Geum.ru

Издание: Кейтель В

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   23

Только время расставит всех и вся на свои места. В телеграмме на имя Гитлера фон Бломберг выразил восхищение «солдатской решительностью и беспримерным мужеством фюрера», благодаря которым тот предотвратил гибель десятков тысяч немцев в готовом заняться революционном пожаре. Между тем остается непонятным, почему виновные в совершении государственного преступления так никогда и не предстали перед судом военного трибунала...

Судьба...

После смерти отца я каждые две недели выезжал в Хельмшероде. По субботам, во второй половине дня прямо со службы из Потсдама, и до вечера воскресенья занимался исключительно сельскохозяйственным трудом: бухгалтерский учет, закупки кормов и удобрении, хранение и отправка сельхозпродукции — все эти [70] вопросы обсуждались с Иллингом, после чего я принимал окончательное решение. Мы учились крестьянствовать вдвоем — в свое время отец допускал Иллинга только к ведению учета, а все остальное делал сам.

Сам я пребывал на распутье и провел немало бессонных ночей в размышлениях о будущем имения и своей карьеры. Генерал-оберст фон Фрич прислал в Хельмшероде личное письмо с соболезнованиями по поводу смерти отца. По возвращении в Берлин я сразу же отправился к нему, чтобы посоветоваться по поводу моей возможной отставки. Фрич порекомендовал мне не торопиться и отложить принятие решения до осени. «Если ваш управляющий надежный человек, — сказал он, — вам будет значительно легче удержаться на плаву и выправить финансовые дела имения с вашим нынешним генеральским содержанием — то, чего вам никогда не удастся сделать на более чем скромную пенсию отставника».

Мы с женой искали и не могли найти приемлемого решения. Всеми фибрами души я тянулся в Хельмшероде, но супруга не хотела и, наверное, не могла вести совместное хозяйство с моими мачехой и сестрой. Я не мог разрубить этот гордиев узел...

В июле 1934 г. меня неожиданно вызвали в Берлин на министерское совещание по запланированному расширению вооруженных сил. Командование намеревалось перевести штаб 1 кавалерийской дивизии из Франкфурта-на-Одере в Потсдам, а я должен был отправиться в Лигниц для формирования 12 пехотной дивизии рейхсвера. Лигниц и Хельмшероде находились на расстоянии 500 км друг от друга, что делало мои регулярные поездки решительно невозможными. Я принял решение и 1.10.1934 подал по инстанции прошение об отставке.

Вскоре после этого меня вызвал на собеседование начальник кадрового управления генерал Виктор фон Шведлер и по поручению главнокомандующего сухопутными [71] войсками Фрича предложил принять командование любой из трех дивизий на мое усмотрение — в Ганновере, Бремене или Мюнстере. Назначение в Ганновер я сразу же отклонил, поскольку местный климат не подходил моей супруге. Я попросил время на размышление и в конечном итоге выбрал Бремен. Шведлер был крайне недоволен моим решением, видимо, это место уже было обещано другому, но я проявил твердость и заявил: «Бремен или отставка...». Под честное слово Фрича я забрал свое прошение и начал готовиться к отъезду. Так решаются людские судьбы...

Все лето 1934 г. я занимался делами 12 дивизии в Лигнице,{38} знакомился с этой частью Силезии и гарнизоном. К 1 октября мне удалось снять подходящую квартиру в городке. Одновременно с этим я подыскивал в Бремене здание, подходящее для размещения дивизионного штаба, и жилье для своей семьи. В августе я выехал в Бремен на переговоры с сенаторами городского совета{39} по поводу предстоящего расквартирования новой дивизии.

Перед тем как расстаться с Берлином и Потсдамом, как я полагал, навсегда, я поехал попрощаться с друзьями в Померанию. В конце сентября там в самом разгаре сезон охоты на косуль. Ночевки под открытым небом в компании друзей-охотников остались в моей памяти навсегда. В Померании я убил свою первую косулю, на которую в течение 4 суток безрезультатно охотился принц Оскар Прусский, пятый сын кайзера Вильгельма. Мне удалось завладеть этим наиболее памятным мне охотничьим трофеем на пятые сутки ночной засады у водопоя... [72]

В Потсдаме все последние дни и вечера накануне отъезда были заполнены бесконечными прощальными визитами частного характера. Мы с супругой прощались с друзьями и королевскими особами. Выполнив свои светские обязанности, признаться, дававшиеся мне не без труда тогда и в будущем, — закрытые от простых смертных представители касты бывших императорских гвардейцев всегда смотрели свысока на «выскочек» вроде меня — в начале октября с помощью уже не раз «проверенных в деле» упаковщиков мебели мы отправились в долгий путь.

Первое впечатление обычно бывает самым верным — и это поверено практикой. По сравнению с Потсдамом, небогатой столицей консервативного прусского офицерства, Бремен потрясал воображение аристократизмом и снобизмом старинного ганзейского города. Бременцы были холодны и надменны, но оказалось, что и с ними можно поладить, если с самого начала вы не успевали возненавидеть их за высокомерие и чванство... Много воды утекло со времен 1-й мировой войны: с тех пор офицеры научились уважать менталитет промышленников; в свою очередь, и те изменили свое отношение к профессиональным военным. Во многом благодаря усилиям героя Танганьики — генерала в отставке Пауля фон Леттов-Форбека — и блестящих морских офицеров бременского гарнизона настрой штатского общества стал вполне благожелательным. Однако первые «патрицианские семьи» Бремена, как и офицерский корпус старой закалки, категорически отвергали новые национал-социалистические веяния и обнищание общественной морали...

Ко времени нашего приезда пост бургомистра занимал некий Отто Хайдер, убежденный наци, выходец из среды мелких буржуа. Не имея большого опыта общения с людьми такого рода, я тем не менее сразу же пришел к выводу, что этот человек занимает не свое место. Скорая замена бургомистра подтвердила мое [73] мнение. Несмотря на это городской сенат крепко держал бразды правления в своих руках и вел муниципальные дела с издавна присущими этому старинному органу власти аристократизмом и изяществом. Приемы в ратуше поражали воображение своей пышностью и торжественностью: старинное столовое серебро на длинных дубовых столах, старинные серебряные подсвечники вдоль стен и великолепные витражи произвели на меня неизгладимое впечатление...

После поездки по местам постоянной дислокации подразделений (в черте города размещался только один батальон 16 Ольденбургского полка) и знакомства с офицерским корпусом и личным составом я всецело посвятил себя организационным вопросам. К 1.10.1935 я при всех обстоятельствах должен был отрапортовать о завершении переформирования 22 пехотной дивизии. В моем распоряжении были вначале семь, потом девять пехотных батальонов, артиллерийский дивизион под командованием Вальтера фон Зейдлиц-Курцбаха,{40} будущего предателя и изменника родины, и саперный батальон в Миндене.

Для комплектования офицерского корпуса, призыва на действительную службу офицеров запаса, производства унтер-офицеров в первые офицерские звания мне требовался надежный помощник — дивизионный адъютант. Им стал командир роты 16 полка гауптман Фелькер — офицер с прекрасными манерами, но без должных знаний. В него я вложил весь свой шестилетний адъютантский опыт. Он буквально не отходил от меня, и уже очень скоро ему можно было доверить выполнение любого, даже самого ответственного, задания. Моей опорой в дивизии стал опытный офицер [74] генерального штаба оберстлейтенант Ханс-Юрген фон Арним, будущий главнокомандующий танковой армией «Африка», капитулировавшей в 1943 г. в Тунисе.

Институт военной юстиции, отмененный 106 статьей Веймарской конституции, был воссоздан указом от 12.5.1933, что только прибавило мне лишней работы. В расположение дивизии были откомандированы военнослужащие юридического состава, как то: бывший кавалерист, успешно выдержавший 2-й государственный экзамен; молодой и абсолютно беспомощный судья низшей инстанции, который к тому же и дня не прослужил в армии; невоспитанный и заносчивый адвокат из Ольденбурга, которого я незамедлительно отправил в казарму, чтобы тот «набрался манер» и проникся повседневными заботами армии. Следующие 6 кандидатур я без разговора отправил назад и написал в Берлин, чтобы они прислали мне хотя бы одного подходящего человека. Им оказался военный судья, майор доктор Латтман, которого я впоследствии порекомендовал в Имперский военный трибунал.

Не лучшим образом обстояли дела и на других участках, например в дивизионной интендантской службе. Какое-то время я сам возглавлял эту службу, пока откомандированный ко мне асессор хоть что-то начал делать самостоятельно. Работы было непочатый край, но в какой-то мере она доставляла мне удовольствие: наконец-то я действовал самостоятельно и мог не только приказывать, но организовывать и созидать. После всех треволнений мелкие несообразности в военно-санитарной и ветеринарной службах показались мне детскими забавами.

Моим непосредственным начальником был генерал фон Клюге, старый боевой товарищ по 46 артиллерийскому полку. 1.10.1934 г. фон Клюге получил назначение на пост главнокомандующего военным округом в Мюнстере, будучи командиром славной 6 дивизии. Как-то раз он посетил со служебным визитом бременский [75] сенат, и я пригласил его позавтракать в домашней обстановке. Позже жена сказала мне, что Клюге совершенно не изменился с лейтенантских времен. Типичный кадет — грубый, невоспитанный, заносчивый...

Моим детищем стала пехотная школа в барачном лагере под Дельменхорстом, где кандидаты в офицеры из составов унтер-офицеров, резервистов и пополнения проходили четырехнедельный курс общевойсковой подготовки. Для контроля я отрядил в лагерь только 4 или 5 офицеров, старых проверенных бойцов прежней армии, кандидатов в военные чиновники из военнослужащих. Мне было бы крайне затруднительно найти лучших специалистов и наставников для молодых офицеров. В ходе краткосрочных курсов им удавалось привить молодым кандидатам то, что принято называть «вкусом к службе», и научить тактическим хитростям ведения боя. Да и сами они находили удовольствие в повторении подзабытых упражнений, а в случае мобилизации мы получали возможность доукомплектовать наши урезанные вооруженные силы вполне боеспособными подразделениями. Так 100-тысячный рейхсвер искал и находил пути обхода препон Версальского договора...

Общественная жизнь Бремена была разбита на множество изолированных очажков, проникнуть в которые представлялось весьма затруднительным делом для чужака. Офицерский корпус пребывал, таким образом, в некоторой изоляции. Мы твердо следовали рекомендациям фон Леттов-Форбека и старались не совершать ошибок. В закрытые клубы бременской знати доступ нам был, само собой разумеется, заказан, но офицеров приглашали на знаменитые январские «ледовые гонки» и так называемую «церемонию японского риса», где собиралось все светское общество. В течение многих лет, уже в бытность начальником штаба ОКВ, я продолжал получать официальные приглашения организационного [76] комитета принять участие в «бременском празднике зимы».

«Закон о строительстве вермахта»

В начале марта 1935 г. я во второй раз объехал расположение частей гарнизона, чтобы принять участие в смотре пополнения, ближе познакомиться с солдатами и офицерами, а также освежить в памяти курс общевойсковой подготовки, наставления к которому я тщательно изучил минувшей зимой. Как известно, знания и умения разделяет тренировка.

16 марта правительство объявило о введении всеобщей воинской повинности, развертывании сухопутных войск в составе 12-ти корпусов и 36 дивизий и переформировании люфтваффе в качестве составной части вермахта. В связи с радостными для нас событиями сформированный мной комитет приступил к организации торжественного митинга. Хотя это мероприятие было сугубо армейским, мы пригласили представителей партии и государства. Как я уже упоминал, в Бремене дислоцировался только один батальон 16 полка, поэтому мои люди были практически незаметны на фоне бесчисленных подразделений «охранных отрядов НСДАП» и бригады СА под командованием группенфюрера Бемкера — будущего бургомистра Бремена. Я отдал приказ о начале «полевого богослужения» — на трибуну поочередно вышли евангелический и католический военные священники. Потом я зачитал собравшимся текст утвержденного в Берлине воззвания и завершил обязательными с некоторых пор здравицами в адрес «фюрера и верховного главнокомандующего». Митинг закончился неизменным тысячеголосым: «Зиг хайль!» Это было, пожалуй, единственное официальное мероприятие с участием членов партии и священников. Позже последовал приказ министра фон [77] Бломберга, предписывавший впредь разделять государственные и религиозные церемонии — причем участие военнослужащих в богослужениях и молебнах объявлялось не обязательным, а добровольным...

Армия начала стремительно увеличиваться, и к 1936 г. ее численность составила 24 дивизии...

...Моя должность стала официально именоваться «командир 22 дивизии» — до сих пор я числился «командиром артиллерии-6», хотя и располагал одним-единственным артдивизионом. Предстоял непочатый край работы на организационном уровне, где наиболее остро стояли проблемы доукомплектования личного состава, реформирования кадровой подготовки, преодоления дефицита унтер-офицерского звена и хронической недооснащенности войсковых соединений. Одной из важнейших задач я считал приведение к уставному единообразию общего уровня подготовки младшего и среднего офицерских составов. Преодолевая нешуточное сопротивление дивизионных и полковых командиров, мне удалось собрать командиров батальонов на 10-дневные сборы в Бад-Эйбене. Я лично разработал программу обучения и самостоятельно вел курс. Для меня было принципиально важно довести до офицерского и унтер-офицерского составов вверенной мне дивизии мое собственное видение и понимание основ военного строительства вооруженных сил рейха.

Атмосферу холодной созерцательности удалось растопить в ходе товарищеских ужинов и общения в неформальной обстановке. Главной темой моих теоретических построений и учебно-практических занятий были «Тактические основы ведения боя на уровне батальонного взаимодействия». Кроме этого, в ходе свободных дискуссий мы обсуждали основополагающие тактико-стратегические принципы ведения современной войны и другие проблемы. Посеяв разумное и вечное, я, как терпеливый садовник, принялся бережно ухаживать за всходами. Обильный «урожай» на осенних [78] маневрах в полевых лагерях превзошел самые смелые ожидания. Вначале учения не заладились, потому что в стремлении сделать все наилучшим образом я лишал офицеров личной инициативы чрезмерной «зарегламентированностью» и излишней опекой. Затем все стало на свои места, и эти маневры, ко всеобщему удовлетворению, закончились взаимной овацией в офицерском клубе.

Мои батальоны действовали в одном тактическом ключе, единообразно, целеустремленно и стремительно. Генерал фон Клюге, присутствовавший на завершающем смотре, спросил меня: «Интересно, три командира — хороший, средний и ни на что не годный. Тем не менее ваши батальоны достойны наивысших похвал... Как вам это удалось?» Я объяснил ему суть своего метода...

Несмотря на множество забот мне все же удавалось раз в полмесяца побывать в имении. Благодаря хорошему железнодорожному сообщению к 17.00 субботы я уже успевал добраться до Хельмшероде, а в 19.00 воскресенья выезжал обратно в дивизию. Иллинг проявлял себя с наилучшей стороны, и я понимал, что могу и впредь положиться на этого человека. Сбыт продукции и бухгалтерия были в полном порядке. В 1935 г. мы довели до конца строительство конюшни и закончили финансовый год без долгов и с положительным сальдо. Имение процветало, урожай обещал быть прекрасным...

В конце лета встал вопрос о доукомплектовании командного состава дивизии. Я обратился к начальнику кадрового управления фон Шведлеру с ходатайством о переводе в Бремен моего друга фон Бризена, командира батальона пограничной службы в Померании. Шведлер не возражал, но дал понять, что уже в конце года может состояться мой перевод в Берлин. Якобы этот вопрос решается сейчас на самом высоком уровне, и у меня есть некий конкурент, но больше он пока [79] ничего не может сказать. Я сразу же предположил, что это фон Бломберг пытается вернуть меня в столицу, но не знал, хочу я этого сам или нет. Я был по-настоящему счастлив этот неполный год в дивизии и опять должен бросить с таким трудом начатое дело. Снова появились мысли об отставке. Жена колебалась, но была неизменна в своем нежелании вести совместное хозяйство с мачехой. Мы решили и на этот раз не противиться судьбе — будь что будет...

Самый сложный год для Хельмшероде миновал, но семейные проблемы остались. Они решились только после того, как вышла замуж сестра, а мачеха приняла предложение местного землевладельца, вышла замуж и в 1937 г. перебралась к нему...

Фон Бломберг хранил упорное молчание... Он так ничего и не сказал мне во время короткого визита в Бремен летом 1935 г., когда присутствовал при спуске со стапелей быстроходного парохода «Гнейзенау» (для восточноазиатских пассажирских линий «Ллойда»). Я очень хорошо запомнил тот день, поскольку он привел к серьезной размолвке между мной и фон Клюге. Командующий получил официальное приглашение на церемонию спуска судна на воду, но не на торжественный завтрак в честь Бломберга в здании сената, куда был приглашен я. В порту организаторы мероприятия деликатно попытались исправить свое упущение, но взбешенный Клюге покинул территорию верфи «Дешимаг», устроив в моем присутствии безобразную сцену пытавшемуся образумить его фон Бломбергу. Через несколько дней я получил пространное письмо, в котором Клюге возложил ответственность за инцидент... на меня. Не ручаюсь за дословную точность, но суть послания заключалась в том, что я «с достойным осуждения тщеславием быть на первых ролях в Бремене» дискредитировал его как главнокомандующего тем, что не отказался от участия в торжествах «хотя бы из чувства солидарности». Я ответил со всей холодностью и [80] особо подчеркнул, что бременский сенат не подотчетен и не подконтролен мне и моему гарнизону. Откровенно говоря, я не был шокирован таким поведением, поскольку уже давно привык к тому, что Клюге всю жизнь считает себя обойденным и еще с лейтенантских времен вечно жалуется на недооценку собственной персоны.

В конце августа меня окончательно заинтриговал неожиданный звонок фон Клюге с предложением «встретиться где-нибудь подальше от посторонних ушей для конфиденциальной беседы». Я сел за руль и выехал из Ордурфа, где проводил батальонные учения на местном полигоне. Клюге был сама любезность и всячески старался сгладить впечатление от своей недавней грубости. Он доверительно сообщил мне, что в споре за «кресло Рейхенау» — начальника управления вермахта — я обошел своего главного конкурента оберста Генриха фон Витингхофа и уже 1 октября приступлю к исполнению новых служебных обязанностей. В беседе с глазу на глаз фон Клюге особо подчеркнул, что главным инициатором моего выдвижения является фон Фрич, а не Бломберг, и мне следует постоянно помнить об этом...

Внимательно выслушав, я попросил его:

«Пока еще есть время все переиграть, передайте Фричу, что я никогда и нигде не чувствовал себя настолько счастливым, как в Бремене. У меня нет ни малейшего желания заниматься политикой...»

Клюге пообещал сделать все возможное, на этом мы и расстались.

Возвращение в Берлин

На обратном пути из Ордурфа в Бремен я заехал в Хельмшероде, где вместе с детьми отдыхала моя супруга. Она посоветовала соглашаться и не предпринимать [81] опрометчивых шагов: «Берлин — не край света. Опять же, недалеко от Хельмшероде. Ты знаешь, берлинский климат наиболее благоприятен для меня с точки зрения здоровья...» Мне нечего было ей возразить, а потом во мне заговорило нечто вроде тщеславия: в конце концов, это признание моих прошлых заслуг, знак особого доверия. Я написал письмо фон Рейхенау и занялся поисками подходящей квартиры.

На осенних маневрах в Мюнстерлагере, в присутствии фюрера, Бломберга и Фрича, мои полки в составе сводной дивизии военного округа под командованием фон Клюге показали отменную выучку в условиях, максимально приближенных к боевым. Я был окружен настолько плотным кольцом зрителей, что мог отдавать приказы моим командирам только через посредника — гауптмана Варлимонта, будущего генерал-майора и заместителя начальника оперативного управления ОКВ. Признаюсь, я испытал чувство законной гордости за моих солдат после разбора учений Бломбергом и Фричем.

Верхом на гнедом жеребце я принимал заключительный парад под бравурные марши военного оркестра и представлял командиров подразделений, дефилирующих мимо трибуны для почетных гостей. Я хорошо понимал, что прощаюсь с дивизией навсегда...

Вечером во время прощального ужина в офицерском клубе Адольф Гитлер произнес импровизированную речь перед собравшимися командирами и офицерами генерального штаба. Фюрер избрал темой публичного выступления военные действия Италии в Абиссинии: «Требования итальянцев справедливы. Я никогда не присоединюсь к позорным санкциям против Италии. Напротив, я желаю всяческого успеха дуче и итальянскому фашизму...» Далее Гитлер высказался в том смысле, что в один прекрасный момент и рейх может оказаться в таком же положении, когда справедливые требования немцев могут натолкнуться на [82] противодействие европейских политиканов. Сегодня я понимаю, что он имел в виду. Тогда он потряс всех нас решимостью идти наперекор всей Европе...

Через несколько дней после возвращения из Бремена нарочный привез телеграмму-молнию фон Бломберга, в которой сообщалось, что мне следует срочно выехать в Нюрнберг для участия в партийном съезде{41} и зарегистрироваться в отеле, где за мной будет забронирован номер.

Впервые в жизни мне довелось стать участником впечатляющего пропагандистского действа в Нюрнберге. Неизгладимое впечатление произвели массовые митинги и шествия на Мерцфельд и потрясающие световые эффекты во время ночных факельных шествий членов НСДАП.

После съезда я встретился с женой в Берлине для решения квартирного вопроса. Мы осмотрели несколько уютных вилл в Далеме и в районе Розенек, но Бломберг потребовал, чтобы съемная квартира располагалась не далее чем в 15 минутах ходьбы от министерства. Мы выбрали большой дом на одну семью с небольшим садом на Килганштрассе, 6 — в тихом тупичке рядом с Ноллендорфплац...