Золотая пуля

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 13

3.

Оказалось что они, съехав с какого-то длиннющего виадука, выбирались уже на конвейер кольцевой.

Виктор, не без некоторого смущения, осторожно похлопал девушку по спине и, когда та обернулась, показал на обочину. Но она в ответ отрицательно покачала головой, выкинула правую руку вперёд – туда! – и, как ему показалось, улыбнулась. Хотя за тонированным забралом шлема этого, конечно, разглядеть было невозможно. Но просто ему, видимо, очень захотелось в тот момент, чтобы это было именно так. Чтоб она ему ободряюще улыбнулась. Ну захотелось.

Ладно. Хорошо. Похоже, что хрустящая кожей амазонка сама прекрасно знает конечный пункт маршрута.

Ну, и что же тогда, брат, дальше?

Да ничего.

И Виктор сделал то, что привык в подобных случаях делать, – лёг на волны бытия, отдавшись ветру перемен.

Куда вынесет, туда и вынесет.

Лишь бы от антидотов оторваться. А там видно будет.

Кстати, об антидотах. Сколько уже он их за последнее время положил, а никогда как-то раньше не задумывался, почему их именно так называют…

Видимо, после того пошло, как эти гниды в Загребе зачистили на ноль штаб-квартиру “Творцов освобождённых действий”. Никого суки-гэпэшники тогда в живых не оставили. Даже попугаю по кличке Команданте бошку отвернули. Не пожалели... А он ведь не простой был, - учёный. Фишка у него особая была, - выкрикивал время от времени попка цитаты из “Зелёной книги” Муаммара Аль-Каддафи. Любил он это дело. До жути. Молчит бывало, молчит, а потом вдруг начинает ни с того ни с сего бормотать по-стариковски да на хорватском что-нибудь забавное, вроде того: “…театральные и концертные залы заполняют люди несерьёзные, неспособные играть в жизни героическую роль, те, кто не понимает смысла исторических событий и не представляет себе будущего. Но творцам жизни не пристало следить за тем, как актёры на сцене изображают жизнь…” , ну и так далее. И тому подобное. Бу-бу-бу-бу да бу-бу-бу-бу… Не остановишь. Слухи ходят, что и во время той зачистки заволновался волнистый от присутствия чужих и пошёл бесстрашно из Каддафи чесать. А разве ж мог Глобальный Пафос такие грубые слова в свой счёт стерпеть? Нет, конечно. Вот антидоты ему бошку и оторвали…

А жалко. Тоже тварь божья. Парней понятно за что, ну а птичку? Триста лет прожила. И ещё бы на триста сподобилась бы... Н-да…

Да, похоже, что именно тогда, в те времена, вменяемые люди антидотам это прозвище дали… “антидоты”. Хотя, в таком случае, должно было бы звучать, если по уму, – антитоды, а не антидоты. Ведь там аббревеатура ТОД была, а не ДОТ. Так ведь? Почему же тогда… А-а-а! – кажется, понял… Дошло наконец. Голова-два уха! Только сейчас и дошло. Видимо, это Ерофеев-не-тот во всём виноват. Это же он, помнится, когда по поводу той бойни манифест с проклятьями кропал, неправильно перевёл название ордена. Он же тогда “Творцов освобождённых действий” перевёл как “Деятелей освобождённого творчества”. Понятное дело, что специально тёзка это умудрил. Не случайно так перевёл, а для того, чтобы парней перед местной публикой попушистей выставить. Мол, чистым творчеством парни занимались и пальцем никого не трогали. И даже не мыслили. Примус починяли… А чем примус был начинён, - кому какое что? Теперь-то… Ага. Вот так, наверное, всё и вышло. Так и пошло с его лёгкой руки.

Но это… Куда это она свернула?

Похоже промзона какая-то. Хотя и окружённая высоким забором с колючей проволокой, но сразу видно, что брошенная территория. Подпольный пункт приёма лома. Через десять секунд после объявления общего атаса.

Девушка уверенно направила свою мотоциклетку в раскрытые настежь огромные ворота и, перевалив через грузовые весы, въехала на безлюдную площадку, заваленную огромными кучами металлолома, каждая их которых отсылала своим мрачным видом к знаменитому верещагинскому полотну. Лихим слаломистом обогнула она печальные эти сопки, взабралась с ходу на покоценную железобетонную плиту и – мазафака! - перелетела через ржавые рельсы магнитного крана. Сьехала с насыпи и с разворотом остановилась у какого-то одноэтажного здания. При этом выбросив задним колесом порцию щебня. Как бы салютом отметив факт своего прибытия.

Внешний вид этой хибары говорил о том, что в ней распологается какая-то контора. Вернее, что там когда-то распологалась какая-то контора. Когда-то в прошлом, ещё до Великого Дележа, - потому как треснувший шифер, разбитые стёкла и, вообще, вся та мерзость запустения, которая царила вокруг, убеждала всякого сюда забредшего, что в этом рагромленном здании давно уже никто не появлялся. Что пусто здесь. Что райком закрыт. Что все ушли на фондовую биржу. Что…

Но нет.

Перекошенные двери с позорным скрипом приоткрылись. И из теремка на ветер вышло двое.

Виктор слез с мотоцикла и пошёл им навстречу, - хотя одного из них он видел впервые, но во втором, - в том, что в зелёном шерстяном берете, - узнал страика Бодрийара… Эка, куда его, бесспокойного фланёра на планёры-то закинуло! В такую глушь. В такую чудь. В такую хрень.

Бодрийар распростёр обьятья. Потёрся, охая-ахая, объективом своего фотоаппарата о живот Виктора. При этом успел, щёлкнув пальцами, что-то приказать своему спутнику - услужливому юноше в полосатом сюртучке.

Виктор, скосившись, увидел, как тот, спотыкаясь и царапая о щебень узкие носки своих абсолютных туфель, подбежал к девушке на цырлах и протянул ей деньги. Да только отвергла она перетянутый резинкой рулончик, мотнула гордой головой, что-то произнесла короткое и резкое, и, отжав газ, запылила на выезд. Не оглядываясь.

Из идейных, наверное.

За просто так его с поля боя вытащила.

Чисто из любви к искусству.

Виктор пожалел, что не успел хотя бы поблагодорить свою спасительницу. И даже вслед ей рукой махнуть не успел. Но подумал, что даст бог ещё свидятся. Земля – планета круглая, хотя и плоская…

Спутник Бодрийара, как Виктор и догадывался, оказался человеком посторонним, всего лишь переводчиком из экскортагенства, - Жан упорно не хотел общаться на английском. Ну ни в какую. Западло это было для французского интеллектуала. Только уж в самых крайних случаях мог он снизойти, а чтоб так… так нет.

Виктор, у меня к тебе срочное дело, – сразу поведал через переводчика Жан. – Я и в Москве-то из-за этого.
Догадался уже, - кивнул Виктор, и тут же попросил: – Жан, если можешь, называй меня ВИктором… На русский манер. Ладно?
О, кей, - нет проблем, Ви- иктор… - перевёл юноша, иммитируя, а может быть, и передразнивая Жана. Нет, скорее всё же, имитируя. Не похож он был на тех, кто умеет шутить. Просто чересчур старается.
Спасибо, - поблагодарил Виктор. - Ну и?
Да-да, Ви-иктор, к сути… Мне удалось… В общем, я недавно узнал, что Жабу можно уничтожить Золотой пулей.
Золотой пулей? Интересно… - Виктор попытался что-то припомнить, но покачал головой. - Не слышал раньше. А это что за беда такая?
Я, Ви-иктор, пока и сам толком не знаю, но говорят, что это надёжное средство. Убойное…
Кто говорит?
Верные люди.
Понятно… Раз верные, то понятно. И что вы, Жан, от меня хотите?
Чтоб ты, Ви-иктор, добыл её, эту Золотую пулю.
Всего лишь? – усмехнулся Виктор. - Чтоб добыл… Нормально. А где она?
Пока не знаю. Мне сегодня ночью должны передать факсом один дополнительный манускрипт. И только завтра я смогу сообщить и общий план и все подробности. Пока мне нужно твоё, Ви-иктор, принципиальное согласие.
Ну ништяк, - пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что… А почему, собственно, я?
А кто? Ты же у нас – ви-иктор. Ни плюй, ни мой.. Простите, - поправился сбившийся переводчик, - не более не менее.
Действительно… Послушайте, Жан, а с этой вашей Золотой пулей не выйдет такая же лажа, как с Хорошей миной и Хазарской стрелой? Не будем ли опять зазря рубиться?
Как сказать... На первый прикид источники внушают доверие. Хотя… кто его там знает. Тогда тоже казалось… Впрочем, Ви-иктор, разве у нас есть выбор? Отступать нам уже некуда, сам видишь, что вокруг творится. Поэтому мы должны, нет, - мы просто обязаны опробовать все средства.
Это да… А в Подвал потом тоже мне придётся?
Там посмотрим.
Ну, хорошо... – Виктор прокрутил в голове ещё кое-какие расклады и кивнул. - Я, Жан, в принципе согласен… Достали меня уже эти виолетовые уроды!
Я, Ви-иктор, верил в тебя и не сомневался, что…
Да бросьте… С кем пойду?
Мне представляется, что Путешествие будет не из простых. Я тебе подкину кого-нибудь из своих федаинов... И из своих можешь кого-нибудь взять. Но ты сейчас пойдёшь первым номером. Так решил Совет.
Из своих… Легко сказать, - “из своих”. Иных уж нет, а те далече. Ладно. Всё ясно, - Виктор решительно боднул головой. - А как насчёт командировочных?
А вот с деньгами… - Бодрийар отвёл взгляд и замолчал, озябший переводчик, ожидая продолженья фразы, не сводил с него глаз. – А вот с деньгами у нас, Ви-иктор, туго. Все сборы от “Матрицы-Апгрейд” ушли на съёмку новой фильмы. Рабочее названье “Восьмой самурай. Путь Ронина”. Слышал уже? Вот всё на него и спустили. Цент в цент... Никак у нас в плюсы выйти пока не получается. Даже на элементарное, - на оружие не хватает. Сам знаешь, чем отбиваться приходится.
А то, - кивнул, соглашаясь, Виктор, и в подтверждении этого печального обстоятельства показал Командору свой самопальный сегодняшний парабеллум.
Тяжело, - покачал, сокрушаясь, головой Бодрийар и оттогнул Виктору на правой руке ещё и средний палец. – Теперь это у тебя “беретта” будет. Патроны от парабеллума подайдут.
Спасибо, - оценил заботу Виктор и, сообразив, что дальнейший разговор полезной информации больше ему не принесёт, а может принести только простуду, так как день задался колотушный, стал закругляться: – Ладно, с баблом я сам подсуечусь. Вы там не волнуйтесь.

Виктор увидев, что перводчик замялся, понял, что тот почему-то не знает значение слова “бабло”. Поэтому повторил:

С деньгами, говорю, сам вопрос утрясу. Что-нибудь ещё?
Нет, это пока всё, - ответил, поёжившись, Бодрийар. - Жду завтра к одиннадцати. Отель “Мориот”. Номер…
Номер я знаю, - прервал Бодрийара Виктор. – Ну, что, расходимся по одному?
Нет, ты иди, а я, пожалуй, останусь, - немного поснимаю. Есть здесь, знаешь ли, что-то… - Бодрийар неопределённо обвёл рукой нависающие остатки кошмарного индустриального шабаша. Аналогичный круговой жест вслед за ним повторил и его чудак-переводчик.
Понятно, - кивнул Виктор и собрался уже отчалить, да вдруг о чём-то подзадумался. Почесал висок возле правого уха модернизированным стволом, взял Бодрийара за рукав дорогого кошемирового пальто, отвёл на несколько шагов и, кивнув в сторону парня, заметил шёпотом: - He heard to much. – И добавил на корявом французском (откуда что?): - Prenez garde.
Don`t worry, - покачал головой Бодрийар, и объяснил: - He deaf mute.
Yes, yes, - быстро закивал головой всё прочитавший по их губам синхронист.
Иес, иес, - обэхаэсэс, - передразнил его Виктор, - что-то в этом услужливом и постоянно озирающемся акакие вызывало у него тревожные сомнения.

Прокачав нутром опасность, исходящую от ситуации, переводчик не стал рисковать, и на всякий случай подсуетился, - подбежал к ним вплотную, встал на вытяжку, наклонил буйну голову и широко, как на приёме у лора, раззявил свой рот. Виктор, лишь мельком глянув в пахнущую перечной мятой и вишнёвым ликёром пасть, обнаружил, что у парня-то, оказывается, нет языка. Вместо языка в глубине, у самых гланд, пульсировала у него какая-то неприятная сизая кочка. Ему, похоже, вовсе не нужно было напрягаться, чтобы держать язык за зубами. Этот его изъянец немного Виктора успокоил. Да, в общем-то, и не больно хотелось кончать этого несчастного. Хотя Устав и предписывал. Во избежание…

Ну что ж, хрен с ним, - отступим. Пускай толмач пока мычит. Под личную ответственность Бодрийара. До первого ляпа.

И Виктор, исчерпав вопрос, пожал старику его худую кисть в изящной лайковой перчатке. Развернулся, сделал пару шагов, но вспомнил, что Дюма-отец учил накачивать объёмы книг избыточными диалогами. По этой веской причине задержался на миг и громко, как бы с лёгкой грустью и типа в сторону, произнёс:

- Эх, сколь ещё вокруг лугов некошеных.

Но Бодрийар тему не подддержал. Он уже снимал, присев на корточки, какую-то незамысловатую проржавленную балку. Щёлк-щёлк-щёлк – как из пулемёта.

Виктор передёрнул плечами, и под шелест надвигающегося занавеса направился, степенно обходя радужные, воняющие солярой, лужи, куда-то туда, - в ту сторону, где единственный вход преображался в однозначный выход.

Так бы по тропе шёл бы, да шёл, да и вышел бы, но по пути его неожиданно пробило на немотивированное буйство. Толи от облегчения, что не пришлось душегубством заниматься, толи по какой иной причине, но, мощно разбежавшись, стал он ловко, по обезьяньи, взбираться на одну из металлических куч, – на самую высокую из них.

Пошёл-пошёл, полез, отталкиваясь от расплющенных шлемов рыцарей-собак; цепляясь за кривые пики наполеоновского позора; упираясь в разбитые гусеницы фельдмаршала Гудериана; огибая гнутые в деревенских драках коленвалы тракторов; протискиваясь между рваных корпусов не всплывших по приказу субмарин; подтягиваясь за лоскуты фюзеляжей чартеров, случайно сбитых дружественным огнём; перебираясь через слившиеся в экстазе корпуса «горбатых» и «шестисотых», - всё лез и лез, пока, наконец, не добрался до самой верхотурины.

А там, на вершине, встал в раскоряк странным очарованцем на чугунный лоб одного из бесчисленных вождей этой закумаренной на веки вечные страны, подставил лицо своё коварному норд-ост-ост-норду, раскинул во все четыре стороны все свои шестнадцать рук и заорал в тридцать два хрустальных и тридцать два лужёных горла. От переизбытка бесчувственных чувств. От навивающего восторженную тоску глухоманного пейзажа. Заунывную сволочную песню. Вспугнув её отмороженным припевом стаю нехороших чёрных птиц. Среди которых не было, представьте, ни одной мало-мальски серой, о белой уже не говоря... Ни одной…

И в песне той излил акыном весь ай-лю-ли ассортимент: как широко поле русское и как оно непахано, как висят над голодными нивами высокие облака неподвижные, и как догорает невыразимо грустный оранжевый закат, какие случаются по осени в санитарной этой зоне – от первого кольца и аж до самого до Сергиева Посада.

А через три припева два притопа и один прихлоп уже стоял он, как не в чём ни бывало, на обочине федеральной трассы и тыкал большим пальцем перевязанного кулака в сторону г. Москвы.

Остановился какой-то порожняк из Кологрива с ингушскими номерами. Мужик запросил триста. Баксов. Виктор кивнул и запрыгнул в кабину. Ткнул в бок водиле «беретту» и объявил, что у него с собой лишь двести. Рэ. Но даст только сто. И то, если до подъезда.

На том и порешили.

Но по дороге Виктор всё переиграл.

Решил сначала к ВПЗР заехать. К Сорокину. Чтоб предложить ему в предстоящей авантюре участие принять. Он давно уже в какой-нибудь рейд напрашивался. Всё канючил, возьми, да возьми. Вот и случай.

Володька - парень не промах. К тому же проходит по разряду чудовищ. А это, согласитесь, вполне подходящая репутация для такого рода одиссей.

Вполне.

4.

Миновав дружелюбных таджиков, которые, нелегально рассыпавшись по этажам, бойко закрашивали стены подъезда в вонючий ядовито-зелёный колер, Виктор обнаружил, что квартира Сорокина была не заперта. По обыкновению. Мало того, - входная дверь с медной табличкой бала открыта на распашку. Заходите, люди, берите, что хотите!

Но, впрочем, кто же, находясь в здравом уме и в недоброй памяти, на такой призыв откликнется? Кто к нему, к монстру кровожадному прямо в логово сунется? Кто в обитель зла на свою беду проникнуть попытается? Кто рискнёт своим здоровьем, ради того, чтобы живого лектэра увидеть? Кто хочет оказаться слабым звеном? Никто. Дураков таких нету. Среди врагов. Они и не суются. Только срут иногда на коврике перед дверьми. А во внутрь – ни шагу. Ни-ни.

Враги не заходят, ну а от друзей на кой такой свой дом запирать? Незачем. Логично? Нет?

Виктор считал себя другом всех своих друзей. Вошёл смело. Перепрыгнул через растяжку и - по коридорчику…

Хозяина нашёл за работой.

И ничего в том удивительного не было, что Владимир Батькович Сорокин в этот вполне ещё урочный час горбатился за своим знаменитым столом из марённого белорусского бука. Где ещё ему, великому и ужасному, быть, как не за этим своим огромадным станком?

Кстати, на этот самый бук он в своё время возлагал большие, имеющие какую-то мистическую природу, надежды. Похоже, что именно питаемый такими надеждами, зело на радостях при обмывании стола надравшись, он и кричал в открытое окно на всю ивановскую да вдоль по питерской, вводя в испуг-замешательство случайных прохожих: «У меня есть хер, у меня есть бук, и на кой мне хер теперь ваш букхер!»

Вот за этим столом с тех пор и шаманит. Трудится. Очищает, аки Геракл, конюшни русской литературы от дурманящего приторного елея. Приводящим в чувство зловонием. И сейчас вон во всю строчит. В полной тишине. Пахарь-работяга. Буковку за буковкой. Буковку за буковкой. Буковки… Одни только буковки. Одни буковки, только буковки и ничего, кроме буковок. Молча.

И только видно, как грива поседевшая пениться над жидко-кристальным монитором. Так увлечён, что даже шагов не слышит, - весь в процессе. Виктору аж по-хорошему завидно стало.

Привыкнув к сумраку кабинета, он вежливо-вежливо (сам не переносит, когда от работы отвлекают) постучал спартаковской морзянкой по дверному косяку. И громко пожелал:

Бог в помощь.

Сорокин от неожиданности вздрогнул, выглянул осторожно из-за монитора, проморгался, прищурился, идентифицировал вошедшего и обрадовано вскрикнул:

Витёк, ты что ли?! Привет, просперо-маримэро! Каким тебя ветром ко мне надуло?!
Попутным, конечно, - пожал плечами Виктор.
Ну заходи, чего там стоишь! Заходи-заходи, присаживайся. В ногах правды нет. Я это теперь точно знаю. Ты давай, а я сейчас…

Виктор подошёл к столу, аккуратно отодвинул в сторону какие-то объёмные архивные папки, украшенные логотипом Большого театра, и присел с самого края, осторожно опустив зад на - и без того уже отлично отполированный - бук. Лишних стульев в этом кабинете сроду не водилось. Был только трон. На котором восседал ВПЗР. Восседал и продолжал космогонить. Никак не мог он, демиург-пахабник, героев своих вот так вот сразу безо всякого присмотра оставить, - и голову свою непропорциональную опять окунул в мерцающее сияние экрана. И это, заметьте, не смотря на присутствие дорогого гостя. Вот, что значит, - попёрло!

Подожди, пожалуйста… сейчас, один секунд, до точки добью, пока не вылетело, - просил Сорокин извиняющимся голосом, продолжая быстро тыкать длинными тонкими пальцами профессионального тапёра в пипки клавиатуры. Но, правда, походя, не отрываясь от экрана, всё же – вот она, рафинированная интеллигентность - учтиво спросил:
Ты сейчас, Витёк, откуда будешь?
Откуда я – это не важно, - понимающе усмехнулся Виктор. - Важно то, куда я.
Кашка-ка-каш-ка… И - точка, – Сорокин наконец-то сумел притормозить, откинулся на спинку кресла, и внимательно посмотрев на гостя умными глазами большого таёжного зверя, спросил: - Ну, и куда ты, Витёк?
Как ныне взбирается вещий Олег…
…ович отмстить неразумным пиаром! А если серьёзно?
Жан в городе. Дело есть. Похоже, что я завтра в новое Путешествие отправлюсь. Первым номером. Набираю отряд. На этот раз могу и тебя с собою…
Чёрт! Чёрт! Чёрт! - неожиданно взорвался Сорокин и начал колотить кулаками по контрафактному буку, - Ну почему так всегда?! Почему?
Ты чего это так, Володь, завёлся? – сильно удивился Виктор, не понаслышке знающий Сорокина как тишайшего и нежнейшего в обиходе человека. – Ну, не хочешь, не надо. Сам справлюсь.
В том-то, Витёк, всё и дело, что хочу! Хочу! Хочу! Хочу… Но уже не могу.
Чего так?
Ты, Витёк, что, - правда, что ли, ничего не знаешь?
О чём это ты?
О том самом… О самом том… Пока ты там по своим кореям-тибетам разъезжал…
Я, Володь, нынче на Алтае был.
…у меня вот что.

Сорокин сильно оттолкнулся руками от стола, и его массивное на вид резное кресло плавно отъехало к стене. То, что Виктор увидел, его… поразило что ли. Он даже невольно назад отпрянул.

Во-первых, у кресла теперь были колёса, а во-вторых, у Сорокина теперь не было ног.

Не так чтоб совсем не было, но от колен и ниже, как - отрезало! Вместо ног – культяпки в аккуратных вязаных гетрах.

Ну не фига ж себе новости!

Кто это тебя так уделал? – не отрываясь взглядом от изуродованных конечностей соратника, выдавил из себя Виктор, и тут же попытался сам догадаться: - Антидоты! Да? «Всемирная Инквизиция»? «Всадники литературного джихада»? Или это «Снующие всюду» тебе самопальную свою «подлянку» подложили?
Да нет, - покачал головой Сорокин, отрицая подобные предположения, - не те, не эти и не другие. Глобальный Пафос, Витёк, здесь вовсе не причём. Ничего героического. Это… Долго рассказывать… В общем, когда я… Она… Она сука опять масло разлила… Понимаешь?
Что-то пока не очень.

- В общем… - Сорокин махнул рукой, - Короче, Витёк, это всё результат неудачного литературоведческого эксперимента… Сорвалось у меня… Сорвалось и всё тут. И только. Пушкину, тому вот больше повезло, - стрельнул в него белогвардеец, раздробил бедро, и обеспечил бессмертие… А мне, видишь, блядь, не бедро, а сразу обе ноги – хрясть!.. Короче, раскрасил я, Витёк, своего носорога по самое не могу… Слушай, а может мне за это дело тоже какой талон на бессмертии полагается? А?

Что ж это за эксперимент такой охренительный был, что ты обе ноги потерял? – никак ни чего не мог понять Виктор.
А я их не терял.
То есть?
Не терял я их. Чего ради? Я их подобрал. Не чужие же – свои. Пойдём покажу… В смысле: я - поедем, ты – пойдём.

Сорокин, мощно толкнув колёса кресла, обогнул угол стола и, умело маневрируя, покатил через кабинет, дальше - через гостиную, в коридор и оттуда – на кухню. Заинтригованный Виктор еле за ним поспевал.

По прибытии на конечную Сорокин изобразил барабанный бой, и с трудом дотянувшись, торжественно, как дрессировщик пасть циркового льва, открыл дверку морозильной камеры. И сообщил обалдевшему Пелевину с какой-то совсем уже абсурдной гордостью:

Вот они, обе тут. Смотри! Видишь, - не потерял.

Ну, конечно же, Виктор посмотрел. К таким делам взгляд, как гвоздь к магниту. Посмотрел. И тут же побледнел. Ага, - взбледнул. Ещё бы! - из холодильника, как из ячейки морга, торчали, посиневшими пятками вперёд, две отрезанные человечьи ноги. Не совсем свежего вида. Только бирки с номером на большом пальце правой и не хватало, пожалуй, для полной схожести с моргом.

Виктор протолкнул застрявший в горле чертополох и выдавил из себя только одно-единственное слово:

Зачем?
Ну, как зачем, - пожал плечами Сорокин, и с деловитой хозяйственностью заметил: - Ну, мало ли. Пригодятся… Ноябрьские скоро, потом Новый год, - можно же холодец… Все дела…

Виктора перекорёжило. Сорокин заметил это и, будучи сам по жизни невероятно доверчивым человеком, обрадовался, - наконец-то удалось ему хоть кого-то хоть однажды разыграть. И он засмеялся жизнерадостно, хлопая ладонями по ляжкам. А когда отсмеялся, открыл свои истинные планы, которые, впрочем, оказались не менее одиозными:

Шучу я! Шучу, а ты, наивный, и поверил… Купился! Не буду я их есть. Что я больной что ли? Зачем есть-то, когда ими можно с умом распорядиться... Я, вообще-то… Только, Витюша, пока никому. Ладно? Между нами. Собираюсь я их, Витёк, в ближайшее время на аукцион выставить. Честно-честно. Без гона. Представляешь себе такой невъебенный лот, – ноги Великого Писателя Земли Русской Владимира Сорокина. Нет, представляешь? Пятьдесят тысяч – раз! Пятьдесят тысяч – два-а-а! Пять-де-сят-ты… Пятьдесят пять тысяч!!! Нет, ты представляешь?! Это же мировая сенсация! Это фурор! Может быть, конечно, деньги я за них и небольшие выручу, но тиражи-то как попрут после такого паблисити. Чуешь? Я вот только пока не решил, - на Сотбис отправлять или на Кристи…
А ты одну ногу на Кристи, другую – на Сотбис, - немного придя в себя, посоветовал Виктор. - Больший охват аудитории выйдет… Одна нога здесь, другая там.
Точно! Я как-то сам не допёр. Точно-точно, - одна нога здесь, другая там… Одна… А-а-а-ай-яяяй! Ну ты и шутник! Одна нога здесь, другая там! – Сорокин, переварив шутку, засмеялся, а отсмеявшись, погрозил пальчиком и покачал козлиной своей бородкой, типа осуждающе. – Всё же Немслепоглухер прав был, когда писал, что у тебя все шутки какие-то детские, - какие-то уж больно кавээновские.
Какие есть, - развёл руками Виктор.
Слушай, а за какой такой фигнёй ты, если не секрет, на этот раз отправляешься? – полюбопытствовал Сорокин, захлопнув холодильник, и тем самым, как бы закрыв предыдущую тему.
Ну, Володь, какие могут быть от тебя секреты. Жан говорит, что за Золотой Пулей.
Для Чёрной Жабы?
А для кого же ещё.
Именины сердца! А что это такое будет – Золотая Пуля?

Виктор, если бы даже и знал ответ на этот вопрос, не успел бы ответить, - в прихожей случился невероятный тарарам.

Лапы не забудь ему протереть! – зычно, будто посреди леса стоял, и каким-то не совсем своим – нарочито грозным - голосом сразу скомандовал Сорокин, а затем ещё и под нос себе ворчливо проронил: – Опять, небось, грязи с улицы понаприпёрли…
Кто там? – спросил Виктор. – Семья?
Нет, - замотал седой гривой Сорокин, - Ирка с девоньками у друзей… В Испании. Отправил от греха. Сам понимаешь, - такие времена… А это, - он махнул в сторону прихожей, - это родственники подкузьмили. Прислали троюродную племянницу. Типа за мной приглядывать… А-а-а! Седьмая вода на киселе. Троюродному забору двоюродная плетень… Не знаю, честно говоря, как теперь от неё избавиться.

Сорокин сморщился так, словно зуб у него заныл. Или даже два. Виктор, увидев эту отчаянную гримасу, сочувственно поинтересовался:

Что, сильно девчонка мешает?
Ещё как! Хрен сосредоточишься, - с утра до ночи песни свои орёт дурным голосом. Мне тишина для работы нужна, а тут… Ещё и этот её конь. Конечно, мешает.
Кто мешает? – с вопросом на пороге кухни нарисовалась светловолосая девочка-подросток, - впрочем, можно сказать, что уже вполне взрослая девушка. Просто русые волосы, как известно, они всех молодят. Даже совсем молодых.

Так что, да, - девушка.

И, надо заметить, современная девушка: узкая маска чёрных защитных очков; кофточка, не прикрывающая пирсинга в пупке; короткая, очень короткая кожаная юбка; тяжёлые боты на рифлёном ходу; неформально длинный белый плащ, который вовсю контрастировал с её плотным уличным загаром.

На лицо девушка была, пожалуй, даже мила, а фигурой стройна необычайна. Единственное, что её портило, так это некоторая подростковая резкость в движениях. Но это, как известно, проходит. Во всяком случае, Тургенев, знаток всех этих дел, писал, что проходит.

Мешалка мешает, - тем временем буркнул Сорокин девушке в ответ.
А-а-а, - протянула она, - а я думала...
А ты, поменьше думай, - раздражённо, и как показалось Виктору, излишне грубо, посоветовал Сорокин племяннице.

В этот момент между её ногой и косяком двери на кухню ртутью протиснулся молодой доберман. Первым делом псина рванулась, пробуксовывая лапами по кафельному полу, к своей миске. И стала жадно лакать воду. Напившись, радостно подскочила к Сорокину, но получила тычок в нос. Тогда, - нет, так нет, - развернулся и метнулся к Пелевину. И виляя бывшим хвостом, подставила свой породистый череп под его правую руку, - чеши здесь, добрый незнакомец! Виктор почесал.

Дюк, отстань от человека! – рявкнул Сорокин.
Да ладно, - был не против приласкать животину Виктор. Он любил собак. Он не любил помидоры.
Дядь Володь, а пожрать что-нибудь есть? – спросила девчонка и, не дождавшись ответа, направилась к холодильнику.

Виктора при виде того, как она его открывает, передёрнуло.

Подожди ты, - попытался остановить её Сорокин, - Видишь, гость у нас. Познакомься. Это Виктор Пелевин. Виктор Олегович. Знаменитый писатель.
Знаю, в школе когда-то проходили, факультативно, - не оборачиваясь, пробурчала девчонка, открыла холодильник и вытащила из его чрева полпалки сервелата.

Пёс тут же отвалил от Виктора и пошёл в присядку у ног хозяйки.

А это вот чудо, Витя, зовут Йоо, - представил Сорокин племянницу.
Очень приятно, - кивнул воспитанный Виктор.

Самой Йоо было по барабану приятно там Виктору или нет, - она уже делила найденную пайку с не менее голодным, чем она сама, псом.

Никакой культуры, - посетовал Сорокин.
Кто бы говорил, - огрызнулась Йоо.
Интересное у тебя имя, - сказал Виктор, ещё не определившись, как на неё реагировать.
Имя, как имя, - пробурчала Йоо.
Это её отец-сумасброд так обозвал, - пояснил Сорокин.
А кто у нас папа? – чисто из вежливости поинтересовался Виктор.
Папа у нас по нефти, - доложил Сорокин. - Чапа Уркин. «Йошкар-Ола-ойл», - слышал?
Ну, что-то такое вроде, - неуверенно протянул Виктор.
Вот всё из-за нефти-то и случилось… Когда все эти заморочки с «Юкосом» начались, когда Ходорковского прессовать начали, тогда Чапа ей имя новое и организовал, - Сорокин кивнул в сторону племянницы, яростно разрывающей колбасу крепкими молодыми зубами, - Раньше её, вообще-то, Наташкой звали.
А причём здесь «Юкос»? – искренне не понял Виктор.
Как это причём! Как это… Когда «Юкос» равноудаляли, всем же страшно было, особливо тем, кто в аналогичном секторе, - у кого, так сказать, руки по локоть в нефти. Вот ейный папаша тогда с перепуга и учудил… такой вот… упреждающий ход…
Конём?
Ага, - кобылой степной… Если уж сам Ходорковский попросил Высокий Суд Да Дело считать его Ходхоббитским, то что уж об остальных говорить. А Чапа… Он же хитрый азият - Чапа-то наш. Чтобы подобных наездов избежать, стал срочно позиционировать свой бизнес как самый что ни на есть прозрачный. Как честный пречестный… Для начала пропиарился, конечно, всячески. Далее по известной программе. Все задницы государственные обцеловал, обозначив лояльность. Погонам: кого можно – припугнул, кому должно – откатил, с кем возможно - перетёр. Потом о своих социальных начинаниях объявил. Громко-громко так. С экрана, в прайм-тайм, - как положено. Ну там, - даёшь Фонд содействия фонду поддержки фонда помощи детям-сиротам! Сам понимаешь… Ну а для закрепления в общественном сознании своей пушистости, Чапа одного музыкального продюсера напряг. К Наташке, к будущей нашей Йоо, его приставил. Разю Громова. Не слыхал? Да что ты! Парень – просто волшебник. «Честная Йоо», - помнишь такой хит?
Нет, - сознался Виктор.
Тундра, - махнул рукой Сорокин.
Верхняя тундра, - поправил его Виктор и попытался оправдаться: – Я тогда, наверное, за Хазарской Стрелой ходил. А может за Хорошей Миной.
А-а-а! Ну, раз так, тогда прощаю… Так вот. Рассказываю. Разя из нашей Наташки всего за какой-то месяц настоящую попсячую звезду сделал. Я тебе говорю, - парень просто волшебник. Она ведь у нас с малолетства одними только этими восточными драчками занималась… В секциях на татами чуть ли не ночевала. Доски ломать, кирпичи крушить, - такая вот у неё была музыка. Ну, голоса у неё естественно никакого, - только и умела этот свой «банзай» проорать. Со слухом опять же у неё не шибко густо. Но, представляешь, – раскрутил. Сделал из говна конфетку. Выполнил Чапин заказ на все сто… Для начала написал он ей такую забубённую песенку…
Ы ыы жама жашышыла! – умудрилась возмущёно крикнуть Йоо, не переставая при этом жевать, - желваки на её монгольских скулах бродили как барханы по пустыне во время песчаной бури.
Ага, сама, - отмахнулся от неё Сорокин и продолжил: – В той песне Наташка явилась в образе такой, знаешь, юной и непорочной невесты, - некоей Честной Йоо… Честной, но бойкой. Такой, которой, понимаешь, в рот палец не клади. Но, в первую очередь, конечно, – честной. Полтора года по всем станциям крутили, во все хит-парады вставляли, клип на эту песню по всем каналам… Даже странно, что ты не слышал. Такой, скажу я тебе, промушн агрессивный был! Такие деньги в ротацию вбухали! Бешеные просто. Но не зря. Теперь кого не спроси, а какая она Йоо, девяносто девять процентов электората хором ответят – честная. Вот разбуди и спроси – какая? Однозначно спросонья: честная. Нет, ты понимаешь, как Чапа дело-то обставил? Какая она «Йошкар-Ола-ойл»? Честная! Вот такое тебе нейро-лингвистическое программирование, вот такое тебе «как завоевать друзей». Попробовали бы эти ряхи из Генпрокуратуры потом объявить, что ОАО «ЙОО» не честное, - хрен бы кто им поверил.
Грамотно обставились парни, - согласился Виктор.
Да, толково. И Наташка, к тому же, была к делу приставлена. А вот сейчас… - Сорокин огорчённо махнул рукой, - Сам понимаешь, - у папы другие горизонты, новые проекты, уже с америконасосами, - а вступившие в силу контракты с америкоподсосами это уже стопроцентная страховка. Если не двухсотпроцентная. Американ эйер форс, Четвёртый флот и дяденьки из госдепа это, согласись, покруче будет всяких там Росгосстрахов и своих человечков в Кремле. Смысла спонсировать творчество дочкино теперь ему никакого… Короче, сдулся весь этот джаз. Разя Наташку со двора погнал. Проект закрыл. У него этих Наташек… Ну, девчонка наша отца родного с ходу за это прокляла, отреклась и во все тяжкие... Школу бросила. С уличной бандой какой-то связалась... Родня еле выловила её. В каком-то притоне. Отмыли, тыков вставили и ко мне привели. Чтоб, значит, уходом за дядькой-инвалидом вину перед семьёй искупила.
Ну и как?
Да никак! Я её, наверное, прибью скоро. Веришь?

Виктор, глянув на то, как девчонка и пёс отчаянно возятся, пытаясь вырвать друг у друга последний кусок, Сорокину поверил. Когда-нибудь, наверное, точно прибьёт.

Йоо! Дюк! – для порядка и блезиру гаркнул Сорокин. Но какой там, - всё без толку. Кричи не кричи. Оставалось ему только на судьбу свою горькую случаем забредшему приятелю пожаловаться: – И что я, по-твоему, смогу в такой суетной обстановке для вечности сотворить?

Виктор ничего не ответил, только плечами пожал. А про себя подумал, что писателю, как и разведчику, лучше всё же вообще никаких родственников не иметь. Не близких, не дальних. Никаких. Никакой семьи. Вовсе… Иначе кончишь, как софьетерпец и первый толстовец Толстой, - на случайной скамейке.

Послушай, Вить, а может ты их с собой возьмёшь? - осенило вдруг Сорокина, вероятно от глубокого и дремучего отчаяния, - Нет, правда, а что если ты их с собой в Путешествие… того… возьмёшь. Они такие… Они пригодятся. И обузой не будут.
Да ты что!! – горячо возмутился Пелевин, - Ты, Володь, сам-то понял, что сказал! Какое там Путешествие? Она же ребёнок совсем и...
Она дьяволёнок, а не ребёнок, - перебил его Сорокин. – Уже скоро шестнадцать девке.
Нет, Володь, ты извини, но я на это ни за что не подпишусь, - Виктор решительно замотал головой.
А я и сама с этим козлом никуда не пойду! – заборов пса, встряла в разговор двух взрослых мужчин невоспитанная Йоо.

На «козла» Виктор отреагировал мгновенно. Попавшимся под руку поварским топориком.

Томагавк, бешено вращаясь, стремительно пересёк пространство кухни.

И направлялся он, посланный верной рукой, не куда-нибудь там в угол, а, без всякого сомнения, точно в цель – прямёхонько летел он в русую бошку наглой девчонки. Без вариантов.

Казалось, что всё, – крови не избежать.

Но тут такая штука случилась: когда до непоправимого остался какой-то тонкий миг, - растянувшийся для Виктора в кошмарную вечность, а точнее, в вечность кошмара, - Йоо хладнокровно, не сдвинувшись с места ни на миллиметр, слегка отклонила голову, - и снаряд, оцарапав её серёжку, имеющую форму Сияющей Дельты, воткнулся в холодильник.

На кухне воцарилась рычащая и звенящая тишина. Рычали Дюк и холодильник. Звенела серёжка.

Всполошившийся пёс тут же изготовился – работа у него такая - к прыжку, и замер, в ожидании команды. Но команды не последовало.

Зато состоялась дуэль. Оба – и Виктор и Йоо – одновременно и резко сняли свои очки.

Виктор глядел ей в глаза зло и удивлённо. Йоо тоже смотрела на Виктора удивлённо. Но почему-то нежно. Всё уже в этой жизни повидавшими глазами.

Виктор сдался первым. Моргнул.

Йоо согласна в путешествие, - произнесла, нарушив молчание, девушка, продолжая изучающе смотреть на Виктора. – И ещё, - я теперь буду твоя невеста.
Моя твоя не понимает, - выходя из оцепенения, догадался передразнить Виктор.
Слушай, а ты, кажется, его насмерть убил, - огорчённо заметил Сорокин, который никакого внимания на поединок характеров не обращал, а крутился возле изуродованного холодильника.
Да нет, Володь, только ранил, - дал свой диагноз глубоко сидящий в Пелевине инженер, - Ты только знаешь что, - ты топор оттуда пока не вынимай. Пусть так и торчит. Тогда он у тебя ещё десять лет профурычит. Я отвечаю.
Почему ещё десять, если я его только месяц назад… большой такой… чтобы ноги поместились. Ладно… Ерунда. Так даже и оригинально… Ну, так ты согласен?
Ты это о чём?
О Йоо.
Володь, прекрати, а.
А я тебе денег дам.

Как серпом.

Попал мужик на тему.

Действительно животрепещущий вопрос зацепил Сорокин. Тут-то Виктор, как говориться, и задумался, тут-то, как говориться, и сел печник.

Деньги такая штука, что никогда лишней не бывает. Особенно во время Путешествия. Мало ли там что и как… Положа руку на сердце, не любил Виктор малобюджетных Путешествий. И потом, - не для себя же лично. А для дела общего. Грех отказываться.

А сколько дать сможешь? – спросил осторожно.
А сколько надо?
Вообще-то, много.
Много и дам. Вот смотри.

Сорокин, что твой фокусник, достал из кармана однодолларовую купюру серии 1995 года и оттуда же - тонкий чёрный маркер. В надписи под портретом Джорджа Вашингтона поставил галочку между «ONE» и «DOLLAR», а над галочкой корявым почерком участкового врача уверено нацарапал: «МИЛИОН». И личным факсимиле всё это дело заверил, - поставил, значит, свою подпись прямо над подписью секретаря Федерального Казначейства Рубина. Затем купюру перевернул и там, на обратной зелённой спинке, тоже сделал все необходимые исправления. Готовую к употреблению деньгу протянул Виктору:

Держи, Витя. Столько хватит?

Виктор осмотрел банкноту, потёр её пальцами, вскинул на свет и утвердительно кивнул:

Хватит.
Вот и ладушки, - обрадовался Сорокин и повернулся к Йоо. – Собирайся девонька. Всё, – отгуляла. Повестка пришла, - в армию тебя забирают. Иди-иди, чего исподлобья-то рока смотришь? Иди, говорю, - собирайся.

Йоо пожала плечами и побрела из кухни в комнаты. Собирать своё приданое в походный рюкзачок. Верный Дюк, метрономя обрубком, поковылял следом. Помогать-тыкаться.

Володь, я их, конечно, сейчас заберу, - пряча деньги в задний карман своих широких штанин, подтвердил Виктор. - Только у меня тут ещё одно условие всплыло. Так сказать, дополнением к основному договору.
Какое? – насторожился Сорокин.
Да ты не волнуйся. Выполнимое… Ты, Володь, когда полное собрание сочинений будешь готовить, сделай… Ты ведь к следующему юбилею собираешься его готовить?
Ну, возможно и подсуючусь.
Вот. Я так и думал… Слушай, я тебя убедительно прошу, сделай авторскую правку, чтобы в новой редакции «Открытия сезона» мужики у первого заваленного в кармане нашли документы на имя гражданина Окачурина.
Хм… Ну ладно… Хорошо, - без каких-то особых раздумий согласился на столь странную просьбу Сорокин, впрочем, не увидев в ней ничего странного. – Сделаю, Вить. Правда, фамилия чересчур какая-то говорящая, но так уж и быть. Для тебя всё, что угодно, кроме минета. А, собственно, кто это такой - Окачурин?
В домоуправление моём главный инженер, - пояснил Виктор. – Веришь, достал уже гад! Не забудешь, Володь?
Говно вопрос.
Сейчас, Володь, принято говорить, - нефть вопрос.
А какая разница?
Не знаю.
Да никакой!
Ну, тебе, бывшему нефтянику, оно виднее будет…

И приятели, завершив свои на высшем уровне сепаратные переговоры, крепко пожали друг другу руки. И в дальний путь, - сразу прощаться стали. Боясь, видимо, передумать. А скорее всего боясь, что визави передумает. Но распрощались, не расплевавшись. Слава богу.

Дальше скоренько пошло. И уходя - уходи. И - девушка созрела. И - в лобик ей поцелуй напутствия. И - береги её, Витя! И – верну в сохранности. И – ну мы, Володь, пошли, что ли.

Не успели Виктор вместе с Йоо и доберманом спуститься по закапанной нитразелёнкой лестнице на улицу, как покинутую ими квартиру… Да что там греха таить, и весь подъезд в целом… Н-да… Чего уж тут в самом-то деле врать, что только подъезд, берите выше, - сами основы мирозданья стали сотрясать мощные ритмы антикварных «Цеппелинов». И ритмы. И басы. И многоэтажное соло ударника. Да на таких высоких децибелах весь этот драйв попёр, что соседи тут же принялись колотить по батареям, а ко всему привычные дворовые коты от такого рок-понимаешь-ролла слегка напряглись, - к земле прижались и стали странно озираться. Долго, видать, Владимир Георгиевич терпел. Терпел-терпел, и как с цепи… Не сдержался. Один, один, совсем один!

«Тишина ему, видите ли, нужна для творчества», - покачал головой Виктор и, не удержавшись, понимающе хохотнул.

Йоо покосилась на него насторожено, зато Дюк поддержал радостным лаем.

Blog

Золотая пуля