Библиотека Альдебаран

Вид материала

Документы

Содержание Мои попытки подготовить заключение компромиссного мира

Подобный материал:

• Библиотека Альдебаран, 2189.93kb.
• Библиотека Альдебаран, 535.18kb.
• Студенческая Библиотека Онлайн, 169.06kb.
• Библиотека Альдебаран, 1616.97kb.
• Библиотека Альдебаран, 5850.32kb.
• Библиотека Альдебаран, 3931.12kb.
• Библиотека Альдебаран, 7121.35kb.
• Библиотека Альдебаран, 2381.99kb.
• Библиотека Альдебаран, 1789.76kb.
• Библиотека Альдебаран, 1490.77kb.

МОИ ПОПЫТКИ ПОДГОТОВИТЬ ЗАКЛЮЧЕНИЕ КОМПРОМИССНОГО МИРА

Меры, принятые разведкой на случай вторжения — Я посвящаю Гиммлера в свои планы — Его реакция — Меня вызывают в штаб квартиру в Житомире — Мой союзник — личный врач Гиммлера — Мой первый откровенный разговор с Гиммлером об окончании войны — Предпосылки и возможности компромисса — Гиммлер наделяет меня соответствующими тайными полномочиями.


Хотя наша оборонная промышленность пока еще не страдала от воздушных налетов и круглые сутки работала на полную мощность, с лета 1942 года я предусмотрительно занялся созданием в различных странах так называемых сетей Р. и И. (сети, обеспечивающей отход наших войск при вторжении союзников). Они представляли собой группы агентов, которые — будучи формально объединены под руководством так называемых «центров» — в организационном отношении действовали самостоятельно и состояли в значительной степени из надежных местных уроженцев. Эти меры были задуманы только на тот случай, если данные страны выйдут из под немецкой власти или из сферы влияния Германии.

Я осуществлял свои приготовления сначала без ведома Гиммлера: однако, в конце концов, они потребовали от нашей разведки таких затрат сил и средств, что я все таки решился проинформировать Гиммлера об этом. Правда, мне следовало ожидать, что он как следует отчитает меня, если не за мое самоуправство, то за сомнение в окончательной победе Германии, лежавшее в основе всех этих превентивных мероприятий. И действительно, во время моего доклада Гиммлер проявил большое недоверие. Он назвал меня пессимистом, даже пораженцем. Но все же мне удалось настоять на своем, хотя я и должен был ему обещать, что в официальных сообщениях, предназначаемых для Гитлера, об этих группах И. и Р. не будет сказано ни слова.

Кроме того, меня в то время особенно беспокоило то, что наше высшее руководство в результате узости своих политических взглядов не представляет себе реальной ситуации. Моими сообщениями о военном потенциале Соединенных Штатов продолжали пренебрегать, несмотря на все большее количество доказательств, собранных нашей разведкой, и невозмутимо прикрывались догмами. Такая же судьба постигла и мой подробный доклад о действительном оборонном потенциале Советского Союза и о силе русской армии, который я вплоть до мельчайших деталей подкрепил соответствующими документами. Видимо, я зашел слишком далеко. Прочитав мой доклад, взбешенный Гитлер вызвал к себе Гиммлера, после чего тот приказал немедленно арестовать ответственных сотрудников, работавших над составлением этого доклада, обвинив их в пораженчестве. Только после того, как по моей просьбе в дело вмешался статс секретарь Баке, обладавший большим авторитетом как знаток России, Гиммлер дал мне возможность лично объясниться по этому поводу.

Наш разговор сначала протекал крайне бурно. Гиммлер обрушился с руганью в адрес всех составителей доклада, назвал специалистов из института Ваннзее, во главе с профессором А. , шпиками НКВД, и не забыл про меня. Он заявил, что, видимо, мне стало слишком трудно руководить управлением, ибо я все больше подпадаю под влияние подозрительных сотрудников, позволяя увлечь себя пораженческими настроениями. Но постепенно мои спокойные возражения возымели свое действие, и к концу беседы об аресте уже не шло и речи. Гиммлером овладела задумчивость. «Да, — сказал он, — если мы на этот раз не справимся с Востоком, а это возможно только при крайнем напряжении всех наших сил, мы вынуждены будем сойти с исторической сцены. Было бы ужасно, если бы вы оказались правы, однако мы не имеем права заранее проявлять слабость под влиянием интеллигентских размышлений».

И в дальнейшем руководство продолжало клясться лозунгом о «тотальной победе» и даже объявило, что окончательный успех близок. Меня же не оставляла мысль о том, как, несмотря на неудачные попытки, заставить Гиммлера трезво глядеть на факты и объяснить ему опасность недостаточной гибкости при оценке политической и военной ситуации в мире. Я думал только о Гиммлере и ни о ком другом, так как попытка повлиять на высшее руководство через Риббентропа была совершенно безнадежной. От министра иностранных дел невозможно было ожидать понимания, он, как и многие из ближайшего окружения Гитлера, с бюрократической скрупулезностью следовал его указаниям и ограничивался тем, что бессмысленно растрачивал свои силы и нервы, как и нервы других, в борьбе за власть и во внутриведомственных интригах. Лишь немногие думали о том, что когда нибудь действия рейха предстанут перед судом истории; кругозор остальных не выходил за рамки их ежедневной работы, не оставлявшей им времени подумать о более сложных вещах. К сожалению, высшее руководство слишком много думало об истории, но только о том, как «творить историю» в духе гитлеровских идей о «тысячелетней империи». Поскольку, изучая все, находившиеся в моем распоряжении сообщения, я уже не считал возможной конечную победу Германии, мне все яснее становилось, что недостаточно только предупреждать, что пришло уже время оградить Германию от самого худшего и путем компромиссного мира своевременно вывести ее из войны. Пока у нас была возможность вести борьбу, мы имели шансы на успешные переговоры. И как раз к тому времени — это был август 1942 года — поступавшие ко мне разведывательные сообщения недвусмысленно говорили о том, что между Сталиным и его западными союзниками возникли определенные трения. Советы ожидали не только поставок американского оружия, гораздо большее значение они предавали открытию второго фронта на Западе, а их союзники до сих пор не предприняли никаких видимых усилий в этом направления. Англия, слишком слабая, чтобы действовать в одиночку, продолжала ожидать прибытия американских военных материалов. Эта ситуация — пока западные державы продолжали оттягивать вторжение — казалась мне подходящей для того, чтобы начать зондаж обеих сторон относительно мирных переговоров. То, что переговоры с Россией, несмотря на временные неудачи, не были абсолютно бесперспективными, показали предложения японцев о посредничестве, о которых я уже упоминал. Тем не менее, любые новые попытки нуждались в надежном прикрытии со стороны лица, имеющего возможность в случае необходимости противостоять таким людям, как Риббентроп и Борман, Этим лицом мог быть только Гиммлер, который, опираясь на слепо преданный ему «орден СС», располагал бы средствами для того, чтобы заставить руководство Германии изменить политический курс. Тот факт, что я имел непосредственный доступ к нему, позволял мне надеяться приблизиться к своей цели.

В начале августа 1942 года меня вызвали на доклад в штаб квартиру фюрера, находившуюся на Украине. Гиммлер занял для себя и своего штаба прекрасно расположенную офицерскую школу в Житомире, превратив ее в полевой командный пункт. Чтобы встретиться с Гитлером и обсудить с ним обстановку, Гиммлер ежедневно совершал поездки в своем мощном штабном автомобиле по автостраде, связывавшей Житомир с Винницей.

Итак, однажды вечером я сел в курьерский поезд, отправлявшийся в Варшаву, чтобы сделать там небольшую остановку. Во главе «генерал губернаторства» стоял тогда рейхсминистр Ганс Франк, который любил устраивать в своем дворце, обставленном с королевской роскошью, пышный прием всем высшим офицерам вермахта, руководящим работникам СС и партии, следовавшим в штабквартиру фюрера. Франк вручил мне письмо от Гиммлера — тот советовал мне отдохнуть денек в Варшаве, чтобы поездка не слишком меня утомила. Через день я должен был вылететь дальше на специальном курьерском самолете.

В «резиденции» Франка я встретил множество генералов вермахта, командиров частей СС и высокопоставленных чиновников СС и партии. Мне интересно было узнать мнение этих людей о боеспособности наших войск и об общем военном положении. Под влиянием успешного летнего наступления на южном участке фронта их, казалось, ничто не волновало, и их мысли были целиком направлены на их военные задачи.

Ранним утром следующего дня я сел на самолет, присланный Гиммлером. Из кабины четырехмоторного «Кондора» передо мной впервые открылись необъятные просторы России. Лишь временами я замечал следы войны. Они полосами выжженной земли тянулись через леса, луга и пашни, а между ними снова на сотни километров лежала совершенно мирная и нетронутая земля. Созерцая под бесконечный гул мотора эту картину, я смог представить себе, какие трудности пришлось преодолеть нашим пехотинцам, чтобы овладеть этими пространствами. Приземлившись, мы сломя голову на автомобиле помчались в Житомир. Здания нашей штаб квартиры были приведены в порядок и обставлены вполне по современному. Заняв премилую комнатку с душем, я перекинулся парой слов с штандартенфюрером Брандтом, личным адъютантом Гиммлера, чтобы прощупать обстановку в штабе.

Брандт был низеньким, невзрачным человечком, пользовавшимся неограниченным доверием Гиммлера. Только шеф просыпался ранним утром, как Брандт заявлялся к нему, нагруженный бумагами и документами. Пока Гиммлер брился, он читал ему важнейшие сообщения утренних газет. Если попадались плохие новости, Брандт начинал следующим предисловием: «Извините, рейхсфюрер…». Получив такое предупреждение, Гиммлер на мгновение прекращал бриться — из предосторожности, чтобы не порезаться от испуга.

За ужином я встретился с Гиммлером. Все присутствующие должны были выходить к столу в брюках навыпуск, белых рубашках и штиблетах (а не военных сапогах) — таково было личное распоряжение Гиммлера, которого он придерживался до самого конца войны. Он принял меня в самом хорошем расположении духа, сначала осведомившись о моем самочувствии, сказав, что доктор Керстен, который тоже там присутствовал, наверняка вновь охотно возьмет меня под свое «крылышко».

Здесь я должен несколько подробнее рассказать о личном враче Гиммлера, поскольку ему пришлось сыграть известную роль в связи с моими планами. Как я уже упоминал, после смерти Гейдриха я, по желанию Гиммлера, не раз обращался к доктору Керстену, который с начала войны все больше превращался в «тень» Гиммлера. Без него Гиммлер просто не представлял, как избавиться от недугов. В свое время Керстена порекомендовал Гиммлеру генеральный директор германского калийного синдиката. Говорили, что он успешно лечил голландскую королеву Вильгельмину, а также целый ряд крупных промышленников со всего мира. Несомненно, он обладал исключительным даром внушения, да и в остальном он был очень интересным и разносторонним человеком, который пробился благодаря самообразованию и незаурядному таланту. Метод его лечения заключался в массаже нервных узлов, которые он находил кончиками пальцев. Активизируя таким образом кровообращение, он восстанавливал нормальное функционирование всей нервной системы. Он мог устранить за несколько минут головную боль и невралгию. Не удивительно, что Гиммлер за годы войны, легшие тяжелым грузом на его нервную систему, все больше зависел от Керстена, который мог оказывать на своего пациента немалое влияние. Как то Гиммлер рассказал мне, что доктор умеет «распознавать» характер нервной организации человека и по нему судить о его физических и духовных способностях. Поэтому он, Гиммлер, направляет каждого, кто вызывает его интерес, на обследование к Керстену, чтобы пройти своего рода испытание.

Внешне Керстен был мало привлекательным человеком — кругленький, толстенький, весом, думаю, около ста килограмм. Глядя на его мясистые руки, трудно было представить, что кончики его пальцев обладают особой чувствительностью. К тому же зрачки его светло голубых глаз были обведены странными черными колечками, которые порой придавали его взгляду нечто змеиное. В обращении он был добродушным и приветливым, даже жовиальным. У него была только одна страсть — он безумно любил всяческие сделки. Он покупал все, что мог достать «по дешевке», например, дюжину часов или зажигалок. Кроме того, у него была слабость к сплетням. Все это, а также зависть, которую вызывало у многих его положение, снискало ему со временем немало врагов. Кое кто высказывал даже подозрение, что он является агентом английской разведки. Когда я однажды заговорил с Гиммлером об этом, он сказал: «Бог ты мой, да этот толстяк для этого слишком добродушен, он никогда не сделает мне неприятности. Но все же, если вы хотите выяснить этот вопрос — пожалуйста, это ваше дело. Но только старайтесь не обидеть его».

Несомненно, Кальтенбруннер (с января 1943 года ставший преемником Гейдриха) и Мюллер сделали бы все, чтобы «свалить» Керстена, но из за Гиммлера они не осмеливались подступиться к нему. Благодаря этому, а также не в последнюю очередь и моей поддержке, которую я оказал ему, помня о своих планах, Керстен вышел из этой истории невредимым.

Вернемся теперь к нашей беседе с Керстеном в Житомире. Выяснилось, что он полностью согласен с моими мыслями о своевременном окончании войны. Он даже тут же согласился использовать для этого свое влияние на Гиммлера. Кроме того, он ободрил меня, сказав, что, насколько ему известно, я на хорошем счету у Гиммлера, чем придал мне силы самому заговорить с Гиммлером на эту тему. Я, со своей стороны, обещал Керстену защищать его от Мюллера.

За ужином, в первый вечер моего пребывания в Житомире, Гиммлер беседовал о чем угодно, только не о войне — он говорил об Индии, затронув при этом различные аспекты индийской философии, и в конце концов оседлал своего любимого конька — средневековые процессы ведьм. Он оживленно рассказывал о последних научных исследованиях в этой области, высказав сожаление о том, сколько «доброй немецкой крови» — имея в виду тысячи «ведьм» — было пролито в угоду суевериям. Отсюда он перешел к католической церкви и испанской инквизиции, назвав их «характерным порождением примитивного христианства».

(В действительности же, как я заметил позднее из его высказываний, он восхищался католической церковью. Например, он часто вспоминал, как он сам, будучи подростком, «исполненным веры в бога», служил министрантом святую мессу. Но, как я уже говорил, ненависть к отцу перешла у него в ненависть к церковным обрядам и организации, что проявлялось в его лекциях о католицизме).

На следующее утро Брандт вызвал меня на доклад. Он сказал, что Гиммлер во второй половине дня планировал поехать к Гитлеру в Винницу и захотел перед поездкой узнать от меня о состоянии китайско японских переговоров о компромиссном мире. Мой доклад длился почти всю первую половину дня. Под конец Гиммлер спросил меня неожиданно: «Вы выглядите таким озабоченным, что, плохо себя чувствуете?» «Напротив, рейхефюрер, — ответил я, — лечение у Керстеиа придало мне новые силы». Гиммлер изучающе посмотрел на меня и сказал, что ему приятно слышать о взаимопонимании, достигнутом между мною и Керстеном. Тут я решился перейти прямо к делу.

«Я знаю, — сказал я, — насколько вы заняты, но все же я хотел бы вернуться к важнейшей части моего доклада. Но я не хотел бы начинать разговор, прежде чем узнаю, достаточно ли у вас времени, чтобы спокойно выслушать меня».

Гиммлер занервничал: «Что нибудь неприятное, что нибудь личное?»

«Ничего подобного. Я хотел бы вам сообщить о деле, которое, может быть, потребует трудных решений». В этот момент в комнату вошел Брандт. Гиммлер дал ему несколько распоряжений и сказал, глядя на меня, что он думает перенести свою поездку в Винницу и после обеда ожидает меня снова у себя.

Во время обеда Гиммлер был удивительно весел и общителен. Я предполагал, что за этим скрывается хаос чувств и мыслей, царящий у него в душе, которые он хотел насильственно подавить. Иногда он добивался этого, становясь особенно жестким и холодным, а иногда, как и теперь, надевая маску беззаботности и сердечности.

После обеда он сразу же вызвал меня в свой кабинет. Он встал из за письменного стола, что случалось редко, подошел ко мне и спросил, не хочу ли я чего нибудь выпить. Затем он пригласил меня сесть и закурил сигару — что было тоже совершенно необычно для него.

«Прошу вас, начинайте», — сказал он вежливо.

Я попросил у него разрешения начать издалека, учитывая необычность темы, которую я намеревался обсудить. Гиммлер кивнул в знак согласия. Я начал рассказывать ему один небольшой эпизод из своего прошлого, когда я был референдаром ⁴¹ в суде. Мне очень хотелось отделаться от одного очень сложного судебного дела, и я заранее, пока оно еще слушалось, написал в своем отчете, какой приговор вынесен. После этого председатель суда вызвал меня к себе и сказал, что в моем отчете о слушании дела отразились два качества — пунктуальность и умение очень быстро работать (о втором качестве он упомянул в ироническом тоне). Он пожелал дать мне несколько добрых советов, которые, он надеется, я учту на будущее. Он по деловому объяснил мне, что из материалов дела можно сделать самые различные выводы. Я должен, спокойно взвесив все обстоятельства, учесть все возможные решения, а не идти лишь одним путем, придерживаясь единственного решения. Не только в юридической практике, добавил он, но и позже, в жизни, человек встречается с настолько разными оценками проблем, что ему никогда не мешает вспомнить о возможности альтернативы.

Гиммлер удивленно смотрел на меня из за сверкающих стекол своего пенсне со смешанным выражением любопытства и недоверия. Я выдержал его взгляд и продолжал: «Я на самом деле никогда не забывал эти слова, и, в конце концов, они побудили меня, рейхсфюрер, задать аналогичный вопрос вам». Я еще раз глубоко вздохнул и произнес:

«Осмелюсь спросить, рейхсфюрер: в каком ящике вашего письменного стола прячете вы вариант решений относительно конца войны?»

Гиммлер сидел передо мной, совершенно ошеломленный. Лишь после томительного молчания он обрел дар речи: «Вы что, с ума сошли?». Голос его почти прервался. «Вы не в себе? Как вы вообще осмелились разговаривать со мной в таком тоне?»

Я ждал, пока схлынет первое возбуждение. Затем я ответил: «Я знал, рейхсфюрер, что вы прореагируете на мои слова именно так. Я даже думал, что мне придется еще хуже».

«Вы заработались; вам необходимо на несколько недель уйти в отпуск», — сказал Гиммлер. Его голос был уже не таким громким и раздраженным, что подбодрило меня и я продолжал говорить. В. общих чертах я обрисовал ему соотношение воюющих сторон в настоящий момент, опираясь на свои сведения. Говоря это, я заметил, что мои объяснения заинтересовали его. Он молча покачивал головой, не прерывая меня.

«Даже такой человек как Бисмарк, — сказал я в заключение, — находясь на вершине своего могущества, держал наготове вариант решения. Сейчас Германия пока еще находится на вершине своего могущества и еще имеет неплохие шансы побудить своих противников пойти на компромисс».

Гиммлер встал и в раздумье стал расхаживать по комнате. «Пока советчиком фюрера является Риббентроп, этого не произойдет», — произнес он, как будто разговаривал сам с собой. Я тут же подключился, торопясь, пока настроение Гиммлера не изменилось. Ведь если мне сейчас не удастся утвердить его в решимости действовать и вырвать у него согласие, которое связало бы его, то следовало ожидать, зная его характер, что он, попав под влияние Гитлера, вновь проявит колебания. Поэтому я, не теряя времени, постарался укрепить его мнение о Риббентропе как о деятеле, которого пора сменить.

«Он постоянно отклоняет мои предложения по внешнеполитическим проблемам и выступает против них», — сказал Гиммлер. Здесь я еще подбросил дров в огонь, стремясь разжечь его злобу против Риббентропа, напомнив ему, что только из за своеволия и близорукости Риббентропа усилия японцев выступить в роли посредников между Германией и Россией, а также наши попытки посредничества между Японией и Китаем потерпели крах. Кроме того, я упомянул о том, что на советских заводах стали использоваться китайские рабочие.

Гиммлер медленно подошел к своему письменному столу, на котором стоял большой глобус. Он провел ладонью по обширному пространству, занимаемому Советским Союзом, потом повернул глобус и указательным пальцем коснулся крошечной территории Германии. «Если мы проиграем войну, нам не будет спасения», — сказал он. Затем он так же показал рукой на Китай: «А что будет, если однажды Россия объединится с Китаем? Особенно если это приведет к смешению рас?»

Затем он погрузился в раздумье, которое прервал словами: «Боже, покарай Англию!» После этого он повернулся ко мне и спросил: «Какой результат будут иметь ваши идеи на практике? Откуда вы знаете, что вся эта история не ударит по нам самим, как бумеранг? Ведь вполне может случиться, что в ответ на наши предложения западные державы поторопятся договориться с Востоком».

«Если вести переговоры как следует, эту возможность можно предотвратить», — возразил я.

«А как вы намереваетесь действовать?»

Я объяснил, что такие переговоры ни в коем случае нельзя вести по официальным дипломатическим каналам; для этого следует использовать политическую разведку. В случае неудачи участников переговоров можно дискредитировать и бросить на произвол судьбы. С другой стороны, для противной стороны важно знать, что лицо, с которым она будет иметь дело, на самом деле имеет за собой авторитетных покровителей. Если он, Гиммлер, согласен наметить такого человека и одновременно пообещает до конца года отстранить Риббентропа от исполнения обязанностей министра иностранных дел, я бы смог попытаться установить контакт с западными державами. Устранение Риббентропа свидетельствовало бы о новых веяниях, что обеспечило бы нашим предложениям необходимую поддержку.

Здесь Гиммлер прервал меня: «Пожалуй, я бы смог уговорить Гитлера расстаться с Риббентропом, если бы был уверен в поддержке Бормана. Но нам нельзя ни в коем случае посвящать Бормана в такого рода планы. Он способен вывернуть все наизнанку и заявить, что мы хотим заключить блок со Сталиным». Он задумчиво покрутил на пальце кольцо со змейкой — верный признак того, что он сосредоточенно размышляет.

«Вы действительно думаете, что смена министра иностранных дел явится в глазах наших противников достаточным доказательством нового курса германской политики?»

Я тотчас же ответил утвердительно.

«А не случится ли так, что наши противники примут это за проявление слабости с нашей стороны?»

Я еще раз изложил ему, каким путем намереваюсь идти. Слушая меня, Гиммлер кивал головой, видимо, соглашаясь с моими мыслями. Внезапно он повернулся к стене и стал рассматривать висевшую на ней карту Европы. Через некоторое время он сказал: «До сих пор вы разъясняли мне только необходимость принятия альтернативных решений в принципе. Давайте ка обсудим теперь конкретную основу, на которой могли бы вообще проводиться эти переговоры. Начнем с англичан».

«Судя по имеющейся у меня информации, — сказал я, — англичане будут настаивать на том, чтобы мы, по меньшей мере, ушли из Северной Франции. Вряд ли они будут терпеть немецкие батареи на побережье в районе Кале».

«И вы считаете, что при определенных условиях союз с братским нам народом был бы невозможен?»

Я пожал плечами и ответил: «Сейчас об этом рано говорить».

«А как насчет германских областей на материке — с Голландией и Фландрией?»

«Видимо, мы должны будем предоставить этим странам их прежний статус, — сказал я. — При этом можно было бы, — намекнул я на его расовую политику, — поселить верные нашей идеологии элементы на германской территории».

Гиммлер делал своим зеленым карандашом пометки на карте, обозначив Голландию, часть Бельгии и Северную Францию как объекты будущих переговоров. «А Франция?» — спросил он, колеблясь.

«Здесь я представляю себе возможным решение, ориентирующееся на объединение экономических интересов Германии и Франции. Тем не менее, необходимо будет восстановить политическую независимость Франции. Не следует вновь обременять германо французские отношения доктринерскими предрассудками или политическими воспоминаниями. Это касается и Эльзаса. Вы знаете, я сам родом из Саарбрюкена и по собственному опыту знаю, сколь опрометчиво поступила Франция, присоединив к себе после первой мировой войны Саар».

«Но ведь большая часть населения Эльзаса, — возразил на это Гиммлер, — по происхождению немцы, почти не затронутые культурным влиянием французов». Однако в конце концов он, хотя, может быть, и против воли, обвел зеленым полукругом Францию. Затем мы коснулись еще Швейцарии и Италии, но когда его «указка» остановилась на Австрии, он неожиданно сказал: «Но уж это останется нашим».

После этого он задумчиво взглянул на Чехословакию.

«А что будет с ней?»

«Судеты в политическом и административном отношении будут и впредь принадлежать рейху. Чехия и Словакия должны получить независимое управление, но сохранить свои экономические связи с Германией. Я считаю, что это было бы наилучшим решением и для всей Юго Восточной Европы, включая Хорватию, Сербию, Болгарию, Грецию и Румынию». Гиммлер прервал мои объяснения: «В отдаленной исторической перспективе все это приведет к экономическому соревнованию с Великобританией, в результате возникнут те же противоречия, что и раньше».

Затем мы перешли к вопросу о Польше и прибалтийских государствах.

«Польский народ должен будет работать на нас», — сказал он тоном, не допускающим возражений. «А здесь следует создать сферу для финской экспансии, — его зеленый карандаш показал на прибалтийские государства. — Финны — надежные люди. С этим уголком на Севере у нас будет меньше хлопот». Потом он взглянул на Россию. Возникла длительная пауза.

«Если я вас правильно понимаю, — возобновил он разговор, — все наши территориальные приобретения на Востоке нам следует использовать как залог успеха в будущих переговорах с Россией».

«Да, рейхсфюрер». Я напомнил ему в этой связи о словах французского премьер министра Лаваля, сказавшего Гитлеру однажды: «Г н Гитлер, вы ведете большую войну за создание новой Европы, но для того, чтобы вести эту большую войну (он имел в виду войну против России), вам нужно сначала создать эту новую Европу». «Компромиссный мир, — продолжал я, — должен быть, разумеется, заключен так, чтобы он позволил Германии и в будущем занимать прочные позиции в отношении Востока».

Наша беседа затянулась до поздней ночи. Но все же мне удалось добиться от Гиммлера согласия лично вступить во внешнеполитическую игру. Он даже пообещал мне, протянув, в залог верности руку, сделать все, чтобы Риббентроп до рождества (1942 года) был снят со своего поста. Кроме того, он дал мне в принципе разрешение завязать с Западом контакты через каналы, находящиеся в распоряжении зарубежной службы информации.

«Я одобряю ваш план, — сказал он в заключение, — но с тем условием, что в случае, если вы в ходе ваших приготовлений совершите серьезную ошибку, я моментально откажусь от вас».

Тем самым Гиммлер предоставил мне свободу действий — это было больше, чем я надеялся достичь. Но тогда я еще не мог в полной мере представить себе, как сильно повлияют на осуществление этого решения факторы, находившиеся вне моего контроля. Не подумал я и о том, что изменчивый характер Гиммлера слишком часто обращал его лучшие намерения в свою противоположность.

Как бы то ни было, он дал мне возможность приступить к делу. Отныне большая часть моих помыслов и усилий была направлена на то, чтобы вызволить Германию из тупика войны на два фронта. Конечно, тогда я еще был слишком большим идеалистом и твердо верил в успех своего дела. Действительность же заставила меня пережить одно разочарование за другим, длинная цепь которых слишком редко прерывалась вспышкой надежды. В конце войны я должен был признаться себе, что был слишком маленьким колесиком в гигантском механизме истории.