Александр Никонов

Вид материалаКодекс

Содержание


Глава 2 Обком звонит в колокол
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   30

Глава 2 Обком звонит в колокол


Поначалу ничто не предвещает бури…

В самом начале романа мы видим вполне процветающий капитализм, где волевые люди с квадратными подбородками делают деньги, потому что им этого хочется. По всей стране вырастают заводы, гудят пароходы, тянутся железнодорожные линии. Но зараза социализма (см. также «уравниловка», «социальная ответственность бизнеса», «легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай», «деньги – зло» и т. д.) уже пустила в обществе свои корни. Начиналось все достаточно безобидно – пособия по безработице, пособия одиноким матерям, пожертвования корпораций в разные благотворительные фонды, безвозмездная помощь бедным странам, социальная демагогия… Дальше – больше. Количество социальной пропаганды и льгот калекам-убогим все растет. Растет, соответственно, и налоговая нагрузка на производителей (капиталистов). На этой волне во власть приходят фактические социалисты (как они называются в романе, не помню). Они с энтузиазмом берутся руководить страной, начав, разумеется, с вмешательства государства в экономику. Цели благие: чтобы произведенный продукт распределялся в обществе более справедливо и зажравшиеся богатеи не тратили на свои прихоти такие деньги, каких хватило бы, чтобы кормить в течение месяца тысячу голодных беспризорных детей… Чтобы монополисты не давили мелких предпринимателей… Чтобы не было хищничества акул бизнеса, своим эгоизмом вредящих простым людям… Чтобы угнетенные меньшинства могли устроиться на работу… Ведь цель бизнеса – не прибыль, а служение обществу, не так ли?!.

И постепенно страна начинает потрескивать… То там, то сям все чаще разоряются кровопийцы-предприниматели, пополняя когорту безработных. Падают производство и качество продукции. Чаще падают самолеты, муниципальные дороги постепенно перестают ремонтировать… Катастрофа пока еще не замечается, экономическая машина по инерции продолжает крутиться. Однако общество уже изменилось. Меняется психология людей. Хорошим тоном стало на светских раутах ругать богачей и говорить правильные слова о помощи третьим странам и всяким-разным голодающим голодранцам… На семейном ужине у миллионера – владельца сталелитейных заводов – его брат-приживала в присутствии хозяина сначала поносит миллионера за его богатство и жадность, толкает правильные речи об общественном благе и о том, что не должен один человек купаться в роскоши и иметь бриллианты, когда столько еще страдающих на планете. После чего на голубом глазу просит у магната денег на какой-то очередной социально-благотворительный фонд, в коем участвует. И, что характерно, деньги эти от братца-миллионера получает. Причем этот братец-миллионер даже не знает, что фонд занимается лоббистской деятельностью по проталкиванию через конгресс очередного закона о корпорациях, который вскоре затянет петлю на его миллионерской шее. Все это очень напоминает общественные настроения, царившие в России перед революцией, когда вся интеллигенция бредила социальной справедливостью и саввы мамонтовы спонсировали революцию.

Пожалуй, я приведу этот дивный кусочек, мне не жалко… Действующие лица: Реардэн, миллионер-сталелитейщик, он увлечен в жизни только своими заводами, на коих ежедневно проводит по 12–16 часов. В этот день у миллионера праздник – удалось выплавить первую партию нового, очень хорошего сплава, имеющего блистательные рыночные перспективы. На ужине присутствуют также его мамочка, жена Лилиан и брат Филипп.

«…Филипп сидел в низком кресле, выпятив живот и слегка ссутулившись, словно неудобство его позы должно было служить укором смотревшим на него.

– Что случилось, Фил? – спросил Реардэн, подходя. – У тебя такой пришибленный вид.

– У меня был тяжелый день, – ответил тот неохотно.

– Не ты один много работаешь, – сказала Реардэну мать. – У других тоже есть проблемы, даже если это не миллиардные супертрансконтинентальные проблемы, как у тебя.

– Ну почему же, это очень хорошо. Я всегда думал, что Филиппу нужно найти занятие по душе.

– Очень хорошо? Ты хочешь сказать, что тебе нравится наблюдать, как твой брат надрывается на работе? Похоже, тебя это забавляет, не так ли?

– Почему, мама, нет. Я просто хотел бы помочь.

– Ты не обязан ему помогать. Ты вообще не обязан ничего чувствовать по отношению к нам, – сухо сказала мать, поджав тонкие губы.

Реардэн никогда толком не знал, чем занимается его брат или чем он хотел бы заниматься. Он оплатил обучение Филиппа в колледже, но тот так и не решил, чему посвятить себя. По понятиям Реардэна, было ненормально, что человек не стремится получить какую-нибудь высокооплачиваемую работу, но он не хотел заставлять Филиппа жить по своим правилам; он мог позволить себе содержать брата и не замечать тех расходов, которые нес. Все эти годы он думал, что Филипп сам должен избрать карьеру по душе, не будучи вынужденным бороться за существование и зарабатывать себе на жизнь.

– Что ты делал сегодня, Фил? – спросил он покорно.

– Тебе это неинтересно.

– Мне это очень интересно, поэтому я и спрашиваю.

– Я сегодня носился по всему штату от Реддинга до Уилмингтона и разговаривал с множеством разных людей.

– Зачем тебе нужно было встречаться с ними?

– Я пытаюсь найти спонсоров для общества “Друзья всемирного прогресса”.

Реардэн не мог уследить за множеством организаций, в которых состоял его брат, и не имел четкого представления о характере их деятельности. Он смутно помнил, что последние полгода Филипп изредка упоминал это общество. Кажется, они устраивали бесплатные лекции по психологии, народной музыке и коллективному сельскому хозяйству. Реардэн презирал подобные организации и не видел никакого смысла вникать в характер их деятельности. Он молчал.

– Нам нужно десять тысяч долларов на очень важную программу, – продолжал Филипп, – но выбить на это деньги – поистине мученическая задача. В людях не осталось ни капли сознательности. Когда я думаю о тех денежных мешках, с которыми сегодня разговаривал… Они тратят намного больше на любой свой каприз, но я не смог вытрясти из них даже жалкой сотни с носа. У них нет никакого чувства морального долга, никакого… Ты чего смеешься? – спросил он резко.

Реардэн стоял перед ним улыбаясь. Это было так по-детски, так очевидно и грубо – в одной фразе намек и оскорбление! Что ж, совсем не трудно ответить Филиппу оскорблением, тем более убийственным, что оно было бы чистой правдой. Но именно из-за этой простоты он не мог раскрыть рта. Конечно же, думал Реардэн, бедняга знает, что он в моей власти, что он сам себя подставил, а я вот возьму и промолчу – такой ответ поймет даже он. До чего же он все-таки докатился!

Реардэн вдруг подумал, что мог бы пробиться сквозь броню убожества, сковавшую брата, приятно ошеломить его, удовлетворив его безнадежное желание. Он думал – какая разница, в чем оно заключается? Это его желание; как мой металл, который значит для меня столько же, сколько для него эти десять тысяч долларов; пусть он хоть раз почувствует себя счастливым, может быть, это его чему-нибудь научит, разве не я говорил, что счастье облагораживает? У меня сегодня праздник, пусть он будет и у него – для меня это так мало, а для него это может означать так много.

– Филипп, – сказал он, улыбаясь, – позвони завтра мисс Айвз в мой офис, она выдаст тебе чек на десять тысяч долларов.

Филипп озадаченно посмотрел на него. В его взгляде не было ни удивления, ни радости. Он просто смотрел пустыми, словно стеклянными, глазами.

– О, очень мило с твоей стороны, – сказал он.

В его голосе не было никаких эмоций, даже обычной жадности.

Реардэн не мог разобраться в возникшем чувстве. Он ощутил странную пустоту, словно что-то рушилось внутри него, и вместе с тем необъяснимо обременительную тяжесть. Он знал, что это разочарование, но спрашивал себя, почему оно такое мрачное и уродливое.

– Очень мило с твоей стороны, Генри, – сухо повторил Филипп. – Я удивлен. Не ожидал этого от тебя.

– Неужели ты не понимаешь, Фил? – весело сказала Лилиан. – Генри сегодня выплавил свой металл. – Она повернулась к Реардэну:

– Дорогой, может, объявить по этому поводу национальный праздник?

– Ты добр, Генри, – сказала мать, – но не так часто, как хотелось бы.

Реардэн стоял, глядя на Филиппа и будто ожидая чего-то. Филипп посмотрел в сторону, затем поднял голову и взглянул ему прямо в глаза:

– Ты ведь не очень-то беспокоишься об обездоленных? – спросил он, и Реардэн услышал в его голосе укоризненные нотки.

– Нет, Филипп, не очень. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив.

– Но эти деньги – не для меня. Я собираю их не в личных целях. У меня нет абсолютно никаких корыстных интересов. – Он говорил холодно, с сознанием собственной добродетели.

Реардэн отвернулся. Он вдруг почувствовал сильное отвращение; не потому, что Филипп лицемерил, а потому, что он говорил правду. Реардэн знал, что Филипп именно так и думает.

– Кстати, Генри, ты не возражаешь, если я попрошу тебя распорядиться, чтобы мисс Айвз выдала мне сумму наличными?

Реардэн обернулся и удивленно посмотрел на него.

– Видишь ли, “Друзья всемирного прогресса” – очень прогрессивная организация, и они всегда утверждали, что ты представляешь собой наиболее реакционный общественный элемент в стране; нам неловко вносить твое имя в список благотворителей – нас могут обвинить в том, что мы тебе продались.

Реардэн хотел влепить Филиппу пощечину…

– Хорошо, – сказал он тихо, – ты получишь деньги наличными…»

Потихоньку-помаленьку в стране начинается дефицит то одного, то другого, а потом и всего сразу. И чем больше становится доброты и патернализма, тем меньше заинтересованности в собственном труде и больше – в сидении на чьей-либо шее. Пытаясь спасти от краха градообразующие предприятия, издыхающие под гнетом реального социализма, правительство запрещает их хозяевам объявлять себя банкротами и начинает финансировать эти заводы из тощающего день ото дня бюджета. И вся страна заученно повторяет: «Временные трудности… Это все временные трудности…»

Тем, кто помнит Совок, эти слова знакомы. Но откуда про них могла знать Айн Рэнд, которая писала свою книгу в самой середине ХХ века – за десятилетия до эпохи «развитого социализма»?

Она и не знала. Она смоделировала. Просто добавляла в экономику нормально работающего капитализма каплю за каплей социализм и наблюдала, что получается на каждом следующем этапе. И в какой-то момент реакция приняла необратимый характер… Наблюдать все это страница за страницей на протяжении нескольких толстых томов чертовски интересно!..

(Не бойся, читатель, автор не заставит тебя штудировать многотомный бестселлер, о литературных достоинствах которого см. выше; мы ограничимся несколькими цитатами, пусть пространными, но необходимыми для целей нашей книги.)

«Она (главная героиня романа Дэгни Таггарт, хозяйка железнодорожной компании. – А. Н.) сидела и смотрела на старинную карту железных дорог “Таггарт трансконтинентал” на стене в кабинете… В былые времена сеть железных дорог называли кровеносной системой страны, цепочки поездов служили живым током крови, которая несла с собой расцвет и богатство каждому клочку пустыни, которого она достигала. И теперь кровь текла, но только в одном направлении: из ран, унося из тела энергию и саму жизнь…

Вот, думала она, поезд номер сто девяносто три. Шесть недель назад сто девяносто третий маршрут отправили с грузом стали, но не в Фолктон, штат Небраска, где заводы станкостроительной компании Спенсера простаивали уже две недели по причине недопоставок, хотя это был лучший из еще действующих станкостроительных концернов в стране, а в Сэнд-Крик, штат Иллинойс, где компания “Конфедерейтэд машин” захлебнулась в долгах уже год назад и теперь производила низкокачественные суррогаты, не выдерживая никакого графика. Груз был направлен туда согласно указу (правительства, лихорадочно спасающего страну путем поддержки слабых за счет сильных. – А. Н. ), в котором говорилось, что первая из компаний богата и в состоянии подождать, а вторая обанкротилась, и поэтому нельзя допустить, чтобы она рухнула, поскольку она – единственный источник существования для жителей округа Сэнд-Крик, штат Иллинойс.

Через две недели компания Спенсера прекратила свое существование. “Конфедерейтэд машин” тоже приказала долго жить, но спустя еще две недели. Жители округа Сэнд-Крик, штат Иллинойс, получили пособие по безработице, но в пустых федеральных закромах для них не нашлось продовольствия, несмотря на отчаянные вопли о критическом положении, посланные, впрочем, с запозданием. Поэтому распоряжением Стабилизационного совета зерно фермеров штата Небраска, оставленное под посев будущего года, было реквизировано и маршрутом номер сто девяносто четыре несостоявшийся урожай следующего года и само будущее жителей штата Небраска были доставлены гражданам штата Иллинойс и съедены ими.

– В наш просвещенный век, – заявил по радио Юджин Лоусон, – мы наконец осознали, что каждый должен радеть о ближнем и дальнем своем.

– В годину испытаний, которую мы сейчас переживаем, – говорил Джеймс Таггарт ( родной брат Дэгни, бездельник и социалист. – А. Н.) , пока Дэгни рассматривала карту, – опасно, даже если к тому вынуждают обстоятельства, задерживать выдачу зарплаты и увеличивать даже на время задолженность перед отделениями дороги. Такое положение, будем надеяться, не вечно, но…

Дэгни иронически рассмеялась:

– Что, Джим, государственный план координации перевозок трещит по всем швам?.. Тебе причитается большой куш от доходов “Атлантик саузерн” при подведении годового баланса пула, да вот беда, никаких доходов не предвидится, и в пул ничего не поступит, правда?..

– Все дело в саботаже банкиров, это они сорвали координацию! Раньше эти ублюдки давали нам заем под залог само?й дороги и не требовали больше никаких гарантий, а теперь отказывают в жалкой сотне-другой тысяч на короткий срок, чтобы мы могли выплатить зарплату…»

Поясню… Правительство лихорадочно пытается спасти инфраструктуру страны очередным государственным вмешательством в экономику, заставив предпринимателей еще немного ужаться и в очередной раз затянуть пояса – технологически родственные предприятия насильственно объединяются в промышленные пулы, в которых более богатые поддерживают более слабые предприятия – лишь бы те выпускали продукцию и не увольняли рабочих.

(Не знаю, как сейчас, а еще совсем недавно на таком же принципе действовала одна из основных отечественных «естественных монополий» – Российские железные дороги. Минтранс за счет рентабельных грузовых перевозок субсидировал нерентабельные пассажирские, ибо наше доброе правительство – в своем генезисе социалистическое – чересчур заботилось о народе, «которому нужно же как-то ездить, а полную цену билета он не потянет».)

И вот уже на предприятиях США появляются такие люди…

«Каффи Мейгс, облаченный в полувоенный китель, дефилировал по отделам “Таггарт трансконтинентал” и похлопывал своей блестящей кожаной папкой по блестящим голенищам сапог. В одном из карманов у него лежал автоматический пистолет, в другом – кроличья лапка от сглаза».

Это прохаживается уполномоченный промышленный комиссар от правительства, следит, чтобы капиталисты не саботажничали и продавали свою продукцию не тем, кому выгоднее, а как для страдающего народа лучше.

Ситуация в стране, в которую Айн Рэнд капля за каплей добавляет из пипетки розовую глупость социализма, с каждым днем все ухудшается и ухудшается. Дело идет к развалу и голоду. Ну прямо как у нас на излете Совка, от наследия которого мы еще до сих пор не избавились. Ведьма она, эта Айн Рэнд, не иначе, и глаз у нее черный!..

«Те, кто в свое время гундосил: “Я не хочу уничтожать богатых, я только хочу отнять у них избыток, чтобы помочь бедным, совсем немного, они и не заметят!”, позднее требовали: “Магнатов надо хорошенько прижать, ничего с ними не сделается, они награбили столько, что им хватит на три поколения”. Затем они яростно ревели: “Почему мы должны голодать, когда у богачей запасов на целый год?” А теперь они уже вопят: “Почему мы должны умирать от голода, когда у некоторых запасов на целую неделю?”»

«Костыли для шпал, мисс Таггарт!.. Гаечные ключи, мисс Таггарт!.. Электрические лампы, мисс Таггарт, в радиусе двухсот миль вокруг не достать ламп!..

…Однако пять миллионов долларов истратил Комитет по пропаганде и агитации – на Народный оперный театр, разъезжавший по стране с бесплатными представлениями для тех, кто ел всего один раз в день и не мог себе позволить тратить силы на посещение театра. Семь миллионов долларов выделили психологу, ответственному за реализацию проекта предотвращения мирового кризиса путем изучения природы братолюбия. Десять миллионов долларов заплатили создателю новой модели электрической зажигалки – но в магазинах пропали сигареты. На рынок выбросили электрические фонарики – но к ним не было батареек; имелись радиоприемники – но отсутствовали полупроводники; выпускались фотоаппараты, но исчезла пленка. Выпуск самолетов объявили “приостановленным”. Авиаперелеты по частным делам были запрещены, все резервировалось на случай “общественной необходимости”. Промышленник, летевший спасти свое предприятие, не считался “общественной необходимостью” и не мог купить билет на самолет, чиновник, летевший для сбора налогов, признавался общественно необходимым, и ему предоставлялся билет.

– У нас воруют болты и гайки с рельсов, мисс Таггарт, воруют по ночам; наши запасы иссякли, склад отделения пуст. Что делать, мисс Таггарт?

…Однако в Народном парке в Вашингтоне установили для туристов цветной телевизионный экран с диагональю свыше десяти метров, и в Государственном институте естественных наук было начато строительство суперциклотрона для изучения космических лучей с тем, чтобы завершить его через десять лет».

«Появился новый биологический вид – бизнесмен типа “урви – беги”, который проворачивал всего одну операцию; ему не надо было что-то производить, платить кому-то зарплату, брать кредит под залог, обзаводиться недвижимостью, он не возводил цеха и не устанавливал оборудование, он ничего не создавал, но у него был ценный капитал – знакомства, связи и блат.

Этих людей в официальных выступлениях называли “прогрессивными бизнесменами нашего динамичного века”, а народ окрестил блатмейстерами. Этот вид разделялся на множество подвидов, представлявших транспортный блат, стальной блат, нефтяной блат, сельскохозяйственный блат, профсоюзный и судебный блат. Они росли, как поганки, эти “динамичные новые американцы”; они сновали по всей стране, тогда как другие не имели такой возможности, они были деятельны и беспринципны, энергичны и неразборчивы, но своей деятельностью и энергичностью они смахивали на стервятников, питающихся падалью».

Далее следует очередной и вполне логичный (в духе социализма) шаг правительства по спасению страны – битье в набат, создание чрезвычайных комиссий и принятие чрезвычайных мер. В частности, предпринимателям под страхом расстрела запрещают увольнять рабочих, потому что кормить безработных уже нечем – налоговый ручей почти иссяк.

И вот наконец наступает крах…

«– Через день-другой поезда отсюда уже не пойдут – а вы представляете, что это означает в разгар страды? В этом году небывалый урожай, а поезда остановятся, потому что у нас нет вагонов. Товарные вагоны под зерно мы в этом году вообще не получили!

– Что вы сказали? – Дэгни стиснула трубку. Ей показалось, что она ослышалась.

– Вагонов не присылали… На сегодня их должно быть здесь пятнадцать тысяч. Насколько мне удалось выяснить, мы имеем не более восьми тысяч вагонов. Я уже неделю звоню в управление. Они говорят, чтобы я не беспокоился. В последний раз, когда я с ними разговаривал, мне сказали, чтобы я занимался своим, черт возьми, делом. Вся тара, все силосные ямы, элеваторы и склады, гаражи и дискотеки в округе заполнены пшеницей. По дороге к шермановским элеваторам на целых две мили растянулись в ожидании фермерские грузовики и повозки. На станции Лейквуд вся площадь заполнена зерном вот уже трое суток. А они продолжают утверждать, что вагоны нам отправят, что мы все успеем. Но мы не успеем. Не пришел ни один вагон. Я звонил всем, кому мог. По тому, как они отвечают, я понял, что они все знают, но никто из них не хочет в этом признаться. Все боятся шевельнуть пальцем, сказать, спросить, ответить. Они думают только о том, кто будет отвечать за то, что урожай сгниет здесь, на станции, а не о том, кто же его вывезет. Теперь, наверное, уже никто. Возможно, вам уже тоже ничего не сделать, но я подумал, что вы – единственная из оставшихся, кто захочет знать, и что кто-то должен вам об этом сказать.

– Я… – Она сделала усилие, глотнув воздуха. – Я понимаю… Кто вы?

– Не в имени дело. Я дезертирую с трудового фронта, как только положу трубку. Я не хочу оставаться здесь и видеть, как все это произойдет. Я больше не хочу во всем этом участвовать. Желаю удачи, мисс Таггарт.

Дэгни услышала щелчок в трубке.

– Спасибо вам, – сказала она в замолкший телефон.

…Начиная с того момента, когда ей сообщили, что начальник отделения тяги и подвижного состава выехал из города на неделю, не оставив адреса, по которому с ним можно было бы связаться, она уже знала, что сообщение из Миннесоты – правда. Затем последовали лица помощников начальника, которые и не подтверждали сообщения, и не отрицали его, а все показывали ей какие-то бумаги, приказы, формы, карточки со словами на английском языке, не имевшими никакого отношения к реальным фактам.

– Где товарные вагоны, посланные в Миннесоту?

– Форма триста пятьдесят семь “В” заполнена по каждому пункту, как предписано службой полномочного координатора и в соответствии с инструкциями контрольно-финансового управления, изложенными в указе одиннадцать четыреста девяносто три.

– Где товарные вагоны, посланные в Миннесоту?

– Входящие за август и сентябрь обработаны…

– Где товарные вагоны, посланные в Миннесоту?

– Моя картотека показывает местонахождение товарных вагонов по штатам, датам, спецификациям и…

– Вам известно, посланы ли товарные вагоны в Миннесоту?

– Что касается передвижения товарных вагонов между штатами, я должен отослать вас к картотеке мистера Бенсона и…

Из картотеки ничего нельзя было извлечь. Там имелись входящие карточки, каждая из которых содержала четыре возможных значения, с отсылками, которые вели к другим отсылкам, которые, в свою очередь, вели к окончательной отсылке, но она-то как раз в картотеке отсутствовала.

…В то время как мукомольные заводы и зерновой рынок страны стенали по телефонам и телеграфу, посылая призывы о помощи в Нью-Йорк и ходатаев в Вашингтон, в то время как ниточки товарных вагонов из отдельных уголков страны поползли, как ржавые трактора, по карте к Миннесоте, пшеницу и надежду всей страны ожидала гибель вдоль пустого пути под несменяемым зеленым светом семафоров, призывающих поезда, которых не было, продолжить свой путь.

На пульте управления “Таггарт трансконтинентал” несколько человек все еще продолжали разыскивать товарные вагоны, повторяя, как радисты на тонущем судне, свои сигналы SOS, которые оставались неуслышанными. А между тем в депо компаний, которыми владели друзья вашингтонских блатмейстеров, скопились загруженные вагоны, стоявшие там месяцами, но их владельцы не обращали внимания на гневные требования разгрузить их и сдать в аренду.

– Можете передать этой железнодорожной компании, чтобы она пошла… – далее шли непечатные слова. Так отозвались братья Сматер из Аризоны на SOS из Нью-Йорка.

В Миннесоте изымались любые вагоны с любого предприятия: с Месаби-Рейндж, с рудников Пола Ларкина, где вагоны стояли в ожидании ничтожного груза руды. Пшеницу засыпали в вагоны из-под руды, из-под угля, в вагоны для перевозки скота, которые при тряске рассыпали золотые ручейки вдоль железнодорожного полотна. Пшеницу засыпали в пассажирские купе – на сиденья, полки, в туалеты, чтобы как-то отправить ее хоть куда-то – даже если в итоге она попадала в придорожную канаву из-за внезапного отказа тормозов или пожара, вызванного воспламенившимися буксами.

Люди боролись за то, чтобы все двигалось, двигалось без мысли о пункте назначения, ради движения как такового, подобно разбитому апоплексическим ударом паралитику, который, понимая, что движение внезапно стало невозможным, пытается побороть это состояние, отчаянно дергая отказавшими конечностями…

Грузовики и повозки ожидающих своей очереди фермеров вслепую растекались по дорогам – без карт, без бензина, без корма для лошадей; все они двигались на юг, к миражу мукомольных заводов, где-то там, вдалеке ожидавших их; люди не знали, какое расстояние им предстоит преодолеть, но знали, что позади их ожидает смерть, они двигались, завершая свой путь посреди дороги, в оврагах, в провалах прогнивших мостов. Одного фермера нашли в полумиле к югу от останков его грузовика мертвым, лицом вниз, в канаве, все еще сжимавшим мешок пшеницы. Затем над прериями Миннесоты разверзлись хляби небесные; дождь шел, превращая пшеницу в гниль во время ожидания на железнодорожных станциях, он стучал по рассыпанным вдоль дорог кучам, смывая золотые зерна в землю».

«Газеты не печатали ничего о прокатившихся по всей стране вспышках насилия, но она ( Дэгни. – А. Н .) следила за ними по отчетам проводников, сообщавших об изрешеченных пулями вагонах, разобранных путях, нападениях на поезда, осажденных станциях в Небраске, Орегоне, Техасе, Монтане, – тщетные, обреченные на провал вспышки, порожденные только отчаянием и кончавшиеся только разрушениями. В некоторых беспорядках участвовали лишь местные жители, другие распространялись шире. Целые районы поднимались в слепом мятеже, там арестовывали местных чиновников, изгоняли агентов Вашингтона, убивали налоговых инспекторов, затем провозглашали независимость от страны и доводили свои действия до крайних проявлений того самого зла, которое и сгубило их, словно борясь с убийством с помощью самоубийства: отнимали всю собственность, которую можно было отнять, объявляли каждого ответственным за всех и вся – и погибали в течение недели, проев свою жалкую добычу, полные ненависти ко всему и ко всем, в хаосе, где не существовало никаких законов, кроме закона грубой силы, погибали под равнодушным натиском нескольких усталых солдат, посылаемых Вашингтоном, чтобы навести порядок на руинах.

Газеты об этом не упоминали. В редакционных статьях по-прежнему утверждалось, что самоотверженность – единственный путь к прогрессу, самопожертвование – единственная моральная установка, жадность – враг, а любовь – решение проблемы, убогие фразы оставляли во рту противно сладковатый привкус, как больничный запах эфира…

Людей загнали в клетку, где каждый кричал, что человек человеку – друг, товарищ и брат, что каждый должен радеть ближнему и опекать его, а между тем каждый пожирал соседа и сам становился жертвой если не своего соседа, то его брата; каждый провозглашал право незаслуженно пользоваться чужим трудом и удивлялся, что кто-то сдирает шкуру с него самого; каждый пожирал сам себя и в ужасе вопил, что какая-то непостижимая злая сила губит мир».

…Нет, такую книгу, которую написала Айн Рэнд, непременно нужно было написать, чтобы вот так вот – шаг за шагом, булыжник за булыжником показать дорогу в ад, вымощенную камнями социальной справедливости. И то, что сейчас происходит в России, имеет своей прямой причиной 70-летие социализма, когда страна пикировала, подобно рэндовской Америке, и едва-едва вышла из этого пике в сантиметре от земли, потеряв от перегрузок часть себя и едва не развалившись полностью…