Geum.ru

Книга о педагогическом общении

Вид материалаКнига

Содержание


Россия. Первая половина XIX века.Алексей Алексеевич Перовский (Антоний Погорельский)
Россия. Середина XIX века.Владимир Фёдорович Одоевский
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13
Афины. Античность. Мусические школы. Сократ

Мусические школы (от греч. musike — общее образование, духовная культура; букв. — искусство муз) — это учебные заведения для детей афинских граждан, 7—16-летних мальчиков и юношей. Исторические источники свидетельствуют — будущие герои Эллады под руководством учителей-философов изучали поэмы Гомера и басни Эзопа, трагедии Эсхила и комедии Аристофана. Скорее всего, занятия были построены так: знакомство с источником, время на осмысление, попытка самостоятельно разобраться, спор или согласование позиций, вопросы к педагогу, комментарий философа. Беседы по мотивам вполне «взрослых» произведений оставляли неизгладимый отпечаток в душах маленьких учеников.

Мудрые греки всерьёз обсуждали с детьми превратности человеческой судьбы, говорили о долге, гражданственности, любви, счастье, дружбе. Кто формирует сферу интересов, тот формирует личность. Великие греческие философы и писатели помогали педагогам ввести в сферу интересов детей темы, превращающие беззаботного юнца в мужа: защитника и строителя родного полиса, надёжную опору государства и народа, продолжателя традиции, героя.

Самым выдающимся философом и учителем афинских граждан, бесспорно, являлся великий Сократ, которого Дельфийский оракул назвал «мудрейшим из афинян». Сократ, ещё в 5 веке до нашей эры, явил миру высочайший, непревзойдённый и поныне образец ведения диалога. Помимо поиска истины сократический диалог преследовал и сугубо педагогическую, воспитательную и учебную цель: помочь собеседникам «отделить фантазии и лживость в молодых душах от

14

вещей здоровых и реальных», «узреть свет истины, отражённый их собственной душой».

Давая старт диалогу, Сократ внимательно наблюдает за потенциальным собеседником, стараясь как можно больше узнать о нём. Важно всё: возраст, место жительства, профессиональная принадлежность, темперамент, социальное положение — чем больше исходных данных, тем лучше. «Точная привязка» к жизненному ландшафту собеседника позволяет Сократу определить, каким типом ума и души обладает человек, в какой-то мере «реконструировать» иерархию ценностей, способ размышления, степень осведомлённости потенциального партнёра, взглянуть на мир его глазами, сквозь призму его познавательного и эмоционального опыта.

После «точной привязки» наступает нюансировка и дифференциация тем, уровней, способов осуществления дискуссии. В беседе с неискушённым, простым человеком Сократ думает, как от земного, повседневного, доступного обывателю, частного вознестись ввысь, к общему, вечным темам и истинам.

Нет смысла разговаривать с человеком о вещах, вовсе ему неизвестных. Не стоит начинать разговор с того, что не вызывает интереса. Значит, надо заговорить о чём-то чрезвычайно близком, знакомом собеседнику. Чтобы человек почувствовал себя докой, знатоком. Вместе с тем надо это известное в свежем, необычном ракурсе преподнести. Дабы интерес возник, а готового ответа, с ходу, не нашлось. А если бы и обнаружился какой стереотип, то немудреный, разбиваемый в пух и прах понятным и простому человеку доводом. Пожалуй, в этом абзаце содержится полное «техническое задание» к началу собственно сократического диалога.

Итак, Сократ, как кутюрье, по фигуре платье шьёт. Для каждого собеседника — своя тема, с учётом всех факторов, включая место и время. С военачальником Лахетом Сократ полемизировал о природе мужества. Со старым школьным другом Лисием о дружбе. С юным, увлечённым математикой Таэтетом — о познании.

Выбрав тему, Сократ облекал её в форму, непременно приходящуюся впору собеседнику. Форму всякий раз неожиданную — в данном случае Сократ особой щепетильностью не отличался. Мог подпустить слух и сплетню, а то и политический анекдот. В ход пускался исторический экскурс, вдохновенные строки гимна божеству. Нередки самые заурядные бытовые сценки. В дело шли пословицы, шутки, мимолётные воспоминания давно минувших дней... Повторяю, формы варьировались в широчайшем диапазоне. А вот

15

суть оставалась неизменной. Рассказ Сократа интриговал и одновременно подкупал собеседника своей простотой. Ситуация, описанная в нём, была близка, привычна и удобна, будто домашние тапочки.

Собеседник «терял бдительность», расслаблялся, но весьма скоро чувствовал в словах Сократа некий подтекст, подвох. Любая внешне непритязательная, невзначай подброшенная Сократом задача не могла быть разрешена в плане простой репродукции; у собеседника не находилось готового ответа, ему требовалось «творить», «выдумывать», «изобретать». Простая задача разрасталась на глазах изумленного собеседника, обретала неожиданно открывавшуюся глубину и вместе с тем задевала за живое, будоражила воображение своей парадоксальностью.

И ещё. Как известно, Сократ впервые поставил в повестку дня философии вопросы мировоззренческие. Сократ навсегда застолбил в философии проблемы «маленького человека». На смену онтологизму ранних греческих философов, «досократиков» (главная проблема — происхождение Вселенной) пришёл антропоцентризм Сократа: человек есть центр и высшая цель мироздания. Сократ «спустил философию с небес на землю и прописал её в жилищах простых греков» (А. Ф. Лосев, А. А. Тахо-Годи).

Но чтобы «прописать» в жилище простого грека: ремесленника, воина, землевладельца — философию, надо же ему (греку) дифирамбы пропеть о новом «постояльце». А как пропеть? Он ведь, поди, и не поймёт?

А вот как. Есть в обыденном языке (на котором изъясняются граждане с неспециализированным философским мышлением) так называемые «обобщающие слова». Эти слова, отражающие у обычных людей их наивные, алогичные, некритические представления, и выполняли роль посредников между сознанием Сократа и сознанием неискушённого, «простого» человека. Сократ в своих диалогах вместе с собеседниками глубоко анализировал обобщающие слова, выделял в их понимании и толковании существенные и несущественные стороны. Он пытался установить общее содержание (сейчас бы сказали — значение) обобщающих слов как качественную цельность, складывающуюся из анализа и синтеза всегда частных представлений отдельных участников дискуссии. В своей «Метафизике», определяя суть философии Сократа, Аристотель говорил, что Сократ, эмпирически обследуя отдельные частности мышления, переходил к определению общего (Диалоги, 1998. С. 5).

16

Известные исследователи творчества Сократа А. Ф. Лосев и А. А. Тахо-Годи не раз подчёркивали, что в своей философии Сократ лишь «теоретизировал значение обобщающих слов обыденного языка».

Столь длинное отступление (в контексте нашей темы) было сделано для того, чтобы высветить одну непреложную закономерность композиции проблемного текста. Рано или поздно проблемная история, невзначай подброшенная Сократом, приводила собеседника к необходимости обобщить и высказать собственные представления относительно какого-либо «обобщающего» слова обыденного языка. Философская проблема фиксировалась в мышлении грека через вопрос о содержании какого-либо обобщающего слова, представала как необходимость дать ему собственную дефиницию (определение).

Создавая «философский словарь», новый философский тезаурус, Сократ мобилизовал в него десятки обобщающих слов, а также словосочетаний, в которых одно из слов или оба — обобщающие. Для примера приведём только несколько: мудрость, храбрость, добродетель, благо, прекрасное, своевременность, дружба, умеренность, мера, мнение, человек, имя, элемент, порядок, становление, движение, свобода, судьба, надежда, воспитание, кара, помощь, трудолюбие, бескорыстие, кротость, миролюбие, выбор, лесть, злоба, дерзость, бесстыдство, честолюбие, товарищество, клевета, несправедливость, легкомыслие, философия, государственный муж, гражданская добродетель, воинское искусство, военный союз(Там же. С. 44).

Пока собеседник распутывал хитросплетения проблемного текста, раскрывая доступные его пониманию смыслы прямо названного или имплицитно зашифрованного Сократом «осевого», «центрального» обобщающего слова, Сократ «притворялся несведущим», «поглубже запрятывал знание предмета», «внешне казался ровней собеседнику» (А. Ф. Лосев, А. А. Тахо-Годи).

О том, как Сократ дирижировал диалогом, руководил собеседниками, помогая им преодолеть проблемную ситуацию и вместе с нею собственную косность, приземлённость, ограниченность, мы ещё расскажем вам далее, в главе 4.

В завершение этой темы констатируем: Сократу удалось создать эффективные, ставшие классическими алгоритмы организации диалога. И по сей день идеи, приёмы Сократа по вовлечению людей в общение на философско-мировоззренческие темы

17

широко используются в самых различных странах, в самых неожиданных сферах. Так, например, огромной популярностью среди деловых людей США пользуется «Сократический семинар по инновациям» в Колумбийском университете Нью-Йорка (руководитель Рональд Гросс). Непременным пунктом программы этого семинара являются лекции и практические занятия на тему: «Начало общения. Уроки Сократа». В России (Психологический институт РАО) разработаны курсы повышения квалификации педагогических кадров, где в деятельностной форме учителя осваивают собственно педагогическое наследие великого греческого философа Сократа.

А сейчас вернемся домой, в родные пенаты...

Россия. Первая половина XIX века.
Алексей Алексеевич Перовский (Антоний Погорельский)

Антоний Погорельский — это литературный псевдоним Алексея Алексеевича Перовского (1787—1836). Современной культурной публике А. А. Перовский известен как писатель, автор замечательных фантастических повестей для детей и юношества. Его «Лафертовская маковница» встретила положительный отклик А. С. Пушкина. Самая известная, переведённая на множество языков «фантастическая повесть» «Чёрная курица, Или подземные жители. Фантастическая повесть для детей» вызывала настоящее восхищение Л. Н. Толстого.

Помимо «сочинительства» Перовский (человек чрезвычайно и разносторонне одарённый) серьёзно занимался ботаникой (в 19 лет стал доктором), педагогикой, сделал успешную чиновничью карьеру. Несколько лет Перовский служил попечителем Харьковского учебного округа, по распоряжению Николая I разработал, как сейчас говорят, «проект» (раньше скромнее называлось — «записку)» «О народном просвещении в России».

Теперь о главном. То, что мы привыкли считать лишь литературными произведениями (я имею в виду фантастические повести А. А. Перовского) на самом деле являлись первыми в России учебниками, лучше сказать, своеобразными «задачниками» морали и нравственности.

Перовский видел предназначение своих книг в том, чтобы:

— «помочь детям глубоко задуматься о смысле жизни»;

18

— «обнаружить в самом обыденном новые, доселе неизвестные стороны, принципиальную неисчерпаемость, несводимость к одному толкованию, одному смыслу»;

— «показать, как знакомое, очевидное, не переставая быть таковым, вдруг ни с того ни с сего замерцает, засветится своей неожиданно открывающейся глубиной».

Свои произведения Алексей Алексеевич совершенно справедливо считал «педагогическими» — и потому что адресат его книг — дети, и потому что проблематика его творчества — мировоззренческая, воспитательная.

Религиозно-философские, педагогические воззрения Перовского достаточно категоричны, или, выражаясь современным языком, неполиткорректны. Идёт отчаянная борьба Бога и дьявола. Посторонних нет. Ребёнок, невзирая на возраст, «не находится по ту сторону борьбы добра и зла». Человек (и ребёнок как человек) наделён свободой воли, от выбора каждого человека зависит судьба его бессмертной души. «Детство не есть охранная грамота от дурных, необдуманных поступков», — подчёркивает Перовский. Поэтому ребёнок должен как можно раньше научиться осознавать последствия своих деяний, различать белое и чёрное, нести ответственность за дела, слова и мысли. Взрослый обязан (!) не пускать выбор дитяти на самотёк, узнавать, о чём думает ребёнок, следить, не сбились ли координаты, активно влиять на становление души, направлять на путь истинный.

Как узнавать, влиять, направлять? Естественно, в общении, диалоге. С чего должно начинаться, от чего идти подобное воспитательное общение? Да от «фантастических» повестей. «Читайте мои книги, беседуйте с детьми о мире, в котором живёте», — призывает Перовский.

Какими же такими свойствами обладают «волшебные» повести Перовского, что они помогают родителям наладить столь тонкую, душевную коммуникацию с детьми? Перечислим главные.

1. Произведения Перовского так и светятся неподдельной, большой, настоящей любовью к детям. «Будьте как дети». Писатель обладал счастливым даром, умел перенестись мыслями и чувствами в своё «неласковое» детство. «Неласковое», поскольку Перовский (незаконнорожденный сын графа Разумовского) воспитывался в пансионе, обделённый родительским теплом и каждодневным участием. И вот эта жажда — понимания, любви близкого, родного человека осталась на всю жизнь и проявилась в его повестях столь

19

сильно и искренне, что берёт «за сердце» и по сию пору, поражает истинностью, достоверностью.

А ещё у Перовского Алексея (Алексея большого) был друг, племянник Алексей маленький. И надо такому случиться, отрочество Алексея маленького повторяло дядино и также оказалось «пансионным». Часто-часто у ворот пансиона останавливалась коляска, и дядя шёл к любимому племяннику. И племянник поверял всё помнящему и понимающему другу тайны становящейся, мятущейся души. Из этих-то встреч, как из яйца, вероятно, и проклюнулся цыплёнок, выросший впоследствии в «Чёрную курицу».

2. Перовский не релятивист. Нет, не всё, не всё относительно. Алексей Алексеевич знает, за что сражается, кому служит, куда детей ведёт. Его произведения проникнуты открытым, беспокойным дидактизмом. Дидактизмом, по словам одного критика, сентиментальным. Печалуется Перовский о ребёнке, до слёз растроган, так хочет, чтобы тот единственную истину-правду узрел.

Доброму, честному, сострадательному человеку судьба благоволит. От злого, легкомысленного, тщеславного, эгоистичного — отворачивается. То лишь дорого, что трудом куплено. Предатель малодушный — мерзок, брезгливой жалости достоин. Есть проступки непоправимые. Такова жизнь. Вот какие семена Перовский сеет. Когда авторская позиция талантливо и наивно-сентиментально представлена, не может она равнодушным оставить.

3. Так-то оно так. Но прежде чем к простым финальным истинам и слегка приторной морали подступишься, не одну пару башмаков сносишь. Но в этом-то и вся соль, что не прямо, не в лоб у Перовского нравоучения даны, а опосредствованно. Через морально-нравственную коллизию, борьбу мотивов, через выбор.

Есть рубль единственный, есть чёрная курица, есть повар, нужен куриный бульон. Кудахтанье, нож блестит... А что если на этом месте чтение прервать и у сына или доченьки спросить: «А ты бы, человечек, что сделал?.. А почему?»

Всегда у Перовского так. Даже если ребёнку «Чёрную курицу» без бесед читают, всё равно, ребёнок же себя с главным героем ассоциирует, отождествляет и выбор делает, и думает. Надо ли директору рассказать о таинственном подземном народе, не надо ли?

4. Иногда противоположные позиции, внутренний драматизм, как Бахтин говорил, «диалогичность», текста достигаются наличием, согласованием, нередко борьбой нескольких позиций, точек зрения (по М. М. Бахтину, «голосов»). Что читателю остаётся?

20

Вольно-невольно самоопределяться. К какой из сторон свой голос приложить, а может, свою, особую партию вывести или здесь одним подпеть, там другим.

В повести Перовского «Двойник, или мои вечера в Малороссии», состоящей из четырёх новелл, связанных любопытным литературным обрамлением, «диалогизм» чуть ли не впервые в русской литературе встаёт в полный рост. В «Двойнике» рационально-просветительское, прогрессистское идёт в атаку на романтическое, донкихотское.

5. То ли правда, то ли ложь, то ли быль, то ли сказка. Произведения Перовского — ни там, ни тут. Причудливо в них переплетаются разумное и сверхъестественное, романтическое и реалистическое, земное, нравоописательное и космическое, таинственное, потустороннее. Полифония: мотивы творчества Э. Т. А. Гофмана, немецкий романтизм и тут же народные суеверия, поверья, страшные сказки, архетипичные, корневые, древние звуки. И всё это рядом, лишь протяни руку. Свежо на обыденность такая полифония взглянуть позволяет и тем читателя в диалог включает.

Кстати, не пропали даром труды, Алёша маленький пошёл по стопам Алёши большого, и дядю, пожалуй, обошёл, став известным русским писателем Алексеем Константиновичем Толстым.

Россия. Середина XIX века.
Владимир Фёдорович Одоевский

Интересно, не раз и не два я сталкивался с одной и той же ошибкой. Студенты (из числа лучших, читающих), педагоги (даже старой закалки) думают, что «Чёрная курица» и «Городок в табакерке» принадлежат перу одного человека. До чего похожи! До чего перекликаются!

Но это не так. «Городок в табакерке», «Мороз-Иванович», «Червячок», «Русские ночи» — произведения, вошедшие в золотой фонд отечественной словесности, созданы Владимиром Фёдоровичем Одоевским (1804—1869). Одоевский — фигура неоднозначная, сложная. Потомок Рюрика, выходец из древнего княжеско-боярского рода, воспитанник пансиона при Московском университете, музыковед (один из основателей Московской консерватории), философ (член кружка любомудров), директор Румянцевского музея, издатель («Мнемозина», обновлённые «Отечественные записки»),

21

по некоторым данным — член масонской ложи. Поразительно, в круг общения Одоевского входил весь цвет России: А. С. Пушкин (дал восторженную оценку рассказу «Последний квартет Бетховена»), Н. В. Гоголь, М. Ю. Лермонтов, В. Г. Белинский, М. И. Глинка, В. А. Жуковский, В. К. Кюхельбекер.

Боясь «застыть», «меняя пристрастия», «ускользая от единого поприща», на всю жизнь В. Ф. Одоевский сохранил «одну, но пламенную страсть» — к любомудрию, к философии. Наша, русская философия это ведь не доктринёрство, не мертвящая схема, не догма. Наша философия — «умозрение в красках», звуках, образах. Наша литература и есть наша философия.

Это положение будто олицетворяет собой Одоевский. Есть у него идея: последовательно и сознательно философию в литературу привносить. Изучать классику философской мысли, следить за модными тенденциями, стремиться будущее предугадывать и — преодолевая западноевропейское разделение разума и чувства, на новом витке возрождая античную традицию, воплощать философские учения, споры, дискуссии в перипетии литературных сюжетов, в действия литературных персонажей, в их характеры, судьбы, жизнь.

Для чего сие нужно? Из каких исходя соображений? Наверное, из соображений просветительских, культуртрегерских. Наверное, это способ «разбудить» общество, воспитать интерес, мотив к философии, показать её близость к повседневной жизни. Быть может, знакомясь с персонажами Одоевского, люди, как говорят гегельянцы и марксисты, «распредметят» и «присвоят» некоторые философские идеи, станут участниками философских борений и споров, философского дискурсивного мышления, развертывающегося в последовательности понятий и суждений.

Облетает разумом быстрым, исследует Одоевский философские поляны и луга, будто птица хищная добычу высматривает, потом вниз камнем падает, и вот уже в когтях острых бьётся модная, но бесчеловечная философская, социологическая, культурологическая схема-идея.

То, например, мальтузианство. Дескать, «планетишка наша для веселья слабо оборудована», народу много не прокормит. Войны, эпидемии, царь-голод не так уж это и плохо — количество ртов регулируют. Отсталые народы и бедняки «чрезвычайно плодовиты», ресурсы у «цивилизованных» «сверхчеловеков» отнимают. Ужас! Планета с её богатством — для избранных. А остальные... Как придётся,

22

нечего заживаться. Слабый, да погибнет. Это вполне, так сказать, разумно. Такую вот «добрую» теорию выдвинул священник (!) англиканской церкви Томас Мальтус (1766—1834). Очень основательно этого самого Мальтуса и всех его мальтусов-последователей Одоевский в «Русских ночах» припечатал!

То — безудержный прогрессизм, рационализм. Одоевский прогрессистам: «Человек — не “экономическое животное”, не только “желудок”. Не все и не всегда собственные шкурные интересы превыше совести ставят».

То — буржуазность. Лишь бы мне, любимому, хорошо было, а там, хоть трава не расти. И этим досталось.

То — упование лишь на разум («логос»). Одоевский показывает мелочность и тщету голого логоцентризма. Ведь иногда в умственном смысле человек — виртуоз, богач, владелец волшебных технологий, а в духовном — промотавшийся игрок с выхолощенной душой, мизантроп. Ум без веры и мечты, знание без надежды — горе одно принесут.

То космополитизм — «и без Отечества проживём, где хорошо кормят, там и Родина».

Владимир Федорович Одоевский надеялся, что его книги послужат «стимулом к глубоким раздумьям и беседам». Детство, отрочество он считал лучшим временем для «воспитания души, бесед на воспитательные темы». Воспитательные беседы по мотивам философских по своему содержанию произведений Одоевского «преследовали добрую цель» — «привести в ясность детские представления о мире, оказать могучее действие на внутреннее развитие ребенка».

Беседы с детьми «непременно должен вести умный и чуткий воспитатель», функции которого — «обеспечить обмен живыми словами, отражающими детские представления». (Ну чем не призыв строить обучение и воспитание с опорой на спонтанный опыт ребёнка, чем не предвосхищение «педагогики сотрудничества»?) «Встать на ту ступень, на которой стоит ребенок, и повести его вверх, соизмеряя свои силы с силами ребенка». (Чем не идея «зоны ближайшего развития», высказанная гораздо проще, понятнее и за восемьдесят лет до Л. С. Выготского?)

Теперь несколько характерных особенностей «детских» и «взрослых» произведений Одоевского, поставивших их в ряд одних из лучших «проблемных» текстов для раздумий и бесед на воспитательные темы.

23

1. Сознательно, последовательно, неотступно, где-то нарочито (не минуешь, не обойдёшь) Одоевский ставит перед читателями сугубо философские вопросы. Ибо человек не может отмахнуться от предельных, «проклятых» вопросов. Порой Одоевский отдаёт приоритет вопросам. Громоздит, громоздит, раззадоривает — и не отвечает. Порой его вопросы кажутся сильнее ответов.

Сознание Одоевского сначала будто «двоится», в нём трудно нащупать твердь, много относительности, недомолвок, в помине нет дидактизма. А уж сколько велеречивых оборотов, манер, устаревших расшаркиваний...

Иногда Одоевский подыгрывает «врагу», приводит рациональные доводы в пользу идей, которые ему претят, которые он на дух не переносит. Есть ощущение преодоления минного поля, затяжного парашютного прыжка, спасаться приходится, уповая лишь на собственные силы, узнавая себя, обращая взгляд внутрь.

Лучше всего эту особенность творчества В. Ф. Одоевского выразил В. К. Кюхельбекер, высказавшийся о «Русских ночах» так: «Сколько поднимает он вопросов! Конечно, ни один почти не разрешён, но спасибо и за то, что они подняты, — и в русской книге. <> Он вводит нас в преддверие; святыня заперта; таинство закрыто; мы недоумеваем и спрашиваем: сам ли он был в святыне? Разоблачено ли таинство? Однако всё ему спасибо: он понял, что есть и загадка, и таинство, и святыня» (Одоевский В. Ф., 1988. С. 5).

Вот лежит читатель в окопчике и не поймёт, к чему это Одоевский клонит, за что борется, сражается. Уже и мысли посещают нехорошие: что это — недомыслие, предательство, душевная фальшь?

И вдруг, ура. Наши, наши! Наши врагу в тыл зашли. И читатель в атаку поднимается.

2. Одоевский атакует с тыла. Без нравоучений, без морали. Он берёт исследуемую доктрину и проводит все следствия. «По плодам» мы и судим о дереве. Одоевский нам плоды на зубок попробовать даёт. Вырви глаз? Значит, и с деревом не всё в порядке.

3. Гипербола, утрирование, сатира, гротеск, аллегория. Вот чем Одоевский спесь с кукловодов сбивает. Вроде бы всё таким милым казалось, рассудочно безупречным, но почему же так смешно? Смешно... Или... Страшно смешно... Или... Страшно. Иногда тот же набор, но в обратной последовательности разворачивается от страшного к смешному.

24

4. Одоевский мастер перемены декораций, контекста. Сегодня ты властелин, завтра — раб ничтожный. Человек один, а судьба ему то улыбается, то в смертельном оскале заходится.

5. Диалогичность возводится в культ, бьёт через край. Роман «Русские ночи» строится как «ряд собеседований друзей, вместе ищущих истину, пытливо вопрошающих друг друга, обменивающихся историями, сцепление которых должно приблизить героев и читателей к тайнам бытия. <> Дух свободного творческого диалога противостоит сухому расчёту, эгоизму, принципу “пользы”, представляющим серьёзную опасность для человека и человечества» (Одоевский В. Ф., 1988. С. 5).

6. Учёность, академический тон и язык уживаются у Одоевского с детской наивностью, с простотой «дурачка», почти с юродством. И это тоже придает диалогизму свой особый, неповторимый шарм.

Эпиграф к одному из рассказов В. Ф. Одоевского заканчивается ссылкой: «Из романа, утонувшего в Лете». Однако, как выяснилось, ни сам автор, ни его произведения не канули в реку забвения. Хорошо зная жизнь, но не растеряв иллюзий, не чураясь экспериментов и восхищаясь традицией, стараясь быть, а не слыть, Одоевский нашёл чрезвычайно интересные и поныне новаторские формы «оживления», «очеловечивания» философских проблем. «Князь Одоевский принадлежит к числу наиболее уважаемых из современных русских писателей», отмечал В. Г. Белинский в 1844 г. Прошло более полутора веков, и кто из истинных ценителей высокой словесности не готов подписаться под этими словами?