Центр города. Субботний вечер. ХХ век
| Вид материала | Документы |
- Акт о результатах проведения в Ростовской области плановой выездной проверки полноты, 2587.14kb.
- Музыкально-экскурсионная программа «Век XIX о любви». или, 41.97kb.
- Акт о результатах проведения в Приморском крае плановой выездной проверки полноты, 1994.2kb.
- Фильмы фестиваля «Море зовёт!» 2009 Центр-Студия национального фильма «xxi век» (Москва), 210.58kb.
- Акт о результатах проведения в Курской области плановой выездной проверки полноты, 1753.11kb.
- 20 век это век прогресса, век стремительного развития в области инновационных технологий., 98.47kb.
- Лекция-концерт, 160.1kb.
- Серебряный век русской поэзии форма: литературно-музыкальный вечер Цели проведения, 158.96kb.
- Утверждено постановлением акимата, 74.29kb.
- Сказка для взрослых в пяти частях, 212.14kb.
История Мариуса
Это произошло в городе Массилия на территории Римской Галлии в тот год, когда мне исполнилось сорок лет. Я сидел в отвратительной прибрежной таверне и лихорадочно писал свой труд по истории мира.
На редкость грязная, переполненная людьми таверна была местом постоянных сборищ матросов и бродяг, а также путешественников вроде меня, которым нравилось общаться с такого рода людьми и которые по-своему даже любили их, хотя в отличие от меня, например, они в большинстве своем были очень бедны и не могли прочитать ни строчки из того, что я писал.
Я прибыл в Массилию после долгого и очень полезного для меня путешествия, во время которого побывал во всех крупных городах Империи. Я посетил Александрию, Пергам, Афины и везде наблюдал образ жизни и нравы людей, делал заметки. А теперь я собирался странствовать по городам Римской Галлии.
В ту ночь я чувствовал себя ничуть не менее комфортно, чем в собственной библиотеке в Риме. Откровенно говоря, в таверне мне нравилось даже больше. Везде, где бы я ни был, я искал подобные этому местечки, удобно устраивался за столиком у стены, зажигал свечу, раскладывал перед собой письменные принадлежности, пергамент и писал. Пожалуй, лучше всего мне работалось именно в вечерние часы, когда в таких заведениях было наиболее людно и шумно.
Сейчас, оглядываясь назад, я особенно ясно понимаю, что всю свою жизнь провел в самой гуще событий и страстей. Я привык думать, что мне ничто не может причинить вред.
Я был незаконнорожденным сыном и вырос в богатом доме благородного римлянина. Меня любили, баловали и позволяли делать все, что мне хотелось. Моим законнорожденным братьям приходилось думать о женитьбе, о политике и военной службе. К двадцати годам я стал ученым человеком и летописцем и часто во время пиров становился зачинщиком споров по тому или иному историческому или военному вопросу.
Отправляясь в путешествие, я не испытывал недостатка в деньгах, и у меня были такие документы, которые открывали передо мной все двери. Сказать, что жизнь была ко мне благосклонна, пожалуй, будет чересчур мягко. Я был на редкость счастливым человеком. Но, что самое главное, жизнь никогда не казалась мне скучной и не нанесла ни одного серьезного удара.
Меня не покидали ощущение восторга и сознание собственной неуязвимости. Впоследствии они сыграли в моей судьбе такую же важную роль, как гнев и сила духа в твоей или отчаяние и жестокость в жизни многих других. Эти чувства вдохновляли меня и поддерживали мой дух.
Однако продолжу… Если мне и не хватало чего-то в моей полной приключений жизни – хотя в те годы я мало думал об этом, – так это любви моей матери, которую я не знал. Она умерла в момент моего рождения, и мне было известно только, что она была рабыней из племени воинственных галлов, воевавших против Юлия Цезаря. От нее я унаследовал светлые волосы и голубые глаза. Кроме того, ее сородичи, судя по всему, были настоящими гигантами. Уже в ранней юности я был намного выше моего отца и братьев.
Должен признаться, что мои галльские предки меня мало интересовали.
Я путешествовал по Галлии как образованный римлянин, совершенно не думая о том, что и во мне течет кровь варваров. Мои представления и убеждения ничем не отличались от обычных для моего времени. Я был уверен, что Цезарь Август – величайший из правителей и что в благословенный век владычества Рима старые предрассудки и суеверия во всей Римской империи уступили место закону и разуму. Не было такого места, куда бы не протянулись из Рима дороги, по которым двигались солдаты, ученые и торговцы.
В тот вечер я работал как сумасшедший, записывая свои наблюдения и описывая людей, которые заходили в таверну. Это были дети поистине всех рас и народов, говорившие на более чем дюжине разных языков.
Сам не знаю почему, но мне в голову пришла вдруг довольно странная мысль относительно жизни вообще, которая из смутного беспокойства переросла в едва ли не навязчивую идею. Я запомнил, что она появилась в моей голове именно в тот вечер, потому что, как я считал, сама идея впоследствии оказалась тесно связанной с дальнейшими событиями. Однако на самом деле то, что эта мысль возникла в последние часы моего существования в качестве свободного римского гражданина, было не более чем совпадением.
Сама же идея состояла в существовании кого-то, кто видел и знает абсолютно все. Я не имел в виду некое сверхъестественное существо, скорее я думал о наличии на Земле вечного разума и вечного знания. Мысль эта, выраженная определенным практическим образом, одновременно и волновала и умиротворяла меня. Существует где-то некое сознание, которому известно все то, что я видел за время своих путешествий, которому известно, как выглядел город Массилия шестьсот лет назад, когда сюда пришли первые греческие купцы, что и как происходило в Египте во времена, когда строились пирамиды Хеопса. Кому-то известно, каким был свет в тот ранний вечер, когда перед греками пала Троя, о чем говорили между собой в своих маленьких домиках греческие крестьяне за несколько минут до того, как под натиском спартанцев рухнули защищавшие греков стены.
О том, кто бы это мог быть, я имел весьма смутное представление. Однако сознание того, что ничто духовное – а знание, безусловно, духовно – для нас не потеряно, действовало на меня успокаивающе.
Размышляя над этим, я выпил еще немного вина и начал записывать свои мысли. И тут я понял, что моя идея является скорее не убеждением, а предубеждением. Я просто ощущал существование вечного разума…
И воплощением его была та самая история, которую я писал. Я старался объединить исторические факты, которым сам был свидетелем, свои наблюдения, сделанные в самых разных землях, описания народов, там обитавших, с теми письменными источниками, которые дошли до нас от греков – трудами Ксенофонта, Геродота и Посейдония, – чтобы создать единую картину вечного знания, существовавшего в мое время. В сравнении с истинным знанием мой труд был не более чем его слабым и ограниченным подобием.
Около полуночи я почувствовал, что устал, и впервые за долгое время оторвался от работы. Выйдя из состояния напряженной сосредоточенности, я поднял голову, огляделся и заметил, что в таверне что-то изменилось.
Стало намного тише. Точнее сказать, таверна была почти пуста. А напротив меня, спиной к залу, освещенный лишь мерцающим пламенем свечи, сидел высокий светловолосый человек и молча смотрел на меня. Меня не столько поразил его вид – хотя там было чему удивиться, – сколько осознание того, что он уже какое-то время находится рядом и наблюдает за мной, а я его даже не заметил.
Как и все галлы, он был настоящим гигантом, ростом даже выше меня. У него было удлиненное узкое лицо с мощной нижней челюстью и орлиным носом, а глаза под густыми светлыми бровями светились детской непосредственностью и умом. Я хочу сказать, что он производил впечатление человека на редкость умного и в то же время чрезвычайно юного и невинного. Однако он не был молодым. Я был совершенно сбит с толку.
Поразило меня и то, что его густые и жесткие золотистые волосы не были коротко острижены, как это было принято у римлян, а спускались до самых плеч. Вместо туники и плаща, которые в то время носили повсюду, на нем была подпоясанная ремнем короткая кожаная куртка, какие носили варвары до прихода Цезаря.
Этот странный человек с серыми глазами, пронизывавшими меня насквозь, выглядел так, словно только что вышел из леса. Он восхищал меня своим видом, и я принялся лихорадочно описывать его внешность и детали одежды в полной уверенности, что он не сможет прочесть ни слова по-латыни.
Однако его полная неподвижность начинала нервировать меня. Глаза его были неестественно широко раскрыты, а губы слегка изогнулись, как будто само мое присутствие возбуждало его. Его гладкая и изящная белая рука, спокойно лежащая на столе, никоим образом не гармонировала с его внешностью.
Бросив быстрый взгляд на зал, я увидел, что моих рабов в таверне нет. Наверное, играют в карты в соседней комнате, подумал я, или развлекаются наверху с женщинами. Так или иначе, они с минуты на минуту должны прийти.
Я через силу улыбнулся молчаливому и странному соседу и вновь обратился к лежащим передо мной записям. Однако он вдруг заговорил:
– Как вижу, вы очень образованный человек?
Он задал вопрос на латинском языке, на котором говорила вся Империя. Однако акцент у него был довольно сильный. Он очень тщательно произносил каждое слово, и речь его была почти музыкальной.
Я ответил, что да, к счастью, я получил хорошее образование, и вновь вернулся к работе, надеясь, что мой ответ заставит его прекратить разговор. Мне было приятно и интересно смотреть на него, но вступать с ним в беседу не было никакого желания.
– Вы умеете писать и по-латыни, и по-гречески? – снова задал он вопрос, глядя на мои завершенные заметки.
Я вежливо объяснил ему, что греческие фразы в моем тексте всего лишь цитаты из другого источника и что сам я пишу по-латыни. Потом опять уткнулся в работу.
– Однако вы ведь кельт, не так ли? – уточнил он, использовав греческое название галлов.
– Нет, что вы, я римлянин, – возразил я.
– Но вы выглядите совсем как кельт. Вы похожи на нас, такой же высокий и говорите совсем как мы.
Его последние слова очень меня удивили. Вот уже много часов я сидел здесь и потягивал вино. Я никуда не выходил. Тем не менее я объяснил ему, что моя мать была из племени кельтов и что я ее совершенно не знал. А мой отец – римский сенатор.
– А что это вы пишете на греческом и латинском языках? Что вас так увлекает?
Я не стал отвечать ему грубостью. Этот человек начинал интриговать меня. Однако к своим сорока годам я уже знал, что, как правило, люди, которых встречаешь в таких вот тавернах, бывают интересны только в течение первых нескольких минут, а потом общение с ними начинает смертельно утомлять.
– Ваши рабы говорят, – мрачновато-торжественно произнес он, – что вы пишете великую историю.
– Вот как? – несколько напряженно сказал я. – А где, кстати, мои рабы, хотел бы я знать?
Я вновь огляделся, но нигде их не увидел. Тогда я подтвердил, что действительно пишу историю.
– И вы бывали в Египте… – продолжил он, протягивая по столу руку.
Я не ответил и снова пристально всмотрелся в него. Было в нем нечто такое, что трудно передать словами, – в том, как он сидел, как жестикулировал только одной рукой. Обычно так вели себя недалекие люди, которым хотелось показать, что они обладают величайшей мудростью, в то время как на самом деле в них не было ничего, кроме безмерной самоуверенности.
– Да, – ответил я наконец с некоторой долей осторожности, – я бывал в Египте.
Он заметно оживился. Глаза его сначала широко раскрылись, потом он прищурился и сделал едва заметное движение губами, словно говоря сам с собой.
– А вам известны египетские язык и письменность? – слегка сдвинув брови, очень серьезно спросил он. – Знакомы египетские города?
– Разговорный язык – да, я его знаю. Но если под письменностью вы понимаете древнее рисуночное письмо, то нет, его я не могу прочесть. И не знаю никого, кто мог бы это сделать. Я слышал, что пиктографическое письмо не могут прочесть даже старые египетские монахи. Они не понимают смысла половины текстов, которые им приходится переписывать.
Он странно засмеялся. То ли его развеселили мои слова, то ли ему было известно нечто такое, чего не знал я. Потом он глубоко вздохнул, отчего ноздри его слегка расширились и лицо вновь сделалось холодным. Он был поистине замечательным человеком.
– Его могут прочесть боги, – прошептал он.
– Что ж, хотелось бы мне, чтобы они и меня этому научили, – весело ответил я.
– Правда? – От удивления он едва не задохнулся. – Повторите, что вы сейчас сказали!
– Я пошутил, – пожал плечами я. – Я только хотел сказать, что мне хотелось бы научиться читать египетские письмена. Тогда я смог бы узнать истинную правду о египтянах, вместо того чтобы читать глупости, написанные о них греческими историками. Египет – неведомая и никем не понятая страна…
Я вдруг остановился. С какой стати я разговариваю с этим человеком о Египте?
– В Египте до сих пор живут настоящие боги, – совершенно серьезно сообщил он, – боги, которые существовали там всегда. Приходилось ли вам бывать в самых глубинах Египта?
То, что он говорил, показалось мне весьма любопытным. Я ответил, что путешествовал довольно далеко вверх по Нилу и что видел там множество чудес.
– Но что касается настоящих божеств, – продолжал я, – то я едва ли могу поверить в достоверность рассказов о богах с головами животных…
Он покачал головой, как мне показалось, даже несколько печально.
– Истинные боги не нуждаются в том, чтобы в их честь возводили статуи, – сказал он. – У них человеческие головы, и они появляются только тогда, когда сами того хотят. Они существуют так же, как существуют растения, выходящие из-под земли, как существует все на земле, как камни и луна, в великом молчании ведущая отсчет времени благодаря своим неизменным циклам.
– Вполне вероятно, – едва слышно произнес я, не желая раздражать его.
Так вот оно что! Он просто фанатик! Мне следовало сразу догадаться, что сочетание ума и детской наивности свидетельствует о его фанатизме. Мне припомнилось кое-что из записок о галлах Юлия Цезаря. Он писал о том, что кельты ведут свое происхождение от Диспатера, бога ночи и тьмы. Неужели сей странный человек верит во все это?
– В Египте есть древние боги, – мягко заговорил он. – Древние боги есть и в этих землях, но только для тех, кто умеет им поклоняться. Я говорю не о ваших храмах, возле которых торгуют животными, чтобы осквернять алтари, а мясники потом продают оставшееся мясо. Я говорю об истинном поклонении, о настоящих жертвах богу, единственных, к которым он прислушивается и на которые откликается.
– Вы говорите о человеческих жертвоприношениях? – уточнил я.
Цезарь подробно описывал этот обычай кельтов, и при воспоминании о нем у меня кровь застывала в жилах. Конечно же, мне приходилось видеть страшную смерть на аренах Рима, ужасные казни… Однако мне трудно было представить человеческие жертвоприношения, которые не практиковались у нас уже много веков, а быть может, вообще никогда.
Я наконец понял, кем может быть этот странный и удивительный человек. Друидом – членом древней касты кельтских жрецов, тоже описанной Цезарем. Насколько я знал, во всей Империи не было никого, кто был бы им подобен, и не было им равных по могуществу и влиянию. Однако считалось, что они исчезли из Римской Галлии навсегда.
Судя по описаниям, друиды всегда носили белые одежды, жили в лесах и срезали ритуальными серпами ветки омелы. Но этот человек выглядел скорее как земледелец или воин. Хотя неужели друид стал бы одеваться в белые одежды, чтобы пойти в прибрежную таверну? К тому же друиды объявлены вне закона и демонстрировать свою принадлежность к ним опасно.
– Неужели вы все еще поклоняетесь древним богам? – спросил я, подавшись вперед. – Вам приходилось самому бывать в Нижнем Египте?
Я подумал, что, если это действительно настоящий друид, у меня есть прекрасная возможность заставить его рассказать мне о кельтах то, чего никто другой знать не мог. Кроме того, я никак не мог понять, какое отношение к кельтам имеет Египет.
– Нет, – ответил он, – я никогда не был в Египте, хотя именно из Египта пришли к нам наши боги. Мне не суждено побывать там. Как не дано судьбой научиться понимать древний язык. Богов вполне устраивает тот язык, на котором я говорю с ними. Они слышат меня.
– А что это за язык?
– Язык кельтов. По-моему, вам это и так должно быть ясно.
– А почему вы столь уверены, что ваши боги слышат вас, когда вы разговариваете с ними?
– Мои боги отвечают мне, – спокойно промолвил он.
У меня не осталось никаких сомнений в том, что он друид. И мне показалось вдруг, что от него исходит мерцающий свет. Я представил его в белых одеждах. Наверное, случись в тот момент в Массилии землетрясение, я бы едва ли его заметил.
– Значит, вы сами их слышали?
– Я устремлял взгляд на моих богов, и они беседовали со мной – иногда вслух, а иногда мысленно.
– А что они говорят? Что делают такого, что отличает их от наших богов? Помимо, конечно, обрядов жертвоприношений.
– Они делают то, что всегда было только божественной привилегией, – произнес он, и голос его при этом звучал благоговейно, словно он исполнял ритуальное песнопение. – Они разделяют добро и зло. Обращают свою благосклонность на тех, кто их почитает. Приводят тех, кто искренне им поклоняется, в гармонию со всем миром, с лунными циклами. Оплодотворяют землю. Все, что есть на земле доброго и хорошего, происходит от них.
Да, сомнений не оставалось – я слышал от него изложение древних религиозных верований в их самой примитивной форме. Эти первобытные верования до сих пор оставались очень распространенными среди простого народа Империи.
– Мои боги прислали меня сюда, – продолжал он, – чтобы я разыскал вас.
– Меня?! – воскликнул я совершенно потрясенный.
– Вы очень скоро все поймете, – ответил он. – Как и научитесь с благоговением относиться и почитать Древний Египет. Боги научат вас.
– А чего ради они станут это делать?
– Все очень просто. Вы должны будете стать одним из них.
Я хотел было ответить, но в ту же секунду почувствовал сильный удар по затылку, по голове волнами разлилась ужасная боль. Я понял, что теряю сознание – стол накренился, потолок уплыл высоко вверх… Мне хотелось сказать ему, чтобы он отвел меня в мой дом, к моим слугам, если ему нужен выкуп…
Однако уже тогда я понимал, что правила и порядки, существующие в моем мире, не имеют ничего общего с тем, что происходило со мной в тот момент.
Когда я очнулся, уже наступил день. Я лежал в большом фургоне, быстро мчавшемся по немощеной дороге через необъятный лес. Я был связан по рукам и ногам и прикрыт какой-то накидкой. Сквозь щели в плетеных стенках я мог видеть, что происходит по сторонам. Рядом с фургоном скакал верхом тот человек, который разговаривал со мной в таверне. Там были еще какие-то всадники, одетые в штаны и короткие кожаные куртки, подпоясанные ремнями. На всех были железные нарукавники, и у всех сбоку висели железные мечи. В ярких проблесках солнца волосы их казались почти белыми. Они окружали повозку и ехали совершенно молча.
Казалось, сам лес был создан для обитания в нем титанов. Кроны необъятных в обхвате древних дубов почти смыкались и закрывали свет. Большую часть пути мы ехали в сыром полумраке, под сенью темно-зеленых листьев.
Не помню, чтобы по пути нам встречались какие-либо города и деревни, помню только густой, непроходимый лес. Наконец мы въехали в ворота, и по обеим сторонам я увидел дома под соломенными крышами, между которыми сновали варвары в кожаных одеждах. Меня привели в один из домов и оставили в темноте. Я был вне себя от ярости и в то же время чувствовал себя совершенно разбитым и измотанным, затекшие ноги отказывались меня держать.
Теперь я был уверен, что нахожусь в сохранившемся с древних времен поселении кельтов. Тех самых варваров, которые за несколько веков до этого разграбили храм в Дельфах, а чуть позже и сам Рим. Тех самых воинственных кельтов, которые, сидя совершенно обнаженными на своих конях, бросались в бой с войсками Цезаря, громкими звуками труб и дикими воплями приводя в ужас дисциплинированных римских воинов.
Иными словами, я оказался вне пределов всего того, на что мог бы надеяться. Помощи было ждать неоткуда. И, если эти разговоры о моем скором превращении в одного из богов означают, что я буду принесен в жертву на каком-нибудь залитом кровью алтаре, мне следует постараться как можно быстрее выбраться отсюда.
Глава 6
Когда тот человек, который меня похитил, появился вновь, на нем были те самые легендарные белые одежды до земли, а жесткие волосы были аккуратно расчесаны. Он выглядел очень впечатляюще и торжественно. За ним в полутемную комнату вошли еще несколько мужчин. Все они – и молодые, и старые – были высокого роста, с блестящими светло-русыми волосами, на всех были такие же длинные белые одежды.
Они молча окружили меня и долго пристально рассматривали. Потом стали перешептываться между собой.
– Ты идеально подходишь для того, чтобы стать богом, – обратился ко мне самый старый из пришедших, и я увидел выражение радостного удовольствия на лице того, кто привез меня. – Ты именно тот, кого хочет бог, и останешься с нами до великого праздника Самайна. Когда наступит этот день, мы отведем тебя в священную рощу, где ты напьешься божественной крови и после этого станешь отцом богов, тем, кому предстоит возродить древнюю магию, отнятую у нас без всяких объяснений.
– И когда это случится, тело мое умрет? – спросил я, вглядываясь в их худые, с резкими чертами лица, проницательные глаза, наблюдая мрачную грацию каждого их движения.
Я мог представить себе, какой ужас нагоняли эти безжалостные и отважные воины на народы Средиземноморья, когда нападали на них. Стоит ли удивляться, что об их бесстрашии написано так много? Однако передо мной стояли сейчас не воины – это были жрецы, судьи и учителя. Наставники молодого поколения, хранители законов и поэзии, не запечатленных ни на одном языке.
– Умрет только смертная часть тебя, – ответил мне тот старец, который разговаривал со мной с самого начала.
– Как неудачно, – сказал я. – Ведь это практически все, что у меня есть.
– Нет, останется твой внешний облик, и он будет окружен ореолом славы. Ты убедишься, что будет именно так. А потому ничего не бойся. К тому же не в твоей власти изменить ход событий. До дня Самайна тебе предстоит отрастить длинные волосы, а кроме того, выучить наш язык, наши законы и гимны. Мы позаботимся о тебе. Мое имя Маэл, и я сам стану твоим наставником и учителем.
– Но я не желаю становиться богом! – воскликнул я. – И уверен, что боги не захотят принять в свои ряды того, кто не хочет этого.
– Это будет решать сам древний бог. Но я знаю, что, как только ты напьешься божественной крови, ты станешь богом. И тогда тебе откроются все истины.
Спастись было невозможно.
Меня охраняли днем и ночью. Мне не позволили даже иметь при себе нож, чтобы я не смог остричь себе волосы или причинить иной вред. Напившись густого пшеничного пива и насытившись жареным мясом, которые мне приносили, большую часть времени я проводил, лежа в одиночестве в полутемной комнате. Меня лишили письменных принадлежностей, и я очень страдал из-за этого.
Изнывая от скуки, я слушал приходившего обучать и инструктировать меня Маэла. Я позволял ему петь древние гимны, пересказывать старинные предания, объяснять законы и лишь время от времени поддразнивал его, говоря, что богу не требуются никакие указания и инструкции.
Он соглашался со мной, но оправдывался тем, что обязан рассказать мне обо всем, что меня ждет впереди.
– В твоих силах помочь мне выбраться отсюда, ты можешь отправиться вместе со мной в Рим, – говорил я. – В горах над Неаполитанским заливом у меня есть собственный дом. Тебе никогда не приходилось видеть столь красивые места. Если ты мне поможешь, я позволю тебе навсегда поселиться там, взамен попросив лишь о том, чтобы ты повторил для меня ваши молитвы, гимны и законы, с тем чтобы я мог их записать.
– Зачем ты стараешься подкупить меня? – спрашивал он, однако я видел, что его очень интересует тот мир, из которого я пришел. Он признался, что за несколько недель до моего прибытия он осмотрел греческий город Массилию и ему очень по душе пришлись и римское вино, и изысканная еда, которые ему пришлось попробовать. К тому же на него большое впечатление произвели стоящие в порту огромные корабли.
– Я вовсе не пытаюсь подкупить тебя, – отвечал я. – Я не верю в то, во что верите вы, и я оказался вашим пленником.
Однако от скуки и из любопытства я продолжал слушать его молитвы, а кроме того, я не знал толком, что мне предстоит впереди, и меня мучил смутный страх.
Я стал ждать его прихода с некоторым нетерпением. Ждать, когда бледное лицо и призрачная фигура возникнут в пустой комнате и словно озарят ее белым светом, ждать, когда он снова тихим, размеренным голосом начнет нараспев произносить бессмысленные для меня речи.
Вскоре я понял, что в своих поэтических сказаниях он не излагает мне связные и продолжительные истории жизни богов, как делается это в греческих и римских мифах. Имена и характеристики богов мелькали то в одних, то в других строфах. Самые различные божества принадлежали к единому небесному племени.
Но тот бог, которым предстояло стать мне, имел, судя по всему, величайшую власть над Маэлом и его учениками. У этого бога не было имени, хотя его величали самыми разными титулами, самым распространенным из которых был Тот, Кто Пьет Кровь. Кроме того, его называли и Белым Богом, и Богом Ночи и Тьмы, и Богом Дуба, и даже Возлюбленным Матери.
В каждое полнолуние этому богу приносились кровавые жертвы. Но в день Самайна (1 ноября по нашему христианскому календарю – в день, который мы называем теперь Днем всех святых или Днем поминовения мертвых) этому богу в присутствии всего племени приносились самые многочисленные жертвы – ради того, чтобы он даровал людям богатый урожай, а также для того, чтобы он свершил свой суд и предсказал людям, что ждет их впереди.
Бог этот служил Великой Матери – той, которая не имела видимой формы, но незримо присутствовала во всем и была Матерью всего сущего – земли, деревьев, неба над головой, всех людей и даже Того, Кто Пьет Кровь, который обитал в ее саду.
Чем больше меня интересовало все, что мне рассказывал Маэл, тем больше я понимал. Традиция поклонения Великой Матери была знакома и мне. По всей Империи люди поклонялись Матери-земле и Матери всего сущего, хотя называли ее самыми разными именами. Точно так же поклонялись ее возлюбленному и сыну – умирающему и воскресающему богу, который рос, так же как растет все на земле, лишь затем, чтобы быть потом срезанным под корень, в то время как Мать оставалась жить вечно. Это был очень древний и красивый миф, объясняющий смену времен года. Однако традиции поклонения ему, соблюдаемые повсюду, едва ли можно было назвать красивыми.
Ибо Божественная Мать одновременно была и Смертью – землей, которая поглощает останки юного возлюбленного, так же как поглощает останки всех нас. И в соответствии с этим древним поверьем повсюду существовало множество кровавых ритуалов.
В Риме эта богиня носила имя Кибела, и мне приходилось видеть, как ее преданные жрецы и почитатели в порыве безумия и экстаза подвергали себя оскоплению. А упоминаемые в этом мифе боги принимали страшную смерть: Аттис в безумии оскопил себя, Дионис был растерзан, Осирис у древних египтян был расчленен, но потом вновь собран воедино Великой Матерью Исидой.
И вот теперь мне предстояло стать Великим Богом Всех Плодоносных Сил Земли – богом вина, посевов и деревьев. Я был уверен в том, что в любом случае мне предстоит нечто ужасное.
Мне не оставалось ничего, кроме как напиваться и бормотать песнопения и молитвы вместе с Маэлом, у которого при взгляде на меня на глаза наворачивались слезы.
– Выпусти меня отсюда, негодяй несчастный, – однажды в порыве крайнего раздражения воскликнул я. – Почему бы тебе самому, в конце концов, не стать этим богом деревьев? Почему именно меня решили удостоить этой чести?
– Я уже говорил тебе, что бог поведал мне о своих желаниях. Я не был им избран.
– А если бы ты оказался его избранником, ты сделал бы это?
Я устал слушать сказки о древних варварских обычаях и верованиях, о том, что если человеку угрожает несчастье или болезнь, то он, чтобы избежать угрозы, должен принести человеческую жертву богу.
– Мне было бы очень страшно, но я принял бы эту судьбу, – шепотом ответил он. – Известно ли тебе, в чем состоит весь ужас твоей участи? В том, что твоя душа окажется навеки заключенной в твоем теле. Она не сможет в момент плотской смерти переселиться в другое тело и в иное жизненное пространство. Нет, твоя душа навеки останется душой бога. Ты будешь навсегда лишен возможности умереть и возродиться заново.
Несмотря на мое абсолютное неверие в возможность реинкарнации и раздражение, вызванное полной убежденностью Маэла в неизбежности подобных явлений, его слова заставили меня успокоиться и замолчать. Я ощутил всю силу его суеверного страха и охватившей его печали.
Мои волосы стали густыми и длинными. Жаркое лето уже сменила прохладная осень. Приближался день великого ежегодного праздника Самайна.
Однако у меня по-прежнему возникало множество вопросов.
– Скольких вы уже превратили в богов подобным же образом? Чем я привлек ваше внимание? Что нашли вы во мне такого, что заставило вас избрать именно меня? – спрашивал я у Маэла.
– Я еще никогда не приводил сюда человека, чтобы превратить его в бога, – отвечал он. – Но бог уже стар, он утратил магическую силу. С ним произошло ужасное несчастье, однако я не вправе говорить об этом. Он избрал своего преемника.
Маэл внезапно испуганно замолчал. Он сказал слишком много. В глубине души его что-то очень беспокоило и пугало.
– Но откуда тебе известно, что он захотел избрать именно меня? Или у тебя здесь в крепости припрятано еще человек шестьдесят кандидатов?
Он покачал головой и вдруг с не характерной для него болью в голосе произнес:
– Мариус, если ты откажешься выпить божественную кровь, если не станешь отцом нового племени богов, что же тогда будет со всеми нами?
– Друг мой, меня это совершенно не заботит… – начал было я.
– О, какое ужасное несчастье! – прошептал он.
За этим последовал длинный рассказ о возвышении Рима, о страшных завоеваниях Цезаря, об уничтожении и вырождении племен и народов, которые испокон веков жили среди этих гор и лесов, жалобы на то, что вместо величественных и славных твердынь могущественных племенных вождей выросли презренные города сначала греков, этрусков, а потом и римлян.
– Друг мой, цивилизации рождаются и умирают, старые боги уступают место новым.
– Ты не понимаешь, Мариус, – покачал головой он. – Наш бог не был повержен вашими идолами и теми, кто рассказывает все эти фривольные и похотливые истории. Наш бог был необыкновенно красив, словно сама луна создала его и озарила своим светом, он говорил с нами голосом чистым, как сам свет, и вел нас по жизни в единстве с окружающим миром. Но он был сокрушен великим несчастьем, и во всех северных землях другие боги погибли. Такова была месть ему со стороны бога солнца, но каким образом солнце могло проникнуть в отведенное для тьмы и сна время, ни ему, ни нам не известно. В тебе наше спасение, Мариус. Ты тот смертный, Который Знает, Который Способен Учиться и Уже Научился Многому, Ты Тот, Кто Может Отправиться в Нижний Египет.
Я много думал обо всем этом. Я думал о древнем культе поклонения богу плодородия Осирису и Исиде, которую считали Матерью-землей, о том, что Тифона, убийцу Осириса, называли солнечным светом.
И вот теперь этот благочестивый посредник между богом и людьми говорил мне о том, что солнце нашло в ночи бога и тем самым вызвало страшные несчастья.
В конце концов мой разум отказался работать.
Слишком много дней провел я в одиночестве, предаваясь пьянству.
Лежа в темноте, я пел про себя гимны Великой Матери. Хотя она не была для меня богиней. Она не была ни Дианой Эфесской с наполненными молоком персями, ни ужасной Кибелой, ни даже нежной Деметрой, оплакивавшей перешедшую в царство мертвых Персефону. Она была той плодородной и щедрой землей, запах которой доносился до меня сквозь зарешеченные окна дома, ветром, приносившим сырость и сладкие ароматы мрачного зеленого леса. Она была для меня луговыми цветами и пахучими травами, водой из горного источника, шум которой я иногда слышал. Она была для меня всем тем, что еще осталось в этой полупустой комнате, после того как у меня отобрали почти все. Как и все люди, я знал, что смена времен года, приход зимы или весны, рост на земле всех растений содержат в себе скрытую истину и ни в коей мере не зависят от мифов и легенд, на каких бы языках они ни звучали.
Сквозь решетки на окнах я взглянул на сияющие высоко над головой звезды и вдруг подумал, что мне суждено умереть совершенно глупо и бессмысленно – среди чужих людей, обычаи которых для меня совершенно неприемлемы. И все же торжественность и возвышенность происходящего оказывала на меня огромное воздействие, заставляя покориться своей участи. Я готов был сдаться и уже воображал себя в центре неведомых мне грядущих событий, обладавших тем не менее некой величественной красотой.
Однажды утром, проведя рукой по волосам, я обнаружил, что они густыми вьющимися волнами спускаются мне на плечи.
В последующие несколько дней в крепости царила необычная суета, слышались какие-то звуки, чувствовалось оживленное движение, внутри крепости раздавались шаги тысяч и тысяч ног. Люди все прибывали и прибывали.
Наконец ко мне пришли Маэл и еще восемь друидов. Их чистейшие белоснежные одежды пахли родниковой водой, в которой были выстираны, и солнцем, которое высушило их. Волосы у всех были аккуратно расчесаны и блестели.
Они осторожно и тщательно побрили мне лицо, подстригли на руках ногти. Потом расчесали волосы и надели на меня такие же белоснежные одежды. Закрывая со всех сторон белыми покрывалами, они вывели меня из дома и проводили к белой крытой повозке.
Увидев, что множество одетых в длинные рубахи мужчин сдерживают огромную толпу, не позволяя никому приближаться ко мне, я впервые понял, что лишь нескольким избранным друидам позволено видеть меня.
Как только Маэл и я оказались внутри повозки, полог ее опустили, скрыв нас от посторонних глаз. Мы уселись на грубо сколоченные скамейки, и повозка тронулась в путь. В полном молчании мы ехали несколько часов.
Сквозь матерчатое покрытие повозки проникали лучи солнца, а когда я приник к нему лицом, то увидел лес, через который мы проезжали. Он показался мне еще темнее и гуще, чем в первый раз. За нами следовал бесконечный караван других повозок. Некоторые из них представляли собой огромные клетки, внутри которых находились люди. Вцепившись руками в прутья, они умоляли отпустить их, и голоса их сливались в единый, исполненный ужаса вопль.
– Кто эти люди? Почему они так кричат? – не в силах больше вынести подобное напряжение, спросил я.
Маэл вздрогнул и словно пробудился от сна.
– Они преступники – воры и убийцы. Все они справедливо осуждены и будут принесены в священную жертву.
– Ужасно, – пробормотал я.
Хотя имел ли я право говорить так? Разве сами мы не приговаривали преступников к смерти на кресте, к сожжению у позорного столба, к разного рода пыткам и страданиям? Неужели то, что мы не называли это священной жертвой, делало нас более цивилизованными? Возможно, кельты поступали гораздо более мудро, не позволяя им умирать зря.
Чепуха какая-то. Голова у меня кружилась. Повозка продолжала катиться вперед. Я слышал голоса тех, кто сопровождал нас, – некоторые шли пешком, другие ехали верхом на лошадях. Все эти люди направлялись на праздник Самайн. Мне предстояло вскоре умереть. Я очень боялся, что меня сожгут. Маэл выглядел испуганным и был очень бледен. Вопли и вой осужденных на смерть сводили меня с ума.
О чем я буду думать, когда они разожгут костер? Какие мысли придут мне в голову в тот момент, когда я почувствую, что горю? Я больше не в силах был выносить все это.
– Что ждет меня? – неожиданно даже для самого себя спросил я, испытывая отчаянное желание придушить Маэла.
Он поднял на меня взгляд и чуть сдвинул брови.
– А вдруг бог уже мертв?.. – прошептал он.
– Тогда мы вместе с тобой отправимся в Рим и будем пить там прекрасное италийское вино, – шепнул я в ответ.
Когда повозка наконец остановилась, давно уже перевалило за полдень. Гул голосов вокруг становился все громче и громче.
Я встал, чтобы выглянуть из повозки, и Маэл не остановил меня. Я увидел, что мы находимся на огромной лесной поляне, окруженной со всех сторон гигантскими дубами. Все повозки, в том числе и наша, были расставлены под деревьями, а посреди поляны сотни людей возводили какое-то сооружение из бесчисленного количества вязанок хвороста, тысяч метров веревок и сотен свежесрубленных толстых стволов деревьев.
Самые длинные бревна – таких мне никогда не приходилось видеть – были поставлены вертикально в виде двух огромных букв «X».
Лес буквально кишел людьми, наблюдающими за всем, что происходило на поляне, на которой разместиться всем было просто невозможно. Все новые и новые повозки пробирались сквозь это невероятное скопление в поисках свободного места возле края леса.
Я снова сел, делая вид, что не понимаю, что происходит, пытаясь убедить в этом даже самого себя. Однако я, конечно же, все прекрасно понимал. Ближе к закату крики и вопли осужденных стали еще громче и отчаяннее.
Солнце почти село, когда Маэл приподнял полог, и я в ужасе уставился на две гигантские, сплетенные из прутьев фигуры. Должно быть, они изображали мужчину и женщину. Одежда и волосы их были сделаны из виноградных лоз, все остальное – из шестов и ивовых прутьев. Сверху донизу к ним веревками были привязаны осужденные на смерть, вопли которых разносились далеко вокруг.
При виде этих ужасных великанов я буквально лишился дара речи. Я не мог сосчитать, сколько извивающихся тел было на поверхности статуй – на их торсах, руках, даже на ладонях, в пустом пространстве полых ног и похожих на клетки, лишенных лиц, огромных голов, украшенных венками из ивовых прутьев и цветов. Гирлянды из цветов украшали платье женщины, а за свитый из плюща пояс мужчины были заткнуты снопы пшеницы. Фигуры раскачивались и дрожали, словно готовые вот-вот упасть, однако я знал, что этого не произойдет, так как их удерживали невероятной длины бревна, позволявшие им возвышаться над лесом. Вокруг странных статуй были уложены вязанки хвороста и пропитанные смолой поленья, которые вскоре запылают, и тогда пламя поглотит гигантские фигуры.
– И ты хочешь, чтобы я поверил, будто все эти несчастные, которые привязаны там веревками и обречены на смерть, виновны в преступлениях? – спросил я Маэла.
Он молча кивнул с обычным торжественным и серьезным выражением лица. Его это мало волновало.
– Они ждали месяцы, а иногда и годы того момента, когда будут принесены в жертву, – ответил он наконец, и голос его прозвучал равнодушно. – Их привезли сюда со всех уголков нашей земли. И точно так же, как и мы, они не в силах изменить свою судьбу. Им суждено умереть вместе с изображениями Великой Матери и ее Возлюбленного.
Меня все больше и больше охватывало отчаяние. Нужно было что-то предпринять, чтобы спастись. Но двенадцать друидов окружали со всех сторон повозку, а за ними располагался целый легион воинов. Все остальные заполняли лес на много метров вглубь, и конца им не было видно.
Быстро темнело, и повсюду были зажжены факелы.
До меня доносился рев возбужденных голосов. Крики обреченных становились все более пронзительными и жалобными.
Я сидел неподвижно, стараясь не поддаваться панике. Уж если мне не суждено избегнуть страшной участи, я должен пройти через странный обряд, хотя бы внешне демонстрируя спокойствие. А когда всем станет ясно, какой это обман и мошенничество, я твердо и с достоинством выскажу все, что думаю по этому поводу, – так, чтобы меня могли услышать все. Это и будет моим последним поступком – деянием бога, а потому я должен совершить его, демонстрируя сознание своей власти и авторитета. В противном случае мой акт не будет иметь никакого смысла.
Повозка снова двинулась куда-то. Крики и шум усилились, и Маэл взял меня за руку, словно стараясь придать мне мужества. Он поднял полог только тогда, когда повозка остановилась в глубине леса, за много ярдов от поляны. Оглянувшись, я увидел огромных зловещих истуканов, внутри которых в отблесках факела виднелись отчаянно извивающиеся фигурки людей. Казалось, кошмарные создания оживают и вот-вот встанут и двинутся на нас, круша все на своем пути. Игра света и теней внутри их голов создавала впечатление отвратительно гримасничающих лиц.
Я не мог заставить себя отвернуться от них и от собравшейся вокруг огромной толпы, но Маэл крепче сжал мою руку и сказал, что теперь мне предстоит вместе с избранными жрецами войти в святилище бога.
Со всех сторон, явно стараясь скрыть меня от посторонних глаз, нас тесным кольцом окружили другие жрецы. Я догадался, что толпе неизвестно, что происходит здесь в этот момент. Судя по всему, они знали лишь, что вскоре должна начаться церемония жертвоприношения и что друиды провозгласят появление некоего воплощения бога.
Только у одного из тех, кто сопровождал меня, в руках был факел. Мы все дальше углублялись в лес.
Было очень тихо. И очень сыро. Стоящие вокруг деревья достигали головокружительной высоты и устремлялись прямо в далекое, едва просвечивающее между кронами темное небо. Мне казалось, что лесные гиганты продолжают расти прямо у меня на глазах.
Я думал о том, что мог бы сейчас убежать. Но я не успею и оглянуться, как все племя бросится за мной в погоню.
Тем временем мы вошли в священную рощу, и в полумраке я увидел вырезанные на стволах деревьев изображения ужасных лиц. Отовсюду на меня смотрели пустые глазницы насаженных на колья и ухмыляющихся черепов, а в дуплах деревьев черепа были уложены рядами в несколько ярусов. В целом роща походила на огромный склеп, много веков служивший местом захоронения. Казалось, что в окружавшем нас безмолвии страшные черепа вот-вот оживут и заговорят с нами.
Я постарался избавиться от этой иллюзии, от ощущения того, что они наблюдают за нами.
На самом деле нет никого, кто наблюдал бы за нами, и никакого вечного знания не существует вообще.
Мы остановились перед дубом с узловатым искривленным стволом и толстыми суками. Он был таким огромным, что я глазам своим не поверил. Я не мог себе представить, сколько же могло понадобиться времени, чтобы выросло такое поистине невероятной толщины дерево. Подняв голову, я увидел, что ветви все еще живы и покрыты зелеными листьями. Со всех сторон дерево украшали вьющиеся плети омелы.
Друиды отступили в стороны. Возле меня остался только Маэл. Я стоял лицом к дереву и тут заметил, что у его подножия сложено большое количество букетов цветов. В сумерках трудно было разглядеть, что это были за цветы, даже окраску лепестков определить было невозможно.
Маэл закрыл глаза и склонил голову. Все остальные пребывали в таком же состоянии и дрожали с головы до ног. Я почувствовал, как по траве пробежал прохладный ветерок. Его подхватили листья деревьев, и я услышал звук, похожий на глубокий вздох, который, однако, быстро затих в глубине леса.
И вдруг я совершенно отчетливо услышал произнесенные в полной тишине слова, хотя вокруг по-прежнему не раздавалось ни звука.
Безмолвные речи, несомненно, доносились изнутри дуба, и смысл их состоял в том, что кто-то спрашивал, отвечает ли всем поставленным условиям тот, кому предстоит этой ночью выпить божественную кровь.
На мгновение мне показалось, что я схожу с ума. Меня, наверное, чем-то опоили! Однако с самого утра у меня во рту не было ни капли. Голова моя оставалась до боли ясной, и я вновь ощутил исходящие от неведомого существа импульсы. Таинственный незнакомец продолжал задавать вопросы.
– Это образованный человек?
Маэл отвечал утвердительно и так старательно, что, казалось, его худощавое тело слабо засветилось. На лицах остальных застыло выражение благоговейного восторга, все пристально смотрели на дуб и стояли так неподвижно, что единственным живым существом здесь было сверкающее пламя факела.
– Может ли он отправиться в Египет?
Я видел, как Маэл утвердительно кивнул. В глазах его появились слезы, он судорожно сглатывал, и я заметил, как подергивалась его белая шея.
– Да, я пока еще живу, верный мой почитатель. Я говорю с тобой. Ты все сделал как нужно. И теперь я создам нового бога. Пришли его ко мне.
От потрясения я лишился дара речи и не находил слов. Да и что я мог сказать? Весь мир перевернулся! Все, во что я верил, на что рассчитывал и надеялся, неожиданно было поставлено под сомнение. Я совершенно не чувствовал страха – только парализовавшее меня беспредельное удивление. Маэл взял меня за руку. Остальные друиды пришли ему на помощь. Они окружили меня и повели вокруг дуба, у ствола которого были сложены груды цветов. Наконец мы остановились по другую сторону ствола перед сложенными в кучу огромными камнями. В этой части рощи я тоже увидел вырезанные на деревьях изображения и безымянные черепа. Здесь стояли еще несколько друидов в белых одеждах – прежде я их не встречал. Именно эти друиды, у нескольких из которых были длинные белые бороды, медленно приблизились к дубу и принялись убирать камни.
К ним молча присоединились Маэл и остальные. Все вместе они поднимали огромные глыбы камня и складывали их в стороне. Некоторые валуны были так тяжелы, что сдвинуть их с места они могли только втроем.
Наконец у самого основания дуба я увидел тяжелую, железную дверь, запертую на массивные замки. Маэл вытащил большой железный ключ и произнес какую-то длинную тираду по-кельтски, на которую ответили остальные. Рука Маэла дрожала. Однако он быстро справился со всеми замками, и четверо друидов приоткрыли створку двери. Тот, кто нес факел, зажег еще один и вложил его мне в руку.
– Войди, Мариус, – торжественно произнес Маэл.
В мерцающем свете факела мы посмотрели друг на друга. Он показался мне совершенно беспомощным, не способным сдвинуться с места, и я чувствовал, что при взгляде на меня сердце его готово было выскочить из груди. Его переполнял восторг, однако причину ликования я никак не мог понять.
Неожиданно изнутри дерева, откуда-то из царящей за грубо прорубленным дверным проемом непроглядной тьмы, вновь возник безмолвный голос:
– Не бойся, Мариус. Я жду тебя. Возьми свет и приди ко мне.