конечно, эта тишина стоит не полный месяц. Некоторые дни недели, само

собой, исключаются. Ну, скажем, исключаются, ясное дело -- суббота,

воскресенье, ну, понедельник. Ну, вторник еще. Ну, конечно, празднички.

Опять же дни получек. В эти дни, действительно, скрывать нечего -- форменная

буза достигает своего напряжения. В эти дни, действительно, скажем, нехорошо

выйти на улицу. В ушах звенит от криков и разных возможностей.

Так вот, значит, в один из этих натуральных дней прихожу я на вокзал.

Хочу

на поезд сесть и в город поехать. Я на даче пока что. Под Ленинградом.

Так подхожу к вокзалу и вижу -- драка.

Два гражданина нападают друг на друга. Один замахивается бутылкой. А

другой обороняется балалайкой. И тоже, несмотря на оборону, норовит ударить

своего противника острым углом музыкального инструмента.

Тут же еще третий гражданин. Ихний приятель. Наиболее трезвый.

Разнимает их. Прямо между ними встревает и запрещает драться. И, конечно,

принимает на себя все удары. И, значит, балалайкой и бутылкой.

И когда этот третий гражданин закачался и вообще, видимо, ослаб от

частых

ударов по разным наружным органам своего тела, тогда я решил позвать

милиционера, чтобы прекратить истребление этого благородного организма.

И вдруг вижу: тут же у вокзала, на переезде, стоит милиционер и клюет

семечки. Я закричал ему и замахал рукой.

Один из публики говорит:

-- Этот не пойдет. Он здешний житель. Напрасно зовете.

-- Это,-- говорю,-- почему не пойдет?

-- Да так -- он свяжется, а после на него же жители косо будут глядеть:

дескать, разыгрывает начальство. А то еще наклепают, когда протрезвятся.

Были случаи. Это не в Ленинграде. Тут каждый житель на учете.

Милиционер стоял на своем посту и скучными глазами глядел в нашу

сторону. И жевал семечки. Потом вздохнул и отвернулся.

Драка понемногу ослабевала.

И вскоре трое дерущихся, в обнимку, пошли с вокзала.

1927