Geum.ru

Проекта: «Пейзажные зарисовки Москвы в произведениях И. А. Бунина как отражение экологической обстановки города»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:

 Тема проекта: «Пейзажные зарисовки Москвы в произведениях И.А. Бунина как отражение экологической обстановки города»
 

Руководитель проекта:
Моспанова М.В. – учитель русского языка и литературы.
Над проектом работали учащиеся 11 Г класса школы № 205 им. Е.К. Лютикова, Зупарова Сабина, Ворохобова Олеся, Круглова Александра, Петрова Юлия
 


На протяжении всей истории человечества люди были неразрывно связаны с окружающим миром. В современном мире человек тесно взаимодействует с природой, активно использует её ресурсы. В связи с этим в середине XX века в самостоятельную науку выделилась экология. Экология – это отрасль знаний, которая изучает взаимоотношения между организмами и средой обитания, их взаимное влияние друг на друга.

Значит, не только человек влияет на окружающую среду, но и сама среда оказывает определенное действие на человека. Каждый индивидуум ежедневно ощущает влияние окружающей среды. Его можно заметить, даже находясь в городе. Так, природа, атмосфера Москвы влияют на настроение, самочувствие, восприятие мира персонажей рассказов замечательного русского писателя И.А. Бунина.

Описание природы в произведениях Бунина очень выразительно. Это можно объяснить тем, что И.А. Бунин считал изобразительность (в неразрывной связи с образностью) отличительным признаком подлинно художественного произведения: «..как же все-таки обойтись в музыке без звуков, в живописи без красок и без изображения…предметов, а в словесности без слова, вещи, как известно, не совсем бесплотной?» - писал И.А. Бунин. Это очень старо, но право, не так уж глупо: «Писатель мыслит образами».

В своей работе мы поставили перед собой задачу: на примере пейзажных зарисовок Москвы в произведениях Бунина понаблюдать за особенностями стиля писателя, сделать выводы о том, какие художественные средства помогают писателю ярко и выразительно описать природу и атмосферу многоликой Москвы.

Необыкновенная жажда жизни и чувство восторга от мира природы, ее первозданной красоты соединялись у Бунина с острым, никогда не проходящим ощущением земного конца. В отличие от своего младшего современника Б. Зайцева, кротко провозгласившего: «Бессмысленного нет», его неотступно терзали сомнения и колебания: «Земля полна истлевшими гробами, несметными костями, черепами…А что над ней? Бог весть. Бессмысленно всю жизнь живу мечтами, что «что-то есть!».

Бунин нес в себе такую память о смерти, каковая приближала его к отцам церкви и пустынникам, один из которых на вопрос, как лучше приготовиться к смерти, отвечал: «Каждое утро думай, что наступивший день есть последний день в твоей жизни; и каждый вечер – что наступающая ночь есть последняя ночь в твоей жизни». Но религиозное восхищение миром подменялось у него главным образом восхищением эстетическим. «Ещё одно мое утро на земле….», «Еще одну весну узнать!» - повторял он, словно утро это – последнее и последняя весна, но восторгала его красота равнодушной природы и тайна, загадка земной плотской любви.

Талант его, огромный, бесспорный, был оценен современниками по достоинству не сразу, зато потом, с годами, все более упрочивался, утверждался в сознании читающей публики. Его уподобляли «матовому серебру», язык именовали «ледяной бритвой». Горький назвал его «первейшим мастером в современной литературе русской».

Поздняя осень осталась навсегда его самой любимой темой. У Бунина почти не найдешь пейзажей, залитых горячим летним солнцем. Даже для любви – любви – воспоминания – находит он иное созвучие с природой: «И ветер, и дождик, и мгла над холодной пустыней воды. Здесь жизнь до весны умерла, до весны опустели сады….»

Живописность, по Бунину, обязательная черта словесности, а художник, изображая внешние, описывает, прежде всего, состояние своей души. В дневнике 1922 г. Есть такая запись: «Я все физически чувствую. Я настоящего художественного естества. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду – и как остро, Боже мой, до чего остро, даже больно!» Естественное стремление к всеохватному отражению мира соединилось с поисками новых возможностей слов чрез усиление «живописи» в литературе.

Еще в 1900 г. В Мюнхене Бунин познакомился с известными полотнами А.Беклина «Остров мертвых», «Руины у моря», «Обитель блаженных», «Морская идиллия». С этого времени в творчестве Бунина все отчетливее проявляются беклиновские темы и образы, помогающие более глубоко передать душевное состояние лирического героя. Имя А. Беклина встречается в дневниках, в воспоминаниях; в стихах и прозе Бунина звучат мотивы: красоты несет на себе печать смерти, вечность «борется» с конечным.

Характеризуя стиль Беклина, немецкий искусствовед Муттер писал: «Реалист, так как вечно мысль и фантазия его были на земле, и идеалист, романтик, потому что увидел на земле такую красоту, которую до него не видел никто, даже никто из художников». А романтизм, по глубокому замечанию А.Ф. Лосева «по содержанию всегда лиричен», а «лирика есть одновременно и созерцание предмета и самовоплощение в него». Поэтому и Бунин и в прозе, и в поэзии, прежде всего лирик. Любовь и природа у него даны не как нечто неизменное, они «застигнуты в пути», тяготеют к «разрешению» (А.Ф.Лосев).

Пейзажи Бунина подвижны и метафоричны, соединяют в себе несколько временных пластов, отражающих временное в мгновенном и вечном. Он говорит о «сегодня», обращаясь к давно прошедшему, древнему. В его стихах и прозе пульсирует линейно время, понятное современному человеку (вчера – сегодня _ завтра), и христианское – линейное – как путь от рождества Христова к Страшному суду. На линейное время накладывается время мифологическое (циклическое, присущее церковному календарю, и мифологически- эпическое – оно всегда в прошлом и замкнуто на прошлом).

В дневнике от 26 июля 1891 г. Бунин пишет: «Церковь Спаса на Бору. Как хорошо: Спас на бору! Вот это и подобное русское меня волнует, восхищает древностью, моим кровным родством с ним».

Поэтический портрет эпохи, серебряного века русской культуры, любимый им Москвы Бунин создал в рассказе «Чистый понедельник». Московская тема в прозе Бунина не случайна:

«Бунин не представлял себе жизни без этого города - утробного, сытого, грешного, с его «Яром», лавками букинистов, двуглавым орлом над Спасской башней, Трубной площадью, где торговцы копошатся, как раки в решете, гостиницей «Лоскутной» и Большой Московской гостиницей. Здесь он познакомился с Антоном Павловичем в 1895 г. Здесь же в ресторане или в «Праге» на Арбате отмечали выход книги, новый спектакль, рождество, юбилейные даты, приезд или отъезд товарища….да мало ли чего отмечали! Жизнь казалась каждодневным праздником. Сколько выпили шампанского с Горьким, Шаляпиным, Телешовым, Рахманиновым, Алешей Толстым, тем же Чеховым, который очень любил рестораны и ужины. И всегда рядом был брат Юлий – на 12 лет старше, рассудительный, горячо любимый.

Юлий жил на Арбате, в одном из его многочисленных переулков – Староконюшенном. Однажды, возвращаясь пешком к себе, домой, наговорил вслух стихи:
Здесь, в старых переулках за Арбатом,
Совсем особый город…Вот и март…..
Днем – ростепель, капели, греет солнце,
А ночью подморозит, станет чисто,
Светло - и так похоже на Москву,
Старинную, далекую.

А как они носились по Мясницким, Якиманкам, мимо Красных ворот и ворот Сретенских! Только сани подскакивали на наезженной мостовой! Какими яркими пятнами на фоне белого снега выделялись кучерские синие армяки, стеганные на вате, в складках, в фалдах, перехваченных широкими поясами с серебряным набором - все мужики как на подбор рослые, с русыми кудрявыми головами, с озорным криком «Гись!».

Вспомнилось почему-то неожиданное и сильное, что испытал недавно, в конце зимы, когда ездил на Николаевский вокзал встречать Юлия. Выехав с Мясницкой на Каланчовку, вдруг увидал распахнувшуюся сказочную сизую даль – золотые маковки древних церквей, груду лежащих внизу приземистых домов с белыми дымами из труб, длиннущий Запасной дворец на Басманной. И толпы, толпы мужиков в армяках цвета ржаного хлеба, баб в ярких платках и ладных полушубках. С недалекой церкви Петра и Павла, что за голицынским приютом, над всем этим разливался тягучий и мерный колокольный звон, звавший к заутрене.

- Господи, - перекрестился на колокольню Бунин. – ну просто сцена из древней жизни, как на картине Сурикова. – И сердце его наполнилось особою благостью, особой любви ко всем этим бабам, мужикам, извозчику, подгонявшему одра, к этим древним камням – ко всему, что зовется Русью».

(Из книги В.Лаврова «Холодная осень», М., «Молодая Гвардия»,1989 г.)

Тема красоты в «Чистом понедельнике» разрабатывается традиционно и для начала века, и для православной литературы: это и божественная красота (та, что, по Достоевскому, «спасет мир»), и прелесть (красота искушения) так как и Он «змей в естестве человеческом», и Она – «шамаханская царица». В «Чистом понедельнике» красота пробуждает земную страсть, и то, что поздний Бунин называл в своем творчестве «петраркизм – лауризм» - возвышенное моление.

В характере и героев, и Москвы, и России чувствуется «избыточность»: «не в меру», «слишком». Возникает ощущение странного, динамического, почти невозможного равновесия, которое не может длиться, которое непременно должно разрешиться в какое-то иное качество.

Автор намеренно повторяет слово «странный» применительно ко всему, и это важно для понимания произведения: «странные отношения», «странная любовь», «странный город». Поступки героев тоже подчеркнуто, не мотивированы: «зачем-то», «почему-то»…. Всё это создаёт иллюзию неясности, зыбкости, подвижности, неопределенности картины жизни. Но, с другой стороны, это впечатление «зыбкости» уравновешивается «явной слабостью ее» «к бархату, шелкам, дорогим мехам». «Гранатовый бархат платья», «черный бархат» волос и ресниц, золото кожи и даже застежки на туфлях – одновременно и «церковные», и любимые стилем модерн цвета и материалы. В итоге – преобладание неслучайного над случайным, непреднамеренным. Это ощущение подкрепляется описанием вида на Кремль и Храм Христа Спасителя («за одним окном низко лежало вдали огромная картина заречной снежно – сизой Москвы; в другое, левее, была видна часть Кремля, напротив, как-то не в меру близко, белела слишком новая громада Христа Спасителя, в золотом куполе которого синеватыми пятнами отражались галки, вечно вившиеся вокруг него…»), упоминание храмов и монастырей («Странный город! – говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Иверской, о Василии Блаженном. – Василий Блаженный и Спас-на-Бору, итальянские соборы – и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах»). А вот как описывается Новодевичий монастырь: «Вечер был мирный, солнечный, с инеем на деревьях; на кирпично-кровавых стенах монастыря болтали в тишине галки, похожие на монашенок, куранты то и дело тонко и грустно играли на колокольне. Скрипя в тишине по снегу, мы вошли в ворота, пошли по снежным дорожкам по кладбищу, - солнце только что село, еще совсем было светло, дивно рисовались на золотой эмали заката серым кораллом сучья в инее, и таинственно теплились вокруг нас спокойными грустными огоньками неугасимые лампадки, рассеянные над могилами».

Повторяющиеся образные средства в прозе Бунина могут выступать в роли знака трагической развязки и служить ее своеобразной лирической мотивировкой. Так, в «Чистом понедельнике» ассоциативно сближаются образные сочетания «кирпично-кровавые стены монастыря», «светящийся череп над Кремлем» (о месяце), связывающие судьбы героев с мотивом грядущей исторической трагедии.

Герой эмоционально воспринимает мир, ощущая, светлую грусть и величие вечности. Разные проявления чувственного восприятия фиксируются Буниным благодаря многообразию оттенков цвета: «кирпично-кровавые стены» (любимые Буниным сложные прилагательные), «снежные дорожки», «золотая эмаль», «серый коралл сучьев», «лампадки, рассеянные над могилами» (игра светотени). Динамичные звуковые («болтали в тишине галки», «куранты….грустно играли на колокольне»), световые и осязательные («дивно рисовались», «таинственно теплились») образы взаимодействуют друг с другом.

В образе Марфо-Мариинской обители, завершающем произведение, соседствуют, органически сливаясь, старина и новизна. «На Ордынке я остановил извозчика у ворот Марфо-Мариинской обители: там во дворе чернели кареты, видны были раскрытые двери небольшой освещенной церкви, из дверей горестно и умиленно неслось пение девичьего хора». Метонимические определительные наречия «горестно и умиленно» одновременно характеризуют и предмет, и признак.

«От Красных ворот к Храму Христа Спасителя» - неизменный путь героя. Из узких ворот Марфо-Мариинской обители выходит герой, и рассказ закончен. Образ ворот, символический смысл царских ворот православной христианской церкви очень важен в творчестве Бунина.

В Библии тесные врата, ведущие к блаженству, к спасению, противопоставлены широким, открывающим путь к мирским соблазнам. Чистый понедельник в православной традиции – своеобразная граница, рубеж между жизнью-суетой, полной соблазнов, и периодом Великого поста, когда человек призван очиститься от скверной мирской жизни.

Автор ни разу не показывает героев днем, он изображает их во время перехода от дня к ночи («Темнел московский серый зимний день…», «Приезжая в сумерки я иногда заставал ее на диване только в одном шелковом архалуке…», «И опять весь вечер мы говорили о чем-нибудь постороннем..»).

В Чистый понедельник, по традиции, убирают, моют, «раздевают» веселый до того дом. В эту традицию вписан и последний вечер героев, когда Он видит Ее обнаженной в дверном проеме, в одних «лебяжьих туфельках», когда Она уже определила свою дальнейшую судьбу: от светской, греховной – в вечную, духовную жизнь: пойти в монастырь, принять постриг, умереть для мира навсегда.

Соединяя воедино музыкальное (героиня разучивает начало «Лунной сонаты»), живописное, поэтическое, древнее и новое, - автор пишет своеобразный «шитый золотом по бархату» портрет эпохи, воссоздает атмосферу Москвы начала XX века. Бунин завершает произведение «соборно», литургически, причем поющее разительно напоминает фреску Софийского собора в Киеве «Дочери Ярослава Мудрого» (XI век).

В рассказе «Митина любовь» главный герой гибнет не от слабости, а от силы, цельности своей натуры и своего чувства. Это человек высокого склада, трагического темперамента, чувствующий себя обкраденным, опустошенным в мире, где любовь – всего-навсего предмет купли – продажи, либо по-деревенски откровенный (за пятерку на поросят), либо утонченный, «одухотворенный» служением искусству. Именно глазами еще счастливого Мити дает нам Бунин один из замечательных весенних московских пейзажей: «Они с Катей шли в двенадцатом часу утра вверх по Тверскому бульвару. Зима внезапно уступила весне, на солнце было почти жарко. Как будто правда прилетели жаворонки и принесли с собой тепло, радость. Все было мокро, все таяло, с домов капали капели, дворники скалывали лед с тротуаров, сбрасывали липкий снег с крыш, всюду было многолюдно, оживленно. Высокие облака расходились тонким белым дымом, сливаясь с влажно-синеющим небом. Вдали с благостной задумчивостью высился Пушкин, сиял Страстной монастырь». Изображаемый мир, преломленный сквозь призму восприятия конкретного наблюдателя, динамичен. Динамизм усиливает творительный сравнительный («расходились тонким белым дымом») и наречие со сравнительно-уподобительным значением («зима внезапно уступила весне»). «…Когда Митя столь неожиданно оказался в том сказочном мире любви, которого он втайне ждал с детства, с отрочества. Этим временем был декабрь – морозный, погожий, день за днем украшавший Москву густым инеем и медно-красным шаром низкого солнца» (типичная для Бунина синтаксическая конструкция с творительным падежом, смещающая ракурс описания и метонимически приписывающая функции части целому).

В рассказе «Кавказ» московский осенний пейзаж («В Москве шли холодные дожди, похоже было на то, что лето уже прошло и не вернется, было грязно, сумрачно, улицы мокро и черно блестели раскрытыми зонтами прохожих и поднятыми, дрожащими на бегу верхами извозчичьих пролеток. И был темный, отвратительный вечер, когда я ехал на вокзал, все внутри у меня замирало от тревоги и холода») передает нам мучительное состояние героя, решившегося уехать с чужой женой на Кавказ, нарушить слаженную жизнь семейной пары. Наречия «грязно», «сумрачно», «мокро», «черно», эпитеты «холодные», «темные», «отвратительный» показывают душевную борьбу героя рассказа, готовят к трагическому финалу: «Он [муж героини] искал ее в Геленджике, в Гаграх, в Сочи. На другой день по приезде в Сочи он купался утром в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель, позавтракал в своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского, пил кофе с шартрезом, не спеша, выкурил сигарету. Возвратясь в свой номер он лег на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов».

Необычное настроение рассказа «Далекое» (1922 г.) (история краткого возрождения к жизни «маленького человека» Ивана Ивановича) передается и с помощью замечательных весенних пейзажей: «Неслись, грохотали, звенели конки по Арбату, непрерывно спешили куда-то, навстречу друг другу, люди, трещали извозчичьи пролетки, кричали разносчики с лотками на головах, к вечеру в далеком пролете улицы сияло золотисто-светлое небо заката, музыкально разливался над всеми шумами и звуками басистый звон с шатровой, древней колокольни….» Обилие глаголов движения, динамичные звуковые характеристики, сложный эпитет «золотисто-светлое» передают радость бытия, надежду на лучшее, которая приходит к каждому человеку весенней порой: «Каждая весна есть как бы конец чего-то изжитого и начало чего-то нового. Той далекой московской весной этот обман был особенно сладок и силен – для меня по моей молодости и потому, что кончались мои студенческие годы, а для многих прочих просто по причине весны, на редкость чудесной. Каждая весна праздник, а та весна была особенно празднична». «Шли апрельские и майские дни, неслись, звенели конки, непрерывно спешили люди, трещали извозчичьи пролетки, нежно и грустно (хотя дело шло лишь о спарже) кричали разносчики с лотками на головах, сладко и тепло пахло из кондитерской Скачкова, стояли кадки с лаврами у подъезда «Праги», где хорошие господа уже кушали молодой картофель в сметане, день незаметно клонился к вечеру и вот уже сияло золотисто-светлое предзакатное небо на западе и музыкально разливался над счастливой, людной улицей басистый звон с шатровой колокольни». Определительные наречия помогают создать настроение светлой грусти, нежности, блаженства, знакомое каждому, когда весна властно заявляет о себе после долгой мучительной зимы. Как и в многих своих рассказах, Бунин обращается к светлому прошлому из печального настоящего, поэтому так щемящее звучат финальные строки рассказа:

«-Милый князь, милый Иван Иваныч, где-то гниют теперь ваши кости? И где наши общие глупые надежды и радости, наша далекая московская весна?»

Ностальгией по «России, которую потерял», проникнут рассказ Бунина «В одной знакомой улице». «И как удивительно, что все это было когда-то и у меня! Москва, Пресня, глухие снежные улицы, деревянный мещанский домишко - и я, студент, какой-то тот я, существование которого теперь уже не верится…

Там огонек таинственный

До полночи светил………

И там светил. И мела метель, и ветер сдувал с деревянной крыши снег, дымом развевал его, и светилось вверху, в мезонине, за красной ситцевой занавеской…» Красный цвет является сквозным, олицетворяет живое, чувственное, всепобеждающее начало («сыр в красной шкурке», «сверток красного одеяла», «красная ситцевая занавеска»). Сквозные для бунинской прозы образы вьюги, ветра противопоставлены плотскому началу, таящемуся за солнечным покровом жизни и подчиняющемуся неведомым, но величавым законам.

В рассказе «Идол» (1930г.) зарисовки московской дореволюционной жизни построены на контрасте свежести и гармоничности зимней природы и портрета и страшного занятия «идола»: «В эту зиму, в числе прочих, ходивших на каток в московском Зоологическом саду и мимоходом смотревших на такую удивительную разновидность человека, были жених и невеста, студент и курсистка. И так на весь век и запомнились им те счастливые дни: снежно, морозно, деревья в Зоологическом саду кудряво обросли инеем, точно серыми кораллами, с катка долетают такты вальсов, а он сидит и все сует себе в рот куски мокрого и черного от крови мяса, и ничего не выражают его темные узкие глазки, его плоский желтый лик».

Итак, исходя из проделанной нами исследовательской работы, мы можем сделать следующие выводы, касающиеся своеобразия индивидуального стиля Бунина – мастера пейзажных зарисовок дореволюционной Москвы.

1. Многообразные оттенки цвета фиксируются с помощью сложных прилагательных и сочетания глагола со значением цветового признака с «цветовым наречием» («влажно - синеющее небо», «черно блестели»).
2. Динамичные звуковые, световые и осязательные характеристики взаимодействуют друг с другом («….а вот, еще через день, в облачном небе такие яркие прогалины, и на коре деревьев такой мокрый блеск, что не нарадуешься, не наглядишься…»).
3. Образы узора, кружев, эпитеты «сквозистый», «пестрый», «пятнистый» передают игру светотени.
4. Разнообразные запахи передаются посредством сравнений и синестетических (то есть основанных на «соощущении») метафор («Вяло и терпко пахло картофельной ботвой, горько тянуло откуда-то дымком…»).
5. В центре внимания писателя оказывается внутренняя жизнь личности, богатство и интенсивность переживаний которой раскрывается в многообразии воспринимаемых ею в момент созерцания деталей и признаков.
6. Динамичность изображаемого мира передается с помощью глаголов со значением цветового или светового признака, обозначающих переход от одного цвета или оттенка света к другому, глаголов типа «сквозить», «рисоваться», «проступить» («Стали распахивать, превращать в черный бархат жнивья, зазеленели полевые межи, сочнее стала мурава на дворе, гуще и ярче засинело небо….залиловели и запахли серые кусты сирени»).
7. Употребление творительного сравнительного и наречий со сравнительно-уподобительным значением («Светляки золотистыми изумрудами тлели под кустами»).
8. Тропы у Бунина носят преимущественно устойчивый характер («древний», «райский», «траурный» и т.д.)
9. Образная характеристика разных реалий часто строится на использовании названий драгоценных камней, а также слов «золото», «серебро» и производных от них. «Снежная, пухлая крыша…вся играет белыми и синими бриллиантами»).
10. Для рассказов Бунина характерны развернутые образные ряды, включающие различные обозначения одной и той же реалии: «солнце-шар-огненно-багряная митра- диск - раскаленный уголь»; «звезды – зерна - слезы – глаза – изумруд _ серебро – алмазы – жемчуг»; «небо- купол- храм- равнина- прогалина- бездна- пламя- лазурь».

Лирическая тональность прозы Бунина, богатство образных средств определяют своеобразие его стиля, который, безусловно, оказал огромное влияние на развитие всей последующей русской прозы, а нас учит не только вниманию к слову, но и умению видеть прекрасное в окружающем нас мире, вновь и вновь восхищаться красотой и неповторимостью древней, но вечно молодой столицы нашей родины- Москвы.

 

В работе над проектом были использованы следующие материалы:
Бунин И.А. Собрание сочинений в 6 томах – М., 19987-1988.
Баробеко А.К. И.А. Бунин. Материалы к биографии с 1870 по 1917. 2-е издание – М., 1983.
Афанасьев В. И.А. Бунин. Очерк творчества. – М., 1966.
Благасова Л.М. Иван Бунин. Творчество, проблемы метода и поэтики. – Белгород, 1997.
Бонами Т. Художественная проза И.А. Бунина. – Владимир, 1962.
Вантенков И.И. . Бунин- повествователь (рассказы 1890-1916 гг.). – Минск, 1974.
Карпов И.П. Автор как субъект описаний природно-предметного мира в рассказах И. Бунина 1887-1909 годов //И.А. Бунин и русская литература XX века. – М., 1995.
Климова Г.П. Художественный мир И.А. Бунина – М., 1991
Краснянский В.В. Повторяющиеся образные сочетания в художественной речи (Эпитет И.А. Бунина) //Проблемы структурной лингвистики. 1981. – М., 1983.
Нефедов В.В. Чудесный призрак. Бунин – художник. – Минск, 1990.
Николина Н.А. Образное слово И.А. Бунина // Русский язык в школе. – М., 1990. -№4