Советский Союз: демонтаж страны и народа

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14

§ 12. Разрушение «естественного религиозного органа» населения

Сильнейший удар был нанесен по религиозной компоненте мировоззрения (при внешнем возвращении религии после краха атеистического государства). В мировоззренческой матрице русского народа содержалась одна тема, о которой думали, но совсем не говорили – о религиозном смысле русской революции и советского проекта, о поиске возможности соединения правды-истины и правды-справедливости. Об этом говорили до Октябрьской революции и в эмиграции, но отсутствие гласного обсуждения этой проблемы в советском обществе вовсе не лишало ее значения как связующей силы. Толстой и Достоевский – два великих религиозных мыслителя. И о них Бердяев говорит: «И Толстой, и Достоевский по-разному, но оба отрицают европейский мир, цивилизованный и буржуазный, и они – предшественники революции» [115]. Но они и сами об этом пишут, и верно, что «Толстой – зеркало русской революции».

Бердяев продолжает: «Для русского сознания ХIХ века характерно, что русские безрелигиозные направления – социализм, народничество, анархизм, нигилизм и самый наш атеизм – имели религиозную тему и переживались с религиозным пафосом. Это отлично понимал Достоевский. Он говорит, что русский социализм есть вопрос о Боге и бессмертии. Для революционной интеллигенции революция была религиозной, она была тоталитарна, и отношение к ней было тоталитарное» [115].

Институционализированное в Православии религиозное сознание в годы перестройки понесло урон от той пошлости, с которой «возвращали религию» бывшие работники идеологических служб КПСС. Профанация религии и превращение церкви в идеологическое ведомство при государстве подрывают религиозное чувство гораздо сильнее, чем зажим или даже преследования. Американская журналистка М. Фенелли, которая наблюдала перестройку в СССР, подмечает: “По дороге в аэропорт Москва подарила мне прощальный, но впечатляющий образ лжи, которым проникнуто все их так называемое “обновление”: кумачовые плакаты с лозунгом “Христос воистину воскрес!” Сперва думаешь, что перед тобой какая-то новая форма атеистического богохульства…” [116].

«Прогрессивная» часть либеральной интеллигенции склонялась к богостроительству через рационализацию религиозных представлений, попытку их гибридизации с научными категориями – разные виды сайентологии («научной религии). Духовный лидер “демократов” академик Н. Амосов писал, например: “Бог — материя. Нельзя отказываться от Бога (даже если его нет). К сожалению, “материальность” Бога, пусть самая условная, служит основанием для мистики, приносящей обществу только вред. Без издержек, видимо, не обойтись... Точные науки поглотят психологию и теорию познания, этику и социологию, а следовательно, не останется места для рассуждений о духе, сознании, вселенском Разуме и даже о добре и зле. Все измеримо и управляемо” [104]. Это был внешне не оформленный, но большой инженерно-идеологический проект разрушения вошедших в подсознание религиозных структур огромного народа.

Еще важнее «молекулярный» отход от религии – к мистическим культам и суевериям, - который наблюдается в среде молодежи и «новых русских». Это следствие общего мировоззренческого кризиса, которое, однако, подкрепляется и акциями психологической войны.

В 1990, 1991 и 1992 гг. проводились обширные исследования взаимосвязи религиозных и политических взглядов. Было найдено, что распространение новой волны религиозности шло от интеллигенции к массе и от столиц на периферию. А главное, только 9% опрошенных (1992) черпало религиозную информацию в церкви, а из СМИ 39% и из художественной литературы 31%. «Наиболее авторитетными в вопросах религии» фигурами были Солженицын, Лихачев, Амосов и… журналист В. Молчанов. За ним пятое место занял патриарх Алексий II (10%)^³⁰.

Очень расплывчатой была конфессиональная самоидентификация верующих. В Москве в 1992 г. назвали себя «христианином вообще» 52%, православным (Московская патриархия) 12%, православным (Российская свободная православная церковь) 5%. Но главное – мировоззренческая эклектика, невозможность для большинства определить себя как верующего или атеиста, как верящего в Бога или в сверхъестественные силы. Это, по словам авторов, было особенно характерно для «перспективных» слоев населения, более молодых и образованных.

В отчете сказано: «Поразителен тот факт, что с «христианами вообще» самоидентифицируется более 1/3 людей, верящих не в Бога, а в сверхъестественные силы (в этой же категории наибольший процент людей называют себя и православными, и католиками, и мусульманами, и буддистами). И даже среди атеистов 20% опрошенных относят себя к христианской конфессии, в том числе 16% - к «христианам вообще». То есть люди могут верить в сверхъестественные силы, но не в Бога, могут не верить ни в Бога, ни в сверхъестественные силы и в то же время считать себя христианами! Поразительное представление о «христианстве вообще» как о своеобразной вере «без берегов». Такое «христианство без берегов» свидетельствует не только о мировоззренческой терпимости, но и уже о своего рода мировоззренческом эклектизме и лабильности отдельных компонентов мировоззрения, о принципиальной неспособности к догматически определенному мировоззрению» [79].

Мировоззрению большинства было присуще сочетание несовместимых элементов – православия с симпатией к буддизму, веры в Бога и в пара- и квазинеучные явления. Верующих в Бога – 43%, а в «похищение биоэнергии» - 67%. Даже среди верующих в храме привлекает «благолепие» (39%) и «отстраненность» (28%), а ради проповеди в церковь ходят только 9% [117].

В полном отчете сказано: «Показателен повышенный интерес к нетрадиционным формам религиозности новой профессиональной группы нашего общества - коммерсантов. Судя по всему, среди них наиболее высока доля людей с ярко выраженным неопределенным, эклектичным паранаучным и парарелигиозным мировоззрением. Не случайно именно в этой, социально очень активной, профессиональной группе самое большое число верящих не в Бога, а в сверхъестественные силы - 20%» [79].

В наибольшей степени расщепленное мировоззрение коррелировало в переломный момент начала 90-х годов с наибольшей приверженностью к реформе, разрушившей советский строй и советский народ. В отчете говорится: «Как и в исследовании 1991 г, наиболее прорыночной группой населения проявили себя «верящие в сверхъестественные силы». Но среди врагов рынка теперь впереди уже не атеисты, чья марксистская идеология порядком расшаталась, а традиционалисты - верующие… Верящие в сверхъестеcтвенные силы», оккультисты - основная мировоззренческая социальная база борцов с коммунистическим государством – и сейчас чаще других выступают за распад СНГ и РФ, в то время как верующие в Бога - нынешняя стихийная социальная база авторитаризма - не имеют четко выраженной позиции по этому вопросу, но скорее склонны поддерживать единство и целостность РФ, чем сохранение СССР–СНГ» [79].

Опросы студентов Красноярска в 1988 и 2000 гг. показали, что за 12 лет реформы в их среде произошло еще резкое усиление «квазирелигиозных» представлений и нарастание мировоззренческой неопределенности. При этом образованная молодежь вовсе не вернулась от атеизма к религии (и тем более к православию) – произошел дальнейший сдвиг к вере в паранормальные явления, к эклектике, религиозному синкретизму (например, к вере в реинкарнацию души после смерти). Если в 1988 г. в бессмертие души верило в той или иной степени 8% студентов, то в 2000 г. 73% [118]. В таблице дано соотношение крайних позиций.

Таблица

«Квазирелигиозные» представления студентов в 1988 и 2000 г. (в % от числа опрошенных)

Объект веры	Верю		Не верю
Объект веры	1988	2000	1988	2000
В гадания В «вещие сны» В бессмертие души или иное существование после смерти В существование телепатии, ясновидения В возможность общения с потусторонним миром В существование лиц, умеющих наводить порчу	6 14 2 27 0 15	32 50 49 58 29 28	62 50 90 33 86 45	19 13 14 9 26 32

Важно отметить, что точно такие же сдвиги произошли и в других советских республиках, а также в странах СЭВ – слом жизнеустройства, основанного на принципах солидарности, радикальное внедрение ценностей конкуренции привели к кризису мировоззренческой основы общества. Большие опросы студентов и преподавателей украинских вузов (8 тыс. преподавателей и 55 тыс. студентов в 13 вузах), проведенные в 1993 и 1998 гг., показали ту же тенденцию, что и у российских студентов - нарастание веры в оккультные явления и снижение религиозности. За указанный срок число верующих среди студентов сократилось у мужчин с 52,7 до 26,8% и у женщин с 66,9 до 45,8% (при том, что в среде старшего поколения, у педагогов, религиозность возросла) [119].

В странах Восточной Европы после 1989 г. церковь, казалось бы, смогла открыто выйти на общественную сцену, но ее реальное влияние на общественное сознание сократилось. Это относится и к Польше – стране с самым высоким в регионе уровнем религиозности. Авторитет церкви – особенно высокий в Польше в период коммунистического режима – падал даже в сфере религиозной, не говоря о нравственной или политической.

Крайней формой религиозной маргинальности стало распространение оккультных ориентаций. В 1998 г. к оккультизму отнесло себя примерно такое же количество чехов, как и к христианству. А чешская молодежь, образованные и городские слои населения отдают предпочтение оккультизму^³¹. Индивидуализация веры, ее отрыв от церковной жизни и церковных учений, от ритуала, приобрели крайние выражения “приватизации веры” в Болгарии и Венгрии. Здесь, как и в Чехии, высок интерес к магии, предсказанию судьбы, астрологии, который перевешивает интерес к православию.

И вот важный для нашей темы вывод о состоянии народов Восточной Европы: «На этом фоне размывались различия, существующие между народами региона в уровне и характере религиозности. Вместе с этим исчезало и своеобразие самих национальных культур, столь отчетливое в период бархатных революций. Культурная унификация народов явилась одним из важнейших, если не главным, процессом второй великой трансформации Восточной Европы» [23, с. 210].

Расщепление религиозного сознания радикально проявилось в возникновении групп с взаимоисключающей символической идентичностью, то есть с перенесением конфликта в социальное пространство. В некоторых народах СССР и России это проложило исключительно глубокие трещины и расколы с тенденцией к нарастанию несовместимости. Внутри благополучной еще недавно общности образуются группы с несоизмеримыми ценностными и поведенческими представлениями – группы, взаимно неинтегрируемые. Раскол происходит так внезапно, что позиции становятся агрессивно иррациональными. Видение реальности мифологизируется. Самосознание группы становится эссенциалистским, ее взгляды на мир кажутся чем-то природным, «естественным», существовавшим вечно (примордиальным). Как выражаются политологи, такие группы не представляют из себя ни политических партий, ни социальных движений, ни церквей, они – все это вместе [120].

Примером и во многом модельным случаем такого развития событий является возникновение движения ваххабизма, вошедшего в конфликт с национальным исламом (ваххабизм – название условное, оно не является и самоназванием; от исторического арабского ваххабизма ХVIII в. это движение отличается, хотя есть и важное сходство). Приверженцы этого движения следуют идее джихада против мусульман, якобы «отступивших» от принципов ислама. Это приводит к необратимому расколу в национальной культуре и ставит власть в безвыходное положение, поскольку компромисса с ваххабитами достичь невозможно – ведь они ведут против большинства «изменников» священную войну. Ваххабиты «этнизируют» общность своих оппонентов также в примордиалистском плане, так что в глазах большинства ваххабиты становятся «фундаменталистами» и отщепенцами. Возникает конфликт между исламской и национальной идентичностями, и диалог часто стновится совершенно невозможным. Преодоление противостояния идет через сложный и постепенный синтез с созданием различных вариаций национально-религиозной идентичности.

Понимание структуры этого конфликта очень важно для всей проблематики демонтажа народов, поскольку те способы интерпретации реальности и механизмы самоосознания, которые возникли в расколе между ваххабитами и национальным исламом, в более или менее сходных формах проявляются и в других расколах, не имеющих отношения к исламу^³².

В случае ваххабизма несоизмеримость мировоззрения новой общности и большинства вызвана убежденностью в том, что национальное большинство изменило смыслу религии. Аналогичный разрывающий общность конфликт возникает, когда большинство обвиняется в том, что оно приняло «чужую веру». Так действовали общности неоязычников.

Этнологи Российской Академии наук довольно подробно изучали неоязыческую составляющую в национальном движении Чувашии, которое пользовалось в республике большим влиянием до середины 90-х годов (см. [121]). Известно, что миссионерская деятельность РПЦ началась в Чувашии с середины ХVI в., но широким христианским просветительством занималась уже чувашская интеллигенция со второй половины ХIХ в. Современная чувашская профессиональная культура вышла из этого просветительского проекта. Однако для мобилизации политизированной этничности во время перестройки группа гуманитарной интеллигенции взяла за основу неоязычество как инструмент радикального разрыва с советской историей и советским типом межнационального общежития. Нападкам был сразу подвергнут и основоположник просветительской традиции в Чувашии – за то, что он «переписал чувашскую книгу на новый, православный лад, уничтожив тем самым фундамент древней эры, языка и культуры вообще», что грозит «исчезновением с лица земли загадочного, реликтового почти этноса – чувашей» (отдельная часть доктрины состоит в том, что чуваши – это шумеры, а чувашский язык и является шумерским языком). Место язычества определялось так: «Это мета-идея нашего родового единства, нашей родовой памяти. Это голос булгаро-чувашской крови» [121, с. 11, 17].

Попытка реанимации язычества имела исключительно сепаратистские цели, была инструментом расчленения больших общностей и большой гражданской нации (советской, затем российской). Лидер Партии чувашского национального возрождения филолог А. Хузангай объяснял: «Любая народная вера по своему определению националистична, она формирует стержень духовного сопротивления нации»^³³. На горбачевско-ельцинской волне этот проект, казалось, был близок к реализации. В июне 1993 г. газета «Советская Чувашия» даже опубликовала проект строительства языческого храма, одобренный комиссией Верховного Совета республики: «Храм будет иметь кубическую форму. Этажи должны символизировать чувашское миропонимание: подземный, светлый и небесный миры… На первом этаже будут бытовые помещения и атрибутика подземного мира с семью помещениями для «отмывания грехов». На верхнем этаже – библиотека, в центральной части зал. Будут установлены 99 колонн – символы духов» [121, с. 19].

Видимо, по своему замыслу этот проект относился к этническому предпринимательству и определенного долговременно вектора не имел. Поначалу, на волне перестройки, он был, как ни странно, западническим. А. Хузангай высказывал такие претензии к России: «Оказавшись под прессом русского православия, чувашское общество не смогло воспринять европейской христианской и культурной традиции с ее неотъемлемыми демократическими «спутниками» - свободными выборами и парламентаризмом, правами человека и свободолюбивым индивидуализмом, здоровым европейским национализмом, свободой слова и т.д.» [121, с. 12]. Затем, по мере углубления вызванного реформой кризиса, риторика националистов стала более «почвенной» и антирыночной.

В данном случае культурные силы общества и здравый смысл основной массы населения Чувашии справились с растаскивающим народ проектом. Но если бы в нем были заинтересованы, как в случае Чечни, влиятельные внешние и внутренние силы, то культура и здравый смысл могли бы не справиться. При наличии ресурсов манипуляция даже языческими символами может быть эффективной.

§ 13. Демонтаж системы межнационального общежития

Разрушение связей, соединявших население СССР в советский народ, велось по двум направлениям – подрывалась связность ядра полиэтнической советской нации, русского народа; подрывалась система межэтнического общежития. Обе программы составляли системное целое, поскольку этническая связность ядра была необходимым условием прочности общежития всех народов страны – ценность пребывания для любого нерусского народа в составе России определялась наличием мощного и здорового ядра, через все системы которого этот народ подключался к общемировому процессу развития как часть большой и динамичной цивилизации. С другой стороны, для русских каждый этнос СССР был «братским народом», важным этнизирующим иным – не оппонентом и не противником, а соратником и сотрудником. Русский народ укреплялся этими связями, и их разрыв или трансформация оказывали на русских ослабляющее воздействие.

После трагедии в Беслане В.В. Путин сказал, что население РФ пожинает плоды “распада огромного и великого государства” (СССР). Этот «распад» В.В. Путин назвал самой большой геополитической катастрофой ХХ века. Здесь для нас важнее, что он был национальной катастрофой для народов СССР и прежде всего для русского народа как того ядра, вокруг которого собралась Российская империя, а затем СССР.

Но СССР не “распался” сам собой, а был уничтожен в ходе большой военной операции, проведенной совместно силами Запада и его союзников внутри страны. Вспомним ход этой операции, учитывая, что она продолжается. Философию и технологию развала Союза надо понять, поскольку РФ по своему национально-государственному типу – тот же Советский Союз, только поменьше. Никуда не делись ни философия развала, ни сами философы. Леонид Баткин, один из «прорабов» перестройки, сказал после ликвидации СССР, напоминая своим соратникам: «На кого сейчас рассчитана формула о единой и неделимой России? На неграмотную массу?..»

Если представить нынешнюю Россию как полиэтническую систему, то видно, как сверху вниз по иерархии ее элементов распространяется процесс распада связей системы. И.К. Лавровский пишет: «Кризис лояльности, разрушивший СССР, не прекратился с его распадом. Плавное соскальзывание уровня лояльности с национального на местный, клановый, семейный и индивидуальный продолжается. Назойливо подчёркиваемый сегодня элитизм верхушки с выставлением напоказ абсурдно высокого уровня потребления — от дизайнерских бутиков до сверхдорогой жилплощади — представляет собой не что иное, как пример сползания лояльности с национального на групповой уровень» [45].

Идея развала Российской империи через разрушение межэтнических связей была одной из ключевых идей западной геополитики с конца ХIХ века, а в начале ХХ в. она овладела и возрожденным под эгидой Запада российским масонством. К этому были и предпосылки – наступление капитализма, породившего национальную буржуазию. Дворянство России было многонациональным и было заинтересовано в сохранении монархии и империи, а буржуазия жаждала национального государства. Свергнув монархию, она растащила империю.

Примерно такие же предпосылки возникли в позднем СССР. Если поначалу номенклатура имела черты сословия и укрепляла империю-СССР, то в 80-е годы ее соблазнила идея оборотиться буржуазией и приватизировать достояние страны. Для этого надо было сначала «разрезать пирог». Декларации о суверенитете 1990 г. и были первым шагом по ликвидации общенародной собственности, разделом ее по национальным республикам. Захват ее влиятельным меньшинством после этого резко упростился.

Но предпосылки – это всего лишь предпосылки. Нужна была доктрина, организация и ударная сила. Интерес Запада в ликвидации СССР понятен, поговорим о «своих». Идея разрушения Советского Союза была выношенной частью всего проекта демократов, рупором ее стал А.Д. Сахаров. Предложенная им “Конституция Союза Советских Республик Европы и Азии” (1989) означала расчленение СССР на полторы сотни независимых государств. Например, о нынешней РФ в ней сказано (с. 25): “Бывшая РСФСР образует республику Россия и ряд других республик. Россия разделена на четыре экономических района - Европейская Россия, Урал, Западная Сибирь, Восточная Сибирь. Каждый экономический район имеет полную экономическую самостоятельность, а также самостоятельность в ряде других функций” [38, с. 272]^³⁴.

В “Предвыборной платформе”, которую Сахаров опубликовал 5 февраля 1989 г., было выдвинуто требование: “Компактные национальные области должны иметь права союзных республик... Поддержка принципов, лежащих в основе программы народных фронтов Прибалтийских республик”. Помимо полной (!) экономической самостоятельности эти «области» и даже части «республики Россия» должы были получить свои силовые структуры – предполагалась не только политизация этничности, но и ее вооружение.

Вот ст. 20 «конституции» Сахарова: «Вооруженные силы формируются на основе Союзного договора... республика может иметь республиканские Вооруженные силы или отдельные рода войск, которые формируются из населения республики и дислоцируются на ее территории». А вот ст. 23: «Республика имеет собственную, независимую от Центрального Правительства систему правоохранительных органов (милиция, министерство внутренних дел, пенитенциарная система, прокуратура, судебная система)... На территории республики действуют союзные законы при условии утверждения Верховным законодательным органом республики [!] республиканские законы» 38, с. 270-271^³⁵.

Реализация, в слегка замаскированной форме, этого проекта в области национальных отношений привела к массовым страданиям и большой крови. Этот опыт показал, что политизированная этничность может быть создана буквально “на голом месте” в кратчайшие сроки, причем одновременно с образом врага, которому разбуженный этнос обязан отомстить или от которого должен освободиться. Достигаемая таким образом сплоченность и готовность к самопожертвованию по своей интенсивности не идут ни в какое сравнение с тем, что обеспечивают мотивы социальной справедливости или повышения благосостояния. При этом большие массы образованных людей могут прямо на глазах сбросить оболочку цивилизованности и рациональности и превратиться в архаичную фанатичную толпу.

Дирижировал этой программой Горбачев, и он выступил как враг народа в самом простом смысле этого слова. Американский специалист по СССР А. Брумберг признал: “Ни один советолог не предсказал, что могильщиком Советского Союза и коммунистической империи будет генеральный секретарь КПСС Михаил Горбачев”.

В информационно-психологической подготовке политических акций принял участие весь цвет либерально-демократической элиты. Вот несколько кратких утверждений из огромного потока программных сообщений в широком диапазоне авторов – от святого Сахарова до гpотескной Новодвоpской:

Приближенный к Горбачеву номенклатурный историк Юрий Афанасьев: «СССР не является ни страной, ни государством… СССР как страна не имеет будущего». Советник президента Галина Старовойтова: «Советский Союз - последняя империя, которую охватил всемирный процесс деколонизации, идущий с конца II мировой войны... Не следует забывать, что наше государство развивалось искусственно и было основано на насилии»^³⁶. Историк М. Гефтер говорил в Фонде Аденауэра об СССР, “этом космополитическом монстре”, что “связь, насквозь проникнутая историческим насилием, была обречена” и Беловежский вердикт, мол, был закономерным. В. Новодворская: “Может быть, мы сожжем наконец пpоклятую тоталитаpную Спаpту? Даже если пpи этом все сгоpит дотла, в том числе и мы сами”^³⁷. Писатель А. Адамович заявляет на встрече в МГУ: «На окраинах Союза национальные и демократические идеи в основном смыкаются - особенно в Прибалтике... Происходит позитивный процесс: нет антирусских, антисемитских настроений»^³⁸.

Даже сейчас, празднуя годовщину перестройки (в 2005 г.) в докладе Горбачев-фонда звучит тот же мотив: «Не секрет, что Советский Союз был построен на порочной сталинской идее автономизации, полностью подчиняющей национальные республики центру. Перестройка хотела покончить с такой национальной политикой». Какая позорная схоластика! При чем здесь «порочная идея» 1920 года – ко времени перестройки СССР пережил несколько исторических эпох, прошел самые тяжелые испытания. Перестройка изощренно и насильно стравила народы!^³⁹

В 80-е годы были сознательно запущены процессы, разрушающие ту сложную систему национальных отношений, которая была создана за 200 лет. «Прораб» перестройки Нуйкин довольно вспоминал в связи с войной в Нагорном Карабахе: “Как политик и публицист, я еще совсем недавно поддерживал каждую акцию, которая подрывала имперскую власть. Я понимал, что это было правильно, пока действовала эта машина, соединившая в себе гигантскую армию, послушную единому приказу, КГБ, МВД, партию. Поэтому мы поддерживали все, что расшатывало ее… А без подключения очень мощных национальных рычагов, взаимных каких-то коллективных интересов ее было не свалить, эту махину” [122].

Очевидно, кстати, что, возбуждая агрессивную этничность, антисоветская интеллигенция заведомо жертвовала демократическим проектом – она открывала путь этнократическим режимам. В тот момент это ни для кого не было секретом. Видный публицист А. Латынина писала: «Стратегия русской демократической интеллигенции потерпела сокрушительное поражение. Она поддержала этнократические движения в республиках, квалифицировав их как национально-освободительные» [123].

Открытое стравливание народов велось с первых лет перестройки. В начале 1987 г. «Литературная газета» напечатала подстрекательскую статью специалиста по Ближнему Востоку И. Беляева «Ислам», где эта религия была представлена как враждебная и опасная, а мусульмане – как коварный и вероломный народ. Эта кампания была поддержана извне. В июне 1987 г. Европарламент учредил «День памяти жертв геноцида в Армении». Началась череда торжественных церемоний в Ереване. К этому были приурочены публикации писателей Зория Балаяна и Сильвы Капутикян, в которых ненависть к туркам неприкрыто переносилась на соседей-азербайджанцев, которых называли не иначе, как «турками» 124, с. 255. Готовился кровавый конфликт – самое эффективное средство разрушения межнациональных отношений.

Генерал-майор КГБ В.С. Широнин, направленный в зону конфликта, пишет: «Первый сигнал к волнениям в Карабахе поступил к нам «из-за бугра». Академик Абел Аганбегян в середине ноября 1987 года во время приема, устроенного в его честь Армянским институтом Франции и Ассоциацией армянских ветеранов, выразил желание узнать о том, что Карабах стал армянским. «Как экономист, — сказал академик, - я считаю, что он больше связан с Арменией, чем с Азербайджаном». Кроме того, в Москве широко распространились слухи о том, что Аганбегян сослался на свою беседу с Горбачевым, в которой всемогущий генсек ЦК КПСС якобы сказал, что Карабах будет передан Армении. Поразительно, несмотря на этот чрезвычайно устойчивый слух, ни тогда, ни позже, даже в разгар карабахской войны, Горбачев ни прямо, ни косвенно его не опроверг. А ведь тот слух был вполне «материальным», он сильно подогрел события в Карабахе.

Заявление Абела Аганбегяна мгновенно стало центральной темой для многих зарубежных армянских газет и журналов, для радиостанции «Айб» в Париже, а также армянских редакций радио «Свобода», «Голос Америки» и других… В результате прозвучавший в далеком Париже призыв к беззаконию стал по сути началом карабахского конфликта» 124, с. 256-257.

В Москве идею «исторической принадлежности Карабаха к Армении» сразу поддержал Сахаров. В письме Горбачеву он потребовал передачи НКАО в состав Армении. И начал кампанию в прессе. Одновременно были созданы условия для вооружения боевиков Народного фронта Азербайджана^⁴⁰. В Закавказье почти открыто действовали агенты иностранных разведок. Так, Широнин пишет, что в Нагорном Карабахе боевиками командовал американский офицер-армянин Монте Аво. Он координировал действия войск в Мартунинском районе, погиб и похоронен в Армении как национальный герой 124, с. 278.

О том, к какому состоянию вся эта программа довела людей всего за два года, говорит запись Широнина в самом начале 1990 г.: «13-14 января в Баку прошли массовые беспорядки. Когда мы прилетели туда, аэропорт был заблокирован толпами людей. Среди встречавших нас азербайджанских чекистов я с радостью увидел через иллюминатор двух моих близких друзей, с которыми нас свел Афганистан… С трудом преодолев многочисленные кордоны, мы въехали в город. На одной из улиц напротив дома, в котором проживало, как выяснилось, несколько армянских семей бакинского происхождения, бушевал митинг. Интеллигентного вида молодой человек в очках, с аккуратно подстриженной бородкой что-то кричал в мегафон. Толпа из 700—800 человек громко скандировала, улюлюкала, свистела. Странным показалось то, что вдоль стены дома стояла как будто тихая, словно чем-то приниженная очередь из мужчин и женщин, они чего-то терпеливо ждали. Вдруг наверху раздались выстрелы, затем истошные крики, звон разбитого стекла. Потом из окна третьего этажа выбросили металлическую вешалку. Обычную вешалку с крючками, какие привинчивали в коридорах лет эдак 15—20 назад. Она упала на газон, со звоном подпрыгнула. Из окна раздалась какая-то команда, и мужчина, стоявший в очереди первым, поднял вешалку, после чего присоединился к ликующей толпе. В очереди одобрительно захлопали.

— Это народнофронтовцы делят и раздают «еразам» имущество бакинских армян. Семьи из этого дома мы успели предупредить, — пояснил мне «афганец».

«Еразами» в Баку называли беженцев из Армении и расшифровывалось это слово так: «ереванские азербайджанцы». Они были изгнаны из своих домов, остались без крова и без имущества. Используя их негодование действиями армянских националистов, провокаторы решили «восстановить справедливость», расправившись с ни в чем неповинными бакинскими армянами и раздав крохи из разграбленного имущества беженцам. Да, это был классический вариант подстрекательства к погромам.

Мы медленно, не включая сигнальных огней, ехали по городу. Я видел, как по команде из окна от очереди отделился еще один мужчина, скомкал скатерть, упавшую на куст, запихнул ее под пиджак и

тоже присоединился к неумолкающей толпе. Очередь снова зашлась в крике...

Я никогда не забуду рассказ своего коллеги-«афганца» о той ночной трагедии. Не скрывая слез, он говорил о том, что перед выездом в аэропорт стал свидетелем такого случая. Он видел, как из окна какого-то дома вместе с вещами выбросили старую армянку, которая была лежачей больной и потому осталась в квартире, надеясь, что ее пощадят. Однако те, кто ворвался в квартиру, были уже неспособны на милосердие. Старушка умерла прямо на тротуаре, к ней никто не подошел, а ошалелая толпа продолжала улюлюкать. Товарищ мой, коллега и друг плакал от своего бессилия, от стыда за своих соплеменников» 124, с. 263-264.

Провокационную работу вела московская пресса, подконтрольная верхушке КПСС. В ходе событий военным и КГБ удавалось несколько раз добиться прекращения огня и приступить к совместной работе азербайджанских и армянских советских и правоохранительных органов. Эти усилия срывались в Москве. Широнин приводит случай, когда армянскими боевиками было обстреляно из артиллерии азербайджанское село Садарак: «Одна из центральных газет, — кстати, газета проправительственная! — сообщая об этом обстреле Садарака, почему-то назвала его армянским селом. Получалось, что не армянские боевики обстреляли азербайджанское селение, а наоборот, азербайджанцы нанесли удар по армянам! Столь грубейшая ошибка в крупной центральной газете, казалось, должна была повлечь за собой немедленную поправку, а то и административные меры против путаников. Ведь эта ошибка привела к новой дестабилизации, она обернулась новыми жертвами и кровью. Можно ли было оставлять эту ошибку без последствий?

Однако, как ни парадоксально, «аппарат Горбачева» продолжал хранить гробовое молчание и по поводу наших предложений, и в связи с катастрофической ошибкой, допущенной в газете. На эту ошибку тоже никто наверху не отреагировал… Ну, а дальше события развивались словно по накатанной схеме. Провокационная «ошибка» в московской газете вызвала взрыв негодования нахичеванского народного фронта, да и всего населения» 124, с. 286.

При этом воздействие на этническое сознание обеих сторон в конфликте было непрерывным. Историк С. Лёзов пишет о том, как интеллигенты, подобные А. Нуйкину, разжигали пожар на Кавказе: «По моим наблюдениям, «московские друзья» нередко добивались эффекта при помощи запрещенного приема: обращаясь к армянской аудитории, они использовали глубоко укорененные антитюркские и антиисламские чувства армян, то есть унижались до пропаганды национальной и религиозной вражды в чужой стране, относясь при этом к армянам как к «братьям нашим меньшим», с которыми можно и нужно говорить именно на расистском языке. «Московские друзья» укрепляют как раз те элементы армянского мифа, которые изолируют армян от соседних народов и обеспечивают их «антитурецкую» идентичность» [125].

В те же годы усилиями интеллектуалов и политиков кропотливо создавалась “чеченская бомба”. Большую работу, чтобы направить мысли и чувства чеченцев к мести русским, произвели старовойтовы и бурбулисы, нуйкины и приставкины. Вместо “народа, отбывшего наказание” чеченцы вдруг были превращены в “репрессированный народ”. Кто же их “репрессировал”? Россия! Так ставили вопрос антисоветские идеологи. Проталкивая Закон о репрессированных народах, они направляли мысли не в прошлое, а в настоящее - чтобы стравить (замалчивая историческую правду) потомков тех людей, которые пережили трудный момент полвека назад. Так был создан конфликт между ингушами и осетинами. Конфликты разжигались и с помощью выражений, приписывающих соседним народам якобы присущие им сущностные качества, типа: «грузины за демократию – осетины за империю», «тоталитарный Азербайджан против демократической Армении».

Деятельность по стравливанию народов не прекращалась и позже, в середине 90-х годов. Чего стоило одно только демонстративное выдвижение С.А. Ковалева на Нобелевскую премию! Послушаем, какие слова выбирает этот «миротворец», обосновавшись в бункере Дудаева и питаясь с его стола: “Русские танки давят чеченских женщин и детей! Русские самолеты бомбят мирные жилища!” Из горящего Грозного, что придавало слову Ковалева особый авторитет, он старательно представлял конфликт как этнический: русские против чеченцев!

Важным шагом после принятия закона о репрессированных народах стало оглашение 12 июня 1990 г. «Декларации о суверенитете РСФСР». Это была решающая акция по расчленению СССР - недаром вплоть до В.В.Путина ее праздновали как абсурдный «День независимости России». Одновременно в тех же кругах готовились декларации по отделению уже и частей РСФСР. 27 ноября 1990 г. такую декларацию приняла Чечено-Ингушетия. Она рассматривала себя уже как суверенное государство, в Декларации не содержалось прямых и даже косвенных упоминаний о ее принадлежности к РСФСР. Эти два акта – единая связка, они написаны, можно сказать, одной рукой.

Горбачев усиливал эту кампанию властью государства. В 1991 г. он устроил, преодолев возражения Верховного Совета, референдум с провокационным вопросом - надо ли сохранять СССР. До этого сама постановка такого вопроса казалась абсурдной и отвергалась массовым сознанием. Теперь всему обществу власть заявила, что целесообразность сохранения СССР вызывает сомнения и надо бы этот вопрос поставить на голосование. Как мы помним, 76% населения высказалось за сохранение Советского Союза.

В республиках со сложным этническим составом ценность той системы межнационального общежития, созданного в СССР, ощущалась особенно остро. В голосовании на референдуме о судьбе СССР в Узбекистане приняли участие 95% граждан, из них за сохранение Союза высказались 93,7%, в Казахстане явка была 89%, «да» сказали 94%, в Таджикистане явка была 94%, «да» сказали 96%.

Но против СССР проголосовала элита двух привилегированных столиц. В западной прессе советник Ельцина, диpектоp Центpа этнополитических исследований Эмиль Паин в статье “Ждет ли Россию судьба СССР?” оправдывался: “Когда большинство в Москве и Ленингpаде пpоголосовало пpотив сохpанения Советского Союза на pефеpендуме 1991 года, оно выступало не пpотив единства стpаны, а пpотив политического pежима, котоpый был в тот момент. Считалось невозможным ликвидиpовать коммунизм, не pазpушив импеpию” [126].

Что же это за коммунизм надо было ликвидиpовать, pади чего не жалко было уничтожить государство? Коммунизм Сталина? Нет - Гоpбачева и Яковлева. Знал и Паин, и его «интеллигенция», что от коммунизма у того “политического pежима” осталось пустое название, котоpое он и так бы чеpез паpу лет сменил. Голосовали именно против Союза и против воли народа. Хотели Мирового правительства, которое взяло бы их в «золотой миллиард»^⁴¹.

Политика перестройки по отношению к воле и чувствам большинства народа носила демонстративно враждебный характер. В важной книге “Есть мнение” на основании многостороннего анализа опросов 1989-1990 гг. делается вывод: “Державное сознание в той или иной мере присуще подавляющей массе населения страны, и не только русскоязычного. Его установки или ценности разделяет значительное большинство украинского, белорусского, казахского, армянского населения”. Далее говорится, что это “комплекс превосходства обитателей и обывателей великой державы, десятилетиями культивируемый и уходящий в глубь традиций Российской империи”, что вместе с носителями “тоталитарного сознания” (30-35% населения) державное сознание характерно для 82-90% советских людей [127, с. 187, 191, 197]. Пропаганда ликвидации СССР была мощной операцией психологической войны против народа, разорвавшая множество связей национального сознания.

Эти же опросы показывают, что в тот момент уровень политизации этнического чувства был еще очень низок. Он оценивался по степени озабоченности «разрушением национальных традиций» и «забвением отечественной истории». Вывод таков: «Наибольшую значимость этих вопросов выразило население Прибалтийских республик (максимальное значение – 23%, минимальное – Украина – 6%)… [На Украине] кроме гуманитарной интеллигенции (писателей, журналистов, педагогов) этими вопросами мало кто встревожен… Проблематика «крови и почвы» волнует преимущественно националистические почвенные группы и носителей «фрустрированного» сознания. В целом это маргинальные группы, довольно оппозиционно настроенные к существующей официальной власти и ее планам… В целом их позиция мало значима для основной массы населения (особенно… на Украине: там этот пункт анкеты получил наименьшее число голосов – 1%; близкие данные по Казахстану – 2%)» [127, с. 198-199].

Имея доступ к рычагам власти и СМИ, начавшая раздел СССР элита подрывала все механизмы, воспроизводящие советский тип межнациональных отношений. Так, во многих республиках была начата борьба против русского языка и алфавита (кириллицы). Один наблюдатель так писал о первой фазе противостояния Приднестровья и Молдавии: «После того как в августе 1989 г. был напечатан проект «Закона о функционировании языков на территории Молдавской ССР», спокойная жизнь на левом берегу Днестра была взорвана. Многонациональный район кожей ощутил опасность… Молдавский язык объявлялся государственным. На его изучение давалось пять лет, после чего все основные взаимоотношения в республике планировалось перевести на язык так называемой коренной нации… Но взволновали не статьи закона, а само его появление на свет» [128].

Развал СССР был необходимым этапом в доктрине нового мироустройства (глобализации), которая созревала в неолиберальной философии с конца 70-х годов. Он был и этапом на пути к тому состоянию, что сегодня называют «Поминки по Просвещению». А.С. Панарин пишет: «Новейший либерализм не только совершил предательство по отношению к Просвещению, пойдя на потакание инстинкту в его борьбе с нравственным разумом; он предал Просвещение, пойдя на потакание этносепаратизму. Стратегический замысел понятен: оспаривать американский однополярный порядок на деле способны только крупные государства. Почти все крупные государства являются полиэтническими. Следовательно, спровоцировав племенного демона на бунт против «империи», можно дестабилизировать и в конце концов разложить крупные государства, оставив единственную сверхдержаву в окружении мира, представленного исключительно малыми и слабыми странами» 8, с. 166-167.

Наиболее антисоветская и «прорыночная» сила одновременно несла в себе и наибольший потенциал межнациональной вражды. Авторы отчета об изучении религиозности и культуры начала 90-х годов пишут (в 1992 г.): «В исследовании 1991 г мы отмечали, что «верящие не в Бога, а в сверхъестественные силы», несмотря на весь свой радикальный демократизм, были в отношении к большинству различных народов

Blog

Советский Союз: демонтаж страны и народа