"Жизнь в семье Джексонов"
| Вид материала | Документы |
- Доклад для занятия родительского университета по теме "воспитание гражданина в семье", 113.32kb.
- Конкурсная программа для семейных команд по проекту школьной библиотеки, 162.51kb.
- Никола Тесла. Повелитель Вселенной, 320.77kb.
- Е. В. Еремеева Эссе «Добрые сказки детства» Добрая сказка, 22.72kb.
- Вся наша жизнь сплошная суета и стрессы. Крутимся с утра до позднего вечера, как белки, 88.13kb.
- Поощрение и наказание детей в семье, 88.25kb.
- Психологический комфорт в семье (лекция с элементами практикума) Цели, 107.35kb.
- Тема: "Поощрение и наказание детей в семье", 82.9kb.
- План: Духовные основы семьи. Общение в семье. Роль отца и матери в семье, 71.36kb.
- Михаил Васильевич Ломоносов, 57.78kb.
И снова Джек вынужден был успокаивать меня. Мы вернулись. После формальной фразы: «Объявляю вас мужем и женой!» мы поблагодарили служащую брачного офиса и вышли на улицу. Она, вероятно, посчитала нас самой странной парой, которую ей когда-либо приходилось видеть. Знаю, что Джек был обижен, потому что я отказалась даже поцеловать его, но я была слишком испугана. И все время повторяла:
— Запомни одно: я только на бумаге замужем за тобой. И еще: мне нужен оригинал брачного свидетельства.
Какая ирония судьбы: ненависть моих родителей к Джеку привела к тому, что он стал их зятем! Я была в ярости, что их постоянное вмешательство в мои дела вынудило меня совершить то, чего я не совершила бы ни при каких иных обстоятельствах. Всю мою жизнь я мечтала, что выйду замуж по любви и навек. Теперь это, конечно же, невозможно. После бракосочетания мы пошли с Джеком и другим его клиентом ужинать и ни словом не обмолвились о происшедшем только что событии. Я не носила кольца (и сегодня не ношу его). И хотя нас заверили, что все останется в тайне, уже через несколько часов посыпались звонки из крупных агентств, потому что до них дошли слухи о нашем бракосочетании. Всюду, где бы мы не появлялись, нас поджидали репортеры и фотографы:
— Ла Тойя! Вы замужем?
Я упорно отрицала факт бракосочетания. Когда один из журналистов спросил, не является ли это фиктивным браком, я со злостью в голосе ответила:
— Возможно.
Но повышенное внимание прессы было не самой большой моей проблемой. На следующее утро (нет, мы не поехали в свадебное путешествие) Джек разговаривал по телефону с неким мистером Эдвардсом, который утверждал, что он — адвокат моих родителей. Эдвардс требовал, чтобы Джек срочно встретился с ним для беседы. Адвокат Джека, Оскар Гудман, предложил, в свою очередь, встретиться втроем в его бюро в Лас-Вегасе. То, что Эдвардс настаивал на встрече с Джеком, выглядело как заговор. Неужели этому не будет конца?
Мой телохранитель Джонни проводил Джека в бюро адвоката. Там Джонни встретил мистера Эдвардса. Когда они столкнулись нос к носу у кофейного автомата, глаза Эдвардса сделались круглыми от страха, он побежал к выходу. Джек и Оскар, которые обсуждали дела за закрытыми дверями, услышали шум и выскочили, чтобы посмотреть, что случилось. Джонни схватил Эдвардса и хрипел:
— Джек, это тот самый парень, который был с родителями Ла Тойи в «Джоки Клабе». Человек с бледным лицом.
Все трое решили вместе обсудить дела, но вскоре выяснилось, что из этого ничего не получится. Вопреки обещанию Марлона, никто из моей семьи не позвонил, а когда Джек увидел, что Эдвардс записывает весь разговор на магнитофон, то взорвался.
— Как видно, семья не хочет решить все вопросы мирным путем,— фыркнул он. — И мне следовало бы заявить на вас в полицию: адвокат, нарушивший клятву, замешан в деле о похищении.
— Но я присутствовал там не по тому же поводу, что все остальные,— запротестовал Эдвардс.
— Зачем же, в таком случае? Я скажу вам, зачем. Вы были там на случай, если бы появилась полиция. Тогда бы вы заявили, что речь идет о семейных делах, и полиции пришлось бы удалиться.
— Кто пишет эту книгу?— спросил неожиданно Эдвардс, не отвечая на вопросы Джека.
— Ла Тойя пишет книгу,— ответил Джек.
— Вы могли бы приостановить это?
— Нет. Она непременно хочет написать.
— А вы уверены, что вы не тот, кто хотел бы написать за нее?
— Нет. Это ее книга.
— А что с ее документами на владение имуществом?
— Речь идет о собственности Ла Тойи. Сами спросите ее.
— Она вернет их?
— Зачем? Прекратите, наконец, шантажировать ее.
— Ну, от меня это не зависит. Но у него был еще один вопрос:
— Вы женаты или нет?
— Да, мы женаты.
На этом встреча закончилась. Когда Джек, Оскар, Джонни и один из телохранителей спускались вниз по лестнице, их ожидал репортер. Видимо, ему намекнули, что случится нечто сенсационное.
На следующий день мы покинули Неваду. Месяцем позже я снова попыталась устроить встречу адвокатов семьи, чтобы привести дела в порядок. Я по-прежнему чувствовала себя неуверенно. Досадно было узнать, что некоторые мои братья и сестры принимали участие в обсуждении способов моего похищения. Это в тысячу раз больше обидело меня, чем все, что причинили мне мать и Джозеф. Если никто из моих близких не счел нужным позвонить и предупредить меня, на кого я вообще могла положиться?
Несколько адвокатов, которые защищали интересы членов нашей семьи, встретились через некоторое время в Лос-Анджелесе. Я сообщила о своей готовности поговорить о книге и сделать все, что хоть как-то смогло бы снова объединить семью. Я дала понять, что не хочу ничего более — только бы они заботились о своих собственных делах и оставили меня в покое. Несмотря на мирный характер моих предложений, встреча провалилась. Адвокаты не смогли договориться между собой.
Через несколько дней в телевизионных новостях сообщили, что Джек Гордон, менеджер Ла Тойи, обвиняется в убийстве. Бульварная пресса подхватила «утку». Нам постоянно звонили и просили высказать свое отношение к этому. Один скандальный репортер с телевидения сделал нам предложение:
при условии, если мы дадим ему интервью, он покажет интересный киноматериал. Этот человек доказывал, что моя влиятельная семья использовала прессу в своих целях. Я никому не доверяла, поэтому отклонила его предложение.
И еще на одном хотелось бы мне заострить внимание: Джек никогда не обвинялся официально в убийстве, не подозревался и не был допрошен.
В конце 1989 года я жила в Нью-Йорке, но намеревалась перебраться в Европу, чтобы работать там и, по возможности, жить. Однажды я получила известие от Джули, бывшей подруги Рэнди, которая стала секретаршей Дженнет, что я должна срочно позвонить домой.
— Алло, Жюли, это Ла Тойя,— представилась я.— Получила твое сообщение. Что-то случилось?
— Как дела, Ла Тойя? Все хорошо?— спросила она пять или шесть раз в течение нашей недолгой беседы.
— Ш-ш-ш! Тихо! Это Ла Тойя,— услышала я голос Дженнет, которая, вероятно, взяла трубку параллельного аппарата.
— Джули, ты меня спрашиваешь уже в шестой раз, как я живу,— сказала я спокойным голосом.
— Ну, знаешь, твоя бабушка очень больна, тебе надо приехать. Она давно больна, но мы никак не могли дозвониться тебе. Все беспокоятся, что ты не сможешь увидеть ее.
— Дай мне номер телефона больницы,— сказала я.
В то время как Джули диктовала мне номер, я все время слышала, как Дженнет шептала:
— Это Ла Тойя.
Сперва я позвонила в больницу, в которой «Мама» провела уже несколько лет. Там к телефону подошел Майкл.
— Ла Тойя,— сказал он, — дело плохо, совсем плохо. Все, видимо, идет к концу. Прилетай ближайшим самолетом.
— Не смогу, я завтра уезжаю в Европу.
Он передал трубку матери, и когда я объяснила мою ситуацию, она возмущенно заявила:
— Ты должна все отложить. Обязательно. Приезжай, это важно.
Я уже видела, что все мой планы рушатся. «Что будет, если они и на сей раз лгут и пытаются выманить меня домой?— подумала я.— А вдруг бабушка и вправду была при смерти?»
— О'кей,— сказала вслух,— я приеду. Мать сразу же переменила тон.
— Я встречу тебя в аэропорту,— предложила она, и голос ее звучал радостно.
— Нет, не надо. Дай мне адрес больницы. Я найду. Если дела так плохи, тебе лучше оставаться с бабушкой.
— Нет, я настаиваю.
— Но почему?
И тут я спросила мать, когда заболела бабушка. Она ответила, что ее состояние «только сегодня так сильно ухудшилось». Ведь Джули накануне рассказала мне, что бабушка «уже давно» при смерти. Снова заподозрив недоброе, я позвонила в больницу еще — на этот раз, чтобы поговорить с подругой семьи, которая работала там. Когда я захотела узнать подробности о состоянии бабушки, она была крайне удивлена:
— Но с ней все в порядке, вернее, все по-прежнему.
Затем она заметила, что очень непривычно видеть всю семью у бабушкиной постели. И хотя у меня было очень плохо на душе, я решила не ехать домой. Больше я не доверяла своей семье. И больше я не услышала ни слова о крайне тяжелом состоянии бабушки, даже в следующем году, когда она действительно умерла.
Я была рада, что смогла провести большую часть 1990 года в Европе, где, отделенная от своих родных морем, чувствовала себя увереннее. На музыкальном фестивале в Каннах за мной следовал по пятам один из служащих отца и постоянно фотографировал меня. Несмотря на это, я старалась по возможности меньше думать о своей семье. Мне все время хотелось позвонить Майклу и рассказать ему о том, что мне пришлось пережить. Но ни к одному члену семьи невозможно было напрямую дозвониться, не поговорив предварительно с его службой охраны. Наверное, никто из моих братьев и сестер так и не узнал, что же со мной происходило на самом деле.
В то время как я пишу эти строки, могу честно признаться, что чувствую себя сейчас счастливее, чем когда бы то ни было. Когда я не занята в профессиональном плане, не выступаю или не еду на гастроли, то посвящаю свое свободное время различным благотворительным акциям в пользу детей, пытаюсь помочь младенцам, зараженным СПИДом.
Несмотря ни на что, мне очень больно быть отделенной от большей части семьи, и, конечно, хочется, чтобы все было по-другому. Но мои родители недвусмысленно дали понять, что ничего не может измениться, пока я не покорюсь им, то есть пока я не откажусь от моей карьеры, свободы и не вернусь домой. Обиднее всего для меня то, что мои родители пишут обо мне в прессе, будто я больше «не та Ла Тойя», которую они знали и любили, когда я жила дома. Но кем я была тогда? Взрослой женщиной, с которой все обращались, как с ребенком, которая панически боялась своего отца и которую подавляла собственная мать. А в сущности — ужасно несчастным человеком, пленницей так называемой родительской любви.
Пока я живу одна, но надеюсь, что в будущем выйду замуж (на сей раз по-настоящему), нарожаю детей. А если этого не случится, мне придется кого-нибудь усыновить. Я уверена, что смогу дать любовь, поддержку, свободу, в которых так нуждается каждый ребенок. Ибо нет ничего более достойного, чем: сознание того; что ты помогла юному человеку войти в новую, счастливую жизнь, Я часто думаю о последних днях в, родительском доме. Это было летом 1989 года. Тогда мне так захотелось увидеть свою мать и всю мою семью, что я затосковала и была в отчаянье.
— Мне надо обязательно поехать,— убеждала я Джека. Он задумчиво посмотрел на меня.
— О'кей,— вздохнул он.— Когда ты будешь там, позвони мне, если они тебя выпустят. Но я не верю, что твои родители когда-нибудь предоставят тебе свободу. Тем не менее, решай сама.
Джек привез меня в аэропорт. Садясь в самолет, я заверила его, что в любом случае вернусь.
— Мне только надо забрать свои вещи. Подумай о книге! Мне нужны фотографии, которые я собрала, мои дневники. И, конечно... мои украшения.
Я хотела рассмешить его, но мне не удалось это сделать.
В Лос-Анджелесе в аэропорту меня встретил мой друг и отвез в Энчино. По дороге мои мысли путались: кого я встречу дома? Наверное, маму. Что скажу ей? Но пока я искала ответы на все эти вопросы, мы приехали. К машине подошел охранник и дружески улыбнулся:
— Привет!
— Я случайно в городе и заехала, чтобы поздороваться.
— К сожалению, никого нет дома, Ла Тойя. Жермен и ваш отец в Европе. А с матерью вы разминулись на несколько минут.
— Невезенье! Мне еще нужно дать интервью, но потом я могла бы заехать еще раз. А пока я хотела бы взять некоторые вещи.
— Конечно,— сказал он и добавил:— Приятно видеть вас, Ла Тойя.
Итак, мы подъехали к дому. Был прекрасный солнечный калифорнийский день. Наш дом показался мне весь в огнях, будто в парке Тиволи, а фасад производил впечатление сахарного домика. Когда я открыла входную дверь и вошла в вестибюль, стук моих каблуков эхом отражался от мраморных плит. Подруга Жермена сдержанно поздоровалась со мной и тотчас побежала к телефону. Конечно, она хотела сообщить моим братьям, что я здесь. Но, видно, она не смогла никому дозвониться. А в это время за каждым моим шагом следил мой двоюродный брат Тони, работавший на семью.
Сама удивляюсь, как уверенно я вдруг себя почувствовала, — как дитя на руках у матери. Мне вспомнились все вещи, которые я собирала: фотографии, где я снята вместе с моими братьями и сестрами, рисунки моих племянников и племянниц, все безделушки и подарки, которые я берегла. Я заглянула в комнату Майкла; она была в том же состоянии, в котором он ее оставил, — в беспорядке. Я улыбнулась и подумала: они ждут, что он вернется домой.
Потом пошла в свою комнату. Когда я открыла дверь, у меня перехватило дыхание. Моя спальня превратилась в склад для хранения вещей Жермена. Посередине стояли подставки для обуви, а возле стен — большие шкафы. Я открыла некоторые ящики, подбежала к моему тайнику и перерыла все. Моих вещей тут не было. Фотографии, дневники, записные книжки, все, что имело хоть какое-нибудь значение для меня, исчезло. Мне вспомнилось, что за последние два года я много раз просила Дженнет прислать мне что-нибудь из моих вещей. И я не могла понять, почему она ничего не находила. Это было еще задолго до истории с «Плейбоем», задолго до того, как я сказала матери о неблаговидных поступках Джозефа, задолго до написания этой книги. В тот момент у меня было чувство, будто они вымели отсюда, как мусор, все, что могло напомнить обо мне. Более жестоко они не смогли бы меня наказать.
«Все это никогда больше не станет моим домом,— подумала я.— Даже если я сама очень захочу — никогда!»
Вначале я надеялась, что встречу кого-нибудь из близких, но теперь мне хотелось уйти до того, как кто-либо из них вернется. Я быстро спустилась вниз по лестнице, но у двери маминой комнаты задержалась. Если я не могла ее увидеть, обнять, то хотелось хотя бы почувствовать ее присутствие. Несмотря ни на что, она значила для меня очень много. Что бы она ни делала, она была моя мать, а я — ее дитя. И сегодня во мне есть частица того, что не в силах забрать даже она.
Я вошла в комнату мамы. Сколько себя помню, тут повсюду были десятки портретов, моментальных фотоснимков ее детей. Но сейчас некоторых из них не было: фотографии, на которой мы шалили с Майклом, фотографии, где я одна и той, где я с мамой. Мой портрет заменили другими. Я осмотрелась еще раз и почувствовала нечто вроде того, будто меня больше вообще не существует. Мое разочарование было большим, чем я могла себе представить. Попытка справиться со слезами была напрасной, они ручьями бежали по моим щекам. Мне очень хотелось спросить:
— Чем я это заслужила? Я же люблю вас, несмотря ни на что! Разве вы не можете больше любить меня? Я же по-прежнему ваша дочь. Я все та же Ла Тойя.
Но никого не было! Я закрыла глаза и услышала голоса моих братьев и сестер, которые пели и смеялись во всем доме. Самое счастливое время, самые светлые воспоминания — они останутся со мной навсегда. И пусть мои родители стерли в своих сердцах память обо мне, в моем сердце всегда есть место для них. Я закрыла дверь в спальню матери, глубоко вздохнула, вытерла слезы и пошла вниз по лестнице. Тяжелая парадная дверь захлопнулась за мной. Не оборачиваясь, я села в машину и в последний раз проехала через железные ворота. Я ехала домой.