Книгу составили девять собачьих судеб

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 18

Никудышная

Почему-то она гуляла одна. Вдали от сидящих на лавочках взрослых. Сторонилась шумных игр, переполненных детских площадок. И всегда в одно и то же время - в ранних сумерках, ближе к вечеру.

Сосредоточенная, серьезная. Тихая девочка, лет шести.

Вряд ли она совсем была одна - должно быть, мама где-нибудь вязала поблизости и наблюдала. Но мы никогда девочку с мамой не видели. Постоянно видели одну. Со старенькой коляской, в которой у нее лежала кукла с чепчиком на голове, завернутая в розовое одеяльце. Она спокойно, неторопливо и важно, как делают взрослые мамы, прогуливала своего ребеночка, и что-то всё время нашептывала. Иногда, привстав на цыпочки, заглядывала внутрь коляски и поправляла на кукле чепчик или одеяльце.

Странная девочка. Глаза большие, глубокие.

Когда мы проходили мимо, она поджимала губки, чтобы не услышали, как она с куклой разговаривает, и провожала нас пугливым взглядом.

Миньке она была совершенно неинтересна, и он не понимал, почему я всякий раз замедляю шаг, когда мы проходим мимо, и явно осуждал, когда видел, что я за ней незаметно подсматриваю.

Однажды, в урочный час, когда подходили к месту, где она обыкновенно прогуливалась, мы услышали плач. Девочку сотрясали рыдания.

На асфальте, рядом с нею, на боку лежала коляска, и в пыли ее растрепанная, побитая, неприлично оголившаяся кукла. Вероятно, она неловко вкатывала коляску через поребрик, и та качнулась, стала косо и перевернулась.

Ох, и реву, ох, и слез. Девочка смотрела на упавшую испачканную куклу и плакала. Горько так плакала, так безнадежно и безутешно, что нельзя было пройти мимо и не посочувствовать ей, не помочь.

Нюха вилял хвостом. И я уговаривал девочку не плакать.

Не помогало.

Всхлипнув и размазав по щекам слезы, она сказала:

- Плохая я. Плохая. Никудышная.

- Ну-ну, - сказал я. - Перестань, пожалуйста. Сразу и никудышная.

- Бабушка правильно говорит.

Я догадался, что она не поднимает куклу, потому что боится. Боится поднять дочку свою, которую нечаянно уронила, и та больно ударилась и не дышит.

- Не переживай, - говорю. - Мы - скорая помощь.

Опустился на колени, склонился над куклой и осторожно приложил ухо к ее грудке. Минька тоже заинтересовался, сунул нос и стал куклу обнюхивать.

Девочка стихла, наблюдая за нами. Хотя слезы по-прежнему текли и текли из ее больших глаз.

- Дышит, - говорю. - Зачем же ты нас обманываешь?

Нюха ворчливо тявкнул. Девочка вздрогнула и часто-часто заморгала своими неправдоподобно длинными ресницами.

- Жива и здорова, - говорю. - Ну, ушиблась немного, испачкалась. Пожалуйста, можешь сама убедиться.

Она смотрела на нас и моргала. Не верила, не могла поверить.

- Простой ушиб, - говорю. - Легкий обморок. Давай мы ее поднимем, уложим. И ты поедешь к маме. Есть у тебя мама?

Девочка робко кивнула.

- Ну вот. Дома сделаешь ей компресс. На ночь. И к утру всё пройдет, она поправится и снова будет совершенно здорова.

Девочка смотрела на меня испуганно, и всё еще не могла поверить, что с дочкой ее ничего страшного не случилось.

- Может быть, ты хочешь, чтобы мы сделали ей компресс сами?

Она скрестила ручки на груди и замотала головой.

Я наклонился и поднял куклу. Стряхнул с нее пыль, поправил одеяльце, и сбившийся чепчик потуже натянул. Потом поднял с земли коляску, и аккуратно куклу в нее уложил.

- Вот, - говорю. – Видишь? Все обошлось. Будет твоя девочка жить. Держи. И кати себе. Езжай. Лечи.

Девочка робко взялась за ручку коляски. Подняла на меня свои огромные проплаканные глаза и спросила:

- Я, правда, плохая мамочка?

- Что ты. Нет. Конечно, нет. С каждым может случиться. Главное, всё обошлось. Она жива.

- Спасибо, - тихо сказала девочка.

- Будь осторожна.

Она кивнула.

И покатила коляску. Сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее. Бегом. Бегом. Не оглядываясь.

Она очень спешила.

До прихода родителей ей надо успеть сделать ребенку компресс, покормить и в кроватку уложить.

А времени - мало.

Запрет

Нюха на бульваре травку щипал - неподалеку от озера, как раз в том месте, где любители тихой охоты иногда даже шампиньоны собирают. Это между "Современником" и "Левшой".

Стриг, поджав хвост. Жадно. Как всегда по весне - зиму без витаминов, надо ему. Какую-то травинку целиком съест, а какую-то пожмет, пожмет в пасти, сок выдавит, и отпустит.

Меня всякий раз завораживало, когда я видел, как он это делает. Генное знание. Откуда это у него? Как он может знать, что именно ему сейчас нужно? Кто и когда его этому научил?

И тут вдруг появляются двое рабочих. Один моложавый, дерганый, злой, другой - постарше, усталый и озабоченный. Обухом топора вбили какой-то голый столб без опознавательных знаков, и моложавый брезгливым жестом показал мне, чтоб собаку я отсюда убрал.

Почему я это должен сделать, он, естественно, не объяснил.

Нельзя – и все.

Стройка, что ли? Или очередная кампания?

Так уж не раз случилось – купит кто-нибудь место под стандартный ларек, и сразу собак гонять. Как будто забот поважнее у них нет. Помотают нервы себе и другим, а потом, через какое-то время, забудут и оставят все, как есть.

Отвести землю под выгул, оборудовать площадки, обложить нашего брата посильным налогом - на это чиновников не хватает, это сложно, хлопотно, тут думать надо, а вот, дав взятку нужным людям, вбить кол, гонять, преследовать, унижать – это легко, это пожалуйста.

А куда собакам деваться? Они же по воздуху не летают.

- Хорошо, - говорю. - Понял вас.

А сам не двигаюсь, медлю. И Миньку не окликаю. Он увлечен. Он лечится, не слышит ничего, травку жует - жалко.

Один из рабочих, тот, что постарше, поверил мне на слово и отошел, а моложавый, как на грех, прицепился.

- Сваливай, тебе говорят! Забирай свою собаку!

Зол и груб.

Чувствую, как внутри у меня зреет отпор - ничего поделать с собой не могу. Правильнее бы, конечно, промолчать, отвернуться и сделать вид, что уходим, а я ему:

- Хорошо бы на октаву ниже, молодой человек.

И как бензинчику в огонь плеснул.

Он как-то вздулся, напрягся.

- Да я тебя сейчас, - говорит, - зарублю на хрен!

И по глазам видно - не шутит.

- Как это, - спрашиваю, – зарублю?

- На куски! Хочешь?

Верхняя губа его вздернулась. Он дышал влажно, с сапом, и угрожающе топором покачивал.

Я намотал на кулак поводок.

-Послушайте, молодой человек, - говорю. - Мне есть что защищать.

Я обезумел. Я был готов к схватке.

А он - невменяем, и вполне мог исполнить угрозу - слов он уже не воспринимал.

Но тут, на наше счастье, его окликнул напарник:

- Фарид, ну скоро ты?

Это нас и спасло.

Фарид брезгливо, зло сплюнул, исполосовал меня взглядам, напарнику крикнул через плечо: «Иду!», и мне, сквозь зубы:

- Ну, попадись еще. Башку снесу и яйца отрежу.

- Яйца-то зачем?

- А вот отрежу, тогда увидишь, зачем.

И они ушли.

А я еще долго не мог успокоиться.

Сердце колотилось в груди, пот на лбу выступил.

Подошел, тронул Миньку за спину:

- Хватит. Пора.

Он недоуменно вскинул мордочку.

- Пора, - говорю. - Пойдем, пока нас напополам не разрубили.

И мы направились к Грибоедову.

Пока шли, я все разговаривал с этим моложавым, Фаридом. Про себя, не вслух. Всё искал слова повесомее, поважнее, чтобы убедить этого невозможного человека, доказать ему, что убивать людей из-за собак вовсе не обязательно, что топор здесь не аргумент, что он не прав, не прав…

Но так и не убедил.

Страж порядка

Редкие сумерки, белый свет еще не погас, и Покровка полна прохожих, а в скверике на углу Потаповского трое подвыпивших мужиков, я сразу не понял, то ли решили ограбить, то ли собирались бить пожилого гражданина. Оттеснив несчастного в угол, загнав за павильон, они толкали его, что-то требовали от него, ругались и угрожали.

Нюха первым забежал в сквер. Я бы, конечно, эту неприятную компанию обошел, но тут не доглядел, и он уже на выручку бросился. Подбежал к насильникам и сердито затявкал. Маленький, а ничего не боится - встал на задние лапы, и передними то одного пьянчугу толкнет, то другого. Прекратите, вы что? Трое на одного. Грабить слабого человека - куда это годится?

Что делать? Не бросишь же дуралея. Того и гляди, стукнут в сердцах, чтоб нос не совал, и привет.

Робею, а подхожу.

- Нюха, - говорю, - ты чего? Страж порядка нашелся. Тебя же не приглашали. Кто тебя просил вмешиваться?

У меня вот-вот сердце от страха выскочит, а он гавкает и бандитов толкает.

Ну, думаю, прибьют сейчас и его, и меня. А заодно и пожилому гражданину еще больше на орехи достанется.

Однако слышу - хохоток.

Посмотрел на лица насильников – и сам себе не поверил.

Они как-то обмякли. И на собачку мою дивятся.

- Ты смотри, - один говорит. - Бойкий.

- Ага, - другой удивляется. - Мильтон выискался.

- Защищает.

От сердца отлегло. Надо бы, думаю, скорей повиниться, пока еще можно.

- Простите, - говорю. - Упустил ненароком. Сейчас я его под мышку, и унесу. Вы, пожалуйста, не беспокойтесь.

- Нет, - говорят. - Уносить не надо. Башковитый он у тебя. Пусть.

- Выпить хочешь? - один из них, подмигнув, в шутку Миньке предложил.

Я говорю:

- Он у нас только пиво употребляет. Желательно с воблой.

- Наш человек, - говорят. – По ушам видно.

Между тем, пожилой гражданин, которого они ограбить хотели, к радости моей, незаметно ретировался. Отступал, отступал, пока они Минькой забавлялись, а потом и ушел от греха подальше; да он, похоже, мужичков теперь и не интересовал.

- Ишь, цыганенок.

- Ты гляди, существо. Вступился.

- Вот мать-природа. Жалко, пива нет, а то бы дали.

Они окружили его, разглядывая как нечто диковинное.

Я почувствовал, что пора уходить. Момент благоприятный. Еще немного промедлить, и, чем черт не шутит, могут и рассердиться.

- Спасибо, - говорю, - за беседу. За добрые слова и внимание. Нам пора.

Нюха присел, согнул в локте левую переднюю лапу и протянул ее мужичкам для приветствия.

- Дружбу предлагает, - говорю. - Видите? Лапу вам подает.

- Иди ты?

- И что, можно пожать?

- На прощанье.

- Обалдеваю.

Они по очереди пожали Миньке лапу.

За ним и я попрощался с каждым за руку.

И такие теплые были рукопожатия, такие благодарные, искренние и сердечные, что прямо не верилось, что с пьяными грабителями пообщались.

Шкода

Шустрые, резвые, галопом через замерзший пруд - пацаны, четверо - и на берег, на бульвар, на дорожку, огибающую каток, сорвали шапку с прохожего, снова сбежали на лед, и началась беготня. Салки. Погоня. Мужик, разозлившись, бросился за ними вдогон. «Ах, гады, сволочи». А скользко, поймать не может, пацаны ловчее, легче, шапку перебрасывают друг другу, ногами наподдают, ловят, снова бросают, дразнят и убегают с хохотом. Мужик грозит им, рычит, бранится, а пацанам еще веселее. Кто-то из них свистнул, и они - врассыпную, с катка, снова на берег, и дальше, через низкий резной барьерчик, на трамвайные пути, на проезжую часть. Мужик с запыхом кричит, а преследует вяло, уже без надежды, устало, обреченно как-то, а они на бегу, играючи уходя от погони, хохоча, пьянее от риска, еще и здесь футбол затеяли, прямо в потоке, среди движущихся автомобилей. Визг шин. Разозлились клаксоны. Водители - матом в окошко, а пацанам хоть бы что, они и от машин уворачиваются, и шапку пинают.

И вдруг - крик, вопль, глухой удар, стон.

Бежевая «волга» правым передним крылом задела бегущего человека и отбросила его на обочину.

-Атас!

Пацаны брызнули прочь. Нашкодив, накликав беду, покалечив играючи человека - разбежались, юркнули в подворотню, исчезли.

И след простыл.

Раненому человеку мы помогли, вызвали скорую.

Когда его заносили в машину, он ворочался на носилках, ощупывал голову, видимо, шапку украденную искал. А ее смяли и укатали колесами, вдавили в сливную решетку, превратили в крошево, в месиво - не спасти и не восстановить.

Ключ

Мама вела за руку пятилетнего мальчугана.

Увидев Нюху, малыш вдруг вздрогнул и испугался. И спрятался за мамину юбку.

Обыкновенно прохожие пуделей не боятся, даже дети меньше по возрасту. А тут прямо истерика - такой страх.

- Ну, чего ты, чего? - недовольно задергала его мама за руку. - Я же здесь. Чего ты?

- Неужели, - спрашиваю, - так боится собак?

- Сама не понимаю, - сказала мама. - Я не боюсь, папа тоже, а он... Ничего не могу поделать. Прячется, кричит, плачет.

- Если не секрет, как зовут вашего мальчика?

- Егор.

- Послушай, Егор, - сказал я. Поднял Миньку на руки и посадил себе на шею. – Ты его испугался?

Мальчик настороженно выглядывал из-за маминой юбки.

- Посмотри, - говорю. - Он же ненастоящий. Тряпочный. Понимаешь? На швейной машинке сшит. Из лоскутков.

- Ну? - подтолкнула мама сынишку. - Слышал?

Мальчик верил мне, и не верил.

- Игрушечный, - продолжал я. - Заводной. Мы его в «Детском мире» купили. Увидели, он нам понравился, мы и купили. Ключик вставишь, заведешь, он и бегает. Правда, Минь?

Нюха уши свел и развел - правда, значит.

Малыш нагнул на бок головку, с интересом посмотрел на собаку, потом перевел глаза на меня, потом на маму и спросил:

- А куда?

- Что - куда? - не сразу догадался я. - А-а-а. Куда ключик вставляют? А вот, - я спустил Миньку на землю. - Сюда. Где хвостик. Видишь?

Мальчик присел на корточки и заглянул.

- Проверь. Посмотри. Не бойся, пощупай. Он же тряпочный. Ненастоящий. Можешь сам убедиться.

- Дяде можно верить, - подыграла мама.

- Ну? - уговаривал я. - Ручкой проведи. Вот. Как я.

Малыш еще раз внимательно на меня посмотрел, и, превозмогая робость, погладил Миньку - опустил ладошку в теплую и мягкую его шерсть.

И - просиял.

- Ну, вот, - сказал я. - А ты боялся.

- Мы больше не будем, - сказала мама.

- Я больше не буду, - пообещал Егор.

- Вот и замечательно.

- Спасибо вам, - с чувством сказала мама.

И мы распрощались.

Мама вела Егора за руку, а он шел, заплетаясь, все время оборачивался и смотрел на нас. А потом вдруг повертел ручкой и показал, что заводной ключик теперь у него, и он кладет его в карман.

- Все правильно, малыш, - помахал я ему. – Молодец. Ты все правильно решил.

Травма

Я на руках перенес Миньку через трамвайные пути и выпустил на бульвар.

Он немедленно припустил, энергично взялся за дело – осваивать территорию.

Чтобы не отстать и не потерять его из виду, я легкой трусцой побежал за ним следом.

И слышу за спиной:

-Ишь ты, ишь. Как молодой.

Оборачиваюсь.

Паренек, лет шестнадцати. Ростом со мною вровень, волосы курчавые, белесые. Красивый, ангелоподобный мальчик.

Загораживает дорогу.

- Стой, - говорит.

И машет приятелям, зовет.

- Нюха! – крикнул я. – Не убегай далеко! Подожди!

Шумно на бульваре - машины за оградой сплошным потоком идут, да и здесь, на дорожке, многолюдно.

А парень уже за куртку меня прихватил.

- Бегом к инфаркту?

- Собака у меня, - говорю. - Пес. - А он ухмыляется. - Пес у меня, - я ему объясняю. - Нельзя мне стоять. Потеряемся.

- Полтинничек дай, - говорит. – Пивка попить. Ну, сколько есть. От стольника тоже не откажусь.

И встал передо мной, не дает пройти.

- Нюха! - кричу. - Вернись!

Лицо его изменилось, злым сделалось.

Вижу, никакой он не ангел. Обыкновенная уличная шпана. Рот щербатый. И дышит перегаром.

- Там пес у меня, - говорю. - Надо идти. Потеряется.

Приятели его нас настигли. Кучно идут, человек двадцать. Юные, рослые, ничего и никого не боятся. На бульваре полно зевак, прохожих, родителей с маленькими детьми, но этим, сбившимся в стаю, все равно. Они сейчас – сила. И чувствуют, знают, что перечить им никто не посмеет.

- Ну, чего, мужик? Как?

- Нашли богача, - говорю. - У меня, молодой человек, внук растет. Я уже в возрасте. И лишних денег у меня нет.

- Красненькая - о чем разговор?

- Нюха! – снова крикнул я. – Здесь я!

Парень грубо схватил меня за плечо, развернул и оттолкнул от себя. Я покачнулся. И неловко, боком, завалился на лавочку.

Он уселся рядом. Развалился, ногу на ногу закинул.

Приятели его прошли мимо нас с таким видом, как будто это их не касается. И шагах в пяти от нас остановились. Будто друг с другом разговаривают, а сами косо на нас поглядывают, слушают, ждут, чем дело кончится.

И кошелек у меня с собой, и деньги есть. Отдать?.. Или - караул кричать? Звать на помощь?.. Время детское, восьми вечера нет, и народу на бульваре порядочно... Помогут? Выручат?.. Или хуже сделаю?.. А пес?

Я привстал:

- Нюха!

- Сиди! - парень дернул меня за куртку, снова на лавочку усадил. - Я тебя, блин, уделаю сейчас, орать будешь.

- Не могу я без собаки с вами разговаривать. Понимаете? Пока рядом с собой не увижу, не успокоюсь. Червонец, говорите? Стольник? – сказал я, и поднялся. - Пойдемте, я никуда не денусь.

Когда сквозь толпу его подельников проходили, один из них - главарь, что ли? – сказал недовольно:

- Кончай, Гер. Брось.

- Золотые слова, - говорю.

- Шагай, - он толкнул меня в спину. - Ну?

- Нюха!

Наконец, пес услышал меня, увидел. Подбежал.

Я обнял его и взял на поводок.

- Бесстыдник, - говорю. – Ты почему не слушаешься?

Парень шел с нами рядом.

Я медлил.

Теперь, после того, как пес снова оказался рядом, мне уже хотелось не только не отдавать денег этому молодому вымогателю, но и как-нибудь примерно его наказать. За все хорошее, что он успел для нас сделать. За то, что вторгся в нашу с Минькой жизнь, за испуг и унижение, за то, что причинил боль. Я бы справился. Я бы завел его в подворотню и… исхлестал поводком. Я бы размозжил его кучерявую голову…

А банда, подумал я? Сосунки, подельники его? Они же неподалеку, и наблюдают. Ну, справлюсь я с этим один на один, а потом? Бежать? Прятаться? С собакой? Куда?

- Ну, всё, мужик, - сказал парень. - Нормально отошли.

- Стало быть, решили ограбить?

- Ага, - засмеялся он. - А ты не понял?

- Что-то я вас раньше здесь не встречал.

- И не встретишь.

- Залетные?

- Тебе что за дело?

- Любопытствую, кто вы. «Скинхеды»? «Нашисты»? Футбольные фанаты?

- Слушай, мужик, - взъярился парень. - Кончай. Даешь? Или мы тебе сейчас инвалидность организуем. И собаку твою в пруду утопим.

Минька залаял - почуял нехорошего человека.

Я спросил:

- Пивка захотелось?

Парень хохотнул:

- А то!

Я достал кошелек.

Парень выхватил у меня из рук сторублевую купюру, скомкал и сунул в карман. Заулыбался.

- Ну, батя, - пошутил. - Ты настоящий друг.

И побежал к своим.

Мы с Минькой понаблюдали, как они кучно, плотным строем, насвистывая и выкрикивая что-то, как победители, юные хозяева жизни, прошли до Покровских ворот, пересекли Покровку, и отправились прочесывать соседний бульвар.

Издали группа казалась гораздо внушительнее.

И - страшнее.

Признаться, в самый момент насилия собственно страха я не испытывал. Трудно сказать, почему. Несомненно, была какая-то тревога, было волнение, острое, сродни испугу, было желание не потерять собаку, нежелание отдавать деньги, было чувство боли и унижения и стремление как-то наказать маленьких негодяев. Страха не было.

Он пришел позже. Через несколько дней.

Цепкий. Колкий. Нудный, терзающий, злой.

Навязчиво, из ночи в ночь стали мне сниться сцены мести, расправы, убийств, драк. Одна кровожаднее другой.

Я не в силах был обуздать ночное воображение.

То я их всех изощренно убивал по одиночке. То они меня вешали в отместку и четвертовали. Вместе с собакой.

В меня вошел страх. Тот самый, настоящий подкожный страх, о котором я столько читал и слышал, но которого никогда прежде, как выяснилось, не испытывал.

И утром, и днем, когда бодрствовал, теперь меня пугали невинные случайные стуки, скрипы, одинокие голоса, трамвайное треньканье, взвизг автомобильных колес, любые другие внезапные громкие звуки. Я вздрагивал и обливался потом. И хотя уговаривал себя - ну что ты, опомнись, да что с тобой, ничего же такого особенного не случилось, возьми себя в руки, забудь.

Не помогало.

Любимые бульвары мои потускнели. Увял город, улицы, дома. Поблекли тихие мои, милые, уютные дворы и переулки.

Я ненавидел себя, свой страх. Но изжить его - не удавалось.

Только спустя полгода рана стала постепенно затягиваться.

Но к тому времени я уже изменился необратимо.

Я уже был – другой.

Blog

Книгу составили девять собачьих судеб

Содержание