Горохов В. Г. д филос н., в н. с. Иф ран германский опыт развития инновационных систем

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Санкт-Петербургский государственный университет, 16675.79kb.
• Санкт-Петербургский государственный университет, 9557.65kb.
• Факультет философии и политологии, 13663.08kb.
• Парадигма философско-культурологический альманах, 2720.97kb.
• Анию ресурсосберегающих, инновационных технологий с использованием энергоэффективных, 122.07kb.
• Привалов Александр Игоревич, кандидат экономических наук. Сиюня 2011 г младший научный, 8.82kb.
• Санкт-Петербургский государственный университет, 8090.18kb.
• Редакции философской литературы, 2159.56kb.
• Русский Гуманитарный Интернет Университет Библиотека Учебной и научной литературы, 5650.07kb.
• ссылка скрыта, 5971.32kb.

Горохов В.Г.

д.филос.н., в.н.с. ИФ РАН


Германский опыт развития инновационных систем¹


Проблемы развития инновационных систем требуют рефлексивного подхода, как это подчеркивал немецкий философ и социолог Никлас Луман. Концепцию инновационной политики можно развивать только как рефлектирующую деятельность, т.е. под контролем постоянной критической рефлексии. По Н. Луману, это ― активный процесс с сильным акцентом на самоответственность и перманентную саморефлексию. Это означает, что рациональные решения и соответствующие им рациональные действия должны ориентироваться не на фактическую их акцептацию общественностью, а на «акцептабельность», то есть потенциальную приемлемость обществом этих решений и действий. Она становится актуальной в результате рационального разъяснения общественности, обсуждения с ней и убеждения ее в правильности выбранного пути (сценария) развития с указанием на возможные позитивные и негативные последствия и степень риска.²

Устойчивое инновационное развитие ― это прежде всего политическое и эмпирическое, а не теоретическое понятие. Именно поэтому в разных странах его трактуют по-разному: такое развитие для США и Западной Европы означает сохранение уровня и темпов экономического роста и высокого уровня собственных доходов часто за счет ресурсов других государств и народов. Для стран Центральной Европы под ним подразумевается надежда на достижение того же высокого уровня доходов и социальной защиты населения, что и в других странах ― «старых членах» Европейского союза. Однако эти надежды смешаны с разочарованием из-за увеличения расходов на это членство, а равенство возможностей сопровождается ростом конкуренции внутри ЕС. Для России же концепция устойчивого инновационного развития связана с надеждой на улучшение уровня жизни, отсутствие социальных, техногенных и природных катаклизмов, что в принципе невозможно, во что не верит и само общество, и государство (создавая и укрепляя такую структуру, как МЧС). А также на сохранение достигнутых демократических свобод и невозможности возвращения к тоталитарному режиму, отсутствие новых революционных ситуаций и с тоской по эволюционному развитию. В это никто по настоящему не верит, но надеется, хотя история показывает, что в российских условиях достижение стабильности часто сменяется катаклизмом, разрушающим все до сих пор достигнутое.

Фактически в современной концепции устойчивого инновационного развития прослеживаются два уровня анализа. С одной стороны, это развитие самих инновационных систем как в современном обществе, так и в историко-культурном контексте, а с другой - рассмотрение основных концепций инновационного развития. В качестве эмпирического материала может быть выбран широкий пласт зарубежных концепций. Но пересадка зарубежного опыта на российскую почву требует предварительного методологического анализа и тоже основательной рефлексии. Такой двухуровневой анализ, конечно, затрудняет поставленную задачу – показать значимость инновационных систем для решения кризисных проблем общества, однако он дает и важные преимущества, вводя в оборот западные концепции.

В настоящее время много рассуждают о необходимости модернизации и ускоренного движения по пути инновационного развития общества как главного средства выживания в условиях глобальной конкуренции, делая в основном акцент на позитивных его аспектах. Возможные же негативные последствия отходят при этом на второй план или же вообще не рассматриваются особенно в отечественной литературе, в западных же концепциях развития инновационных систем определяющим становится особенно в последнее время именно этот аспект, учитывая большую продвинутость западных стран в плане реализации научно-технических достижений в социальной сфере. Но для нас важен и позитивный опыт в развитии инновационной среды.

Интересным примером в этом смысле является «Технологическая фабрика» (= «фабрика технологий (ноу-хау)») в г. Карлсруэ (Германия), которая была основана несколько десятилетий назад Торгово-промышленной палатой технологического региона Карслруэ и Государственным кредитным банком Земли Баден-Вюртемберг. Как правило, фирмы получающие поддержку под ее крышей состоят из 5-6 работников и созданы профессорами, аспирантами и студентами университета г. Карслруэ на основе, проведенных ими фундаментальных и прикладных исследований и разработок. Эти фирмы получают несколько дешевле, чем в других местах, помещения, которые имеют уже подведенные коммуникации, энергетические подводки и управление этим зданием берет на себя Центральное бюро Технологической фабрики, образованное и поддерживаемое Торгово-промышленной палатой, которое осуществляет также организационно-методическую и консультативную помощь, а также проводит учебу молодых предпринимателей менеджеризму, ведению дел на предприятии, экологическому аудиту и т.п. Срок пребывания ограничен 6 годами. За этот срок молодая фирма или встает на ноги и может самостоятельно вести дела и арендовать помещение на общих основаниях, или же прогорает.

Аналогичным образом в современной России активно развивается концепция технополисов и наукоградов. Интересно проследить эволюцию отечественных наукоградов и показать какую роль они могут сыграть в становлении инновационной системы.

Когда они создавались, экономические факторы были отнюдь не на первом месте. В послевоенное время в СССР основным потребителем и заказчиком науки был военно-промышленный комплекс. Секретность, свойственная тому периоду, предопределяла место расположения и организационную структуру науки в форме закрытых академических и военных городков. После смерти Сталина на первый план вышли ученые и инженеры, пользовавшиеся неограниченной поддержкой ЦК КПСС и имевших прямой доступ к первым лицам государства¹. При Хрущеве начинают преобладать политические факторы – догнать и перегнать США. При Брежневе на первый план выходят партийно-идеологические интересы часто в ущерб экономике. И только в последнее время преобладают экономические интересы, при этом научно-техническая политика только начинает оформляться. Нет великих держав без большой науки, а науки без стратегической инновационной политики.

К основным конституирующим наукограды факторам относятся факторы политические, экономические, правовые и социальные. Эволюция этих факторов к настоящему времени привела к тому, что институционализация науки и техники в форме поселений городского типа является необходимым условием существования и развития науки. Изначально отечественные наукограды были созданы, как искусственные поселения, в советское время они стали развиваться как естественные системы - городские агломераты, где обстановка была уникально демократичной. Все помнили свое несвободное прошлое, в котором они были равны. Кроме того, эти образования по определению было междисциплинарными и впоследствии становились многонациональными. Вместо консолидирующего западноевропейский город христианства здесь выступает коммунистическая идеология и власть партийного аппарата, подчиненная в данном случае, как и хозяйственная власть, научным задачам, прежде всего в рамках развития военно-промышленного комплекса². Таким образом, включенность научного сообщества в военно-промышленные проекты одновременно обеспечивала его относительную независимость от идеологического и финансового давления.

Ядром наукограда являются междисциплинарные научные коллективы, исследующие при помощи сложного оборудования различные проблемные области. Как подчеркивает Макс Вебер, город «был во всем мире совместным поселением до того чуждых по местожительству людей … понятие «общины» … оказалось вытесненным понятием общества как совершенно искусственного пространства общения, независимо от «естественно» природных определений его участников. Каждый индивид получал право вхождения в пространство независимо от «рода», из которого он происходил. В качестве горожанина он определялся теперь не родовыми и даже не семейными, а прежде всего чисто административными связями, специфическими для «городской общины» как особого учреждения».¹ Также и в наукограде собирались ученые из разных областей СССР и из разных сфер науки, формируя новое междисциплинарное научное сообщество под эгидой города. Создание благоприятных научных и творческих условий в решении научно-технических задач – является особенностью и основой наукограда. Как автономное самоуправляющееся образование – наукоград берёт на себя управление политическими, социальными, финансовыми и частично правовыми функциями, в особенности, если территория, закреплённая за наукоградом, получает особый налоговый статус. Наукоград, таким образом, становится инструментом локальной поддержки конкурентоспособности науки и элементом инновационной системы. Примерно с такой же целью в германской Земле Шлезвиг-Гольштейне было предложено объединить Министерство науки с Министерством экономики с целью повышения результативности научных исследований и их полезности для народного хозяйства, назвав его министерством инноваций. Однако при этом доминирующей стороной стало управление именно наукой. В противном случае такое объединение, по мнению экспертов, может привести к снижению научного уровня исследований за счет концентрации усилий на решении узкокорпоративных экономических задач, поскольку Министерство экономики чаще блокирует перспективные исследования, чем стремится их поддерживать. ²

Организационная форма наукограда в виде фонда позволяет оперативно принимать решения и управлять различными задачами, совмещать функции муниципалитета и хозяйствующего субъекта.¹ В Германии крупные исследовательские организации также имеют различные организационно-правовые формы. Ядерный исследовательский центр в г. Карлсруэ, например, был организован как общество с ограниченной ответственностью, что дает ему гибкость в финансовых делах², но есть и крупные исследовательские центры, организованные в виде фондов. В январе 2004 года ректоратом Университета г. Карлсруэ совместно с правлением Исследовательского центра г. Карлсруэ был предложен проект их поэтапного слияния в Карлсруйский институт технологии. В 2006 году проект Карлсруйского института технологии был принят, а в конце 2007 года участниками был подписан договор о его создании. Для ведения совместных исследовательских проектов были выделены дополнительные средства, а в конце 2008 года произошло слияние Центра и Университета, узаконенное в августе 2009 года совместным решением Ландтага земли Баден-Вюртемберг и правительства ФРГ. Кроме того, в марте 2008 года специально для поддержки этой инициативы был учрежден Научный фонд Гектора с уставным капиталом 200 млн. евро. Предполагается даже сделать образцовое сращивание университета с исследовательской организацией, что будет стимулировать создание нескольких таких союзов.

В условиях современной России основным фактором при создании такого рода проектов является не экономический (конкурентоспособность, коммерциализация проектов и т.д.), а необходимость создания организационно-правовых условий для исключения злоупотреблений и создания системы защиты от бюрократии. В наукоградах времен Берии это обеспечивалось страхом бюрократии перед карательной системой госбезопасности и возможностью получения любого нового оборудования независимо от его стоимости и бедственного положения основной массы населения Советского Союза.

Безусловно, конкурентоспособность должна быть глобальной и привлекать ведущих, в том числе зарубежных ученых, а для этого нужна упрощенная схема финансирования для закупки нового оборудования, как, например, в США или Западной Европе. А также упрощённая схема функционирования миграционного режима. Именно это в России является основным тормозом развития инновационных исследований, а не деньги. Для того чтобы в отечественные наукограды приехали учёные из-за рубежа, в том числе во вновь создаваемые, необходимо снижение административных барьеров, упрощения схем финансирования, создание особых налоговых условий.

И, конечно же, не будет никакого научно-технического результата, если не будут созданы условия для свободного творчества. Атмосфера свободного творчества предполагает глобальную мобильность ученых (финансирование научных командировок, оплата взносов на конференции и т.п.), свободный обмен знаниями, публикации на иностранных языках, система их подготовки, получение иностранных книг и журналов и т.д. Во времена Берии отсутствие свободного обмена знаниями компенсировали доставлением разведывательных данных и научно-промышленным шпионажем. На это уходили значительные средства, использование которых в открытых, несекретных условиях могло принести более значительные результаты.

Необходимо также в духе Макса Вебера проанализировать существующие в настоящее время инновационные системы как своего рода «идеальные типы», развитие которых прослеживаются по сути дела через всю историю цивилизованного человечества, хотя и в различном виде, что позволяет выделить в них общие черты. В принципе на всех этапах развития общества наблюдается конфликт между традициями и инновациями, а в современности можно найти как элементы старого традиционного, так и становящегося нового. И.С. Тургенев в своем последнем романе «Новь» блестяще показал сосуществование в конце XIX века, с одной стороны, провинциальных помещиков «Фимочки и Фомочки», продолжающих жить в традициях восемнадцатого столетия и не заметивших, впрочем, вместе со своей челядью, что произошла отмена крепостного права, и передового человека купца Галушкина, жившего по сути дела уже в XX веке. Точно также и в современном нашем обществе появляются островки инновационных систем в виде «инкубаторов новых идей», технопарков, наукоградов и т.д., культивирующих ростки нового в остающемся по большей части еще традиционном обществе советской эпохи, утерявшем, однако, уже его основные социальные ориентиры. Именно так происходит эволюция наукоградов из резерваций ученых военно-промышленного комплекса в свободные города науки или технопарков, которые в нашем все более бюрократизирующемся обществе помимо функции выращивания научных технологий начинают выполнять защитные функции. Поскольку именно бюрократия по Максу Веберу способна задушить свободную инициативу и привести к стагнации капиталистического общества, основанного на конкуренции.

Главная проблема современной бюрократии во всем мире и, в особенности, в России – куда и как вложить имеющиеся ограниченные средства, чтобы обеспечить более или менее стабильное развитие общества, для чего нужно иметь какое-то представление о будущем как основе для принятия решений. Это относится также и к сфере научно-технической политики. Важнейшая проблема нашей отечественной научно-технической политики – как обеспечить целевое использование этих средств. В этом смысле именно научно-технические парки и наукограды могут стать, конечно, при определенных условиях своего рода островками демократического управления инновационным процессом. Именно в этих «единицах инновационной деятельности» можно не только разрабатывать новые прогрессивные наукоемкие и конкурентные технологии, но и обеспечивать их социально-гуманитарную экспертизу, если мы хотим не только получить связанные с ними преимущества, но и избежать часто непредвиденных с точки зрения естественных и технических наук последствий. От современной науки общество и государство требуют скорейших коммерческих и технологических результатов. Подчеркивая необходимость получения от науки технологических применений, однако, обычно забывают, что эти приложения только тогда становятся достоянием общества, когда воплощаются в определенных социальных структурах. Поэтому требуется развитие таких новых областей социальной науки, как исследование рисков, изучение последствий управленческих и хозяйственных решений, социальная оценка техники, и прикладная этика.

ссылка скрыта ссылка скрыта науки Бруно Латур¹ говорит о значении «лаборатории», которая становится обителью науки, ориентированной на создание и совершенствование технологий и выступает в качестве отправной точки научно-технического прогресса. Однако знания, полученные учеными-естествоиспытателями в содружестве с инженерами, которые являются чаще всего невежественными в социальных науках, могут быть нерелевантными для конкретных общественных условий и задач. А «вещи» (т.е. объекты исследования и технического воздействия), по образному выражению Бруно Латура, в этом случае «могут давать сдачу», они не являются пассивными. Больше того тогда и само общество превращается в огромную лабораторию. Но социальные эксперименты отнюдь не тождественны естественнонаучным. Экспериментальные объекты и процессы, воплощаясь в новых технологиях и в хозяйственных структурах, становятся частью социальной реальности и в этом качестве – объектами исследования социально-гуманитарных, а не только естественных и технических наук.

Сегодня все чаще и чаще говорят о том, что наука должна играть роль главного мотора социального развития. Однако следует подчеркнуть, что при этом невозможно обойтись без социально-гуманитарной экспертизы, если мы хотим избежать часто непредвиденных с точки зрения естественных и технических наук последствий. Таким образом, сегодня следовало бы говорить о возрастающей роли социально-гуманитарных наук, чего, к сожалению, не наблюдается. И эта тенденция характерна не только для России. Поддержка инновационной деятельности понимается в сущности как поддержка технологических инноваций, хотя социальные инновации почти совсем не исследованы. «Например, в Германии огромные суммы инвестируются в улучшение автомобильных моторов, но лишь несколько сотен тысяч евро в решения, обещающие потенциально многократную экономию. В других частях мира этой проблематике уделяется значительно больше внимания. Ее значение подчеркивает тот факт, что на Шанхайской выставке 2010 года Бремен стал одним из немногих немецких городов, получивших приглашение принять в ней участие, так как выступил с концепцией городской логистики, весьма заинтересовавшей китайцев идеей совместного пользования собственностью (автомобилем). В других областях наблюдается аналогичная ситуация. Скажем, использование огромного потенциала экономии энергии в области строительства зданий по энергосбрегающим проектам в действительности является не технологическим, а социокультурным вызовом».¹

Экспериментальные объекты и процессы, воплощаясь в новых технологиях и в хозяйственных структурах, становятся частью социальной реальности и в этом качестве – объектами исследования социально-гуманитарных, а не естественных и технических наук. «Социальные науки с самого начала предназначались для формирования или даже изменения общества. В последние десятилетия многие социологи привлекались к обсуждению таких социальных и политических вопросов, как, например, дебаты по атомной энергетике, генетике или климатическим изменениям. Они действовали в качестве экспертов, консультантов, аналитиков, имеющих отношение к данной проблематике ученых, а иногда даже как истолкователи времени или пророки. Однако социологи должны становиться практиками совсем в другом отношении: они организуют и управляют процессом участия граждан в принятии решений, в ходе которых эксперты и дилетанты – а также и сами специалисты в области общественных наук – обсуждают такие спорные вопросы, как, например, высвобождение генетически модифицированных организмов или разработка сценариев будущих технологий, как в случае с нанотехнологией».²

В связи с этим особый интерес для России, на наш взгляд, представляет собой опыт Германии в развитии исследований в области социальной оценки научно-технического развития.

Наиболее ярким примером является исследование вклада конвергентных технологий в усовершенствование человеческих возможностей.¹ С одной стороны этот процесс направлен на многообещающее техническое улучшение человека, а с другой - здесь возможно появление подводных камней, делающих такого рода конвергенцию опасной для человечества. Поэтому научное исследование данной проблематики требует рассмотрения «за» и «против» не только с точки зрения естествознания и техники, но и с позиций социально-гуманитарных наук. Биотехнологические манипуляции на наноуровне подводят человечество к некоторой пограничной ситуации, где результаты такого воздействия становятся принципиально непредсказуемыми, причем они могут привести к необратимым негативным последствиям для человечества в целом и его дальнейшего развития как на биологическом и физиологическом, так и на социальном и психологическом уровнях. Кроме того, что телесная сущность человека состоит из атомов, молекул и генов, человек является продуктом социального окружения и воспитания. Видоизмененные или имплантированные в тело человека новые искусственные органы уже не могут быть рассматриваться в качестве опосредующих орудий между природой и человеком, так как они становятся почти органической частью его индивидуальной телесности. «Почти» становятся потому, что никто не знает, насколько они с течением времени окажутся совместимыми с его природной телесностью.

Никто, однако, не только не исследовал, но даже не поставил вопрос о том, что будет с человеческой психикой после нанотехнологической корректировки тонких нейронных структур или после добавления новых органов чувств, о чем уже пишут, как о вполне реализуемом в недалеком будущем проекте. Конечно, человек способен приспосабливаться к изменившимся внешним условиям (в определенных пределах), в том числе к некоторым внешним по отношению к его психике телесным изменениям (например, в органах восприятия). Но это все же внешние факторы. Вмешательство во внутренние нейропсихические процессы может привести к некоторым трудно предсказуемым последствиям и не только для самой индивидуальной человеческой психики, но и для общества в целом. В Исследовательском центре в Иллихе (Германия) договорились даже до того, что можно найти мозговые структуры, ответственные за религиозные чувства и целенаправленно корректировать их. Это уже не просто психологическая, но социальная и моральная проблема. Это скорее определение извне, весьма похожее на те социальные эксперименты, которые проводились в нашей стране в двадцатые-тридцатые годы прошлого столетия, и получившие название «перековки». Бердяев предупреждает, что техника может дать в руки человека, небольшой группы людей огромную разрушительную силу. Это позволяет концентрировать власть в руках тех, кто обладает техническими секретами. Поэтому современная техника не может быть нейтральной для вопросов духа. От этого зависит судьба всего человечества.

При этом очень важно учитывать собственный опыт развития инновационных систем, а не делать акцент лишь на перенесении опыта других стран, который важно учитывать, но нельзя им ограничиваться. В последнее время раздаются голоса, прежде всего политиков, не имеющих представления о специфике научной деятельности и исследовательских традициях, о необходимости сокращения государственного финансирования фундаментальных исследований и концентрации национальных научно-исследовательских организаций на решении насущных практических проблем, возникающих в современной обществе. При этом в основном указывается на опыт США. Обратим в этой связи внимание на то, что по убеждению германского исследователя науки Рихарда Мюнхе перенос «элементов реформ из одного культурного и институционального контекста в другой или применение абстрактной теоретической модели на практике», имея в виду «гегемонию» определенной парадигмы исследования (а именно «тесной связи науки и экономики в университетско-промышленных центрах»), навязываемой «богатейшими американскими университетами», ведет к непредвиденным негативным следствиям.¹

Научное исследование и обучение не являются больше самоцелью. Гораздо в большей степени их задачей становится преумножение символического и монетарного капитала университетского предприятия. В таком случае исчезает всякое различие между, например, автомобильным концерном БМВ и университетом Людвига-Максимилиана в Мюнхене. Поэтому то, что в условиях развития «академического капитализма», в высших школах особое место получают «научные менеджеры», в данном контексте вполне понятно. Сегодня для университетов гораздо более важно умение привлечь спонсорские финансовые средства, нежели способности ученого и педагога.

В результате даже квалифицированный специалист в Германии знает только то, что находится в рамках его компетенции и не на йоту больше, а российские программисты широкого профиля (даже непрофессионалы в смысле специального образования) пользуются там большим спросом. Рихард Мюнх подытоживает свой анализ следующими весьма актуальными, на наш взгляд, для России, хотя и совсем не оптимистическими словами: «Не функциональные преимущества объясняют эти структурные изменения, а давление, осуществляемое без всякой демократической легитимации, могущественными транснационально сетевым образом связанными экспертами. Изменения, таким образом, становятся самоцелью, они служат самоутверждению новой элиты. ...Приведет ли американская модель в конечном счете к лучшим результатам, никоим образом не доказано, тем более, если учесть, что как раз Соединенные Штаты свой дефицит в подготовленных инженерах и естествоиспытателях вынуждены покрывать за счет рекрутирования заграничных молодых специалистов из-за рубежа. ...Этот сдвиг символической власти ускоряется развитием, тесным переплетением и стабилизацией транснациональных акторов сети... социальных институтов... и парадигм. Таким образом, приведен в движение самовозрастающий процесс, который перестраивает структуры легитимации и ожидания на новую парадигму... Существенной составной частью этой трансформации является возникновение гибридов, которые больше не удовлетворяют старым требованиям и еще не удовлетворяют новым. Наблюдаемое в действительности развитие свидетельствует о том, что это гибридное образование будет продолжаться».