Советский Союз: демонтаж страны и народа

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 14

§ 7. Разрушение связующей силы государства

Как говорилось выше, одной из главных сил созидания народа является государство. Оно же служит и механизмом, непрерывно воспроизводящим народ. Война, целью которой был демонтаж советского народа, велась на обоих этих фронтах.

И здесь главным объектом атаки стал русский народ как ядро советского народа. Та ненависть, с которой наносились удары по этническим связям русского народа, во многом и определялась его государственным чувством. А.С. Панарин объясняет это так: «Почему… объектом агрессии выступает в первую очередь русский народ. Здесь мы видим столь характерное для новейшей эпохи превращение идеологических и социально-политических категорий в расово-антропологические. Как возникла новая логическая цепочка либеральной пропаганды: от антикоммунизма — к критике государственного начала вообще, а от нее — к «антропологической» критике русского народа, к расистской русофобии? Русский народ в самом деле является одним из самых государственнических, или «этатистских», в мире. Причем данная черта является не просто одной из его эмпирических характеристик, отражающих ситуацию де-факто, но принадлежит к его сакральной антропологии как народа-богоносца, затрагивает ядро его ценностной системы» 6, с. 207.

В советское время эта «сакральная антропология» преломилась через создание особого идеократического советского государства, сакрализованный характер которого подчеркивал Н.А. Бердяев. Сплачивающая сила советского государства была столь высокой, что стала фактором мировой политики.

И.К. Лавровский писал, рассуждая уже о кризисе СССР: «Почему США и Британия, которые в 1945 году были политически и экономически сильны как никто и никогда, так боялись разорённого войной Советского Союза вплоть до организации «санитарных кордонов», «витрин процветания», коренного изменения внутренней социальной политики? Потому что лояльность их населения и населения колоний коммунистическим собратьям угрожала пересилить лояльность собственным буржуазным правительствам» [45].

Важнейшим механизмом поддержания такой сплоченности была коммунистическая партия – и как носитель государственной идеологии, и как исключительно важная для СССР управляющая система, контролирующая через «горизонтальные» всепроникающие связи этнические элиты союзных республик. И.К. Лавровский добавляет: «Позволив добить объединявшую страну квазиимперскую идеологию коммунизма, КПСС фактически дала добро на развал СССР».

Именно на идеологию и на партию и были направлены главные удары перестройки. В 1990-1991 г. уже было ясно, что разрушение этих «связывающих» механизмов нанесет непоправимый ущерб связности страны и народа. Об этом говорили на совещаниях, и невозможно принять оправдания, которые иногда слышались после развала СССР со стороны обществоведов.

Видный философ Э.Ю. Соловьев в 1992 г. журил ельцинскую команду, имитируя наивность: “Сегодня смешно спрашивать, разумен или неразумен слом государственной машины в перспективе формирования правового государства. Слом произошел. И для того, чтобы он совершился, отнюдь не требовалось “все сломать”... Достаточно было поставить под запрет (т.е. политически ликвидировать) правящую коммунистическую партию. То, что она заслужила ликвидацию, не вызывает сомнения. Но не менее очевидно, что государственно-административных последствий такой меры никто в полном объеме не предвидел.

В стране, где все управленческие структуры приводились в движение не материальным интересом и даже не чиновным честолюбием, а страхом перед партийным взысканием, дискредитация, обессиление, а затем запрет правящей партии должны были привести к полной деструкции власти. Сегодня все выглядит так, словно из политического тела выдернули нервную систему. Есть головной мозг, есть спинной мозг, есть живот и конечности, а никакие сигналы (ни указы сверху, ни слезные жалобы снизу) никуда не поступают. С горечью приходится констатировать, что сегодня — после внушительного рывка к правовой идее в августе 1991 г. — мы отстоим от реальности правового государства дальше, чем в 1985 г.” [70].

Такое заметание следов не делает чести философу. Как может «заслужить ликвидацию» (причем без сомнений) система, которую сам же он уподобляет нервной системе организма! Почему же смешно спрашивать – разумно ли было выдергивать нервную систему из организма, наблюдая («с горечью») за его агонией и гибелью? Последствия этой меры предвидели многие – и в прошлом, и в момент перестройки – и предупреждали о них. Подобные Э.Ю. Соловьеву философы своими объяснениями мешают следующим поколениям даже извлечь уроки из трагической истории.

Разрушение государства производилось под флагом демократизации посредством радикального перехода от советского механизма выборов («плебисцитарного» типа) к многопартийным выборам. С разрушительным характером подобной «вестернизации» представительной власти на опыте столкнулись многие государства Азии и Африки в ходе модернизации их политических систем (см. [71]). Одно из главных следствий такой демократизации – быстрое и резкое размежевание общества по этническим признакам, вплоть до вспышек межэтнического насилия и гражданских войн (см. гл. 7).

Этот фактор стал действовать в СССР, а затем в РФ. Так, в Конституции Республики Коми, сказано, что «коми народ – источник государственности Республики Коми». Вот результат: «На выборах Главы республики в 1994 г. электорат фактически раскололся по национальному признаку в отношении к двум кандидатам на этот пост: большинство коми накануне выборов собиралось голосовать за предсовмина В. Худяева (коми по национальности), а большинство русских – за спикера парламента Ю. Спиридонова (русского по национальности)» [72]. И это при том, что Республика Коми с точки зрения межэтнических отношений является благополучным регионом.

Известно, что многопартийные выборы могут вовсе не быть демократическими. Например, многие западные социологи классифицируют выборы, которые проходили в РФ в 90-е годы, как «свободные, но несправедливые» (имели место неравные условия в доступе к СМИ и финансовым ресурсам, несправедливое разрешение избирательных споров и т.д.). Положение о выборах, введенное после октября 1993 г., было разработано группой либеральных экспертов под руководством В. Шейниса. На основании этого документа был принят и рамочный закон 1994 г. Исход выборов по этому закону во многом стали определять деньги^¹⁸.

Так были созданы условия для огромной манипуляции на выборах 1996 г., которые вновь привели к власти Ельцина. По формулировке Европейского института СМИ, та кампания была проведена «резко, грубо и односторонне». Главную роль в этих выборах, как мягко выражаются социологи, сыграли «неформальные институты». Эти самые «неформальные институты» и захватили власть в России после ликвидации советской системы. Надо подчеркнуть, что неформальные институты гражданского общества - мафия и автократические клики - более опасны для демократии, чем «пережитки» традиционного общества (кумовство и «блат»).

В обзоре западной литературы, посвященной процессу демократизации в постсоветской России, дается такое резюме многих работ: «Непреднамеренным последствием демократизации оказалось замещение государства различными агентами (часть из которых не без оснований претендовала на то, чтобы выступать от его имени). Это повлекло за собой выдвижение на передний план неформальных институтов и усиление произвола власти в ущерб верховенству права. Справедливость данного тезиса иллюстрируют многочисленные примеры фрагментации (как «горизонтальной», так и «вертикальной») российского государства в 1990-е годы, в т.ч. «захват государства» экономическими группами интересов, спонтанная передача полномочий Центра регионам, зачастую управляемых на манер феодальных вотчин.., обеспечение порядка силами криминальных «крыш» [73].

Криминализация политики, принимающая к тому же этническую окраску, загнала политическую систему РФ в порочный круг, из которого уже очень трудно вырваться.

Вернемся к перестройке. Интенсивная психологическая кампания была направлена на подрыв авторитета, разрушение легитимности государства вообще, что разрушало целый пучок связей, соединяющих советский народ (как гражданскую нацию) общей лояльностью людей к государству. Вторая, организационно-политическая кампания была направлена на подрыв самого государства как системы власти и управления. Правящая верхушка – сначала при Горбачеве, потом при Ельцине – производила демонтаж государства и его отказ от главных функций по воспроизводству народа. Это были функции поддержания, развития и соединения воедино всех институциональных матриц, на которых стояла страна и жизнеустройство народа – хозяйства, безопасности, ЖКХ, школы и здравоохранения и пр.

Легитимность всех систем государства СССР, а затем РФ, подрывалась сначала средствами пропаганды, а затем «порчей» самих систем. В массовом сознании именно «кризис власти и правления» представляется главной угрозой для России и народа – так считают 35% опрошенных в 11 регионов России. Вторая по значимости угроза (31%) – «потеря российским обществом смысловых координат своего развития», третья (30%) – «гегемонистская политика США и их стремление к мировому господству» (30%). При этом в массовом сознании устойчиво определились и социальные субъекты, «виновные» в этом положении: чиновники-бюрократы (54%, что по классификации социологов считается всеобщим социальным явлением), нынешняя власть (49%, массовое явление, переходящее в разряд всеобщего), уголовный мир, криминалитет (47%, массовое явление, переходящее в разряд всеобщего), олигархи (40%, массовое социальное явление), демократы (18%, устойчивое социальное явление, приближающееся к разряду массового) [74].

Авторитет, а значит, и сплачивающая народ роль государства, резко ослабли вследствие того, что в массовом сознании укрепилась мысль, что государство неспособно защитить население от главных угроз. Согласно опросам, государство охраняет и обеспечивает конституционные права граждан: в Москве – 17%, в Самаре – 8% и во Владикавказе – 5% (у русских во Владикавказе – 3%).

Можно поэтапно проследить за разрушением одной из главных систем государства – армии. Еще в 1988-1989 гг. она была институтом, который пользовался очень высоким доверием граждан (70-80%). Но уже в 1993 г. от службы уклонилось 80% юношей призывного возраста, укомплектованность армии и флота упала до 53%. В осенний призыв 1994 г. Сухопутные войска получили только 9% необходимого числа призывников [75].

В конкретно-исторических условиях России конца ХХ в. такой уход государства от выполнения его обязанностей означал моментальный обвал страны в тяжелейшую разруху. Подрыв легитимности государства средствами психологической войны и утрата им авторитета вследствие дезертирства со своего поста соединились, усиливая друг друга. Это во многом предопределило и глубину бедствия страны, и степень распада народа. Подчеркнем, что самый сильный удар при этом был нанесен по русскому народу как государствообразующему, по народу-ядру России.

Вот вывод социологов (2004 г.): «В период 1993-1997 гг. все параметры гражданской идентификации теряли силу вследствие отчуждения от государственных институтов и недоверия к властным структурам. В настоящее время высокий рейтинг Президента можно рассматривать как сугубо символический, поскольку доверие гаранту Конституции и законности не сопровождается уважительным отношением к государственным институтам власти: Думе, Правительству, органам правопорядка» [22].

Вспомним основные операции информационно-психологической войны на этом фронте.

На первом этапе перестройки, когда команда Горбачева вела подрыв советской государственности под знаменем марксизма-ленинизма и лозунгом «Больше социализма!», был мобилизован антигосударственный пафос марксизма. На арену выпустили энергичную клику обществоведов-марксистов, которые получили трибуну для идеологической кампании против государства как формы организации общества. Эту кампанию можно с полным правом назвать оголтелой – государство было представлено как коллективный враг народа, причем враг принципиальный, непримиримый.

В разных обрамлениях тиражировались высказывания Маркса о государстве как «паразитическом наросте»: «Централизованная государственная машина, которая своими вездесущими и многосложными военными, бюрократическими и судебными органами опутывает (обвивает), как удав, живое гражданское общество, была впервые создана в эпоху абсолютной монархии… Этот паразитический нарост на гражданском обществе, выдающий себя за его идеального двойника... Все революции только усовершенствовали эту государственную машину, вместо того чтобы сбросить с себя этот мертвящий кошмар… Коммуна была революцией не против той или иной формы государственной власти - легитимистской, конституционной, республиканской или императорской. Она была революцией против самого государства, этого сверхъестественного выкидыша общества» [76, с. 543-546].

В конце 80-х годов выпускались целые книги с перепевами этих идей Маркса, причем они прямо распространялись и на советское государство. Подкреплением этих идей служил и присущий марксизму натурализм, который, уподобляя общество природной системе, подчиняющейся «объективным законам естественного развития», сводил на нет созидающую и организующую роль государства. Энгельс писал: “Столкновения бесчисленных отдельных стремлений и отдельных действий приводят в области истории к состоянию, совершенно аналогичному тому, которое господствует в лишенной сознания природе” [77, с. 306].

В СМИ, которые находились под тотальным контролем тогдашней верхушки КПСС, всякая лояльность государству трактовалась как признак архаичного («совкового») сознания или приверженность «консерватизму». Была изобретена сильная художественная метафора – двадцатилетний период советского государства перед перестройкой был назван застоем. Д. Алексеев пишет: «В годы перестройки советский человек как бы потерял личный контроль над действительностью своей жизни — над настоящим и прошлым. Огромным успехом в формировании «нового зрения» в СССР была, например, прививка политического термина «застой», которым советское руководство, а потом и всё общество стали характеризовать своё недавнее прошлое. Тем самым замечательно подтвердилась идея Фрейда о том, что прошлое формируется из будущего…: новая антикоммунистическая модель будущего породила мазохистское отношение к прошлому» [78].

Патриотические чувства вообще приравнивались к мракобесию. И речь шла не о примитивном корыстном космополитизме тех, по словам Пушкина, «для коих все равно: бегать ли им под орлом французским, или русским языком позорить все русское – были бы только сыты». Людям навязывалась философская установка в отношении своего государства. Писатель-демократ А. Адамович в марте 1989 г. на открытии в Москве международного научного клуба даже воззвал к иностранным ученым, прося у них помощи против советского государства (это — депутат Верховного Совета СССР!).

Николай Петpов, пpеуспевающий музыкант, писал: «Когда-то, лет тpидцать назад, в начале аpтистической каpьеpы, мне очень нpавилось ощущать себя эдаким гpажданином миpа, для котоpого качество pояля и pеакция зpителей на твою игpу, в какой бы точке планеты это ни пpоисходило, были куда важней пpесловутых беpезок и осточеpтевшей тpескотни о «советском» патpиотизме. Во вpемя чемпионатов миpа по хоккею я с каким-то мазохистским удовольствием болел за шведов и канадцев» [60].

Были мобилизованы литературные ресурсы. Множество привычных произведений вдруг сумели истолковать так, что все ахнули. В них же зашифрованы идеи отрицания власти и государства! В таком ключе начали снимать фильмы, ставить пьесы. Заумную сказку Е. Шварца «Дракон» до сих пор эксплуатируют – недели не пройдет, чтобы не услышать какую-нибудь туманную фразу из кинофильма. А ведь в этом фильме антигосударственная идея доведена до гротеска: убивший дракона власти сам неизбежно становится драконом!^¹⁹

Красноречивыми были сочетания установок, присущих радикальным антисоветским и антигосударственным движениям. Это в большинстве своем были люди, не верящие в Бога, но и не атеисты, а приверженцы оккультных верований. Для них был характерен эгоистический индивидуализм и отказ от патриотизма. В отчете по исследованию религиозных установок населения России в 1990-1992 гг. сказано: «Верящие в сверхъестеcтвенные силы, оккультисты - основная мировоззренческая социальная база борцов с коммунистическим государством… Наибольшее отсутствие социальной ответственности демонстрируют «верящие не в Бога, а в сверхъестественные силы» и индифферентные. В целом комплекс их идейных установок можно охарактеризовать не только как антиэтатизм, но и как асоциальность» [79].

В своем походе против государства антисоветские интеллектуалы легитимировали, а потом и опоэтизировали преступный мир. Он всегда играет большую роль в сломах жизнеустройства. Распад — его питательная среда. Художественная интеллигенция сыграла важную роль в снятии неприязни советского человека к вору, в разрушении ключевого культурного стереотипа, связывающего людей в народ. В этой кампании, одном из множества эпизодов программы демонтажа народа, был поврежден важный элемент центральной мировоззренческой матрицы.

Для любого народа преступный мир - это «программный вирус», который стремится ослабить и разорвать все связи, объединяющие общество, и перепрограммировать атомизированных индивидов на своей матрице, сделать их общностью изгоев народа. Умудренный жизнью и прошедший через десятилетнее заключение в советских тюрьмах и лагерях В.В. Шульгин написал в своей книге-исповеди “Опыт Ленина” (1958): “Из своего тюремного опыта я вынес заключение, что “воры” (так бандиты сами себя называют) — это партия, не партия, но некий организованный союз, или даже сословие.... Это опасные люди; в некоторых смыслах они люди отборные... Существование этой силы, враждебной всякой власти и всякому созиданию, для меня несомненно. От меня ускользает ее удельный вес, но представляется она мне иногда грозной. Мне кажется, что где дрогнет, при каких-нибудь обстоятельствах, Аппарат принуждения, там сейчас же жизнью овладеют бандиты. Ведь они единственные, что объединены, остальные, как песок, разрознены. И можно себе представить, что наделают эти объединенные “воры”, пока честные объединяются” [80].

Понятно, что сильнее всего подрывают сплачивающую функцию государства преступные действия самих правителей или хорошо сфабрикованный миф о таких действиях. Такие мифы фабриковались во времена Брежнева и были очень эффективными, уже во время перестройки был сфабрикован миф, дискредитирующий одного из влиятельных деятелей КПСС Романова (в этой акции, видимо, уже участвовало и новое руководство ЦК КПСС)^²⁰.

Начиная с 1992 г. сведения о коррупции и активных преступлениях деятелей высших эшелонов власти хлынули потоком. Публиковались документы и даже их факсимильные изображения, изобличающие преступников – никаких последствий.

Высшие должностные лица - председатель высшей палаты Парламента, министры, один за другим Генеральные прокуроры, министр юстиции, другие чиновники высшего ранга становились обвиняемыми по уголовным делам - и выходили сухими из воды! О первом заместителе министра финансов А. Вавилове в прессе писали так: «По числу уголовных дел, в которых фигурирует Вавилов, его давно пора заносить в книгу рекордов Гиннеса. Причем по двум разделам сразу: все обвинения против Вавилова – даже самые доказательные, подкрепленные тоннами документов, - до суда не доходят. Они исчезают на глазах, словно разбиваются о какую-то невидимую колдовскую стену… По оценке антикоррупционной комиссии Госдумы, ущерб, нанесенный государству этим человеком, переваливает за 2 миллиарда долларов». Вавилову это не помешало, он стал «олигархом», а потом еще и сенатором – членом Совета Федерации.

Счетная палата опубликовала результаты проверки законности приватизации 1992-2003 гг. Это документ показывает, как коррумпированное правительство погубило народное хозяйство. Судя по всему, за ничтожные взятки в сравнении с ценностью погубленного хозяйства. Но это преступление политической верхушки не имеет никаких юридических последствий. Психологические последствия этого едва ли не важнее экономических.

Особенно сильный удар по авторитету государства наносят преступные действия, воспринимаемые как национальная измена. С 1991 г. именно так уже и трактовались в массовом сознании дела правящей верхушки – Горбачева, Яковлева и Шеварднадзе. Основанием для этого были прежде всего объективные результаты их деятельности. Было и много мелких фактов, которые подкрепляли это мнение^²¹.

А во время тяжелой войны в Чечне в 1994 г. выяснилось, что перед этим чеченским «сепаратистам» было передано из арсеналов Министерства обороны РФ количество вооружения, в том числе тяжелого, достаточного для снаряжения стотысячной армии.

Все это обрывало невидимые нити, связывающие граждан лояльностью к государству.

§ 8. Разрушение мира символов

Большой кампанией психологической войны стало разрушение мира символов, служивших общей опорой национального самосознания. Большая часть этих символов прямо касалась государства и его институтов (например, армии).

Мир символов упорядочивает историю народа и страны, связывает в нашей коллективной жизни прошлое, настоящее и будущее. В отношении прошлого символы создают нашу общую память, благодаря которой мы становимся народом. В отношении будущего символы также соединяют нас в народ, указывая, куда следовало бы стремиться и чего следовало бы опасаться. Через них мы ощущаем нашу связь с предками и потомками, что и позволяет человеку принять мысль о своей личной смерти.

Во время перестройки идеологи перешли от “молекулярного” разъедания мира символов, который вели “шестидесятники”, к его открытому штурму в операциях психологической войны. Интеллигенты-западники даже бравировали своим бесстрашием в манипуляции с символами, в солидных журналах прошел поток глумливых публикаций. Жизнь без символов, без опоры, в пустоте стала выдаваться за образец. Вот, популярный в годы перестройки философ Г. Померанц пишет в “Независимой газете”: “Что же оказалось нужным? Опыт жизни без почвы под ногами, без социальной, национальной, церковной опоры. Сейчас вся Россия живет так, как я жил десятки лет: во внешней заброшенности, во внешнем ничтожестве, вися в воздухе... И людям стало интересно читать, как жить без почвы, держась ни на чем” 81. Жизнь “человека из подполья”, без почвы, навязывалась всей России.

Хорошо известно, например, что Красная площадь — один из больших и сложных символов, выражающих космогонические (хорологические) представления русского народа об устройстве мира и России. На поверхности лежит и ее символический смысл, олицетворяющий связь поколений. Вот что пишет французский философ С. Московичи: “Красная площадь в Москве — одна из самых впечатляющих и наиболее продуманных. Расположена в центре города, с одной стороны ее ограничивает Кремль. Этот бывший религиозный центр, где раньше короновались цари, стал административным центром советской власти, которую символизирует красная звезда. Ленин в своем мраморном мавзолее, охраняемом солдатами, придает ей торжественный характер увековеченной Революции. В нишах стены покоятся умершие знаменитости, которые оберегают площадь, к ним выстраивается живая цепь, объединяющая массу вовне с высшей иерархией, заключенной внутри. В этом пространстве в миниатюре обнаруживает себя вся история, а вместе с ней и вся концепция объединения народа” [82].

На десакрализацию этого символа, изъятие его священного смысла было направлено много акций реформаторов, в частности, устройство грандиозного концерта поп-музыки на Красной площади - и именно 22 июня 1992 г. И чтобы даже у тугодума не было сомнений в том, что организуется святотатство, диктор телевидения объявил: “Будем танцевать на самом престижном кладбище страны”. То, что в могилах на Красной площади лежит много ненавистных демократам покойников, несущественно. Цель — обесчестить святое для русского государственного сознания место (ведь не только Мавзолей наблюдал кривлянье, а и могила Василия Блаженного).

Особое место в универсуме символов занимают праздники, в том числе государственные праздники, когда демонстрируется связность народа и общая лояльность к государству. Искажение, принижение и разрушение образа праздников, давно уже вошедших в календарь советского народа и русских, стало объектом интенсивной и настойчивой кампании.

Вот например, 1 Мая. Этот день стал праздником международной солидарности трудящихся. Праздник был связан с кровью и имел большой символический смысл (в 1886 г. в США была проведена провокация против рабочей демонстрации и казнены несколько анархистов). В России при пособничестве “независимых” профсоюзов стали называть 1 Мая “Днем весны и труда”. 7 ноября, годовщину Октябрьской революции, Ельцин постановил “считать Днем Согласия”. С целью инверсии этого символического праздника, для превращения его в день поражения, Ельцин объявил о запрете КПСС именно 7 ноября 1991 г., в день праздника, который был дорог большой части народа.

В праздник 8 Марта (Международный женский день) в 1992 г. центральное телевидение в программе «Вести» дало такой репортаж В. Куца: «Эту даму бальзаковского возраста звали так же, как героя пушкинского романа - помните: «Итак, она звалась Татьяна» Так отметили праздник 8 марта...» И далее - скабрезная история о том, как часовой ставропольской тюрьмы за 700 руб. провел к заключенным женщину. И высказано предположение, что военная прокуратура не будет раздувать это дело.

Итак, в маленьком эпизоде В.Куц успел мазнуть грязью сразу несколько дорогих для русского человека вещей: праздник 8 марта, давно утративший свое первоначальное идеологическое значение и вошедший в число национальных праздников - образ женщины и праздника был увязан с проституткой; армию, которая была представлена в образе часового-взяточника и покрывающей его военной прокуратуры; Пушкина, чьи строчки о самом чистом женском образе в русской литературе ассоциированы с гадостью. Эта «загрязняющая способность» полуминутного телевизионного эпизода говорит о высокой квалификации психологов «российского» телевидения.

Сильнодействующим средством разрушения было осмеяние, идеологизированное острословие, имеющее своим объектом именно скрепляющие народ символы. Хазанов и Жванецкий, Задорнов и Петросян стали влиятельными реальными политиками. Поднимите сегодня подшивку “Огонька”, “Столицы”, “Московского комсомольца” тех лет — захлебывающаяся радость по поводу любой аварии, любого инцидента, любой неудачи государства.

Вот символическое событие, которое уже вытеснено из памяти множеством эпохальных событий. После того, как в августе 1991 г. ГКЧП завершил свою бесславную миссию быть марионетками в большом политическом спектакле «путча», для острастки было совершено убийство Министра внутренних дел СССР Б.К. Пуго и его жены. Официально было объявлено о самоубийстве, но тогда в это почти никто не поверил – не было для этого разумных причин, да и объяснения давались нарочито нелепыми. Эту смерть люди и приняли как символ – такая гибель одного из руководителей СССР понималась и как гибель самого советского государства. Скорее всего, на это и был расчет. Понятно, что событие это было воспринято с тяжелым чувством – чему тут мог радоваться нормальный человек! Но на телевидении это событие обыгрывалось с хохотом, демократические юмористы постарались. Успехом пользовалась песенка: «Забил заряд я в тушку Пуго». Людям было стыдно друг на друга смотреть.

Blog

Советский Союз: демонтаж страны и народа