Geum.ru

Роман Злотников генерал-адмирал на переломе веков

Вид материалаДокументы

Содержание


Британская пуля
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   20
Глава 9


Сервера сидел напротив меня и пил кофе, а в глазах у него читался вопрос. Я молчал. Нет, рано или поздно ответить на этот вопрос мне придется. Но что бы я ни ответил, вряд ли это полностью удовлетворит сидящего передо мной человека, которого я очень хотел бы считать своим другом. Адмирал Паскуаль Сервера-и-Топете в данный момент был самым прославленным флотоводцем мира. Герой битв у Кавите, Сан-Хуана, Майами, Сент-Питерсберга, где он потерял свой единственный броненосец, окончательно уничтожил американский флот в Чесапикском заливе, лишившись почти всех броненосных крейсеров. Еще три месяца после этого он зверствовал на Атлантическом побережье САСШ и в Мексиканском заливе двумя оставшимися у него крейсерами нашей постройки, захватив и отправив на дно сотни американских судов. Правда, большинство из них водоизмещением не превышали тысячи тонн, но около восьмидесяти были весьма крупными кораблями. А потом у американцев появился новый флот. (Семь кораблей были куплены американцами у нас, у русских, в том числе три крейсера, являвшиеся развитием тех, что остались у Серверы. Испанскому адмиралу мы продали корабли из первой серии, поскольку только они были с угольным отоплением котлов, а американцы купили у нас крейсера уже следующей серии, с нефтяным отоплением. Они могли себе это позволить, поскольку, в отличие от испанцев, нефти у них было в достатке…) И началась агония. Но даже в этих условиях Сервера показал себя великолепным флотоводцем. Янки за уничтожение двух его последних крейсеров пришлось заплатить пятью своими кораблями, один из которых был нашим. Однако, когда его избитый донельзя крейсер «Эль Сид» наконец добрался до кубинского берега и выбросился на мелководье в трех милях от Матансаса, всем стало понятно, что это конец. Максимум, что теперь могли противопоставить американцам испанцы, — это шесть крайне устаревших боевых кораблей, да в непонятно, насколько отдаленном, будущем три ни шатко ни валко достраиваемых крейсера типа «Принцесса де Астуриас». И хотя из купленных американцами боевых кораблей как минимум двенадцать тоже не отличались особой прогрессивностью конструкции (мы, например, кроме крейсеров — наследников «золотой» серии, продали им четыре далеко не новых броненосца, два типа «Чесма» и еще два типа «Император Александр II»), но против того, что сейчас осталось у испанцев, они были куда более боеспособны, чем все, что имелось у американцев в данный момент. Ибо, скажем, из броненосцев у американцев уцелели только реконструированные океанские мониторы с весьма слабой мореходностью.


Конечно, закупка у нас такого старья вызвала жуткий скандал в Конгрессе, но деваться американцам было некуда — они до скрежета зубовного желали получить корабли, способные на равных противостоять «волчьей стае Серверы», как писали газеты Херста. А два корабля русской постройки, опять же благодаря газетчикам, считались едва ли не главной ударной силой испанского адмирала, поскольку из «бойни в Чесапикском заливе» смогли вырваться только они. Причем без каких-то критических повреждений. Мы же соглашались продать американцам наши новые крейсера только в комплекте со старыми. Они скрепя сердце согласились. И не прогадали. Несмотря на все вопли, именно появление этих кораблей и положило конец бесчинствам Серверы у берегов САСШ. А затем прекратились и конвои испанцев на Кубу…


Возможно, дело было и в том, что через пару-тройку месяцев после того как это старье вышло в море под американским флагом, у САСШ появились и новейшие корабли. Янки приобрели их у латиноамериканцев — аргентинцев, бразильцев, уругвайцев. И все эти корабли были лучшей европейской постройки. Некоторые из них носили флаги государств, которые их заказали, всего несколько недель, то есть лишь во время перехода с верфей Англии, Франции и Италии до Нью-Йорка, Норфолка и Ки-Уэста. Кроме того, на верфях Крампа в Филадельфии, а также на множестве других верфей в Нью-Йорке, Бостоне, Норфолке и так далее были заложены или даже спущены на воду и поставлены к достроечной стенке десятки новых мощных боевых кораблей их собственного производства.


Впрочем, на самом деле все началось еще раньше. Сразу после битвы у Сан-Хуана, в Европе, в основном в Англии и во Франции, стала потихоньку разворачиваться компания за отмену торгового эмбарго. Причин тому было несколько. Во-первых, Англия и Франция были совершенно не заинтересованы в резком повышении международного авторитета Испании, после блестящих побед Серверы взлетевшего на небывалую высоту. Во-вторых, некоторые американские товары, например виргинский табак, заменить было просто нечем. А запасы на складах уже иссякали. Поставки же новых партий, вследствие того что они осуществлялись через посредников в лице шведских и швейцарских фирм (из которых три принадлежали структурам, находящимся под моим контролем), обходились заметно дороже, серьезно снижая прибыль английских, французских, немецких и голландских торговых и табачных компаний. Ну а кто будет спокойно смотреть, как прибыль, которая должна быть твоей собственной, оседает в чужих карманах? Так что уже в конце 1898 года началась активная возня, и к январю 1899-го вопрос смягчения, а то и снятия режима эмбарго был уже не за горами. Несмотря на то что война еще не закончилась… Ну а когда газеты взорвались сообщениями о том, что русские, которые вроде бы и не объявляли никакого эмбарго, но до сих пор строго поддерживались его условий, подписали большой контракт на продажу американцам кораблей и поставку военного оборудования и снаряжения на сумму почти в сорок миллионов рублей, скорая отмена эмбарго стала всем очевидной. Особенно громко возмущались британцы, которые после того происшествия в Маниле и гибели сотрудников «Ллойда» заблокировали уже почти согласованную сделку по продаже американцам своих кораблей. Однако в тоне большинства газет других стран, комментировавших это событие, в адрес англичан то и дело проскакивали ехидные нотки. Мол, потому так громко орете, что сами не успели. Но наиболее болезненно эта сделка была воспринята в Испании, где многие расценили ее как предательство. Все помнили, сколько сделали русские для побед Серверы, и сообщение о том, что теперь они пошли навстречу врагам, вызвало у испанцев шок…


Я вздохнул. Что ж, пришла пора поговорить и об этом.


— Скажите, адмирал, сколько еще ваше правительство могло бы содержать эскадру?


Сервера помрачнел. А что тут говорить, если последние два месяца существования его эскадры — январь и февраль 1899-го — жалованье экипажам выплачивалось из средств, собранных по подписке со всей Испании? Если в свой последний рейд он ушел с половинной загрузкой угля, рассчитывая лишь на то, что будет пополнять запас с захваченных кораблей, и с половинным боекомплектом, пополнить который он уже не рассчитывал?


— А вы не помните, когда прошел последний конвой с военными грузами на Кубу?


Сервера помрачнел еще больше. Снабжение испанской армии на Кубе прекратилось еще в конце 1898-го. И не потому, что испанцы испугались возродившегося американского флота. Что бы там громогласно ни заявляла республиканская администрация, оправдывая в Конгрессе свои столь критикуемые демократами расходы, истинной причиной почти полного прекращения снабжения испанской армии на Кубе стало то, что у испанцев кончились деньги. Совсем. Полностью. Им просто больше не на что было воевать. И именно этим объяснялось появление здесь, в России, Серверы, раненного во время последнего боя и вывезенного с Кубы одним из последних транспортов, прорвавшихся в Испанию до установления американцами полной блокады острова. Появление в стране, которая, как думали миллионы испанцев, предала их, но от которой они все еще надеялись получить помощь. Сервера, как и множество других высокопоставленных испанцев, разъехавшихся по всей Европе, прибыл в Россию, где не так давно провел более полугода, принимая корабли и обучая экипажи, чтобы попросить денег для продолжения войны. Войны, которую Испании все равно никогда не выиграть.


— Значит, вы не предоставите нам кредит? — негромко спросил он.


— Ну почему же? — пожал я плечами. — Возможно, предоставим. Но… подумайте, вам действительно надо продолжать эту войну?


— Мы обязаны это делать! — гордо произнес Сервера. — Мы обязаны защищать свою страну, пока у нас есть для этого силы и пока наши руки способны держать оружие.


Я кивнул и тихо продолжил:


— А потом вы все равно потеряете Кубу и останетесь после окончания этой войны без флота, потому что янки утопят все, что вы, адмирал, сможете вывести в море, без армии, потому что максимум через год она сдастся, расстреляв последний патрон, зато с огромной кучей долгов. Или вы можете хоть сколько-нибудь обоснованно предположить другие результаты ваших действий в настоящих условиях?


Сервера молчал. Я тоже. А что тут было говорить? Мы некоторое время пили кофе, а потом я заговорил снова:


— Паскуаль, друг мой… я надеюсь, что, несмотря на все произошедшее, все-таки имею право обращаться к вам таким образом… неужели вы думаете, что нам так уж были нужны Гуам или Самар? Мы пошли на эту покупку лишь потому, что хотели дать вам шанс хотя бы начать войну не в долг и попытаться закончить ее быстро, прежде чем чудовищная мощь экономики САСШ нависнет над вашей несчастной страной. Да, мы сделали это по своим причинам, которые я не буду вам называть, но с вами мы были абсолютно честны. Честны даже в ущерб себе. Потому что если хотя бы часть того, о чем мы с вами говорили тогда и говорим сейчас, просочится наружу, мы потеряем очень многое. Но мы дали вам шанс — пусть мизерный, но шанс на победу. Вам не удалось его использовать…


Сервера вскинулся, но я не дал ему начать:


— Нет-нет, вы сделали всё, что смогли. Причем именно вы, адмирал, сделали гораздо больше того, на что вообще можно было рассчитывать в этих условиях. Я восхищаюсь вами и преклоняюсь перед вашим гением — как военным, так и административным. Но… Испании не удалось склонить Америку к миру в тот единственный момент, когда на это была хоть какая-то надежда. Вы не смогли в достаточной мере напугать янки, чтобы они отказались от своих планов. Причем, еще раз повторюсь, вы лично сделали больше, чем можно было ожидать. Но янки оказались более стойкими и упорными, чем вам хотелось бы. Теперь — всё. У вас не осталось никаких шансов на победу. Коалиция европейских держав, которая изначально поддерживала вас, пошла на попятный, у вас больше нет серьезной международной поддержки, у вас больше нет флота, нет в достатке вооружения и нет денег, чтобы все это купить. Поэтому я утверждаю — вам следует как можно быстрее заключить мир. Пока американцам еще памятны их поражения. Пока Испания в их глазах еще является достойной стороной для переговоров, с которой нужно договариваться, а не требовать от нее что угодно. Пока вы еще можете, отдав многое, сохранить остальное. Потому что еще несколько месяцев — и положение полностью изменится. Тогда вам придется отдать все, что потребуют янки, и потерять многое из того, что вы могли бы пустить на пользу Испании, — жизни ее мужчин, вновь возродившуюся славу ее моряков и миллионы песо, которых так не хватает ее крестьянам, рабочим, инженерам, промышленникам, чтобы изменить свою страну к лучшему.


Сервера думал долго, очень долго, а затем медленно наклонил голову:


— Я понял вас, ваше высочество. И… я обязуюсь по возвращении домой приложить все усилия, чтобы закончить эту столь несчастную для нас войну.


— Спасибо, друг мой, — с благодарностью отозвался я.


— За что? — грустно усмехнулся испанец. — За то, что я поступаю на благо своей стране?


— За то, что вы заставляете себя думать и размышлять, а затем поступать разумно и честно, вместо того чтобы громко кричать то, что нравится толпе, — серьезно ответил я.


— Не за что, друг мой. — Сервера впервые за все время нашего с ним разговора улыбнулся. — Я испанец и офицер, действовать по-другому я не способен. И… я так и не понял, вы дадите нам кредит?


— Приложу к этому все свои усилия, друг мой, — улыбнулся я в ответ.


Через полторы недели адмирал Сервера, единственный из официальных лиц вернувшийся в Мадрид из поездки с уже подписанным договором о кредите на пять миллионов рублей, выступил в Кортесах с сенсационным призывом к началу мирных переговоров с янки. А когда один из «патриотических» депутатов, вскочив с места, бросил ему в лицо обвинение в том, что он «заразился предательством от этих предателей русских», адмирал ответил:


— Русские продали нам корабли, снаряды и обучили экипажи. Русские стояли с нами под снарядами янки. Русские не обманули нас ни в едином слове и не сделали ничего из того, что обещали не делать… — Тут он усмехнулся. — Много ли здесь, в Кортесах, где, как мне говорят, собрались лучшие среди испанцев, найдется таких, кто сможет сказать о себе хотя бы то же самое?


Он покинул заседание Кортесов под свист и улюлюканье, но спустя две недели Испания и САСШ объявили о достижении соглашения о прекращении огня и начале формирования делегаций для переговоров о мире. К этому моменту флот САСШ насчитывал уже сорок крупных боевых кораблей. И еще не менее десятка должно было вступить в строй не позже, чем через год.


Мирный договор был заключен через три месяца, в июле 1899 года. Эта война обошлась САСШ более чем в полмиллиарда долларов, а общие потери страны от действий «волчьей стаи Серверы» и кораблей эскадры Монтехо, после отбытия Серверы с Тихого океана принявшего эстафетную палочку, а также от торгового эмбарго превысили десять миллиардов. К тому же САСШ потеряли довольно перспективные рынки, и восстановление позиций на них должно было занять довольно много времени. А по кое-каким позициям это восстановление вообще виделось проблематичным. Еще одним результатом войны были огромные людские потери. Безвозвратные потери составили более ста пятидесяти тысяч человек. Причем убитыми янки потеряли не более тридцати четырех тысяч — остальные умерли от болезней. Раненых и искалеченных было почти в два с половиной раза больше. Прежде чем сдаться, испанцы сумели изрядно потрепать американцев. Поэтому в САСШ появилось новое ругательство: «Да пошел ты на Кубу!». Но Кубу они получили. Правда, не сразу. Испанские войска ушли с острова почти без вооружения. Предприимчивые кубинцы, не питавшие иллюзий насчет того, кто собирается командовать на их острове после ухода испанцев, развернули отличный бизнес, массово выменивая на продукты и ром у испанской армии, к тому моменту почти полгода не обеспечивавшейся снабжением, оружие, боеприпасы и иное военное снаряжение. Так что им было чем встретить янки после ухода испанцев.


Чтобы окончательно покорить Кубу, американцам потребовалось еще почти десять лет, около двухсот тысяч жизней солдат, три четверти которых также умерли от болезней, и несколько сотен миллионов долларов. Да и покорение это все равно оказалось неполным. По существу, они получили рядом с собой нечто вроде Ольстера или Чечни, которая постоянно тянула из них деньги, силы и средства… А еще им пришлось довольно долго содержать в своем флоте около полутора десятков вконец устаревших кораблей. Потому как выяснилось, что это были единственные корабли американского флота, овеянные хоть какой-то славой побед…


После всех этих подсчетов даже Кац вынужден был признать, что ему не может прийти в голову, как Россия смогла бы инвестировать тридцать миллионов рублей лучшим образом. Тем более что все потраченные деньги были уже с лихвой возвращены в бюджет продажей американцам наших кораблей, боеприпасов и иного снаряжения и имущества. А кроме того, мы должны были получить немалую прибыль за счет увеличения торговых оборотов, вследствие того что наши компании заняли в европейской торговле те ниши, которые ранее занимали американцы. Короче, испанцы совершенно точно заслужили те пять миллионов рублей кредита, которые увез от нас Сервера.


К весне 1899 года произошли два знаменательных события.


Во-первых, в воздух поднялся первый в мире полноценный самолет, сумевший совершить полет вокруг аэродрома по квадрату с длиной стороны пять километров. Полет был снят на кинопленку, и получившийся двадцатиминутный фильм мгновенно стал в мире настоящим блокбастером, а лейтенант Покровский, пилотировавший этот самолет, — героем похлеще Гагарина. Так что в мае было принято решение совершить всероссийское турне, почти сразу переросшее сначала во всеевропейское, а затем и во всемирное. Закончилось оно в апреле следующего года в Париже, на очередной Всемирной выставке, где Покровский летал до самой осени в рамках российской выставочной программы. За время турне, сделавшего Покровского довольно богатым человеком, хотя и добавившего ему три перелома и куда большее количество ушибов и ссадин, были заменены три планера и двадцать восемь моторов, но публике казалось, что летает один и тот же самолет. Поэтому мой выросший рядом с опытовыми мастерскими первый в мире самолетостроительный завод буквально засыпали заказами. Всего за год нам заказали сто сорок три самолета. А Магнитогорский моторостроительный завод, на котором был произведен мотор, поднявший в воздух это, как его обозвали журналисты, «последнее чудо XIX века», получил заказов на триста сорок «авиационных моторов». Большинство пионеров авиации, которых после полетов Покровского появилось очень много, решили не рисковать и поставить на свои строящиеся «полотняные птицы» надежный русский двигатель. В мире началась эпоха авиации…


Ну и во-вторых, я отыскал человека, который должен был построить мне дизельный двигатель. С самим Дизелем у меня как-то не заладилось. Ехать в Россию он отказался, патент на свой двигатель продал Нобелю, с которым я уже был на ножах из-за нефтяных дел, так что я решил на время оставить попытки развивать дизельное двигателестроение и сосредоточиться на двухтактных и четырехтактных бензиновых моторах. В тот момент дизель не был мне так уж сильно нужен. Однако к настоящему времени выяснилось, что паровые экскаваторы Блинова подошли к своему пределу и завод, который и ранее-то не отличался особой прибылью, выживая лишь на заказах, что подкидывались ему с моей подачи, вообще приближается к грани банкротства. Последний заказ, от имени флота, на одиннадцать экскаваторов, предназначенных для строительства базы в Порт-Артуре, мог позволить ему протянуть еще максимум год. Но затем — всё. Дорогие и по цене, и в эксплуатации машины при тех характеристиках и той цене на рабочие руки, которая существовала в России, оказались совершенно не востребованы рынком. А выпускать их дешевле было невозможно. Паровые машины обладали слишком низким КПД,[26] чтобы сделать производство экскаваторов рентабельным. Необходимого же этим машинам дизеля у меня не было. Однако терять школу конструирования экскаваторов, на заводе уже вполне сложившуюся, я не хотел. Так что волей-неволей мне пришлось бы либо идти на поклон к Нобелю и закупать дизели у него, либо, что мне нравилось еще меньше, вообще начать отовариваться у немцев…


И тут Курилицин сообщил мне, что на Путиловском заводе один студент, по фамилии Тринклер, строит собственный двигатель, по принципу работы очень напоминающий дизель, но значительно превосходящий его по КПД. И я тут же пригласил его на работу к себе. Особенных патентных претензий со стороны Дизеля я не опасался, так как на Западе началась волна обвинений против него. Дизеля обвиняли в том, что он на самом деле ничего не изобрел, что все, что именуется двигателем Дизеля, — на самом деле компиляция изобретений других людей, что двигатель, описанный в патенте, и реальный образец, представленный Дизелем, имеют между собой чрезвычайно мало общего. В принципе я даже не исключал, что спустя некоторое время мне удастся затянуть к себе и самого Дизеля. Ну, под таким-то давлением… Но наличие своего самородка радовало несказанно. Тем более что мне тоже было что внести в копилку русских дизелей. Первые двигатели Дизеля работали, как и большинство моторов, на керосине. Я же знал, что более эффективно они работают на другой нефтяной фракции — солярке.


В конце мая в состав флота были торжественно приняты два новейших броненосца — «Ретвизан» и «Цесаревич». Не знаю, были в русском флоте в известной мне истории броненосцы с таким названием (вроде как о «Ретвизане» я что-то слышал), но для меня поднятие флага на них являлось крайне важным событием. Это были первые броненосцы того русского флота, который должен через пять лет сражаться с японцами. Деньги на флот нашлись. Вкупе с очень удачной сделкой по продаже американцам наших кораблей мы не менее удачно расторговались и далее. Крейсера «золотой» и последующих серий, так прекрасно зарекомендовавшие себя сначала в эскадре Серверы, а затем и в американском флоте, расходились как горячие пирожки. Ибо проявили себя кораблями, способными при скромном водоизмещении противостоять куда более крупным и дорогим кораблям. Кроме тех двух кораблей, что получили испанцы, и тех трех, что после купили американцы, мы продали еще одиннадцать крейсеров. Их приобрели как латиноамериканцы (аргентинцы, бразильцы, уругвайцы, удачно потратившие деньги, вырученные за корабли, которые они продали во время Испано-американской войны янки), так и кораблестроительные державы — Англия, Германия, Франция и Швеция. Несомненно, их интерес был в первую очередь в том, чтобы как следует разобраться в конструкции корабля и перенять полезные технологии. Но я пошел на продажу совершенно спокойно. С того момента, когда был разработан и воплощен в металле этот проект, наши возможности ушли далеко вперед и мы в этом году смогли заложить сразу четыре броненосных крейсера и четыре броненосца.


Вообще, скорректированная в прошлом году кораблестроительная программа, рассчитанная до 1905 года, должна была дать русскому флоту четырнадцать новых броненосцев, двенадцать броненосных крейсеров первого ранга и шестнадцать бронепалубных второго и третьего. Причем где-то половину кораблей из этого числа я планировал к 1903 году сосредоточить на Дальнем Востоке. Не знаю, достаточно ли этого будет… но я был совершенно уверен, что боевые корабли наших новых проектов на голову превосходили любые корабли любой другой страны. Хотя, возможно, я был просто очарован нашими проектами. Впрочем, кое-что давало для такого вывода вполне объективные предпосылки. Во-первых, нефтяное отопление котлов. За счет этого мы смогли не только заметно уменьшить экипажи, но и обеспечить нашим броненосцам отличную скорость хода в девятнадцать узлов и возможность поддерживать ее не менее семи часов подряд. При угольном отоплении котлов, вследствие резкого ухудшения на полной скорости хода работы кочегаров, держать подобную скорость более часа-двух корабли не могли. Ну да и то — температура в кочегарках на полном ходу поднималась до семидесяти градусов по Цельсию. Какая уж тут работа? Во-вторых, русские корабли по всем расчетам должны были намного превзойти по живучести однотипные корабли других стран. За счет того что в русском флоте появился новый тип кораблей — эскадренные миноносцы, или эсминцы, как теперь с моей подачи стали называть истребители миноносцев, нового проекта, которые по запасам морских мин способны были заменить два-три корабля любого другого класса, а по скорости их установки, так и вообще десять, а то и более, на броненосных крейсерах и броненосцах новых проектов более не было предусмотрено размещения морских мин и средств для их установки. Кроме того, на новых броненосцах не устанавливались торпедные аппараты и в комплект корабля уже не входили пушки Барановского. Для десанта теперь были специальные войска — морская пехота, имеющая на вооружении артиллерию. Было еще и многое другое, что позволило сэкономить немалое по сравнению с однотипным проектом кораблей других стран водоизмещение, которое было полностью отдано для программы повышения непотопляемости. И Степан Осипович Макаров развернулся здесь не на шутку. По его расчетам выходило, что теперь, чтобы утопить русский корабль, потребуется чуть ли не вдвое больше попаданий, чем для любого другого корабля сходного водоизмещения и бронирования. Даже если его утверждение разделить на три, это все равно давало нашим кораблям солидную прибавку живучести. Ну и в-третьих, что касается артиллерии, то система управления огнем нового поколения и два дальномерных поста должны были обеспечить нашим кораблям в этой области абсолютное преимущество перед любым противником. Если, конечно, всем этим железом будет управлять обученный и мужественный экипаж. Но вот это уже было полностью в моей компетенции. И я не собирался пускать эти вопросы на самотек…


А 2 июня я запустил еще один проект, призванный слегка наполнить золотую реку, питающую другие мои проекты. Потому что очень скоро река должна была сильно обмелеть. Ну, как только англичане захватят Трансвааль…


Все началось с того, что Канареев и Кац вошли в мой кабинет в сопровождении высокого человека с курчавыми черными волосами и смуглой кожей, что вкупе явственно свидетельствовало об его итальянских корнях. Я окинул его холодным взглядом, но он в ответ только ухмыльнулся. Что ж, нервы у него крепкие. Это неплохо. Деловая хватка, по свидетельству Канареева и Каца, также вызывает уважение. Что же касается жадности и беспринципности… для того дела, в которое я собирался его запрячь, это, скорее, положительные качества.


— Садитесь, синьор Болло.


Итальянец молча уселся на стул напротив меня и воткнул мне в лицо бесцеремонный взгляд. Пару минут мы молча бодались взглядами, затем Болло демонстративно отвел свой, показывая, что вовсе не проиграл, а просто не видит смысла в дальнейшем соревновании. Потом он небрежно оперся левой рукой о стол и этак лениво произнес:


— Эти господа сказали, что у вас есть ко мне деловое предложение. Я слушаю…


Я усмехнулся, аккуратно выдвинул ящик стола и, ухватив лежащий в нем узкий стилет, резким ударом пришпилил руку Болло к столу.


Кабинет огласил дикий вой. Я дождался, пока он слегка утих, а затем чуть повернул голову, уставившись на Канареева:


— Убейте его. И найдите мне другого.


— Нет-нет… не надо, нет… я прошу вас… — забормотал итальянец, мгновенно растеряв весь свой апломб.


Канареев наклонился над ним и, ухватив за подбородок, резким движением откинул голову назад, будто собираясь полоснуть ножом по горлу. Итальянец заверещал и протянул ко мне дрожащую руку. Одну. Вторая была пришпилена к столу. Я молча вскинул палец. Канареев отпустил подбородок гостя и сделал шаг назад.


— Я… я всё… всё… — судорожно всхлипывая, продолжал бормотать итальянец.


Роберто Болло (если это, конечно, было его настоящее имя) появился в поле зрения службы безопасности компании Трансваальские золотые прииски полтора года назад. И сразу обратил на себя внимание невиданной давно уже в этих краях дерзостью. А именно — на третий день своего пребывания в Крюгерсдорпе он организовал подпольный игровой притон. Местный представитель СБ, придя от такой наглости в некоторую оторопь, порядка двух недель выяснял у соседей и начальников, не является ли этот странный тип с наглыми глазами навыкате и презрительной улыбочкой, будто прилипшей к полным, чувственным губам, чьим-то протеже, или подставой, или агентом вышестоящих структур, которые проводят какую-то операцию и по ошибке не поставили его, представителя СБ, в известность. А потом нанес ему визит. Болло попытался сразу же перевести отношения с представителем местной власти на деловую основу, но предложил так мало, что эсбэшник оторопел еще раз. Всем в Крюгерсдорпе было известно, что здесь имеют право работать только два типа игорных заведений — официальные, на действия которых бурами было наложено множество ограничений, и «вроде как подпольные», на самом деле все равно полностью контролируемые местной СБ. Основной функцией «вроде как подпольных» игровых притонов, кроме, естественно, зарабатывания денег, львиная доля которых шла в казну компании, было служить точкой сбора информации, ну и еще этаким пугалом для буров, показывающим им, до какого непотребства доходят люди, если загнать их в, так сказать, подполье. Хозяевам таких притонов предоставлялась определенная свобода деятельности, а некоторым особо покладистым дозволялось даже снова открыть заведение после одного-двух закрытий, которые местная стража осуществляла регулярно. Но затем наступал предел. И лучшее, что хозяева могли сделать, — это тихо и спокойно покинуть Трансвааль, забрав с собой некую сумму, которую компания позволила им заработать. Эти правила игры были здесь всем известны и священны. И никем не нарушались. Именно поэтому представитель СБ так долго выяснял, не является ли работа нового игорного притона какой-нибудь операцией прикрытия. Ни ему, ни кому-то другому и в голову не приходило, что на территории компании можно действовать с такой наглостью. А уж когда ему, пришедшему разбираться, в чем дело, предложили даже не взятку, а подачку, достойную максимум уличного городового, то… Короче, первая попытка итальянца развернуть игорный бизнес в Трансваале закончилась множеством синяков и двумя трещинами в ребрах.


Вторую попытку он предпринял через четыре месяца, показав себя блестящим организатором, поскольку сумел развернуть игру прямо в старательских лагерях. Эта попытка была более успешной, поскольку на сей раз ему удалось продержаться не две, а одиннадцать недель. И как минимум половину денег, которые успел заработать, Болло сумел укрыть.


Третья, ставшая верхом его организаторского таланта, продлилась почти пять месяцев. И только на последнем этапе СБ сумела вычислить, кто же за всем этим стоит. Потому, когда Канареев доложил мне все детали операции, я велел доставить этого типа ко мне. Что ж, все слухи о его наглости оказались правдой. Посмотрим, окажутся ли правдой слухи о его организаторских способностях.


Я легким движением выдернул стилет, позволив итальянцу оторвать руку от стола.


— Я… Мне нужен доктор!


Я усмехнулся:


— Викентий Зиновьевич, не могли бы вы оказать помощь нашему…


— Нет-нет, спасибо, — итальянец поспешно вскинул здоровую руку, испуганно покосившись на Канареева, — я надеюсь, наша встреча не слишком затянется. Так что я потерплю. — И, достав из кармана носовой платок, он замотал им раненую руку.


— У меня есть к вам предложение, — негромко начал я, — от которого вам… не стоит отказываться.


— Слушаю вас очень внимательно, — вежливо отозвался синьор Болло.


— Я предлагаю вам создать круизную компанию.


— Что?..


— Не перебивайте, — все так же негромко произнес я, а Канареев за спиной моего собеседника пошевелился. Это сразу же заставило итальянца окаменеть в кресле и преданно уставиться на меня. — Я говорю о судовой компании. На первом этапе она будет владеть двумя кораблями, которые станут ходить по маршруту Бристоль — Шербур — Гавр — Дюнкерк — Лондон — Антверпен — Амстердам — Копенгаген — Киль — Росток — Штеттин — Данциг — Кенигсберг — Рига — Ревель — Санкт-Петербург — Гельсингфорс — Стокгольм — Гетеборг — Амстердам и далее до Бристоля в обратном порядке.


Итальянец озадаченно смотрел на меня. Он как-то не предполагал, что ему могут предложить заниматься пассажирскими перевозками.


— Суда будут оборудованы роскошными каютами, — спокойно продолжал я, — кроме этого, на судах будет несколько ресторанов, концертных и кинозалов, а также магазины парижской и лондонской моды для мужчин и женщин, лавки колониальных товаров, ароматические лавки и специальная расчетная касса, чтобы те, кто не озаботился взять с собой необходимую сумму или думал, что способен удовлетворить свои аппетиты меньшей суммой и просчитался, могли снять деньги со своего счета в любом банке любой страны. Ну мало ли, может, путешественникам понравится какое-нибудь платье или новый кожаный саквояж, а денег на эту покупку им не хватит. — Я усмехнулся и закончил: — А еще там будет казино. И каждый пассажир при заселении в каюту получит в качестве подарка от фирмы десяток-другой фишек. На случай, если он захочет поразвлечься…


Синьор Болло несколько мгновений удивленно пялился на меня, затем его лицо расплылось в жадной улыбке.


— Я понял вас, ваше высочество, — произнес он, заставив Канареева нервно дернуться.


Я же воспринял его обращение совершенно спокойно. Да, итальянцу никто не говорил, к кому его привели. Но этот мошенник уже доказал, что обладает острым умом, и вычислить, что за человек сидит перед ним, ему не составило особого труда.


— Я понял вас — и я согласен. Какова будет моя доля?


Канареев снова дернулся.


— Десять процентов, — невозмутимо ответил я. — Для начала. Об изменении оной поговорим после того, как я увижу, насколько вы полезны.


— И как я ее буду получать?


— Ежемесячно. Одно ограничение. Ваша доля считается только от денег. Закладные, акции, патентные права и так далее — не учитываются. Однако если они будут проданы в течение года после того, как получены, вы так же получаете десятую часть от цены реализации.


— Насколько я могу быть свободен в своих решениях? — деловито уточнил итальянец.


— Ни на сколько, — отозвался я. — Деньгами, в том числе предназначенными для инвестиций, будет распоряжаться другой человек. И для того чтобы потратить деньги на что-то, вам придется убедить его в необходимости этой траты.


Губы Болло скривились в недовольной гримасе. Но я не обратил на это ни малейшего внимания. Если действительно понадобится — убедит. А так будет меньше соблазна что-то стырить.


— И кстати, не рекомендую вам покидать нас. Если вы попытаетесь это сделать, я… совершенно точно начну этот проект с другим человеком.


— Не сомневайтесь, ваше высочество, — Болло прижал к груди раненую руку, — я полон желания работать с вами.


— Вот и отлично, — снова усмехнулся я. — Значит, договорились. Что вы желаете в первую очередь — посетить врача или обсудить первоначальные вложения?


Итальянец несколько мгновений раздумывал, затем бросил взгляд на свою руку и решительно заявил:


— Сначала — финансы, рука подождет…


Когда он в сопровождении Каца покинул мой кабинет, Канареев осуждающе покачал головой:


— Зачем вы пообещали ему долю прибыли? Мы могли бы контролировать его…


— Может быть, — задумчиво прервал я его, — может быть, хотя совершенно уверенным в этом я бы не был. Он вполне способен выкинуть фортель и исчезнуть. К тому же без личной заинтересованности человека, ведущего проект… заинтересованности в чем угодно — в известности, в деньгах, всеобщем признании своих прекрасных душевных качеств или просто в возможности что-то доказать самому себе… любой проект обречен на крах. У этого типа самая простая личная заинтересованность: он жаден до денег. И я совершенно уверен, что синьор Болло очень скоро просчитает, что в случае, если этот проект реализует весь заложенный в него потенциал, дело станет приносить ежегодно до миллиона фунтов стерлингов прибыли, сто тысяч из которых будут его собственными. Хороший куш, просто очень хороший. Конечно, он будет страдать, что остальное проходит мимо него. Но я сильно сомневаюсь, что он отыщет в предложенных условиях хоть один шанс заработать больше.


Канареев понимающе кивнул. Он прекрасно понял подоплеку моего спектакля со стилетом. Болло ехал сюда, думая, что встретится с аристократом, ограниченным сотнями условностей, всякими там понятиями о чести и совести, правилами приличия, представлениями о том, что должно и позволено высокопоставленному аристократу, а что — нет. В принципе он был прав. Да, я такой и есть. Понятия «честь», «совесть» и, как ни странно, «добродетель» для меня не пустой звук, хотя, конечно, отличаются от идеально-христианских воззрений на них. (Именно поэтому, кстати, для руководства проектом плавающего казино я искал человека со стороны. Своих в это дерьмо погружать очень не хотелось…) Но вот Болло показывать эту свою сторону я совершенно не собирался. Наоборот, он должен был решить, что перед ним хищник, не имеющий никаких ограничений. Надо убить — убьет. Надо украсть — украдет. И любые законы, а также наличие полиции, судей и всего такого прочего — для него лишь досадные препятствия, которые требуют чуть более тщательного продумывания операций, ну и, возможно, чуть больших расходов на них. Это Болло понимал и уважал. И, как я надеялся, сделал для себя правильные выводы, а именно — пока он работает на меня, он может заработать, причем много; как только он перестанет работать на меня, сразу превратится в дичь, за которой пойдут многочисленные и безжалостные охотники. Так что, какие бы многообещающие аферы он ни пытался провернуть, сбежав от меня, ему всю оставшуюся жизнь придется оглядываться через плечо и нигде не задерживаться надолго. Ни первый мотив — возможность заработать, ни второй — опасность для жизни в случае предательства, по отдельности его не удержали бы. А вот вместе…


На следующий день я уехал в Магнитогорск. Там на 11 июня была назначена церемония закладки первой новой школы. Вернее, не только там. Всего, по всей стране, в этот день должны были заложить сто новых школ. Несколько в крупных промышленных городах — по три в Санкт-Петербурге, Москве и Варшаве, а также в Магнитогорске и по две в Одессе, Екатеринбурге, Челябинске, Киеве, Харькове, Лодзи, Тифлисе, Саратове и Баку. По одной еще в тридцати городах, а прочие — в сельской местности. Двадцать в крупных селах центральной России, пять в Сибири и остальные вокруг Магнитогорска и железнодорожных трасс Магнитогорск — Новониколаевск и Магнитогорск — Джезказган. То есть в тех землях, что скромно именовались моей «вотчиной». Полностью Обществом финансировалась постройка восьмидесяти школ. Еще двадцать строили частично за счет земств, которым понравились наши проекты, а частично за счет того же Общества. В этих двадцати наша доля составляла от пятнадцати до шестидесяти процентов…


Время пришло. За минувший год было открыто одиннадцать средних педагогических училищ, первый выпуск которых, планирующийся на июль следующего года, вместе с выпуском уже имеющихся учебных заведений педагогического профиля полностью закроет все вакансии учителей вновь строящихся школ. Кстати, в этом году число набираемых для обучения будущих педагогов как в новых училищах, так и в старых должно было еще увеличиться; кроме того, будут открыты еще два десятка учебных заведений. Закладываемые же сейчас школы откроются к 1 сентябрю 1900 года, который пресса тут гордо именовала «первым годом нового века». Даже лозунг такой появился: «В новый век с новой школой!». Впрочем, в покинутом мною времени журналисты тоже через одного совершали похожую ошибку, именуя 2000-й началом нового тысячелетия, хотя он являлся последним годом старого.


В принципе собранных комитетом денег хватило бы и на большее число школ, и это даже если не учитывать мои собственные ресурсы, которые я собирался выделить на образовательную программу. Но созданные за год производственные мощности пока не заработали в полную силу — мы не могли построить школьных зданий больше, чем уже заложили. А сто — очень красивое число. На будущий год, когда производства новых строительных материалов наберут темп, заложим уже двести, а то и двести пятьдесят. А уж там как деньги будут. Тем более что мы даже сто новых школ к началу учебного года еще не до конца доделаем. Их еще надо будет расписать (сказка так сказка) и оклеить ниши-арки многоцветными и многолистовыми литографиями, технологию производства которых сейчас отрабатывает Сытин. С сюжетами на тему русских сказок.


В Магнитогорске я оставался до конца июля, занимаясь даже не столько своими коммерческими, сколько флотскими делами. Впрочем, все переплелось. На моем артиллерийском заводе морское ведомство разместило заказ на изготовление восьмидюймовых орудий для новых броненосных крейсеров и броненосцев. И этот же калибр я пробил для вооружения изрядной части береговых батарей Порт-Артура и Владивостока. Всего в Порт-Артур планировалось отправить тридцать пять орудий этого калибра, а во Владивосток — двадцать. Ну, естественно, мои «доброжелатели» из числа журналистов сразу же разъяснили всем «истинные» причины такого распределения заказов. Впрочем, на этот раз они были недалеки от истины. Ну да, я отдал заказ своему заводу, потому что собирался заработать. Причем у моего завода прибыль должна была стать несколько больше, чем у любого другого, который взялся бы за этот заказ. Просто за счет того, что мой артиллерийский завод обладал продвинутыми технологиями и производство орудий на нем обходилось, заметно дешевле. Но дело было не только в этом — лишь в отношении моего завода я мог быть абсолютно уверен, что столь крупный заказ не сорвется и все орудия будут изготовлены, а главное, достигнут наших военно-морских баз точно в срок. Я бы и от производства двенадцатидюймовок постарался бы солидный кус отхватить. Сделали бы. Но к сожалению, пока еще не существовало технологии, позволяющей транспортировать крупнокалиберные стволы по железной дороге на столь дальние расстояния. Так что пришлось ограничиться восьмидюймовками… ну и солидной частью заказа на шестидюймовки.


Остаток года — август, сентябрь, октябрь и ноябрь — я провел в поездках. Сибирь, Екатеринбург, Нижний Новгород, Баку, Тула, Челябинск, Астрахань, Севастополь, Пернов, Рига… Добрался даже до Байкала, где этой весной развернулось интенсивное строительство Кругобайкальской железной дороги. И вообще, похоже, Транссиб здесь заработает уже в будущем году. Максимум в начале 1901-го. Не слишком интенсивно, но протащить до Владивостока и Порт-Артура четыре-пять поездов в сутки уже будет можно. А это значит, строительство крупного сухого дока во Владивостоке, способного принимать корабли водоизмещением до восемнадцати тысяч тонн, и военно-морских баз там же и в Порт-Артуре можно будет заметно ускорить. Впрочем, то, что по Транссибу начнут ходить поезда, вовсе не будет означать, что дорога закончена. По моим прикидкам, достраивать ее еще и достраивать. Лет семь как минимум, а то и все десять. Половина переходов через реки, в том числе через все крупные, еще представляют собой времянки, три четверти дистанции имеют одну нитку рельсов, а без ввода в строй Кругобайкалки переправа через Байкал возможна летом только паромами, зимой — опять же по времянке, то есть по рельсам, уложенным прямо на лед. Но даже такое начало движения дает надежду, что мы успеем подготовиться к Русско-японской войне куда лучше, чем в другой истории.


На Рождество я присутствовал на приеме у племянника, он уговаривал меня отправиться на Дальний Восток, в Китай, где разворачивались волнения. Впрочем, судя по тому, каким напряженным было лицо Витте в тот момент, когда я разговаривал с государем, и какое облегчение на нем нарисовалось, когда он понял, что я согласился, эта идея принадлежала не Николаю. И вообще, наши с ним отношения с момента его коронации изрядно охладели. Не знаю, было ли это результатом работы придворных интриганов, либо Николай просто посчитал, что он уже достаточно вырос и оперился, чтобы вести сольную партию без всяких «подпорок», однако он почти перестал приглашать меня во дворец, все больше и больше ограничиваясь официальными мероприятиями. Что ж, я же ведь так и предполагал с самого начала. Так что несколько лет искренней близости сначала с наследником, а затем с молодым императором, во время которых я смог хоть что-то сделать, будем считать приятным бонусом к изначальным планам. А теперь настало время, вернуться к ним… Согласился я на это предложение легко. Пора было собственными глазами взглянуть, как идут дела в Порт-Артуре и Владике. Два новых броненосца и четыре броненосных крейсера, принятые в состав флота осенью прошлого года и весной нынешнего, уже закончили этап предварительного слаживания экипажей, и было бы очень неплохо проверить их дальним морским походом. К тому же я еще ни разу лично не инспектировал части морской пехоты во Владивостоке и Порт-Артуре. Нет, надежда на то, что там все нормально, была. Все офицеры и унтера прошли отличную школу учебного центра в Пернове, и многие перед отправкой на Дальний Восток успели еще и послужить в частях морской пехоты Балтийского и Черноморского флотов. А уж там-то я появлялся регулярно и гонял их в хвост и в гриву.


Новый год встретили узким кругом: Канареев, Кац, Курилицин, все заматеревшие и поседевшие. Впрочем, не все… у Мефодия Степановича волос почти не осталось. Ну да ему через два года должно было исполниться шестьдесят пять. Каждый из них уже «стоил» несколько миллионов, а состояние Каца вообще вплотную приблизилось к отметке в сто миллионов рублей. Но тут уж ничего не попишешь. Кто с чем работает, тот от того и имеет. Тем более что Кац все это заслужил. Он научился из любого проекта выжимать максимум возможного. Ну вот, кажется, что такого можно выжать из демонстрационных полетов первого в мире летчика на первом в мире самолете? (Кстати, весь мир теперь называл эти аппараты именно самолетами; точно так же когда-то всему миру стали известны русские слова «спутник» и «космонавт».) Ан нет. Вследствие введения большинством европейских держав эмбарго на торговлю с САСШ мы сумели отхватить себе солидный кусок европейского мясного рынка, поставляя на него замороженные туши. И в стране образовался избыток кожи, что быстро обнаружил Кац. Но ведь он, этакий стервец, не стал тупо скупать по дешевке кожу и продавать ее с наценкой. Нет, этот волк делового мира все сделал тоньше. Он одел и самого Покровского, и всех техников, и вообще весь персонал, обеспечивающий мировое турне самолета, в специально разработанный и запатентованный им «костюм летчика» — из кожи, с молниями, кнопками, ремнями, стягивающими голенища щегольских сапог, со специальными «очками летчика» и так далее, и организовал продажу подобных комплектов везде, где проводились полеты. По последним подсчетам, он продал уже более шести миллионов «шлемов летчика», а также не менее миллиона курток и сапог и где-то полмиллиона кожаных галифе. А об очках и шарфах, являющихся самым дешевым аксессуаром из всего комплекта, и говорить нечего. Но Кац всегда делился. Четверть его дохода шла в общую копилку, а десятая часть распределялась между теми, кто обеспечивал турне. Именно благодаря этому Покровский прибыл в Нью-Йорк, где его тут же попытались перекупить американцы, уже миллионером. Так что все их попытки пропали втуне. Нет, я не сомневался, что русский офицер, теперь уже штабс-капитан, Покровский и так бы отверг эти деньги. Менталитет никуда не денешь. Русского в это время купить было почти невозможно. А уж русского офицера-то… Но как же ему, наверное, было приятно плевать на все их предложения! Чего сулят-то? Нешто у нас самих нету?..


Вечер закончился хорошо. Хотя когда все разъезжались, я поймал на себе несколько задумчивых взглядов. У меня с моими ближайшими соратниками уже давно, почти с самого начала нашей совместной деятельности, установилось нечто вроде негласного соглашения. Естественно, они как наиболее близкие ко мне люди время от времени слышали от меня нечто, не слишком укладывающееся в существующие рамки и правила. Всякие там словечки, оговорки и прочее. Но все делали вид, что все идет как положено и вопросов у них нет. В число этих нестыковок входило и то, что их руководитель, как правило, был способен безошибочно предсказывать некоторые будущие проблемы. Не все, отнюдь не все. Но если уж он сказал, что будет так — так оно и будет. И вот сейчас все они дружно готовились к войне, которую непременно должна была в этом году развязать Великобритания против бурских республик. Между тем год закончился, а никакой войны нет. И я не знал, что им ответить. Либо я просто не совсем точно запомнил сроки, либо… ситуация изменилась настолько, что никакое мое, пусть и довольно скудное, но вроде как имеющееся послезнание уже не работает. Мир изменился. Все предстояло познавать заново…


Часть вторая

БРИТАНСКАЯ ПУЛЯ

И ЯПОНСКИЙ ШТЫК