Geum.ru

"Жизнь в семье Джексонов"

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12

"Жизнь в семье Джексонов"

Ла Тойя Джексон



ОТ АВТОРА


Вы держите в руках книгу, появлению которой так хотела помешать моя семья.
Когда я начала писать эту книгу, я не имела представления о том, как она будет выглядеть. Многие события, о которых я пишу, вошли в нее только тогда, когда я не могла более закрывать глаза на факты, касающиеся клана Джексонов. Сказать, что шестеро моих братьев, две сестры и я воспитывались под жесткой родительской опекой,— значит ничего не сказать о семье Джексонов. Многие считают, что почти полная изоляция всех нас от внешнего мира была связана с нашей известностью, которая, в свою очередь, диктует определенные правила поведения.
К сожалению, мы действительно росли не так, как нормальные дети, даже задолго до того, как шоу-бизнес изменил нашу жизнь. Нашу семью трудно считать обычной; было бы точнее назвать ее больной. Конечно, у нас тоже были мгновения любви и счастья, но нравственные и физические страдания, противоречия и ложь перевешивали их. Когда я покинула родительский дом, я почувствовала себя так, будто у меня выросли крылья. Знаю, что я единственная, кто решился сказать всю правду о нашей семье.
Большую часть нашей жизни ни братья, ни сестры не задавали себе вопроса: что же происходило в нашем доме? Да и как нам было это сделать? Представления ребенка о любви, доверии, отношениях добра и зла возникают из слов и поступков его родителей. Более чем странная любовь матери и неспособность отца проявить какое-либо другое чувство, кроме гнева, прочно запутали нас в сетях чувства долга, которое мы принимали за любовь. Насилие считалось дисциплиной, а слепое повиновение ставилось в один ряд с верностью.
С психологической точки зрения мы были беспомощны: власть родителей была так велика, что восемь детей молча наблюдали, как унижали и ужасно обращались с одним из них, не чувствуя обязанности или желания вмешаться.
Мы не могли дать определения этому, но чувствовали, что дома что-то не так. Большинство моих братьев и сестер «бунтовали», уходя из дома еще подростками, вступая в брак. Родители принимали это как должное: можно было лгать и дальше, утверждая, что любовь, а не семейные неурядицы, толкнули кого-то из нас на уход из дома.
В семье, где критериями родительской любви было количество проданных пластинок или готовность пожизненно оставаться в детском возрасте, для меня не было никакой возможности решать мои проблемы.
Вот уже три года, как я покинула семью, и с тех пор я все время пытаюсь установить контакт с братьями и сестрами. Между тем я поняла, что не мне одной приходилось терпеть в детстве унижения. Я разделила эту участь не только с моими братьями и сестрами, но и с миллионами других детей. Очень трудно справиться с теми последствиями, которые оставляет в душе ребенка жестокое обращение в детстве — иногда для этого понадобится вся человеческая жизнь. И первым шагом к этому является выяснение истины. Сильное противостояние со стороны моих родителей укрепило меня в правильности моего решения — написать эту книгу. Мой брат Майкл всегда говорил, что желания исполняются, если для этого что-то предпринимают. Я очень хочу, чтобы моя семья прочла эту книгу и чтобы когда-нибудь мы действительно стали той идеальной семьей, известной всему миру, где царят Любовь, Взаимопонимание, Достоинство.
Поэтому я посвящаю эту книгу всем детям, моим братьям и сестрам, где бы они ни были.
Ла Тойя Джексон

Лондон, 1990

Глава 1
— Вставайте, да поживее!
Я открываю глаза. Темно. Это голос моего отца. Он только что прошел в комнату пяти моих братьев. Ребби, моя сестра, крепко спит рядом со мной на диванчике в гостиной и даже не шелохнется, а на меня этот голос каждый раз нагоняет страху.
Уже далеко за полночь, но отец хочет, чтобы его сыновья Джеки, Тито, Жермен, Марлон и Майкл оделись и

приготовились к выступлению.
— Ну же, поторапливайтесь! Здесь со мной два парня. Они хотят на вас взглянуть.
Через стену я слышу шорохи и топот ног Майкла и Марлона, которые слезают с верхних ярусов кроватей. Вскоре гитары Тито и Жермена уже звучат на весь дом, сопровождаемые свистом усилителей.
Мальчики начали играть и петь в четыре голоса в сопровождении гитары Майкла или Жермена.
Я представляю себе эту сцену с закрытыми глазами. Безукоризненно выполняемые братьями танцевальные па, аплодисменты гостей, вежливые поклоны, пока братья не свалятся замертво от усталости.
Может быть, один из них пробормочет:
— За что он так с нами?— но чаще всего они безропотно проглатывают свое недовольство.
Наконец, закрывается дверь, отъезжают машины, и маленький дом на Джексон-стрит вновь погружается в темноту и безмолвие.
Меня часто спрашивают, как проходило наше детство. Это может показаться неправдоподобным, но мы внешне были совершенно нормальной семьей с любящей матерью, заботливым отцом и послушными детьми. Большую часть моей жизни я в это действительно верила.
И по сей день моя мать — душа семьи. Ее изящная фигурка и вкрадчивые манеры не выдают ее внутренней силы. Она родилась в Рассел Каунти, штате Алабама, в семье Марты Апшоу и Принса Скрюза, которого мы звали «дедушка». Ее девическое имя было Катрина Скруз. Нашего отца мы никогда не называли ласково «папа» или «отец». Мы звали его по имени — Джозеф. Я и теперь очень хорошо помню, как величественно выглядел мой дедушка, проводник спального вагона, в своей отутюженной униформе. Я восхищалась его золотыми карманными часами, которые он носил в кармане жилетки на длинной золотой цепочке.
И хотя я не имела ни малейшего представления о работе кондуктора, но она, должно быть, была ужасно важной, потому что дедушка гордился ею.
Когда мать приехала вместе с родителями и младшей сестрой Хэтти из Алабамы в Чикаго, она была еще очень молодой. Кэт, как ее все звали, заболела в детстве полиомиелитом, и мой дедушка почти ежедневно возил ее в больницу на лечение. Тогда, в 30-е годы, против детского паралича не было ни методов лечения, ни прививок, и просто очень повезло, что она осталась жива. Родители вскоре разошлись. Оба еще раз вступили в брак, но мать поддерживала с ними и в дальнейшем тесные контакты. Она унаследовала от своих родителей лучшие черты характера: способность любить и мужество.
Мать была в молодости очень привлекательной:
экзотичные, миндалевидные карие глаза, высокие скулы, мягкие, женственные черты лица. В детстве ей нужно было носить шину или передвигаться на костылях, и так как все боялись заразиться от нее, дети ужасно издевались над калекой.
Им часто приходилось держать ответ перед Хэтти, маминой сестрой. Хэтти следовало бы родиться парнем, в то время как мама уже тогда вела себя как настоящая маленькая леди.
Конечно, эти тяжелые воспоминания больно ранили маму, но она обычно старалась об этом не говорить.
Болезнь привела к тому, что девочкой мама очень сторонилась мальчишек.
Поэтому она была вне себя от радости, когда Джозеф Джексон, мечта старшеклассниц всей школы, заинтересовался ею.
Вскоре после этого, в 1949 году, они поженились и осели в городке Гэри, на южном берегу озера Мичиган. Странно, но мои родители никогда не рассказывали, как они познакомились и полюбили друг друга. Большинство родителей говорят об этом охотно и часто, но у нас было не так.
Когда Майкл писал свою биографию «Прогулка под луной», мы часто просили мать рассказать нам о том времени. «Мне это нужно для моей книги»— говорил Майкл, но мама всегда отвечала уклончиво.
Поэтому я не единственная в семье Джексонов, для кого Джозеф
остался загадкой.
Я знаю только, что он переехал в 40-е годы из Арканзаса в Чикаго. Он был сыном Сэмюеля и Кристы-Ли Джексон. Мой дедушка с отцовской стороны закончил университет в штате Миссисипи, что было невероятным успехом для темнокожего.
Он был преподавателем в высшей школе. Неописуемо красивая, неотразимая Криста-Ли Кинг, была одной из его учениц. Ее мать надеялась, что темпераментная Криста-Ли будет вести добропорядочный, размеренный образ жизни, выйдя замуж за Сэмюеля, который по возрасту годился ей в отцы.
Джозеф был старшим из трех ее сыновей. Его соблазнительная улыбка, густые брови, светлые рыжеватые волосы и зеленые глаза давно уже сделали его центром внимания. И хотя все девчонки не сводили с него глаз, он был равнодушен к ним. Я вспоминаю, что моя бабушка сказала: «Он одиночка, у него не было друзей, да он и не хотел, чтобы они у него были».
Потом Сэмюель и Криста-Ли расстались, вступили в брак с другими партнерами, женились друг на друге вторично, развелись, женились в третий раз...
Мать Джозефа охотно ходила в гости, и ее старший сын жертвовал своим детством, чтобы помочь вырастить младших детей. Мой дядя рассказывал мне однажды, что Джозеф всегда очень сердился, когда видел Кристу-Ли с другими мужчинами. Крайне неприятны были ему сплетни, которые распространялись о его матери.
Наверное, мне не следует акцентировать внимание на том, что мой отец вырос не в идеальной, полной любви атмосфере. Оставив школу, Джозеф был одно время профессиональным боксером. В городе его знали как отчаянного драчуна. У него были широкие плечи, рост почти 1 м 80 см и недюжинная сила.
Вспоминается, как он часто катал нас на спине, ползая по полу на четвереньках. Мы крепко держались друг за дружку, хохотали, а он хвалился:
"Глядите-ка, я могу везти почти всю мою семью!» Это маленькая деталь, но она говорит о многом.
Джозеф считал, что мы целиком принадлежим ему, что он наш кормилец и защитник.
Целыми днями отец работал крановщиком в "Инлэнд Стил Милл", но тайно мечтал стать профессиональным музыкантом. Он любил негритянскую музыку, которая бытовала в окрестностях Чикаго, колыбели блюза.
В начале 50-х годов он и его братья образовали любительскую музыкальную группу «Фэлконс» и играли в стиле блюз по выходным в университете и в ночных клубах.
Каковы были бы их шансы, с точки зрения музыкальной карьеры,— неизвестно.
Так как тогда в нашей семье каждый год рождалось по ребенку, отцу пришлось оставить музыку и пойти работать, но музыка всегда играла особую роль в его жизни. И сегодня отец хорошо поет и превосходно играет на гитаре.
Мы с братьями часто спрашивали себя, откуда у нас музыкальный талант. И хотя все единодушны в том, что слух мы унаследовали от матери, однако наши танцевальные способности остаются загадкой.
Во всяком случае, это в нас не от Джозефа, потому что он едва держит ритм, хотя и прищелкивает пальцами, хлопает в ладоши. Когда мама пришла со мной из роддома, меня встретили четверо братьев и сестер: Маурин Рейлитт по кличке Ребби, Зигмунд Эссо, или просто Джеки; Ториано Эдерилл, или Тито, и Жермен. Я последняя, получившая от материнского пристрастия к редким именам, Ла Тойя (мама настаивает на том, что сама придумала такое имя) — Ивонна Джексон. Четверо следующих детей получили распространенные имена: Марлон Дэвид, Майкл Джозеф, в семье просто Майк; Стив Рэндэл (Рэнди) и Дженнет Дэмитта, Джо.
Десятый ребенок, брат-близнец Марлона, Брэндон, умер вскоре после рождения. Дети были смыслом жизни для моей матери, но отец был пожалуй, равнодушен к нам. Ни разу он не пришел в больницу, чтобы взять на руки новорожденного.
В Гэри мы жили в скромно обставленном одноэтажном доме. В нем было всего две спальни, одна для мальчиков, одна — родительская. Ребби и я спали в гостиной.
Кроме того, были еще ванная, столовая, кухня и маленький дворик.
Дом был простой и скромный, но нам хорошо жилось в нем, и мы никогда не чувствовали себя бедными или обездоленными. Вопреки легенде о семье Джексонов, которую выдумал кто-то из наших продюсеров, мы жили не в гетто. Так как Гэри был индустриальным городом на севере Соединенных Штатов, послевоенный бум собрал сюда много черных с Юга. Город гордился своими добропорядочными жилыми кварталами, к которым принадлежал и тот, в котором жили мы. Родители наших одноклассников были адвокаты, учителя, рабочие. Джозеф запрещал нам играть с другими детьми. Родители считали, что наше будущее зависит от образования, упорного труда и строгой дисциплины. Большинство родителей дают в семье своим детям все самое лучшее, отправляя их в мир, полный дурных влияний. Наш отец не хотел рисковать. Он изгонял действительность из нашей жизни, пока дом не становился нашим единственным реальным миром.
Детей у нас не баловали. Каждый день начинался с пяти утра. Отец шел через весь дом и будил всю семью. Мы, вставили с постелей заспанные, покачиваясь, и принимались за работу.
«Если я тружусь, то и вы должны чем-то заняться»,— рассуждал отец. Даже в плохую погоду он заставлял моих братьев собирать листву, расчищать дорожки от снега, складывать кирпичи — все это до школы.
Ребби как самая старшая выполняла роль заместителя матери по воспитанию детей, в то время как мы по очереди мыли посуду, гладили, чистили. В мои обязанности входило помогать матери готовить еду, так как Джозеф считал, что место девочки — на кухне. Поэтому я должна была учиться печь кукурузный хлеб и печенье. Ирония судьбы заключается вот в чем: вещи, которым обучают насильно, забываются очень быстро. Даже если бы сегодня от этого зависела моя жизнь, я не смогла бы испечь кукурузный хлеб.
Позавтракав, одевшись, почистив зубы, мы выстраивались в ряд, как оловянные солдатики. Мама проверяла наши зубы, а Джозеф следовал за ней, как на инспекторской поверке, и давал каждому из нас по ложке рыбьего жира и касторки.
А на закуску — каждому по яблоку в качестве утешительного приза за тошнотворный вкус и запах проглоченного нами снадобья. Не знаю почему, но я на дух не выносила этих лекарств.
Отец открывал мне рот и вливал рыбий жир насильно. При этом он все время хохотал. В этот момент я чувствовала его почти садистскую радость мучить нас, детей. Он, казалось, был неспособен испытывать сострадание.
После школы мы должны были незамедлительно идти домой. Нам запрещали стоять и болтать с одноклассниками или ходить в гости к друзьям.
Может, это вас удивит, но когда я оглядываюсь на свое прошлое, могу честно сказать, что для меня ничего не значило отсутствие подруг. Наверное, если бы я была единственным ребенком в семье, я бы чувствовала это по-другому, но с таким количеством братьев и сестер в доме я была не одинока, потому что все время что-нибудь случалось. Так как нам нельзя было никуда ходить, мы проводили время за играми, которые придумывала мать, и пели песни, которым она нас учила. «Ты — солнца луч», «Ситцевые поля», «Дэнни-бой» — это были сотни песен. У мамы прекрасный голос, она сама раньше хотела выступать. Но стать певицей ей помешал ее физический недостаток.
Уже в детском возрасте мы пели все вместе очень хорошо. Когда отец приходил с работы усталым, мать встречала его словами:
«Ты не поверишь, Джозеф, но мальчики очень гармонично поют. Это поразительно».
Большинство отцов проявили бы интерес к такой новости, попросили бы детей что-либо спеть. Джо реагировал с полным равнодушием. Отец по натуре спокойный мужчина. Кроме случаев, когда он ругал нас или смеялся над нами. Чаще он нас вообще не замечал.
С братьями мне поистине повезло. Они меня очень любили и доверяли мне все свои тайны. Так как Ребби была намного старше меня, а Дженнет младше, я проводила большую часть времени с братьями. Как настоящие джентльмены, они всегда обращались со мной доброжелательно, деликатно, как с принцессой.
Спокойный, серьезный Джеки, самый старший был способным спортсменом.
Чикагские «Уайт Сокс» (»Белые носки») открыли его, когда он тренировался на бейсбольном поле за нашим домом. При возможности он стал бы профессионалом, но до окончания высшей школы его жизнь была отдана музыке. Кроме того, о том, чтобы Джеки ушел из семьи, выбрав иной путь, не могло быть и речи.
Тито, унаследовавший от отца густые брови и коренастую фигуру, тихоня и умница, страстно увлекался техникой. Еще в детстве он научился шить на маминой швейной машинке и помогал ей кроить первые костюмы для нашего семейного ансамбля «Пять Джексонов».
Он всегда баловал меня маленькими самодельными подарками.
— На-ка, Тойя, это тебе!— говорил он и давал мне новые одежки для куклы. Когда Тито надоедали модели самолетов и игрушечных автомобилей, он разбирал телевизор, радио или стиральную машину, чтобы понять, как они работают. Само собой разумеется, он собирал их заново до прихода Джозефа.
Жермен, четвертый по возрасту из младших, был у нас заводилой. Если он, например, положил глаз на мой десерт за ужином, он дул на него, кривлялся - словом, делал все, чтобы вкусненькое досталось ему.
Иногда он кричал: «Смотри, Ла Тойя!» и показывал кашу во рту. Он всегда что-то придумывал. В сравнении с остальными тихими и послушными детьми Жермен был несдержан на язык и строптив. Кроме того, он был упрямец.
Однажды он прятался целый день в шкафу, чтобы не идти в школу.

Так как по возрасту Жермен, Тито и Джеки только на год разнились друг от друга, они всегда держались вместе и часто исподтишка поглядывали на шкаф, в котором Джозеф прятал свою гитару. Нам строго запрещалось прикасаться к инструменту, не говоря уже о том, чтобы поиграть на нем.
Но так как мы иной раз сидели целый день взаперти, маме было жаль нас, и иногда она разрешала мальчикам достать гитару. Она предупреждала нас:
«Вы должны обращаться с ней очень осторожно!» Из трех мальчиков Тито лучше всех мог повторять песни, которые он слышал на пластинках или же по радио.
Однажды случилось непоправимое: Тито порвал струну. Мы заревели: «Если Джозеф это заметит!» Мы получили бы солидную трепку, это ясно! В нашем доме наказания не ограничивались шлепком или оплеухой. Отец был невероятно жестоким. Он бил нас ремнем и кулаками. Остаток дня мы с ужасом ждали возвращения отца. Когда Джозеф пришел домой, мать отвела его в сторону и объявила испуганным голосом: «Один из мальчиков нечаянно порвал струну у твоей гитары».
Едва услыхав это, отец кинулся к шкафу. Он держал свою любимую гитару за гриф, трогал разорванную струну. Наконец, вне себя от ярости, он заорал: «Как это случилось?»
Мать, стоявшая рядом, взмолилась: «Джо, мальчики такие способные. Тито даже может... «Я ничего не хочу слышать!»— бушевал отец, в то время как мы дрожали от страха, ожидая наказания.
— Джо, они действительно способные! Отец немного задумался, потом сунул Тито в руки инструмент.
— 0'кей, покажи-ка мне, на что ты способен!— скомандовал он.
Тито с зареванным лицом забренчал мелодию, сердитое лицо Джозефа смягчилось. Мама оказалась права: Тито проявил свои способности. Вскоре отец понял, что все его сыновья талантливы, особенно Майкл.
Еще в детстве мать поймала его у зеркала, когда он имитировал пение и манеры Жермена. В возрасте пяти лет Майкл сорвал первые аплодисменты в детском саду в постановке «Звуки музыки».
Вскоре он, Марлон, Джеки, Жермен и Тито выступали в городе. Надо отдать должное отцу, что он понял, насколько это было важно для них. Он купил им новенькие инструменты: гитару для Тито, бас для Жермена, который исполнял песни, маракасы для Джеки, микрофоны и усилители. Марлон и Майкл пели и танцевали, и они не нуждались в инструментах. Началось с хобби, а вскоре все это стало тяжким трудом. Каждый день мальчики репетировали под руководством мамы до изнеможения. После ужина репетиции продолжались с Джозефом. Отец требовал абсолютного совершенства. Он редко хвалил сыновей, постоянно ругал их и часто раздавал оплеухи.
Задолго до того, как мальчики стали сенсацией в Соединенных Штатах под именем «Пять Джексонов», они выделялись безукоризненной хореографией по образцу их идолов Джеки Уилсона и Джеймса Брауна.
И сегодня я вижу отца, стоящего с плеткой в гостиной. Если кто-то из ребят делал неправильный шаг, Джозеф бил его. Однажды, когда он так ударил кого-то из братьев, что тот застонал от боли и упал на пол, мать закричала в отчаянии: «Нельзя так, Джо, оставь это! Ребята ведь не собираются стать профессиональными певцами, в конце концов!»
Но Джозеф не ответил. И хотя мальчикам утром надо было идти в школу, он заставлял репетировать квинтет до изнеможения, без перерыва, одни и те же строчки текста. Все повторялось до тех пор, пока не получалось как надо.
Шаг и поворот, шаг и поворот, шаг и поворот...
Так как у восьмилетнего Марлона были нелады с хореографией, ему доставалось чаще других. Сперва Джозеф не хотел брать его в группу, но мать настояла на этом, хотя втайне она вынуждена была согласиться с тем, что парень едва отличал левую ногу от правой сам. Марлон тоже репетировал, как сумасшедший. Сегодня он, конечно, очень хороший танцор.
По непонятным мне причинам отец наказывал самого старшего сына особенно жестоко. Я часто спрашивала маму, почему Джозеф так плохо обращается с Джеки, но она всегда отвечала: «Я не знаю... Он всегда его терпеть не мог». Этого ей казалось достаточно для обоснования причины. Джеки был одним из самых способнейших Джексонов.
Еще ребенком он побеждал на многих танцевальных конкурсах. В юности от улыбки его умных, карих глаз таяли все женские сердца. Я уверена, что у Джеки были все задатки звезды, как у Майкла. Но бесконечные психические и физические мучения сломили его. Отцу казались недостаточными те страдания, которые он причинял моим братьям. Он купил им боксерские перчатки, затем поставил братьев друг против друга.
— О'кей, Джеки!— издевался он,—покажи-ка, каков ты будешь против Тито.— Оба избранника обменялись в гостиной несильными ударами и
надеялись, что это скоро закончится. Но Джозеф снова и снова натравливал их. Одним из его увлечений было нагонять на нас страх.
Ему доставляло поистине детскую радость пробраться ночью к нашему окну и, постучав по стеклу, прикинуться взломщиком.
Если кто-то из нас подходил к окну, чтобы посмотреть, кто стучит, отец подпрыгивал в одной из ужасных резиновых масок на лице, издавая при этом звериный рев, а мы буквально заходились от крика.
Это не было игрой, и у меня до сих пор не укладывается в голове, почему взрослый человек может испытывать радость, пугая до смерти своих детей.
Еще хуже было для нас, когда вдруг среди ночи нас будило страшное чудовище, склонившееся над кроватью. Мы плакали от страха, а Джозеф срывал с лица маску и начинал хохотать, как будто в жизни не видел ничего смешнее. Дошло до того, что я каждую ночь укрывалась с головой одеялом и сама себя убаюкивала. И сегодня я не могу уснуть иначе.
Тогда отец, без сомнения, был в семье полным властелином; мать ни во что не вмешивалась. Она только качала головой и причитала: «Это же Джозеф, он ненормальный». По глазам матери было видно, что ей до слез жаль нас.
Но должно было пройти много лет, пока я, наконец, поняла, как странно вела себя мать в отношении жестокостей Джозефа. Все это кажется еще непонятнее, когда вспоминаешь, что она росла в отчем доме, где тон задавали любовь и взаимное уважение. Должна же была она понимать, что муж переходит все границы. Но по непонятным мне причинам она никогда не перечила ему.
Вместо этого она пыталась сгладить его дикие выходки, позволяя нам в отсутствие отца отступать от заведенных им порядков. Когда Джозеф был на работе, она отпускала нас погулять, но мы должны были вернуться до его прихода и ни в коем случае не проговориться.
Я чаще всего оставалась с нею и с Ребби дома и играла в кукольного доктора или парикмахера, или помогала матери по дому. Незадолго до возвращения Джозефа мать посылала меня позвать братьев. Я бежала по улице и кричала: «Тито! Жермен! Джеки! Майк! Марлон! Идите домой!»
Я очень боялась, что кому-нибудь из них придется отведать плетки.
Каждый день мы со страхом ожидали прихода отца — это было затишье перед бурей. В каком нА-строении он заявится: в хорошем или «штормовом»? Мы этого не знали. Этот постоянный страх отравлял все наше существование. В то время, когда большинство детей живут беспечно, мы жили в постоянном страхе. То, что мы не доверяли собственному отцу, сказывалось на нашем отношении к кому бы то ни было, включая мать и друг друга.

Для нас все отцы были холодными и подлыми, матери — мягкими, любящими. Когда нам удавалось побывать в гостях у друзей, мы вскакивали, как по команде, убегая домой, как только хозяин дома появлялся на пороге. Каждый раз Майкл нервно взглядывал на меня и лепетал: «Нам пора!»
Людям мы казались, наверное, какими-то дикарями. Это продолжалось долго, пока мы не стали чувствовать себя нормально в обществе других отцов. Я хорошо помню, как Майкл был совершенно ошарашен, когда однажды увидел мужчину, приласкавшего своего ребенка.
Всю дорогу домой он не мог успокоиться.
— Ты видела? Видела, как он обнял и поцеловал своего ребенка?
— Да, смешно, правда?
Вот в такой атмосфере и созрело глубокое чувство необыкновенной любви между мной и моими братьями и сестрами. Без сомнения, Джозеф, наш общий враг, сплотил нас.
Все мы следовали примеру матери и пытались смягчить боль, причиненную Джозефом, дружеским словом или жестом. Из-за его вспыльчивой натуры все дети в семье Джексонов были тихими и нежными. До зрелых лет мы почти никогда не разговаривали громко и, если не считать вынужденных боксерских поединков, не конфликтовали между собой.
И, как это ни странно, никому не хватало мужества и смелости дать отпор диким выходкам отца, кроме Майкла. Мама отмечала, что Майкл был не таким, как все, еще с рождения. Он рано начал ходить и говорить и был удивительно подвижным. Мать никогда не хвасталась своими детьми, но для Майкла она делала исключение: «Я не буду утверждать, что он вундеркинд, но есть в нем что-то особенное».
Майкл был сплошной комок энергии с лучистым взглядом и озорной улыбкой. Хотя он никогда не пытался командовать другими, это был прирожденный заводила.
Каждое утро перед школой у нашего дома собирались соседские дети и ждали, когда Майкл объявит игру, в которую все будут играть сегодня. Все вертелось вокруг Майкла, и в своем маленьком собственном мире он был уже в то время знаменитостью.
Уже тогда у Майкла было ясное представление о том, что такое шоу и презентация. Когда мы фотографировались, он, шестилетний карапуз, командовал своим тоненьким голоском: «O'кей, Джеки, ты станешь туда, а Жермен станет рядом с тобой». Ни одна деталь не ускользала от его внимания. Мать всегда поручала ему выбирать костюмы для сцены. Пурпурного цвета костюм или черные брюки с белыми рубашками? Самый младший из пяти выбирал — «этот», и всегда оказывался прав.
Темпераментно и с чувством собственного достоинства Майкл, единственный из всех нас, защищался от отца. Если Джозеф в ярости замахивался кулаком, мы сжимались в ожидании удара. Майкл был единственным, кто пытался уклониться.
— Попадись мне только!— кричал ему вслед Джозеф, но Майкл был настолько быстр и ловок, что успевал удрать, иной раз, даже запустив в Джозефа ботинком.
Майкл мог поспорить, и последнее слово всегда оставалось за ним, даже если это грозило ему побоями. Дрожа от страха, мы спрашивали друг друга:
«Почему он не замолчит, пока на него по-настоящему не обозлились?» Но в душе мы восхищались его бесстрашием.
Мне было шесть лет, когда меня впервые избили. Я была способной ученицей и всегда радовалась, получая табель с оценками, так как это было одной из немногих возможностей заслужить отцовскую похвалу. Однажды вечером я принесла табель домой и отдала его отцу, поскольку матери не было дома. Он вскрыл конверт и взглянул на отметки и замечания учительницы.
К сожалению, я не знала, что она написала: «Ла Тойя очень хорошая ученица, но она не поднимает на уроках руку. Поэтому я считаю, что ей лучше всего остаться на второй год».
Джозеф отложил табель в сторону и с размаху ударил меня в лицо.
— Посмей только еще раз меня так опозорить!— заорал он. Затем взял ремень и розги, которыми в нашем доме довольно часто пользовались.
Металлическая пряжка ремня и тоненький поясок оставляли на моей коже кровавые полосы, и я кричала: «Нет! Пожалуйста! Не надо!»
Но мольба не трогал отца.
Всегда, когда я закрываю глаза, я вижу его лицо. Оно менялось, когда Джозеф был в припадке ярости. Глаза его становились желтыми, как у кота. Он выглядел чудовищем даже без резиновой маски.
— Ты больше не будешь меня позорить!— орал он, сопровождая свои слова ударами.
Джозеф успокаивался так же неожиданно, как и взрывался. Схватив меня за руку, он потащил меня в ванную. Там он бросил меня на пол и ушел. Я чувствовала, как прохладные струйки коснулись моего разгоряченного, мокрого от слез лица; тяжелая книга упала на мою израненную ногу.
— Сиди здесь и читай!— дверь с грохотом закрылась.
Почти теряя сознание от боли, я лежала на полу и горько плакала. Перед ужином вошли мальчики, чтобы умыться. Они осторожно обходили меня, но из страха, что Джозеф будет бить меня или всех нас, не сказали ни слова. Отец держал нас в постоянном страхе силой и угрозами. Свернувшись в клубок на полу, я чувствовала себя ненужной и уснула. Мама тихонько вошла и, смазав мои рубцы и ссадины, унесла в постель к Ребби.
Здесь, на полу в ванной, я поклялась, что больше никогда буду не делать того, что может привести отца в ярость. Я чаще отвечала в классе, но дома пряталась в углу кухни, за котлом. Отчаянно пыталась угодить взрослым, боялась рассердить кого-либо, что давало матери повод повторять на каждом шагу: «Ла Тойя послушный ребенок!» Как будто это было заслугой. У меня попросту не было иного выхода. Мой план действовал. Джозеф больше не поднимал на меня руку. Поэтому мои братья прозвали меня «подлизой»; они не знали, что обиды так же болят, как побои. Возможно, еще больше, потому что побои проходят, а обидные слова остаются в памяти еще долго после того, как они были произнесены.
Я думаю, мамины родители чувствовали, что у нас что-то не ладится, потому что бабушка Марта, «мама», как мы ее звали, старалась сделать для нас что-либо хорошее. Она покупала нам школьную форму и подарила Ребби элегантное выходное платье. Когда Джозеф объявлял: «На выходные вы поедете к бабушке»— мы ликовали. Они жили по-прежнему в Ист-Чикаго, а это было для нас окном в иной мир. Бабушка пекла нам пироги, рулет и другие лакомства, а «папа», ее второй муж, приносил нам кексы и картофельные чипсы из своего магазина.
Бабушкин идеально чистенький домик был сказочным миром, полным любви. Она и дедушка были хоть и строгими, но не жестокими, как наш отец. Меня всегда привлекала бабушкина коллекция статуэток и фарфоровых кукол со всего света. Они были так красивы, что я из предосторожности держала руки за спиной, когда смотрела на них. Майкл не мог удержаться от соблазна подбросить куклу в воздух и ловко поймать ее на лету. Ему не всегда везло в жонглировании, за что и расплачивался его зад.
Еще у бабушки был хрустальный глобус, мы смотрели на него каждый раз, приезжая в гости, и мечтали совершить однажды кругосветное путешествие. После того как мать стала активисткой одной из религиозных сект, мы не отмечали даже рождество. Нашим бабушке и дедушке было жаль нас, и они брали нас на рождество к себе, давали нам денег и подарки.
Нашей семье из десяти человек становилось все труднее сводить концы с концами, поэтому мама работала полдня кассиршей в универсальном магазине. Да и все остальные готовы были отказаться от самого необходимого ради того, чтобы Джеки, Жермен, Марлон и Майкл могли продолжать заниматься музыкой.
Сперва соседские дети подшучивали над моими братьями, которые целыми днями не выпускали из рук свои гитары и банджо, но вскоре эти же дети собирались на лужайке у нашего дома, чтобы послушать их импровизированные выступления. Отец не прекращал муштровать мальчишек с одержимостью футбольного тренера. Час за часом он отрабатывал с ними пение и танцевальные па до тех пор, пока все казалось ему идеальным.
Он без конца прокручивал пластинки наших тогдашних кумиров: Отиса Реддинга, Джека Уилсона, Смоки Робинсона и Джеймса Брауна, чьи характерные телодвижения без труда удавалось копировать Майклу.
Примерно в 1965 году братья под именем «Пять Джексонов» приняли участие в конкурсе талантов, организованном Высшей школой Рузвельта, которая находилась за углом нашего дома. Я и сейчас вижу, как они танцевали и пели на сцене под мелодию модного тогда хита «Му girl» /«Моя девочка»/. Вся наша семья была удивлена и обрадована, когда братья победили в конкурсе, где они были моложе всех остальных участников.
Для Джозефа началась новая жизнь. Он принялся налаживать выступления в конце недели в магазинах и маленьких клубах. Из своего профессионального музыкального опыта он знал, как надо поступать в таких случаях: заключая сделку, заранее договариваться о гонорарах. Наверное, он не слишком охотно рассказывал маме о барах, в которых играли мальчики, потому что иногда это были стриптиз-бары, где мужчины совали танцовщицам деньги в купальники.
Майкл рано созрел среди такой атмосферы в своем поведении. Когда мои братья играли, например «Skinny legs and all» («Ножки Скинни и все такое прочее») на слова Джо, Майкл бежал к публике, залезал под столы, за которыми сидели дамы, и поднимал им юбки. На следующий день, убедившись, что мама нас не слышит, он шокировал меня тем, что взахлеб рассказывал об увиденном.
Публика была в восторге и бросала мальчикам деньги. Они прятали их, но потом должны были отдавать Джозефу. Из выручки Джозеф раздавал на карманные расходы. Джеки, Тито, Жермен и Мар-лон быстро тратили свои деньги или прятали их. Майкл инвестировал свою часть в сладости, которые продавал соседским детям. Мама часто замечала, что он даже в детских играх и поступках проявлял себя, как взрослый. Своим «магазином сладостей» он доставлял радость другим детям и одновременно зарабатывал деньги.
Следующие три года мальчики выступали по пять раз за ночь. В их репертуаре были песни из хит-парада, такие как «Why’s loving you» — «Кто тебя любит» и «Tobacco Road» — «Табачный путь». Как правило, выступления происходили неподалеку от дома, но иногда они играли в Фениксе, Канзас Сити, Вашингтоне и Филадельфии. А мама, Рэнди, Дженнет и я махали им на прощанье рукой. Они с отцом загружали пакеты с едой в машину, уезжая на очередной концерт. Я иногда плакала, потому что начинала тосковать уже во время прощания с ними.
Хотя братья уже имели свой заработок, никто и не думал освобождать их от повседневных обязанностей. Уезжая на концерт, они брали с собой учебники, так как наказание за невыполненные к воскресенью домашние задания было жестоким. Через несколько дней они, измученные, возвращались домой, привозя с собой массу интереснейших историй о местах, которые они повидали, о знаменитостях, в программах которых они играли. Самой яркой фигурой тогдашнего шоу-бизнеса считался Джеймс Браун. Он был кумиром Майкла, а его виртуозные прыжки, акробатический шпагат, эффектные телодвижения и, конечно же, голос были почти легендой. Джеймс никогда не выступал в окрестностях Чикаго, не навестив нас. Я вспоминаю его хриплый, резкий голос, его броскую одежду и его роскошные украшения. Джеймс подолгу сидел в нашей гостиной, предостерегая моих братьев от опасностей музыкального бизнеса.
Братья буквально смотрели в рот своему кумиру.
Однажды мне разрешили сходить на концерт, который мальчики давали в одном из чикагских театров. Это было роскошное старое здание с крышей, напоминающей по форме свадебный торт. Тяжелый бархатный занавес поднялся и — ах!.. Вот они, мои братья,— на сцене, в свете прожекторов, а переполненный зал аплодирует " Пяти Джексонам", вызывая их на бис.
Даже их самые первые выступления были настолько профессиональны, что зрители забывали об их возрасте. В 1967 году Джеки, самому старшему, было всего шестнадцать, а Майклу едва исполнилось девять. На сцене братья стояли всегда в том порядке, который они должны были соблюдать многие годы: справа Тито, согнувшись над своей гитарой; в центре — Джеки, который был самым высоким; по бокам Марлон и Майкл, а слева от них Жермен.
Настоящий экзамен выдержали "Пять Джексонов" в следующем году, когда они участвовали в любительском шоу в театре «Аполло". Для каждого черного музыканта «Аро11о" — был пробным камнем, который мог дебютанта сделать фаворитом. Расположен в Гарлеме — негритянском районе Нью-Йорка, в Гарлеме он известен крайне критически настроенной публикой. Скучные выступления беспощадно освистывались, исполнитель вынужден был бежать со сцены. Если же в «Аполло" был успех, это значит, что дело выиграно. Моим братьям это удалось, они находились на пути к успеху. Чтобы не упустить шанс, Джозеф оставил работу на сталелитейном заводе и целиком посвятил себя карьере своих сыновей.
Если кто-то подумает, что мать и отец вели себя, как типичные родители детей-звезд, скажу сразу, что это было не так. Позднее, после переезда в Голливуд, мы познакомились с другими молодыми эстрадными исполнителями и поняли, какими были настоящие «сценические» родители. Я пришла к выводу, что многие родители вынуждали своих детей пойти в шоу-бизнес, чтобы удовлетворить свое самолюбие, чтобы вести хорошо обеспеченную жизнь за счет своих детей.
Джозеф не осуществил свою мечту стать профессиональным музыкантом, но своих сыновей он не вынуждал идти на сцену ради своей корысти. Нельзя забывать, что он подвергал себя большому финансовому риску, оставив работу. Это было его единственной возможностью доказать свою любовь к детям. Хотя детство мальчиков не было таким беспечным, как детство их друзей, но им нравилось выступать, и родители поддерживали их в этом увлечении. И за это мои братья благодарны им сейчас. Теперь, в лучах своей славы, они не держат зла на Джозефа за то, что он был слишком строг в обращении с ними.
Вскоре отец решил, что пора начать записывать сыновей на пластинки. В том же году пять Джексонов осуществили этот замысел. Это была баллада под названием «Биг бой» — «Детина». Пластинку выпустила «Илтаун рекордз», независимая фирма в нашем родном городе.
В апреле 1967 года мальчики выступали на предвыборном представлении в честь Ричарда Хатчера, мэра Гэри.
Один из первых чернокожих, которому доверили столь важный пост, поддерживал демократическую партию и движение черных за гражданские права. Мои братья выступали вместе со звездами первой величины — Дианой Росс и "Сепремс". Легенда гласит, что в этот день Дайана Росс открыла «Пять Джексонов», обратив внимание на их талант. Легенды хорошо воспринимаются, но не всегда соответствуют истине. Мальчики, конечно, произвели впечатление на Дайану, но были еще и Бобби Тэйлор, Сэм Мур и Глэдис Найт. Многие утверждают, что именно они открыли «Пять Джексонов», что теперь едва ли можно установить, кому именно можно отдать пальму первенства. Возможно, это была Глэдис, так как группа играла в Чикаго, в ее программе.
Можно только сказать, что рекомендации Глэдис, Дайаны Росс и Бобби Тэйлора разбередили любопытство известного музыкального продюсера Бэрри Гордона.
Однажды отец собрал всю семью и с торжествующим видом объявил, что телевизионное выступление, в котором должны были выступать «Пять Джексонов», отменяется. Мы были разочарованы, но Джозеф добавил с озорной усмешкой: «потому что позвонили из фирмы грамзаписи «Мотаун рекордз».
Он, Джеки, Тито, Марлон и Майкл сели в автобус и отправились в Детройт. Они переночевали в гостинице и на следующий день поехали в бюро «Мотаун рекордз».
Там они записали свое выступление на видеоленту. Тогда я еще не понимала, как талантливы мои братья. Но теперь, когда я просматриваю фрагменты из этого черно-белого фильма, я просто поражаюсь их тогдашней совершенной технике.
Можно сразу увидеть, что «Пять Джексонов» были не просто детьми, которые исполняли музыку,— это была группа, вокальная группа, по какому-то недоразумению состоявшая из детей. Мастерство Майкла было так велико, что многие всерьез принимали его за лилипута, полагая, что ребенок на такое не способен.
А когда съемка была закончена, Майкл спросил: «Ну, как мы?» Жермен, который во всем следовал указаниям Джозефа, прижал палец к губам, призывая к молчанию. Затем шестеро Джексонов поблагодарили за прием и собрались в обратный неблизкий путь в Гэри. Они не знали, успешно выступили или нет, и даже не подозревали, что продюсер едва дождался заключения контракта с ними, посмотрев фильм.
С нетерпением ожидая их возвращения, мы просто места себе не находили от волнения. Едва братья переступили порог дома, мы засыпали их вопросами.
— Ну, как? Что они сказали?
Даже если бы дебют окончился провалом, это было бы для Майкла и его братьев еще одной возможностью попробовать свои силы, отдыхом, на котором можно было бы поучиться. Неудачи у нас в семье были стимулом для дальнейшей упорной работы. Как выяснилось, у нас не оставалось много времени для размышлений, так как фирма «Мотаун рекордз» предложила нам подписать контракт.
Хотя в дальнейшем братья и сестры достигли многого в шоу-бизнесе, это мгновение было самым значительным в их карьере. Для мальчиков «Мотаун» был вершиной успеха, то, ради чего они неутомимо работали все годы. Сейчас они стояли в начале нового этапа своей карьеры.
Наше тогдашнее ликование трудно описать словами. Никто из нас не мог себе даже представить, как круто изменится наша жизнь.