Золотая пуля

Вид материала

Документы

Содержание У ближних что-нибудь оттяпать Пусть край земли и свод небес Лизнула всполоха слеза

Подобный материал:

• «Ночевала тучка золотая», 194.46kb.
• В оргкомитет фестиваля «Золотая капитель 2007» заявка на участие в смотре-конкурсе, 53.27kb.
• Международный турнир по хоккею «Золотая шайба» среди юных хоккеистов 1998-1999гг, 116.13kb.
• Золотая маска в Латвии 2011, 46.01kb.
• Литературный конкурс «Живая земля» по номинации «Экологическая сказка», 30.71kb.
• Положение о проекте, сезон 2012 года Народная ресторанная премия «Золотая вилка», 151.03kb.
• Положение о всероссийских соревнованиях юных хоккеистов клуба «золотая шайба», 142.25kb.
• Положение о проведении зонального фестиваля национального творчества «золотая гармонь, 47.05kb.
• Урок в 4 «А» классе. Учитель Бабанова Л. Н. Тема: Сочинение описание по картине, 63.84kb.
• Положение о региональном конкурсе Интернет-проектов «золотая паутина тернопольской, 108.95kb.

Пройдя, зажмурившись, искус -

У ближних что-нибудь оттяпать,

Считаю главным из искусств

Искусство пережить октябрь.

Зудит настырно мелкий бес.

Его, мой ангел, урезоньте -

Пусть край земли и свод небес

Сливаются. На горизонте.


На зыбкой линии огня,

Где молний ломаные спицы,

Где грациозный круп коня

Под Всадником засеребрится,


Где трудно угадать луну

Над озером, в листвы ажурье.

Она утонет. Я тону.

В листе. В пятне под абажуром.


Час волка. И мои глаза

Слипаются. Ничто не будит.

Октябрь. Поздняя гроза.

Ещё всё будет.


На декламацию этого шедевра, с учётом эстрадных подвываваний и многозначительных пауз, уходит обычно шестьдесят четыре секунды. Плюс минус две. В начале октября – самое оно. Хотя, на вкус и цвет, как говорят, консенсуса нет. И каждый выбирает по себе. Женщину, религию, степень чайного настоя. Каждый своё. И каждому – своё.

И это, в общем-то, здорово, что каждому своё…

Виктор, произнеся с выражением согласно заученному тексту (и не без старательности прилежно успевающего ученика начальных классов) положенные слова, собрался уже было подцепить с кружки крышечку, да видно сегодняшний день задался каким-то не таким. Зачем-то именно в этот самый момент подумалось ему под руку, что нужно было бы, пожалуй, избавиться в последней строфе от глагольной рифмы. Всё-таки уже давно вырос, уже давно не маленький мальчик, чтобы глаголом в глагол тыкать. Подумал так, и тут же, не отходя от кассы, сочинил новое окончание заговора:

Лизнула всполоха слеза

Тумана пудинг.

Октябрь. Поздняя гроза.

Ещё всё будет.

Вот теперь другое дело. Теперь – славно. И даже – стильно. И общей гламурности не портит.

Стильно-то это всё, конечно, стильно, да только чай-то передержал. Пришлось выливать. Даже пробовать не стал. Чтобы рецепторы не дезориентировать. Начал всё сызнова.

Начал, да не фига, не тут-то было, обломись, ибо – разбуженным зверем обижено зарычал телефон

Точно, - всё нынче как-то не так идёт. Видимо, действительно, не день сегодня мазилы Бэтхама.

На этот звонок нужно было обязательно отозваться.

Дело в том, что раздался динь-дилидон не по обычному домашнему телефону, на автоответчик которого после его «интим и герболайф не предлагать, говорить после звукового сигнала» оставляют свои восторги, проклятья и деловые предложения читатели-почитатели, обыватели-злопыхатели, журналисты-поддатели и кровопийцы-издатели. К тому аппарату Виктор даже бы и не дёрнулся. А сработала как раз чёрная раритетная бандура, по виду - адская машинка, которую он промеж себя называл «вертушкой», и номер которой знали от силы человек пять-семь, – люди ближнего мелового круга. Того самого круга, что и узок, и, как это не парадоксально, далёк. Этих людей игнорировать – себе на яйца наступать. Поэтому Виктор и отреагировал незамедлительно. Подлетел. Как дневальный к тумбочке.

В трубке раздался глухой хрипловатый голос, который по-английски с квакающим французским прононсом старательно произнёс: «Hi, Victor. I in Moscow», после чего сразу же послышались гудки отбоя.

Виктор конечно же узнал этот баритон, только в этот раз его вдруг почему-то покоробило то обстоятельство, что, оказывается, старина Жан произносит его имя с ударением на второй слог. Вот так вот – ВиктОр. Блин! Раньше он как-то особого внимания на это не обращал. А сейчас вот заметил. Впрочем, сразу и понял, почему его это так царапнуло. Просто в башке моментом выстроилась ассоциативная цепочка: ВиктОр – Гюго – Нотр-Дам – «Belle» - чёрт бы их всех побрал!

Этим гимном страдальцев из чмошного мюзикла достал его прошлой весной сосед снизу. До такой степени достал, что Виктору пришлось для полной звукоизоляции сменить дуб паркета на пробковые плиты. И выложить за это немереное количество тонн североамериканских денег. Вспоминать об этом было неприятно.

Разбилось сердце белокурой флер де лиз… Прости, господи!

Кстати, именно после этого Боб и стал называть его «Майором Африка». Мало того, говорит, что живёшь ты в Башне Из Слоновой Кости, так у тебя ещё и пол теперь из пробки. Ха-ха-ха. Не смешно. Майор Африка. Почему майор-то, спрашивается? А потому что Капитан Африка у нас уже, оказывается, есть. Кхе-кхе-кхе.

Прокрутив в голове туда-сюда всю эту ерунду, Виктор запоздало понял, что только что, - и пяти минут не прошло, - вспоминал Бодрийяра всуе. К слову его имя пришлось, и вдруг - бац! - он тут же сам и звонит. Ну и как не верить после этого собственной интуиции?

Значит старик в Москве. И хочет встретиться. Срочно. Конечно, срочно, раз сам на связь вышел. Вопреки элементарным требованиям конспирации. Такого раньше никогда за ним не водилось. Обычно – только через связных. Стало быть, что-то серьёзное случилось. Ей-ей.

Ну что же, - надо так надо.

Виктор зашёл на первую попавшую новостную ленту, и через две-три ссылки узнал необходимое и достаточное: приехавший в российскую столицу Жан Бодрийар открывает сегодня в тринадцать авторское фотобиеннале в галерее Рината Пульмана, а вечером на филфаке ГУГУГУ прочитает лекцию о всяком таком.

Часы в правом нижнем показывали 12:33. Нет, - уже 12:34. Добрый знак. Но нужно поторапливаться.

И Виктор быстро скинул с себя халат, - огнедышащие драконы, по щенячьи попихавшись, вальяжно растянулись на хозяйском диване.

Оставшись в трусах, расписанных не без намёка в цвета государственного флага Королевства Дании, он поиграл немного своей, сформированной по абонементу в фитнесс-клубе «Люберецкие зори», - отнюдь, надо сказать, не писательской на вид, - мускулатурой. После чего, разогреваясь, немного побоксировал воздух. Резкой серией с уходом вниз от встречного. Затем умело восстановил дыхание, и сразу начал натягивать на себя, чмокая липучками, облегчённый бронежилет, ну, и всё остальное, - всё, что в таких случаях на выход положено. Включая всенепременные чёрные очки. Подумал, - и прихватил на всякий пожарный самопальный свой сегодняшний парабеллум. Засунул его сзади за пояс. И, как дальнейшие события показали, не зря.

Уже обуваясь, обнаружил, что на левой ноге отсутствует носок. На миг задумался, и метнулся в комнату. Эта потеря так с ночи и висела на силовом фидере системного блока, - сушилась в тёплых струях, которые отбрасывал от процессора своими лопастями бесконечно трудолюбивый вентилятор.

Виктор, на ходу натягивая носок, поскакал на одной ноге в коридор, а когда допрыгал, не выдержал и рассмеялся: «Генис был, похоже, прав, когда писал, что в последнее время я слишком сильно разбрасываюсь».

Но всё, - теперь готов полностью. Вроде бы.

Напоследок, - перед окончательным выходом в открытый космос без скафандра, - взглянул мельком на своё отражение в запылённом круглом зеркале.

Ни дать, ни взять, - «Голова в защитных очках» от самого Фринка Дейма: коротко остриженный череп, сильный волевой подбородок, глаза, скрытые за непроницаемыми стёклами очков. Странное лицо. В шрамах всё, в порезах, в следах от когтей неведомого зверя. Лицо странника. Лицо бойца. Одновременно притягательное и отталкивающее. С агрессией в изгибе плотно сжатых губ. И с неожиданной застенчивостью в их тёмных уголках.

Неоэкспрессионист-кудесник Дейм, похоже, кое-что сумел уловить в сущности Воинов Света, – во всяком случае, про то, что они одновременно и сильны, и нежны, так точно.

Стальная дверь захлопнулась.

Все двадцать два её замка щёлкнули в унисон.

Путешествие началось.


2.


Галерея Пульмана, которая располагалась в расселённой на хутора и отшпатлёванной молдавскими дизайнерами старой коммуналке, мало чем отличалась от подобного рода курьёзных заведений.

Эта нехорошая квартира была сработана с умом, точнее с умыслом, - всё здесь способствовало тому, чтобы состоящим на довольствии у хозяина галереи искусствоведам на доверии было сподручней впаривать за несусветный эквивалент измалёванные сурьмой и сажей куски грубой холщовой ткани угрюмым дядькам и всклоченным тёткам, - тем забавным персонажам, которым вдруг иной раз так зазудит обозначить себя про меж других, точно таких же, выбрасыванием на ветер части своего профицитного бюджета, что аж невтерпёж. Несчастные липовые буратины. Им бы взять, да почесаться, а не в хроники лезть. Так нет же, - лезут. Вон, - припёрлись.

Ну, и прутся теперь.

Ведь тут, конечно, для них болезных уже силки расставлены, уже всё для них, обречённых, подготовлено: грамотно подобранный свет, грамотно подобранная музыка, грамотно подобранная массовка, и даже - грамотно подобранное шампанское. Светское-советское. Ничего случайного. Атмосфера. И в такой грамотной атмосфере распаренным умом не уследить за словоблудными пасами напёрсточников от арта. Особенно тогда, когда и сам-то ложануться рад нас возвеличивающей лажей. Ну, а раз рад, тогда не обессудь, - так разведут на бабульки, что аж до копчика проймёт. А как же ты, родной, ещё хотел? Понты!

Надо сказать, что искусство ведующих Виктор по жизни сторонился. Не жаловал он их. Ему всегда казалось, что в повадках этих ревнителей Каталога сконцентрировано всё, что есть худшего в тружениках аналогичных непорядочных цехов, - ну, у всяких там сутенёров и гербалайфщиков, адвокатов и привокзальных таксистов, политологов и членов правительства, эстрадных звёзд и строителей финансовых пирамид. Etc. И иже с ними.

Но особенно его коробило и злило высокомерное отношение этих хитрованов к простой и ясной бинарной оппозиции «красиво - не красиво», - к той самой паре немудрёных понятий, с помощью которой любой нормальный человек и проявляет всякий раз, – дай только повод, - свои художественные предпочтения, и к которой лично он сам, В. О. Пелевин, был по большому счёту бесстрашно склонен.

Ну, действительно, разве не эту, такую естественную и откровенную, систему эстетических координат с детства, как какой-нибудь аленький цветочек, взращивает в своей душе любой порядочный и добрый обыватель-чудовище? Взращивает и лелеет. И усердно питает немудрёность её и её сокровенность жирным биогумусом мимолётных впечатлений. То есть разной подручной всячиной.

И, кстати, какой ерундовины, какого пустяшного пустячка в том удобрении только нет. Тут всё впрок идёт. Всё ценно. И чудесное, и ужасное. И такое, и сякое, - всякое. Разное. Что однажды ненароком торкнуло. Потому как здесь любое лыко в строку, - всё: и мифические сполохи жертвенных пионерских костров; и нежная ржавь корявых водосточных труб; и измазанное чёрной куриной кровью лезвие древнего топора; и след пьяной капли на грязном оконном стекле; и ажурный узор снежинки, вырезанной вместе с мамой из бумажной салфетки; и полные надежд ночные огни северных аэродромов; и облупившаяся в мульку краска на бочке для дождевой воды; и пивные кабацкие разводы на дешёвом пластике перекошенного стола; и перламутр недозрелых яблок, в охотку подобранных после грозы в колхозном саду; и мозаика наборной ручки той «финки», что спёр тайком у старшего брата; и неожиданный аккорд света, пробившего в нетёсаном заборе разнокалиберные щели; и арбузная припухлость влажных и ещё пока не целованных девичьих губ; и чудесный комсомольский бархат шикарного дембельского альбома; и бусинки-шарики на фольге секрета в ямке под цветной стекляшкой; и лунная дорожка, коварно зовущая на тот далёкий берег, в камыши; и, - раз уж такая пьянка пошла! - блеск горлышка разбитой бутылки, ну, и, конечно, тогда в догон, - как без неё? - чёрная тень от мельничного колеса…

Впрочем, чего тут песни-то петь, - всяк, наверное, уже в курсе, из какого сора порой рождаются наши представления о прекрасном. О красивом. И о не.

А эти знатоки искусства, эти жрецы, авгуры, коддуны и верхние люди, над всем нашим простым, - читай, и святым и людским, - потешаются. Если и не пальцем тычут, то многозначительно переглядываются, да в сторонку хихикают. А у самих-то взамен чего предъявить? Лишь картон у них, папье-маше, целлулоид и шандыба. Да, шандыба. Вместо исконной-то сермяги. И в простоте слова не скажут. Всё у них будет: «Объёмное пятно, мерцающее холодным светом в будто-бы грязноватом пространстве, является концептуальным знаком, за которым стоит представление о нашем мире, как о чём-то нереальном, - наш мир здесь лишь трёхмерная модель чего-то, состоящего из одних только впуклостей и выпуклостей, которые перетекают друг в друга, ничего не оставляя за собой, что символизирует опустошительное присутствие потребителя, без которого сам этот мир не смог бы обозначить себя даже как просто мерцающее холодным светом объёмное пятно».

Пурги-то столько зачем? Нет, чтоб сказать по чеснаку, вот, мол, граждане, предлогается вам пятно. И ничего в нём, в этом пятне хорошого, пожалуй, и нету, помимо того, что стоит оно, к примеру, сто тысяч миллионов баксов. И стоит оно именно столько потому, что мы, все тут собравшиеся, горячо и искренне верим, что оно стоит ровно столько – сто тысяч миллионов баксов. А как только один из нас (хотя бы один!) в том усомниться, то оно уже и не будет столько стоить.

Сказать бы им вот так обо всём честно, а тогда уж и заныть, на жалость пробивая слабонервных: пожалуйста, люди добрые, мы сами не местные, отстали от поезда, на билет до Хабаровска денег нету, поэтому просим вас не сумливаться, что это пятно стоит такую кучу денег. Пятно настоящее, хорошее, два раза всего надёванное. Не сумливайтесь. Берите. Берите-берите. Я сам бы жене взял, да на неё не лезет… А денег нет, так не берите. Только не надо, граждане, ради бога, сомневаться. Не надо. Если мы с вами начнём сомневаться даже в этом, в малом, то тогда во что же сумеем после этого верить? Так что давайте оставим для будущих племён разрешение этого главного вопроса любомудрия: что первичней - цена, в которую мы верим, или вера, что цена именно такова?

Тьфу на всё на это! И пусть их.

Только, пожалуй, одного жаль. Жаль, что тот мальчик, который единственный и мог объявить этого самовлюблённого короля голым, вырос, написал бестселлер «Моими устами», разбогател, обуржуазился и стал вести кулинарное шоу на телевидении... И некому теперь сказать, что чёрное квадратное пятно это всего лишь чёрное квадратное пятно. Лишь пятно. Всё остальное – трещинки на холсте, в которую проваливаются смыслы...


Умному наблюдателю, в общем-то, наверное, понятно, отчего Пелевина так раздрожали снующие туда-сюда с клиентами в обнимку здешние эксперты – продвинутые романтики со столбовой дороги актуального искусства. Нет, не оттого, что он был не способен осознать тот факт, что - в результате заговора критиков-шаманов - жест, поза и концептуальный транс уже давно создают тот мутный контекст, в пучине которого наличие нормального и вменяемого художественного произведения есть вещь факультативная, потому как задача момента состоит как раз в том, чтобы при помощи всей этой суеты и мишуры подвинуть потребителя к кэшу не трудоёмким реальным, а менее затратным колдовским способом. Это как раз Виктор понимал. И ничего против не имел. И не стал бы, случись такая оказия, к Хрущёву на бульдозер проситься - гонять «пидарасов», пусть даже и в актуальной их реинкорнации. В конце концов и по любому, все эти люди - союзники в главной драке. Пусть играют. Играть в эту карусель всё лучше, чем тупо ложиться под Глобальный Пафос. Пусть каждый дрочит, как он хочет. В соответствии со статьёй 44 Конституции РФ.

Дело не в этом.

Просто напросто, боялся он, что сам однажы станет – упаси, судьбинушка! - похожим на них, на этих дешёвых шестёрок мейнстрима, - той, самой главной, струи, которая так воняет сама по себе, что деньги, даже и измазанные дерьмом, попадая под неё, вроде какбы действительно не пахнут. Зловоние этой струи таково, что перебивает известный запах денег.

Страшно боялся опошлиться до такой степени. Ну, а затем и до большей.

Вот.

И хотя обычно умел он прогнать от себя сомнения в собственной крутизне, но на их подавление уходила какая-то часть радостного позитивизма. И эта глубокая внутренняя борьба естественно служила – не могла не служить - благодатной почвой для раздражения. Которое срочно требовало выхода.

Вот так вот и получалось, - он в этом публичном месте всего лишь три-четыре минуты, а морду кому-нибудь набить уже хотелось. Набить, утверждая своё право на «красиво-некрасиво». Набить, истребляя свои сомнения.

Но только он сейчас здесь не за тем. Он сейчас здесь по другому поводу.

А вот Бодрийара как раз нигде не и было.

Зато был зал, увешанный его, Бодрийяра, работами. Их, право, трудно не узнать: все эти звёздные туманности, оказывающиеся выбритыми женскими подмышками; загадочые инопланетные леса, оборачивающиеся буйной растительностью в разбухших ноздрях сильно пьющих мужчин; бездонные воронки чёрных дыр, при ближайшем расмотрении превращающиеся в чёрные бездны дырявых воронк, - кто как не Бодрийар горазд на подобные чёрно-белые светописные фокусы. Не мастерством старик берёт, какое там мастерство, – любитель он и есть любитель. И не холодными компьютерными спецэффектами. Но истинно парадоксальным виденьем. Старается. А всё ради того, чтобы показать, - граница между иллюзией и реальностью проходит ни где-нибудь, а у всякого наблюдателя в башке. Это у старика в последнее время появился такой новый способ раскачивать сознание у заблудшей публики. А почему бы, собственно, и нет? В той жестокой и бескомпромиссной борьбе, которую они в последние годы ведут, всякий метод взлома коросты будет, пожалуй, на пользу.

Энд со, - его авторские фотографии на стенах. И раздраконенные фуршетные столики присутствуют. А самого нет. Видать, уже на этой сцене отработал свой номер эквилибрист на смыслах. И отчалил в иные дали.

«Ладно, - быстро прикинул Виктор, - тогда после лекции встретимся».

И собрался он уже выйти из этого злачного места, - выйти точно также, как и вошёл, – незамеченным. Но не тут-то было. С распрастёртыми руками и возгласом «Какие люди в Хулливуде!» на него двинул, отпочковавшись от пёстрой толпы, хозяин галереи. Узнал гад глазастый.

И сразу рядом потно завибрировало, - Пульман, снимая с Виктора несуществующии пылинки, хватая его то и дело за руки, понёсся по всей фигне. Затараторил. Засюсюкал. Хрен остановишь. Виктор решил терпеть. И явить себя сегодня апологетом школы «иаи-дзюцу». Мастер «иаи-дзюцу», как известно, в начале схватки стоит неподвижно, на действия противника не реагирует, выжидает момент. А когда вражина наконец дёрнется, только тогда и наносит единственный разящий удар.

Пульман лишь на шестой минуте матча сообразил, что Виктор на него кладёт. С дивайсом. Но сообразил-таки, - не дурак всё же. И тогда затеял нажать на больное. Как бы между прочим, заметил егозливо: «Витя, а я тебя по тиви недавно лицезрел, в вечерних новостях».

Виктор поморщился. Знает гад, как достать. Знает, что он действительно не любит попадать в ящик. Виктору всегда казалось… Да что там – «казалось», уверен он был, на все сто убеждён был, что любая засветка на экране отбирает у него часть жизненой энергии. И он это просто реально чувствовал, всем своим организмом чувствовал, каждой его клеткой, как она после всякого случайного эфира улетучивается. Огромными порциями. Энергия ци. Поэтому всячески и избегал и избегает телекамер. Но, к большому сожалению, не всегда это по жизни получается. Недавний дурацкий случай, о котором сейчас упоминул Пульман, тому пример.

В тот ужасный день он, ни о чём таком не подозревая, заехал с утра в своё издательство. Паразиты-кровопийцы – эх, ма! – опять просрочили платёж с продаж. Пришлось заехать к подлецам. И вот пока он у зама главного в кабинете чин чинарём свой кофе пил и права качал-прокачивал, в приёмной случился форменный скандал. Уходящая в декрет секретарша, передавая дела оттуда вернувшейся, обронила, кивнув на двери кабинета, невинную (в аспекте безопасности, но не нравственности) фразу: «У зама бен ладен». Ну, то есть просто поделилась между делом со своей коллегой профессиональной информацией. Обменялась опытом. Как передовик производства с передовиком производства. Вот. А в приёмной в это время ожидал чего-то полудрёмный какой-то чувачок из провинции. И чего он такого в этой фразе не так спросонья понял, не ясно (и теперь навсегда), только пулей из приёмной он выскочил. Идиот бдительный! А уже через пятнадцать минут в офисе – шмон, омон, кабзон. Вихрь антитеррора. Венеция. Карнавал. Изъятие камуфляжем жёстких дисков. Все дела.

Всё как всегда. И на веки вечные.

Кстати, ещё подумал тогда, а успели ли тамошние «админы» систему перед обыском в даун отправить?

Оно ведь незамысловато. У них же в издательстве в локалке одни «экспишки» стоят, а с ними просто: нужно было кому-нибудь заранее подсуетится, и зайти заблаговременно в реестр, да на веточке HKEY_LOCAL_MACHINE\SYSTEM\CurrentControlSet\Services\i8042prt\Parameters нарисовать параметр DWord CrashOnCtrlScroll. И тут же, не мудрствуя лукаво, присвоить ему значение 1. Вот и всё. Бомба готова.

Ну, а когда, собственно, шухер приключится, аккуратненько нужно придержать мизинчиком Ctrl и, вежливо улыбаясь, давануть дважды Scroll Lock. Как бы ненароком. Чпок-чпок – получай фашист гранату! Армагеддон. Синяя заставка смерти. Как говориться, врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», девятый отдел отдыхает.

Этот совет дипломированного системотехника был, безусловно, дельным. И главное бесплатным. Но в тот момент – уже, пожалуй, несколько запоздалым.

Лично Виктору, впрочем, ничем это гнусное по форме и вредное по сути мероприятие само по себе не навредило. Только какая-то трёхголовая «маска я тебя узнал», представившаяся старлеем Петровым-Ивановым-Козловым, документики проверила и отпустила с богом.

Но вот когда он из этого седьмого круга, казалось бы, благополучно выбрался, тут телемародёры и подлетели. Уже понаехали к той минуте. Шакалы.

И в брейк-ньюс оформили. Ещё раз – шакалы!

Он потом три дня больной ходил.

А Пульман, сволочь, напомнил. Палец наманикюренный в ещё незажившую рану сунул. И провернул: «Ты, Витя, очень тогда взволнованным выглядел». Вот же собака нерусская!

Дальше утруждать себя общением с этой бородатой рожей Виктор не стал, и сделав широкий круговой замах, резко опустил свой меч: «Ринат, слушай, это не от тебя так чесноком прёт?»

Напавал!

Пульман фыркнул, побледнел, пробурчал что-то типа «а ещё двести лет вместе» и тут же расстворился в толпе. Затесался в своей тусовке. Исчез. Как камбала на дне.

Путь был свободен. Но через отлить. Дрянное шапанское просилось на выход.

В клозете Виктора проняли две вещи.

Во-первых, то, что все писсуары были сработаны под дюшановский «Фонтан», который и сам был сработан, как известно, под писсуар, приобретённый автором в 1917 году в заурядном магазине сантехники. Хотя, чего тут… Всё верно, всё логично: отбор – вот критерий искусства. Творец – не художник, а составитель католога. Короче, да здравствует круговорот писсуаров в природе!

А вторая заковыка, которая Виктора порадовала, заключалась в том, что при всей кудрявости местного интерьера в мыльнице лежал кусок 75%-го хозяйственного мыла.. Пойди разберись, что это послание означает, – концепт какой али просто экономия?

Но на этот вопрос Виктор себе ответить не успел: зеркало над рукомойником показало, что на входе в сотрир появилась фигура в кислотном фиолетовом комбезе.

Антидот!

Виктор мгновенно присел и, разворачиваясь, выхватил из-за пояса свой парабеллум. Антидот не успел отреагировать на его уход вниз и, продолжая идти, тупо расстрелял собственное отражение, - осколки зеркала пролились на кафель звонким и обильным дождём.

Выигранных мгновений Виктору вполне хватило на то, чтобы сделать длинный кувырок вперёд и оказаться у антидота за спиной. Тот хотя и развернулся волчком, но было уже поздно, - три пули отшвырнули его к батарее под окном.

Но тут в дверях, как в рульной компьютерной игре – без паузы, возникло ещё одно фиолетовое чудо. Виктор, уворачиваясь от его пуль, откатился за урну и – не отдадим не пяди родных Фолклендских островов! – завалил гада с шестого выстрела. Фиолетовое слилось вниз.

Надо было срочно уходить. Через лестницу невозможно, - наверняка уже всё перекрыто. Решил, не мудрствуя, в окно. Стал отступать к противоположной стене для разбега.

В этот момент проём – да сколько ж можно! - опять окрасился в фиолетовое. Виктор вскинул пистолет. Но в последнее мгновение сообразил, что это халат уборщицы, и - гражданских не трогаем – успел каким-то чудом отвернуть ствол на светильник.

Выстрел сотворил в клозете ночь.

И только из оконца просачивался свет с улицы.

Разбежавшись, Виктор отталкнулся от скрюченного антидота, как от подкидного мостика, выбросил руки вперёд, и, круша кулаками стекло (слава богу, не антивандальное), под душераздерающий крик технички «Что паразиты понатворили!» выбросил себя в квадрат неприкаянного света.

И полетел.

И пока продолжался этот его долгий полёт, в голове бегало по кругу назидательно: “Не к понтам, нет, не к понтам должны стремиться слово, кисть, резец и все искусства, но к духовному еденению, которое чудесной цепью свяжет всех людей; не к понтам, нет, не к понтам должны стремиться слово, кисть, резец и все искусства, но к духовному еденению, которое чудесной цепью свяжет всех людей; не к понтам, нет, не к понтам должны стремиться слово, кисть, резец и все искусства, но… “

… и рухнул с третьего этажа на покрытую рубероидом крышу какого-то сарая. Или, может быть, гаража. Не важно. Вот это вот как раз не важно.

Важно было отсюда ноги срочно делать. Потому что у парадного стоял фургон и суетился фиолетовый рой.

В уши микрофоны понатыкали фазаны долбанные и не услышали, что он уже здесь. Не знает это фазаньё, где в данный миг заныкался охотник. Потеряли его. Потому-то вторую группу наверх и заслали. Ждут результата. Ещё секунд пять-десять - и, пожалуй, вычислят.

Пока соображал, что дальше делать, и попутно перевязывал сопливчиком несмертельный порез на левой ладони, где-то сбоку вкрадчиво затарахтело.

Быстро разгребая всякий хлам – вонючий деревянный ящик с остатками проросшей картошки, поломанную клюшку “Мукачево”, скукоженную подшивку благословенного “Октября”, две сандалии на одну ногу, связанные в одну гроздь пластиковые бутылки, корпус телевизора без кинескопа и ещё что-то, уже настолько истлевшее, что даже и не понять, что именно, – дополз до края, осторожно свесился и увидел внизу мотоциклиста. Вернее мотоциклистку, - из под блестящего лазурного шлема выбивались непослушные колосья девичьих волос.

На чёрной байкерке девушки был нарисован белой круг, с впиcаной в него белой же буквицей N (хотя, это если вот так с боку смотреть, то с N, а в действительности со спасительной Z).

«Зорро в юбке» (а на самом деле в тугих кожаных штанах) энергично похлопала рукой по заднему сиденью. Приглашала.

Виктор не заставил себя упрашивать. Спрыгнул. Как Д Артаньян на лошадь. Яйцами вперёд.

Красная хонда-зверюга, взрычав, рванулась. С места в карьер.

До выезда из двора был сущий пустяк - метров пятьдесят. И антидоты заметили запаздало. Но пули в догон всё же полетели. Одна даже, когда они уже проносились под аркой, пролетев по какой-то невероятной троектории, распорола по косательной его куртку и, отрекошетив от броника, отвалила. Виктор, охнул, - ещё бы – по почке! - но в седле удержался. И огрызнулся тремя выстрелами.

А там уже и на шоссе выскочили.

Он ещё какое-то время напряжённо оглядывался, высматривая в потоке машин тошнотворного цвета фургон. Но потом успокоился. А когда успокоился стал, рассматривая свой пистолет, зачем-то удивляться: “Вот чёрт, сколько же в нём патронов?!” Но потом сообразил, что именно такие вот волшебные пистолеты с бесконечным количеством пуль, вылетающих из их раскалённых стволов, и могут сделать любой, даже самый малобюджетный, фильм культовым. К Джону Ву не ходи.

Вспомнив Джона, а точнее его последнюю рождественскую открытку, Виктор улыбнулся и окончательно остыл.

Пришло время холодного анализа.

Не в пустом “Уснуть иль не уснуть?”, не в грамотном “Проснуться или нет?”, а “Кто сдал?” – вот в чём состоял основной вопрос сегодняшней повестки дня. Хотя, может быть, никто и не сдавал. Может быть, просто телефон у него на прослушке. Скорее всего так оно и есть. Пора было бы гэпэшникам уже давно подсуетится.

Зря, всё таки, Жан напрямую звонил. Здесь, видимо, в этом эпизоде, палево. Чёрт!

Почему, когда даже самый расчётливой из осторожных и самый осторожный из расчётливых европейцев попадает в матушку Россию, он тут же подсаживается на русское “авось”? Почему у них здесь бошки-то сносит? Сё загадка. Надо бы об этом как-нибудь эссе забабахать. Для немцев. В “Die Zeit”. Потом. Когда-нибудь..

Но стоп. А куда мы, собственно, несёмся-то?