Geum.ru

10. Поэтика «Евгения Онегина»: проблемы интерпретации

Вид материалаСтатья

Содержание


Ф.М. Достоевский: Речь о Пушкине (Дневник писателя, 1880), Ряд статей о русской литературе (Статья Книжность и грамотность (Врем
Пушкинская речь
В.В. Набоков: Комментарии к «Евгению Онегину» (написаны (по-англ.) в 1950-е, впервые опубликованы в 1964 г.)
Подобный материал:
10. Поэтика «Евгения Онегина»: проблемы интерпретации

  1. Н.И.Надеждин, рецензия на 7 главу ЕО (Вестник Европы, 1830, № 7):


Статья построена на полемике со знаменитой статьей Булгарина по этому же поводу, где Булгарин утверждает, что в новой главе читатель не найдет ни одной высокой мысли, ни одного подлинного чувствования, ни одной достойной картины. Надеждин утверждает, что, действительно, Пушкин не главный мастер мыслить, но что касается картин – тот тут у него подлинный талант. «Ему не дано видеть и изображать природу поэтически – с лицевой ее стороны, под прямым углом зрения, он может только мастерски выворачивать ее наизнанку. Следовательно – он не может нигде блистать, как только в арабесках. «Руслан и Людмила» представляет собой прекрасную галерею физических арабесков, ЕО есть арабеск мира нравственного». «Картинки эти имеют значение забавной болтовни и этого довольно», - продолжает Надеждин. Что же касается самого романа, то он – лишь не слишком удачная оправа для этих бесподобных картин, в которых мастерски изображена жизнь Москвы и Петербурга: «это рама, в которую нашему поэту заблагорассудилось вставить свои фантастические наблюдения над жизнью, представляющейся ему не с степенного лица, а с смешной изнанки. Сама рама смастерена неудачно; но картинки, вставленные в нее, большей частью – прелестны! Она производят эффект, требующийся от подобных поэтических безделок». Надеждин не разбирает отдельно образы главных героев, в отличие от своих последователей.

  1. В.Г. Белинский. Сочинения Александра Пушкина: Статья 8, 9. (Отечественные записки, 1844, 1845):



  1. Основной и самый хрестоматийный пункт: ЕО как «энциклопедия русской жизни», то есть, по сути, это те же «картинки», только помещенные в достойную раму: «Итак, в лице Онегина, Ленского и Татьяны Пушкин изобразил русское общество в одном из фазисов его образования, его развития, и с какою истинною, с какою верностью, как полно и художественно изобразил он его!». С этой точки зрения ЕО есть «поэма историческая», а Пушкин в ней явился представителем впервые пробудившегося общественного самосознания («он взял эту жизнь, как она есть, не отвлекая от нее только одних ее поэтических мгновений; взял ее со всем холодом, со всею ее прозою и пошлостью»). И еще это первая национально-русская поэма в стихах. Кстати, о народности: важно, что Белинский (как и затем Достоевский) утверждает народность ЕО, споря с «общим мнением», что народное произведение обязательно либо из народа, либо «про баб да мужиков», для него истинно национальное произведение не только может, но и должно создаваться внутри образованного сословия (так как не надо смешивать «народность» и «простонародность»: «чтобы верно изображать какое-нибудь общество, надо сперва постигнуть его сущность, его особность, а этого нельзя иначе сделать, как узнав фактически и оценив философски ту сумму правил, которыми держится общество»).
  2. Образ Татьяны: по Белинскому, Татьяна, хотя и обладает изначально некой целостностью, эволюционирует от «нравственного эмбриона» до «русской женщины с глубокою натурою, развитой обществом». Рассматривая ЕО как энциклопедию, Белинский и сам снабжает каждый разбор обстоятельной «словарной статьей», где подробно рассматривает, например, положение женщины в современном ему обществе. Что касается Татьяны, то для него – она воплощение русской женщины, и в начале своего пути являет собой тип экзальтированной мечтательницы, зачитывающейся романами, ее восприятие Онегина находится в заданных книжных рамках, однако уже в объяснении с Онегиным она предстает настоящей русской женщиной, в которой есть все: «и пламенная страсть, и задушевность простого, искреннего чувства, и чистота, и святость наивных движений благородной натуры, и резонерство, и оскорбленное самолюбие, и тщеславие добродетелью, под которой замаскирована рабская боязнь общественного мнения, и хитрые силлогизмы ума, светскою моралью парализовавшего великодушные движения сердца…». Да, это стоит даже особо подчеркнуть: для Белинского в финальном отказе Татьяны сочетаются и трепет за доброе имя в большом свете, и одновременно презрение к обществу, но и то и другое – подлинно (пока Татьяна живет в свете – его «суд всегда будет ее добродетелью»).
  3. Образ Онегина: (это собственно маленькое дополнение) Онегин – страдающий эгоист (которого душит окружающая посредственность), но он не подражание Байрону или кому бы то ни было еще, а «добрый малый», при этом он эгоист «поневоле», поскольку в окружающем его обществе лишен возможности предаться «полезной деятельности».
  4. Как я уже сказала, подход у Белинского энциклопедический (будущий Набоков): тут и исторический очерк о положении женщины в современном обществе, и нравоописательная зарисовка о том, как совершается выбор в любви и т.д.



  1. Ф.М. Достоевский: Речь о Пушкине (Дневник писателя, 1880), Ряд статей о русской литературе (Статья Книжность и грамотность (Время, 1861)


Книжность и грамотность: о «народности»: Онегин – абсолютно народный и исторический тип, фиксирующий определенный этап в развитии российского общества, когда едва ли не впервые представитель образованного слоя в России задумался над своим местом между народом («почвой») и Европой: «Мы в недоумении стояли тогда перед европейской дорогой нашей, чувствовали, что не могли сойти с нее как от истины, принятой нами безо всякого колебания за истину, и в то же время, в первый раз, настоящим образом стали сознавать себя русскими и почувствовали на себе, как трудно разрывать связь с родной почвой и дышать чужим воздухом…». В Онегине русский человек впервые сознает, что Европа в нем не очень нуждается (хотя он и ощущает себя европейцем), а для России он ничего не может сделать, поскольку толком и не понимает ее (хотя и ощущает себя русским). Тип Онегина должен был образоваться в «высшем обществе», но это никак не лишает его народности (см. Белинского). Таким образом, ЕО – дитя эпохи, которая впервые на себя взглянула.

Пушкинская речь: 1) Онегин: «Верит лишь в полную невозможность какой бы то ни было работы на родной ниве, а на верующих в эту возможность, - и тогда, как и теперь, немногих, - смотрит с грустною насмешкой. Ленского он убил просто от хандры, почем знать, может быть, от хандры по мировому идеалу, - это слишком по-нашему, это вероятно». То есть к Пушкинской речи Онегин стал уже едва ли не воплощением русской души, однако от русской почвы он исторически оторван, а потому он эдакий мировой страдалец и «беспокойный мечтатель во всю жизнь» (хотя, отмечает Достоевский, если кто и есть тут «нравственный эмбрион», то это он – это для него свет – почти божество); 2) Татьяна: «апофеоз русской женщины». Татьяна «разгадывает» Онегина, а вот он так и не понимает ее. Причину финального отказа Онегину Достоевский видит не в «мнении света» (Белинский), и даже не в страхе – русская женщина смела, но «другому отдана…»: «Да, верна этому генералу, ее мужу, честному человеку, ее любящему, ее уважающему и ею гордящемуся», а потому не может бросить его, так как нельзя основать своего счастья на несчастье другого. Немного достоевщины: «И вот представьте себе тоже, что для этого (для счастья) необходимо и неминуемо надо замучить всего только лишь одно человеческое существо, мало того - пусть даже не столь достойное, смешное даже на иной взгляд существо, не Шекспира какого-нибудь, а просто честного старика, мужа молодой жены, в любовь которой он верит слепо, хотя сердца ее не знает вовсе, уважает ее, гордится ею, счастлив ею и покоен. И вот только его надо опозорить, обесчестить и замучить и на слезах этого обесчещенного старика возвести ваше здание!». Впрочем, продолжает Достоевский, даже если бы Татьяна овдовела, она не «пошла бы за Онегиным», так как и в «новой» Татьяне он любит не ее, а лишь свою фантазию, да препятствия, которые чинит свет.


  1. В.В. Набоков: Комментарии к «Евгению Онегину» (написаны (по-англ.) в 1950-е, впервые опубликованы в 1964 г.):


1) Это комментарий к переводу, обращенный к западному читателю, что обуславливает дотошный разбор синтаксических конструкций (возможностей прочтения деепричастных оборотов, например), незнакомых слов, пояснение реалий. 2) Иностранные источники: в отличие от, Например, Лотмана, который в числе прочего стремился проследить русскоязычные источники (и самые очевидные заимствования из иностранных), Набоков погружается в англо- и франкоязычные контексты каждой строки или речевого оборота, причем порой часто набоковский комментарий никак не поясняет оригинального текста: например, разбирая эпиграф к роману, Набоков углубляется в историю употребления слова pétri, где фигурируют и Шатобриан, и Руссо, и Монтень и т.д. 3) Набоковская дотошность: в своей педантичности Набоков не знает себе равных, причем он углубляется даже в такие детали, которые, казалось бы, не имеют отношения к сути и уж он-то это прекрасно понимал, но, видимо, непривычная роль комментатора и привычное желание продемонстрировать свою ученость и проницательность были сильнее. Приведу парочку примеров для яркости: «На основе некоторых путевых данных (рассмотренных в моих комментариях к путешествию Лариных в главе 7), я думаю, что четыре имения («Онегино», «Ларино», Красногорье и местообитание Зарецкого) были расположены между 56 и 57 параллелями (широта Питерсберга, Аляска)», причем это не единственный случай: стоит Татьяне упомянуть внука няни, как Набоков немедленно выстраивает генеалогическое древо этого внука, няни и всех соседей, в другом месте Набоков предлагает гипотезу, как письмо Татьяны могло оказаться у Пушкина и т.д. Или вот комментарий к «бобровому воротнику»: «Такие меховые воротники носились на шинели с пелериной и широкими рукавами в эпоху Александра I – одеянии, представлявшем собой смесь штатского пальто (или кучерского кафтана с пелериной) и военной шинели того времени…», далее следует рассказ о стоимости, о том, как эволюционировала шинель к николаевскому времени, далее Набоков уже переходит к шинели и разбирает его этимологию; 4) Финал: Набоков на склонен видеть в ответе Татьяны отказ: «я нахожу нужным заявить, что ее ответ Онегину отнюдь не содержит тех примет торжественного последнего слова, которые в нем стараются обнаружить толкователи. Заметьте, какая интонация преобладает в XLVII, как вздымается грудь, как сбивчива речь, сколько здесь переносов – тревожных, пронзительных, трепещущих, чарующих, почти страстных, почти обещающих: настоящий пир переносов, увенчиваемый признанием в любви, от которого должно было радостно забиться сердце искушенного Евгения», 5) набоковский комментарий – скорее можно рассматривать как очередное набоковское сочинение, подобное книги о Чернышевском в «Даре».

  1. Ю.М. Лотман: Евгений Онегин. Вводные лекции в изучение текста (1975), ЕО. Комментарии (1983):


Для Лотмана, естественно, ЕО – реальность от начала и до конца литературная, как структуралист, он имеет дело с текстом и все культурологические, исторические и социологические детали Лотман вычленяет, сознавая это. Для него одинаково важно внутреннее устройство текста, его бытование в контексте русской и мировой литературы и отражающиеся (то есть определенным образом преломленные) реалии, при этом важно, что в ЕО, по мнению Лотмана, сталкиваются две реальности: одна – книжная, другая - условно историческая. Так, Лотман отмечает: «Посылая письмо Онегину, Татьяна ведет себя по нормам поведения героини романа, однако реальные бытовые нормы поведения русской дворянской барышни XIX в. делали такой поступок недопустимым». Что касается собственно текста: «Создавая ЕО, Пушкин поставил перед собой задачу, в принципе, совершенно новую для литературы: создание произведения литературы, которое, преодолев литературность, воспринималось бы как сама внелитературная реальность, не переставая при этом быть литературой», поэтому наиболее важным является постоянное нарушение канона и традиции. Так, роман Пушкина не воспринимался как роман (см. Надеждина), а на самом деле был романом нового типа. Что касается культурологических комментариев, то они более или менее всем известны: дворянский быт онегинской поры и т.д. В отличие от схожих попыток Набокова, Лотман стремится все же пояснить текст, то есть часто он не просто поясняет то или иное слово, а тут же поясняет, что за ним стоит: «Пади!» - крик форейтора, разгоняющего пешеходов. Быстрота езды по людным улицам составляла признак щегольства».