) isbn 58-903016-01-05 Вторая книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17

Глава 6. Один вечер Ивана Денисовича

С тех пор пошло легче и успешнее. Он стал человеком заметным. Всё оказалось в нём, что нужно для этого мира: и приятность в оборотах и поступках, и бойкость в деловых делах.

Н.В.Гоголь. Мёртвые души

Генеральский бас озабоченно гудел в трубку: - Все вокруг помешались на этом Царевиче! Замучили парня. С телевидения звонят, из журналов факсимилируют. Михалков-сын чуть не фильм о нашем Иванушке задумал снимать, понимаешь! Не ровён час загордится парнишка. Какой из него офицер получится?

- Что поделать, если твой Царевич такой замечательный, - усмехнулся собеседник.

- Да ничего в нём особенного, Куприяныч! - возразил генерал Еропкин. - Просто сила воли. Да ещё желание быть лучшим среди сверстников. Нормальное офицерское рвение.

- Слушай, Петрович, у тебя таракашки, случайно, не завелись в телефонной трубке? - вдруг молвил тот, кого назвали Куприянычем. - Кажется, сверчок потрескивает.

- Знаешь, Куприяныч, ты свои чекистские штучки бросай, - недовольно пробурчал Еропкин. - Я тебе о деле говорю. Нечего, понимаешь, Ваньку захваливать. Он и так считает, что умнее всех в училище!

- Но ведь это правда, - спокойно возразил собеседник. - Мальчик по-своему гениален, надо признать. Несовершеннолетний интеллектуал с кулаками - такое не часто встречается.

Начальник училища оглушительно фыркнул в трубку:

- В-вот, понимаешь, придумал! Да если хочешь знать, главное в Иване - не мозги и не хорошая физическая форма.

- Что же?

- А я тебе скажу. Прости за громкое слово: честь. Да! Простая кадетская гордость за училище. И желание быть блестящим офицером, потом генералом, да хоть маршалом - кем угодно! Знаешь ли ты, что Царевич никогда не врёт?

- Гм? Для будущего разведчика не совсем подходящий принцип.

- Зато для боевого офицера в самый раз. Вот послушай, что мне воспитатель третьей роты рассказывал. У них теперь всё устроено по принципам. Не врать даже в мелочах. Не позволять никому оскорблять училище, армию и Отечество.

- Да ты что? С ума сойти.

- Сначала просто играли в царское офицерство, называли друг друга "Ваше благородие", ну и прочая хохлома. А сейчас пошло всерьёз: честь мундира, самодисциплина, хладнокровие. Не поверишь, Куприяныч, теперь боюсь, как бы дуэли не начались в училище!

- Эге, брат! Хорошо бы такая "хохлома" и по другим кадетским корпусам распространилась. Скорей бы. Ну теперь смотри: кто придумал играть в царских офицеров? Царицын. А ты ещё спрашиваешь, почему все восторгаются твоим Царевичем.

- Такое ощущение, что у него внутри сидит что-то генетическое. Наверное, от отца передалось. Понимаешь, внутреннее достоинство. Даже наказывать его неловко, хоть и поделом бывает. Будто принц какой-то. Знаешь, Куприяныч, я что думаю, тяжело нашему Ване придётся. Если в один прекрасный день парень возомнит себя лучше других...

- А ну стоп, - сказала Сарра Цельс, оборачиваясь к оператору прослушки, - перемотайте немного назад. Что-то я последнюю фразочку не расслышала...

* * *

Под конец ноября навалило снегу. Кремлёвский холм царственно выбелило, залепило небесной крупой каменные красные стены, и вдруг стало похоже на прежний белокаменный град.

Будто в сказке ходили по Пожару иностранцы в покупных ушанках, притихшие от несказанной, почти инопланетной красоты соборов. Глаза, отвыкшие от чистоты, купались в струящейся радости белого камня, седого серебра и купольного жара, горящего сквозь тончайшую скань заснеженных веточек.

Многим казалось, что уже после смерти проходят они по Соборной площади, озолачиваемые сверху рассеянными озёрами сусального солнца, осыпаемые медленным звоном снежинок, а кому-то странно так думалось, что и не жили никогда прежде, а так, суетились только, не ведая ни правды, ни радости Божьей.

А когда стемнело, выяснилось, что дорожные службы опять прозевали зиму. Подкралась, как всегда, внезапно и вывалила на Москву мыльную пену из поднебесного корыта. Улицы покорно стали, утопая в бензиновом чаду. Продрогший за долгую осень Достоевский у библиотеки наконец получил белый меховой воротник, а стеклянный купол старого, замшелого университетского корпуса на Моховой улице, казалось, намеревался обрушиться под тяжестью снежной шапки.

Легко бежалось по заснеженным тротуарам по щиколотку в мягком снежке. "Куда я мчусь?" - одёрнул себя кадет. Сегодня и завтра - законная увольнительная по случаю дня рождения.

В эти два дня любой суворовец имеет право и с девушкой встретиться (если таковая имеется), а если пока нет, как у большинства ребят с курса, то - пожалуйста, ходи в кино, ешь мороженое, отдыхай как душе угодно! Многие едут домой, к родителям. Ване некуда было ехать: мама была далеко, в Ростове-на-Дону. А папа... и того дальше... почти на том свете.

Тряхнул головой. Если думки привяжутся - плохо. Будешь вспоминать отца каждую минуту: как он там, без сознания, на аппарате искусственного дыхания. Эти мысли доставали Ивана всюду: и на уроке, и на плацу, и во сне, даже на тренировке по самбо. Он научился отгонять от себя эти мысли, знал: помочь папе своими волнениями он не может.

Иван должен просто учиться, чтобы мама знала: хотя бы у Вани всё нормально.

Поэтому, когда в сентябре кадет Царицын попался на самоволке, было особенно страшно, что выгонят из училища. Мама бы этого не пережила. В госпитале сказали, что отцу можно отключать аппарат искусственного дыхания, потому что шансов выжить - никаких. Дескать, у них во всём Ростове нет ни одного нейрохирурга, способного сделать такую сложную операцию. А из столицы, из госпиталя Бурденко, ради простого лётчика никто не приедет. Ваня с досадой пнул ботинком ледышку.

Мама упросила не отключать аппарат ещё неделю, бросилась в Москву. За неделю продала квартиру в Балашихе, ту самую, где прошло Ванино детство, и начала искать врачей, готовых за деньги поехать в Ростов. Каким-то чудом нашла удивительного человека по имени Глеб, который лет десять назад работал в знаменитой швейцарской клинике профессора Десенбриака (Ваня почему-то намертво запомнил фамилию). Глеб согласился слетать в Ростов и сделал отцу операцию.

Мама перебралась в Ростов, сняла там комнату и каждый день ходила к бате. Собиралась увезти его в Москву, но врачи не разрешали, опасаясь ухудшения. И мама жила в Ростове уже больше года.

Ванька закинул голову и грустно улыбнулся рыжим фонарям. Завтра у Ваньки шестнадцатый день рождения!

Да, мама крепко натерпелась, пока была беременна Ваней. Чудом в живых осталась. Отец служил в 368-м штурмовом авиаполку, летал на "СУ-25", кидал фугасы на укрепления "духов" в горах. Мама жила в городке лётчиков. "Сильная была и глупая", - вспоминала мама, рассказывая Ване о том, что в городке часто отключали воду и приходилось носить вёдра от колонки в конец улицы. После очередного марш-броска по воду мама почувствовала себя плохо - её увезли в городскую больницу и начали делать уколы, чтобы Ваня не родился раньше времени. Полежала мамочка всего пару дней, и тут такое началось!

Был июнь 199... года. Рано утром, ещё до врачебного обхода, на улице затрещало, точно новогодние петарды забахали. Снизу кто-то завизжал, и тут начали страшно топать по этажам. Потом ворвались сытые, бодрые горцы в новеньком камуфляже, начали палить в потолок. Это были абреки "безумного Шамиля", геройски захватившие в плен больных и беременных.

В тот день о существовании больницы в пыльном южном городе узнал весь мир.

Вместе с другими, мама оказалась в заложниках и мужественно пережила двое суток в захваченном корпусе. К счастью, никто не донёс "духам", что она - жена лётчика. Иначе - мгновенная казнь.

Раньше, в детстве, Ваня любил расспрашивать маму об этих днях. Часто представлял себе, как мужественно держалась мамочка и, наверное, других утешала. Теперь, когда вырос и узнал, что обычно делают "духи" с пленными женщинами, охота расспрашивать отпала напрочь. Мама очень красивая, на фотографиях у неё была толстая золотая коса, ниспадавшая до пояса. Теперь Ваня понимал, почему мама обрезала косу там, в больнице. С тех пор не отпускала волос, а после отцовского ранения ходила в сером бабушкином платке.

Теперь мама звонила в училище раз в неделю, всегда по субботам, и разговаривала с Ваней спокойным, ровным, казалось, совершенно чужим голосом. Говорила всегда одно: отец идёт на поправку. Врачи абсолютно уверены. Они оба скоро вернутся в Москву.

А бедный папка так и жил вот уже сколько времени между светом и тьмой, он был сильный, он не сдавался и ни за что не умирал.

Ваня знал, что отец не сдаётся ради них, чтобы они не плакали. Он яростно отбивался от смерти, но и в жизнь его не пускали.

Царицын скорее поискал глазами какую-нибудь рекламу - отвлечься. Да-а... Отвлёкся на славу. Реклама попалась настолько гадкая, что Ваню передёрнуло. Голый негритос с косичками рекламировал мужской гель для бритья ног. Тьфу.

Воронка имени В.И.Ленина засосала кадета Царицына в подземку. Он сбежал по железным ступеням.

Папина "Сушка" взорвалась сразу после взлёта с родного аэродрома. Прямо над озером Буйвола, где водились отличные караси. Специально ведь так подстроили, гады! Чтобы у папы было поменьше шансов выжить, если успеет катапультироваться.

Все отцовы друзья говорили, что папке отомстили "духи" - за семейку маньяка Шамшуддина. Подкупили "шакала" - кого-то из аэродромных начальников. И поставили папе "привет" на машину.

Иван знал, что у отца был целый полк абреков-кровников из клана Шамшуддина, правой руки "безумного Шамиля". Это была история, которой Царицын очень гордился, хотя папка о ней не рассказывал.

Зато рассказал, со всеми подробностями, старейший папин друг, дядя Коля Соловьёв. В тот самый день, когда "духи" разорили будённовский роддом, у капитана ВВС Дениса Царицына был боевой вылет. И вот отцу передали записку от знакомого ГРУшника, лейтенанта. Этот лейтенант был очень благодарен папе за один мужской поступок, который батя совершил ещё в молодости. В записке значилось лишь несколько цифр - координаты дома на окраине горного аула.

В доме, по данным ГРУ, собралась орава вооружённых и гордых мужчин, которые съехались из разных районов Чечни и Дагестана, чтобы поздравить с 90-летием местного старейшину. Юбиляр приходился террористу Шамшуддину родным дедушкой.

И папа немного отклонился от курса, чтобы передать подарок клану Шамшуддина. Двадцать восемь бандитов в едином порыве сделались шахидами. Правда, в свой шахидский рай они были доставлены в разобранном виде, россыпью. Уважаемый юбиляр, который в молодости активно сотрудничал с гитлеровцами, тоже получил по заслугам: как говорится, награда нашла героя. Женщин не пустили пировать с абреками, поэтому невиновные не пострадали - но папу, разумеется, всё равно судили за "преступную халатность", повлекшую случайный пуск боевой ракеты. Даже запретили летать - впрочем, ненадолго: через четыре года в стране сменился президент, и Отчизне вновь понадобились опытные пилоты.

"Духи" охотились на папу шесть лет, наконец, добились своего. Ваня представлял себе поганые лица тех, кто получал от абреков деньги за установку бомбы, и тех, кому заплатили за прекращение дела.

Эти твари имели наглость носить русские погоны. Они до сих пор служат в русской армии.

"Немного подождите, - Ванька шмыгнул носом, - я вырасту и стану генералом. Не тупым и продажным, а настоящим, как в царские времена. Пусть вокруг будет враньё и предательство. Я буду твёрд. Спокоен, как отец. Я докажу, что имперский дух неистребим. И сволочей, устроивших покушение на папину жизнь, мы обязательно найдём. Я весь Кавказ лобстером поставлю, но "духи" узнают: России дорога жизнь каждого офицера. Мы не позволим взрывать себя на собственных аэродромах".

Подземка выплюнула кадета в районе ВВЦ. Знакомый гадюшник у павильона потянулся к Царицыну своими вялыми противными щупальцами:

- Мом-ментальная лотерея. Пок-купаем билеты...

- Добрый вечер! Поздравляем, Вы выиграли пылесос!

- Молодой человек, хотите узнать о боге?

- Сынок, ну купи сигаретки!

Царицын не успел объяснить старушонке, что не курит принципиально. Бабушка вдруг задёргалась, подхватила сумку и кинулась прочь. Да поздно. То не ясный сокол налетел на стаю утиц - милицейский сержант, белобрысый и стройный, приятной славянской наружности, будто соскочивший с ампирного советского плаката, устроил облаву и начал привычно и нагло вышибать из тщедушных продавщиц мятые десятирублёвки.

Ване стало стыдно за сержанта. Страна дала этому здоровяку боевое оружие, а вооружённый представитель власти занимается рэкетом старушек.

Низость. Такие люди недостойны называться русскими.

"Впрочем, я такой же, - подумал наш герой, торопясь наперерез автобусу. - Только пыжусь, что офицер Империи. А мне ещё столько себя перепахивать, чтобы стать настоящим! Офицер должен служить за честь, а не за почести. А я - хе-хе... - завистливый, люблю, чтобы хвалили меня. Кроме того, я страшно злой, обожаю кого-нибудь ненавидеть. А настоящий имперский офицер уничтожает врага не по злобе, а потому, что больше некому этим заняться - ведь Родина специально воспитала своих офицеров, чтобы искореняли зло".

Как бы поступил настоящий офицер Империи в отношении гада Уроцкого? Он бы непременно подарил гаду последний шанс исправиться.

Ваня ясно вообразил себе: на дворе 1915 год, и вот молодой подпоручик Царицын, поскрипывая ремнями, подходит к либеральному очеркисту Уроцкому. Приподнимает фуражку - и офицерские усики тоже приподнимаются в вежливой улыбке: "Милостивый государь, имел честь прочесть ваши заметки в свежих "Известиях". При всех литературных достоинствах вынужден вступиться за честь покойного генералиссимуса Суворова, коего Вы имели неосторожность оклеветать! Да-с, милостивый государь! Теперь позвольте, я закончу! Покорнейше прошу впредь быть осторожнее, иначе вынужден буду настойчиво помешать. Впрочем же, примите и разрешите откланяться".

И наверное, настоящий офицер будет рад, если Уроцкий и правда раскается, а значит, не придётся учить его плетью. А Ванька наоборот. Ваньке страшно хочется проучить Уроцкого. Если очкастый очеркист внезапно повинится - Ваньке даже досадно станет, что его гениальный карательный план останется неисполненным.

"Вот почему я не лучше других "подземных". Не лучше сигаретной бабки, алкаша и сокола-сержанта. Сержант должен быть бескорыстным представителем власти, а он позволяет себе обирать старушек. Но и кадет Царицын тоже далёк от офицерского идеала!

Ванин автобус тащился медленно, то и дело застревая в пробках. Когда Иванушка добрался до родного училища, ребята ещё были на ужине.

- Беги в сушилку, успеешь поспать полчасика, - милостиво предложил Царицын истомлённому дневальному, переминавшемуся на "тумбочке" с учебником в руках.

Благодарный дневальный сунул Ваньке пакетик сухариков в виде благодарности и мигом ускакал.

Похрустывая ржаной солёной корочкой, Царицын прошёлся к своей кровати. Всё-таки отличная вещь увольнительная! Редкий шанс залезть в "сейф" - никто не увидит.

"Сейфами" кадеты называли крошечные тайнички, обустроенные в полу или стенах казармы. Свой тайник Иван обнаружил случайно, когда искал укатившийся колпачок от авторучки.

"Сейф" был оборудован кем-то из предыдущих поколений суворовцев двадцать или даже сорок лет назад. В тайнике лежала колода побуревших игральных карт (криминал! угроза отчисления!) и три настоящих патрона - видать, прежний хозяин "сейфа" сэкономил на стрельбах. Иван сбегал в сушилку и сжёг игральные карты в печке, а патроны на всякий случай оставил.

Теперь в тайнике за плинтусом хранились величайшие сокровища кадета Царицына. Нет, Ваня не боялся воров - их в училище не было (только однажды, лет десять тому назад завелась гнида, таскавшая у своих же братьев карманные деньги, - негодяя отчислили до захода солнца, чтобы кадеты не устроили "тёмную").

Царицын прятал свои "сокровища" потому, что немного стеснялся. Во-первых, он коллекционировал... солдатиков. Конечно, если выражаться по-взрослому, это были не просто солдатики, а настоящие "военные миниатюры" - оловянные, выполненные по исторически точным эскизам, ни в коем случае не раскрашенные. Но в глазах сверстников это детское увлечение, недостойное зрелого пятнадцатилетнего человека! Поэтому Царицын не рассказывал друзьям, что дома, в Балашихе, у него было этих солдатиков без малого двести штук.

Когда мама продала квартиру, оловянная армия совершила марш-бросок под Рязань, на временные квартиры к бабушке Тоне, Ваня успел выхватить из коробки только трёх. Теперь они отлёживались в "сейфе" - всего трое, но самые любимые.

Глава 7. В болотах под Кенингсхапеном

Сторона моя родимая, Велики твои страдания, Но есть мощь неодолимая, И мы полны упования:

Не сгубят указы царские Руси силы молодецкие, - Ни помещики татарские, Ни чиновники немецкие!

Николай Огарёв

И вот Ивану представилось, что он уже не в тёплой кадетской казарме, а в полутёмной сырой землянке сидит на топчане, сбитом из неструганых досок, негромко перебирает струны гитары, а снаружи налетает порывистый ветер с Балтики. Четвёртые сутки немец бьёт по Кенингсхапену так, что пыль столбом.

Наша оборона - одни ошмётки, каждый второй бунтовщик, с красным бантом в петлице. Вчера комиссары подговаривали солдат сдавать георгиевские кресты - отказываться от царских наград.

А немец лупит весело, со вкусом к жизни. Немец не идёт вперёд только потому, что болота и грязь. Болота, грязь и батарея полковника Нечволодова не дают немцу покончить с нашим фронтом. А на батарее осталось шесть человек, но немец этого не знает. Солдаты ходят брататься к немцу, повсюду водка - хоть залейся. И откуда столько водки в одном городке? И правда поверишь, что кто-то завозит водку на фронт из Петербурга эшелонами, говорили, что видели эшелоны...

Жалуется гитара, а Ваня жалуется гитаре, что время такое - вековой тупик. Сколько всего впереди... страшного. На три поколения вперёд - чума.

Снаружи чавкают сапоги по грязи, визгнула дощатая дверца, обитая тряпками для сохранения тепла - денщик успел обить, прежде чем сбежал: хоть какую-то пользу принёс России.

Ударило холодочком - Ваня поджал ноги.

Вошёл невысокий, гибкий, точно наэлектризованный силой, офицер. В полумраке не разглядишь, но по неким признакам Иван Царицын сразу определил - высокий чин. Однако на штабного не похож. Гвардейский что ли? Пришлось вскочить - всё-таки Ванька всего лишь корнет, а тут... ух ты! И форма-то какая непростая и награды. Есаул 2-й Лейб-гвардии Кубанской сотни Собственного конвоя Его Императорского Величества вошёл в землянку.

- Здравь желаю, господин есаул! - Ванька вытянулся, отбросив застонавшую гитару.

- Вольно, корнет! - проговорил вошедший, садясь напротив. Лицо гостя попало в полосу света от печки, и Ванька сразу узнал. Полосатая георгиевская бахрома, серебряные клыки газырей на груди, кинжал у бедра, быстрый, сильный, точно не было трёх лет болот и грязи, неутомимый есаул Собственного конвоя Императора.

- Корнет, Вы честный слуга Государю? - быстро спросил из-под брови гость - Нужен человек...

Лицо его было прирождённо-дерзким: высокомерная посадка головы, разрез глаз, острая искра во взгляде - всё так пристало бы мусульманскому воину, могучему эмиру. И так странно было видеть, как эти черты становились оправой новому драгоценному содержанию - обнажённому, чуткому взгляду православного человека, мирной и внутренне уравновешенной улыбке.

Странно было Ваньке видеть на лице врага - глаза старшего брата. Такие лица привычно вызывали тревогу: вот он, враг исконный.

Но нет. Восточные черты, которые Ваня так не любил, оказывается... могут быть красивы. Вот они - освещенные особенным светом умного, глубокого взгляда Александра Петровича Риза-Кули Мирзы.

Перед ним азербайджанец. Да ещё какой! Двоюродный брат последнего Персидского шаха! Настоящий принц, его светлость Риза-Кули Мирза, блестящий наездник и искусный стрелок, один из вернейших монархистов и православных воинов в России.

- Господин штабс-ротмистр! Корнет Царицын, из новобранцев. Совершенно к Вашим услугам. Мечтаю умереть за Государя и Отечество!

Позже, улучив минуту, он спросит:

- Господин штабс-ротмистр, скажите, почему Вы служите Империи?

- Послушай меня, дорогой. На Кавказе используют любой повод, чтобы перерезать соседу глотку. Революция, плохая погода, похищенная красавица - всё годится. Понимаешь, вер много, племён ещё больше - и все они сражаются меж собой. Быть независимым народом, отстоять свою независимость - да это нам несложно. У нас все хорошие воины на Кавказе, да! Гораздо сложнее поддержать мир с соседями. И выжить среди таких же хороших воинов. У нас на Кавказе этого не умеют.

Он не пьёт, этот православный горец. Это счастье.

Иначе - Ваня чувствовал, знал - он бы спился до смерти, и пьяный, в исподнем, встречал бы наступавших немцев с холодным револьвером в руке. А если не пить - можно сидеть у огня и просто говорить об ушедшем. О невозвратимом. О России.

- Никто, кроме русских, не умеет приносить мир, - серьёзно продолжает Александр Петрович Риза-Кули Мирза. - Посмотри, как велик был имам Шамиль, он даже смог сделать своё государство, но он никогда не заставит лакцев, и дакийцев, и лезгин, и осетин, и грузин, и турок, и понтийцев жить в мире. А русские могут!

Омерзительный вой налетающей смерти - и вот снаряд плюхает в ближнее болото.

Ваня стряхивает землю с колен, слушает.

- Не русским смиряются племена, а Империи они смиряются. А Империя - это не армия, это дух! Понимаешь, азербайджанцы не будут жертвовать ради армян. Армяне не будут ради персов. А русские жертвуют собой ради тех и других, и десятых - на каждом шагу. Свою Империю они создавали не только силой оружия, но силой христианской любви. Эту любовь горцы-нехристиане воспринимают как глупость, как неумение сразу и навсегда уничтожить врага, как слабость. Но именно "глупая" жертвенность создала русским их Империю. Она делает их сильнее. Только, знаешь, Империя обязательно должна изредка показывать кулаки, чтобы мы, горцы, всё-таки чувствовали, что Россия - это мужчина, а не баба. Доброта, жертвенность, но не женская, а отеческая, понимаешь?

Горланит снаружи пьяная солдатня.

Вчера вошли в землянку пятеро, вели себя развязно. Требовали подписать какие-то прокламации, петиции. Если войдут снова - буду стрелять.

- Я девять лет служил в Собственном конвое Императора. Я тысячу и один раз мог зарубить Государя насмерть, одним ударом. И Наследника мне доверяли носить на руках. А ведь я мог просто расшибить Его оземь. Я тогда ещё не был крещён! Но Государь любил меня русской любовью - глупой, как покажется другим. А тому, кого любят, она кажется великой. Эту любовь нельзя предать.

Корнет Царицын знал, что это правда. С высоты двадцать первого века Ванька видел будущее своего необычного собеседника: один из немногих в Императорском конвое, он сохранит верность Государю Императору, и даже отправится тайно в Екатеринбург, чтобы выкрасть Царскую Семью из дома инженера Ипатова, и даже вступит в контакт с царским камердинером, но не успеет.

Потом он будет одним из вождей Белой Армии на Урале, генерал-губернатором Екатеринбурга. Потом - эмиграция. И весь род сохранит верность Православию.

Ванька бережно поставил на стол оловянную миниатюру - одну из самых редких в его коллекции. На миниатюре не было видно знаков различия, но Ваньке казалось что это и есть обязательно есаул Александр Петрович Риза-Кули Мирза. У Ваньки был его портрет.

Здесь следует рассказать о втором тайном увлечении Ивана. На первый взгляд оно тоже было довольно странным для кадета, почти девчачьим: Царицын собирал открытки. Правда, исключительно дореволюционные. И не каких-нибудь зайчиков, не барышень с собачками, а портреты офицеров в имперской униформе. Причём особую ценность любой карточке придавала надпись на обороте.

На одной открытке, написанной размашисто и вольно, с несгибаемыми твёрдыми знаками и "ятями" (сейчас уж не бывает людей с таким волевым почерком) можно было даже прочитать обрывок стихотворения (жаль, что концовка размыта):

Мой нежный друг, я верю свято В твою молитвенную грусть. Я жив среди болот проклятых И обещаю, что вернусь...

Ваня достал из "сейфа" несколько фотографий. Светлые взгляды обжигали. Высокие смелые лбы, спокойные морщинки у глаз, добрые отеческие губы. Офицеры на старых фотографиях были похожи на воинствующих ангелов. В этом сногсшибательном превосходстве прадедовских ликов над физиономиями потомков была какая-то разгадка. Чудился в этом какой-то исторический урок. Куда подевались красивые русские лица? Почему не видать подобного в московской толпе?

Ванька и самого себя видел немного мультяшным: задранный нос, тощая шея, затравленные глазки... Какие-то идиотские победы на подростковых Олимпиадах, мечты о великом будущем - а зачем, ради чего? Ради мультяшной страны?

Оставался последний офицер со спокойным, немультяшным лицом - Ванин отец. Да и тот теперь в больнице, в коме.

Опять?! Отставить, корнет! Мама велела держаться молодцом.

Завтра день рождения, шестнадцать лет! Вся жизнь впереди. Мы ещё вырастем и всем покажем.

Косая улыбка скифского лучника скользнула по лицу кадета. Сегодня ведь можно развлечься, немного похулиганить! В день рождения сильно не накажут.

Он оглянулся на голую стену над кроватью, скинул ботинки, запрыгнул с ногами и, торопливо сопя, оглядываясь на дверь, начал прикалывать любимые открытки к обоям. Сверху, понятное дело, генерал Дроздов. По правую руку - лейб-гвардии кирасир... Чуть пониже - есаул 2-й Кубанской сотни Александр Петрович Риза-Кули Мирза... Вот та-ак. Многонациональный состав, как и подобает Империи.

Спустился с кровати, глянул: красота, как у настоящего офицера на квартире. Вот только персидского ковра не хватает. И ещё, конечно, надо бы повесить шашку. Ну хотя бы кинжал. Все настоящие офицеры так делали, а потом ещё сочиняли про свои кинжалы задушевные стихотворения.

Царицын замялся на миг. Подумалось про Петрушин кортик - предмет страшнейшей и потаённой Ванькиной зависти.

Кортик подарили Тихогромычу моряки-подводники, когда они вместе шли на "Иоанне Кронштадтском" к острову Лох-Хоррог. Пожалуй, больше всего на свете Ване хотелось иметь такой кортик, настоящий морской. "Ну почему Тихогромову так повезло? - в очередной раз удивился Иван. - Ведь это я развалил Мерлин, я нашёл Асю Рыкову и дал по морде очкастому Гарри".

Ванька знал, что Петруша прячет кортик в подушке. Достать что-ли ненадолго, подержать в руках? Нельзя без спросу! Царицын завис над Петрушиной подушкой, переминаясь, почёсывая ладони.

Шпионская видеокамера, проволочным белым паучком прилипшая к потолку, уставилась в спину кадета. Сарра Цельс, уж около часа неотрывно наблюдавшая за гадким мальчишкой, замерла в кресле перед зеленоватым монитором.

"Ну-ну, скорее! - беззвучно стонала она, покусывая мундштук. - Давай, мальчик, покажи-ка, что ты затеял".

Ведьма чувствовала, что проклятый отморозок терзается, часто оглядывается на дверь. Значит, хочет сделать что-то запретное?

Сарра мысленно перебирала возможные варианты тайной страсти шестнадцатилетнего подростка: онанизм? покурить марихуаны? тайком от товарищей сожрать батон колбасы?"

Пять минут назад, когда мальчишка полез в тайник за кроватью, Сарра уже потирала руки. "Неужели - разгадка?! Обычно прячут самое сокровенное. Что он там скрывает: пачку долларов? фотографию голой кинозвезды?"

Госпожу Цельс ожидало разочарование. Дурацкие чёрно-белые картинки и пара оловянных солдатиков не помогли Сарре разгадать главную загадку: что за скрытая мечта живёт в его сердце, что за чёрная личинка созревает до срока и как её разбудить, эту личинку?

И вот теперь мальчишка явно собирался украсть что-то у своего приятеля. Нагнулся... осторожно запустил руку под чужую подушку... Гм, любопытно.

В руках кадета оказался небольшой кинжал с блестящей рукоятью в чёрных ножнах. Вот это уже интересно.

Зачем ему кинжал? Тайком ночью зарезать кого-нибудь из приятелей?

Поганый отморозок никак не мог налюбоваться маленьким клинком. Потом вложил кинжал в ножны, привесил себе к поясу. Тьфу, детский сад. Расхаживает, точно морской капитан на мостике. Величественным жестом положил руку на рукоять. Поднял голову, будто вглядываясь в штормящую даль.

Больше ничего интересного ведьма не увидела. Она устало откинулась в кресле, досадно скрипнула зубами:

- Ничего-ничего, мой золотой. Ты выдашь мне свою тайную страсть, мальчик. Я тебя расколю.

Blog

Авва Исаак Сирин Зервас Никоc. 3-57 Кадеты Точка Ру. Кн. 2 / Никоc Зервас; [пер с греч.] -м. Лубянская площадь, 2007. 300 с ил. (Серия «Наука побеждать») isbn 58-903016-01-05 Вторая книга