Роман в четырех частях

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 36 37 38 39 40 41 42 43 44

VI

Через два часа пришел Штольц.

- Что с тобой? Как ты переменился, обрюзг, бледен! Ты здоров? - спросил

Штольц.

- Плохо здоровье, Андрей, - говорил Обломов, обнимая его, - левая нога

что-то все немеет.

- Как у тебя здесь гадко! - сказал, оглядываясь, Штольц. - Что это ты

не бросишь этого халата? Смотри, весь в заплатах!

- Привычка, Андрей; жаль расстаться.

- А одеяло, а занавески... - начал Штольц, - тоже привычка? Жаль

переменить эти тряпки? Помилуй, неужели ты можешь спать на этой постели? Да

что с тобой?

Штольц пристально посмотрел на Обломова, потом опять на занавески, на

постель.

- Ничего, - говорил смущенный Обломов, - ты знаешь, я всегда был не

очень рачителен о своей комнате... Давай лучше обедать. Эй, Захар! Накрывай

скорей на стол... Ну, что ты, надолго ли? Откуда?

- Узнай, что я и откуда? - спросил Штольц. - До тебя ведь здесь не

доходят вести из живого мира?

Обломов с любопытством смотрел на него и дожидался, что он скажет.

- Что Ольга? - спросил он.

- А, не забыл! Я думал, что ты забудешь, - сказал Штольц.

- Нет, Андрей, разве ее можно забыть? Это значит забыть, что я когда-то

жил, был в раю... А теперь вот!.. - Он вздохнул. - Но где же она?

- В своей деревне, хозяйничает.

- С теткой? - спросил Обломов.

- И с мужем.

- Она замужем? - вдруг, вытаращив глаза, произнес Обломов.

- Чего ж ты испугался? Не воспоминания ли?.. - тихо, почти нежно

прибавил Штольц.

- Ах, нет, бог с тобой! - оправдывался Обломов, приходя в себя. - Я не

испугался, но удивился; не знаю, почему это поразило меня. Давно ли?

Счастлива ли? скажи, ради бога. Я чувствую, что ты снял с меня большую

тяжесть! Хотя ты уверял меня, что она простила, но, знаешь... я не был

покоен! Все грызло меня что-то... Милый Андрей, как я благодарен тебе!

Он радовался так от души, так подпрыгивал на своем диване, так

шевелился, что Штольц любовался им и был даже тронут.

- Какой ты добрый, Илья! - сказал он. - Сердце твое стоило ее! Я ей все

перескажу...

- Нет, нет, не говори! - перебил Обломов. - Она сочтет меня

бесчувственным, что я с радостью услыхал о ее замужестве.

- А радость разве не чувство, и притом еще без эгоизма? Ты радуешься

только ее счастью...

- Правда, правда! - перебил Обломов. - Бог знает, что я мелю... Кто ж,

кто этот счастливец? - Я и не спрошу.

- Кто? - повторил Штольц. - Какой ты недогадливый, Илья!

Обломов вдруг остановил на своем друге неподвижный взгляд: черты его

окоченели на минуту, и румянец сбежал с лица.

- Не... ты ли? - вдруг спросил он.

- Опять испугался. Чего же? - засмеявшись, сказал Штольц.

- Не шути, Андрей, скажи правду! - с волнением говорил Обломов.

- Ей богу, не шучу. Другой год я женат на Ольге.

Мало-помалу испуг пропадал в лице Обломова, уступая место мирной

задумчивости; он еще не поднимал глаз, но задумчивость его через минуту была

уж полна тихой и глубокой радости, и когда он медленно взглянул на Штольца,

во взгляде его уж было умиление и слезы.

- Милый Андрей! - произнес Обломов, обнимая его. - Милая Ольга...

Сергевна! - прибавил потом, сдержав восторг. - Вас благословил сам бог! Боже

мой! как я счастлив! Скажи же ей...

- Скажу, что другого Обломова не знаю! - перебил его глубоко тронутый

Штольц.

- Нет, скажи, напомни, что я встретился ей затем, чтоб вывести ее на

путь, и что я благословляю эту встречу, благословляю ее и на новом пути!

Что, если б другой... - с ужасом прибавил он, - а теперь, - весело заключил

он, - я не краснею своей роли, не каюсь; с души тяжесть спала; там ясно, и я

счастлив. Боже! благодарю тебя!

Он опять чуть не прыгал на диване от волнения: то прослезится, то

засмеется.

- Захар, шампанского к обеду! - закричал он, забыв, что у него не было

ни гроша.

- Все скажу Ольге, все! - говорил Штольц. - Недаром она забыть не может

тебя. Нет, ты стоил ее: у тебя сердце, как колодезь, глубоко!

Голова Захара выставилась из передней.

- Пожалуйте сюда! - говорил он, мигая барину.

- Что там? - с нетерпением спросил он. - Поди вон!

- Денег пожалуйте! - шептал Захар.

Обломов вдруг замолчал.

- Ну, не нужно! - шепнул он в дверь. - Скажи, что забыл, не успел!

Поди!..

Нет, поди сюда! - громко сказал он. - Знаешь ли новость, Захар?

Поздравь: Андрей Иванович женился!

- Ах, батюшка! Привел бог дожить до этакой радости! Поздравляем,

батюшка, Андрей Иваныч; дай бог вам несчетные годы жить, деток наживать. Ах,

господи, вот радости!

Захар кланялся, улыбался, сипел, хрипел. Штольц вынул ассигнацию и

подал ему.

- На вот тебе, да купи себе сюртук, - сказал он, - посмотри, ты точно

нищий.

- На ком, батюшка? - спросил Захар, ловя руки Штольца.

- На Ольге Сергевне - помнишь? - сказал Обломов.

- На Ильинской барышне! Господи! Какая славная барышня! Поделом бранили

меня тогда Илья Ильич, старого пса! Грешен, виноват: все на вас сворачивал.

Я тогда и людям ильинским рассказал, а не Никита! Точно, что клевета вышла.

Ах ты, господи, ах, боже мой!.. - твердил он, уходя в переднюю.

- Ольга зовет тебя в деревню к себе гостить: любовь твоя простыла,

неопасно: ревновать не станешь. Поедем.

Обломов вздохнул.

- Нет, Андрей, - сказал он, - не любви и не ревности я боюсь, а

все-таки к вам не поеду.

- Чего ж ты боишься?

- Боюсь зависти: ваше счастье будет для меня зеркалом, где я все буду

видеть свою горькую и убитую жизнь; а ведь уж я жить иначе не стану, не

могу.

- Полно, милый Илья! Нехотя станешь жить, как живут около тебя. Будешь

считать, хозяйничать, читать, слушать музыку. Как у ней теперь выработался

голос! Помнишь Casta diva?

Обломов замахал рукой, чтоб он не напоминал.

- Едем же! - настаивал Штольц. - Это ее воля; она не отстанет. Я

устану, а она нет. Это такой огонь, такая жизнь, что даже подчас достается

мне. Опять забродит у тебя в душе прошлое. Вспомнишь парк, сирень и будешь

пошевеливаться...

- Нет, Андрей, нет, не поминай, не шевели, ради бога! - серьезно

перебил его Обломов. - Мне больно от этого, а не отрадно. Воспоминания - или

величайшая поэзия, когда они - воспоминания о живом счастье, или - жгучая

боль, когда они касаются засохших ран... Поговорим о другом. Да, я не

поблагодарил тебя за твои хлопоты о моих делах, о деревне. Друг мой! Я не

могу, не в силах; ищи благодарности в своем собственном сердце, в своем

счастье - в Ольге... Сергевне, а я... я... не могу! Прости, что сам я до сих

пор не избавил тебя от хлопот. Но вот скоро весна, я непременно отправлюсь в

Обломовку...

- А знаешь, что делается в Обломовке? Ты не узнаешь ее! - сказал

Штольц. - Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма. Мост

построен, дом прошлым летом возведен под крышу. Только уж об убранстве

внутри ты хлопочи сам, по своему вкусу - за это не берусь. Хозяйничает новый

управляющий, мой человек. Ты видел в ведомости расходы...

Обломов молчал.

- Ты не читал их? - спросил Штольц, глядя на него. - Где они?

- Постой, я после обеда сыщу; надо Захара спросить.

- Ах Илья, Илья! Не то смеяться, не то плакать.

- После обеда сыщем. Давай обедать!

Штольц поморщился, садясь за стол. Он вспомнил ильин день: устриц,

ананасы, дупелей; а теперь видел толстую скатерть, судки для уксуса и масла

без пробок, заткнутые бумажками; на тарелках лежало по большому черному

ломтю хлеба, вилки с изломанными черенками. Обломову подали уху, а ему суп с

крупой и вареного цыпленка, потом следовал жесткий язык, после баранина.

Явилось красное вино. Штольц налил полстакана, попробовал, поставил

стакан на стол и больше уж не пробовал. Илья Ильич выпил две рюмки

смородинной водки, одну за другой, и с жадностью принялся за баранину.

- Вино никуда не годится! - сказал Штольц.

- Извини, второпях не успели на ту сторону сходить, - говорил Обломов.

- Вот, не хочешь ли смородинной водки? Славная, Андрей, попробуй! - Он налил

еще рюмку и выпил.

Штольц с изумлением поглядел на него, но промолчал.

- Агафья Матвеевна сама настаивает: славная женщина! - говорил Обломов,

несколько опьянев. - Я, признаться, не знаю, как я буду в деревне жить без

нее: такой хозяйки не найдешь.

Штольц слушал его, немного нахмурив брови.

- Ты думаешь, это кто все готовит? Анисья? Нет! - продолжал Обломов. -

Анисья за цыплятами ходит, да капусту полет в огороде, да полы моет; а это

все Агафья Матвеевна делает.

Штольц не ел ни баранины, ни вареников, положил вилку и смотрел, с

каким аппетитом ел это все Обломов.

- Теперь ты уж не увидишь на мне рубашки наизнанку, - говорил дальше

Обломов, с аппетитом обсасывая косточку, - она все осмотрит, все увидит, ни

одного нештопанного чулка нет - и все сама. А кофе как варит! Вот я угощу

тебя после обеда.

Штольц слушал молча, с озабоченным лицом.

- Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж не

такое большое, как прежде. А бывало так у ней все и кипит в руках! С утра до

вечера так и летает: и на рынок и в Гостиный двор... Знаешь, я тебе скажу, -

плохо владея языком, заключил Обломов, - дай мне тысячи две-три, так я бы

тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей,

филе первого сорта. А Агафья Матвеевна без повара чудес бы наделала - да!

Он выпил еще рюмку водки.

- Да выпей, Андрей, право выпей: славная водка! Ольга Сергевна тебе

этакой не сделает! - говорил он нетвердо. - Она споет Casta diva, а водки

сделать не умеет так! И пирога такого с цыплятами и грибами не сделает! Так

пекли только бывало в Обломовке да вот здесь! И что еще хорошо, так это то,

что не повар; тот бог знает какими руками заправляет пирог; а Агафья

Матвеевна - сама опрятность!

Штольц слушал внимательно, навострив уши.

- А руки-то у нее были белые, - продолжал значительно отуманенный вином

Обломов, - поцеловать не грех! Теперь стали жестки, потому что все сама!

- Сама крахмалит мне рубашки! - с чувством, почти со слезами произнес

Обломов. - Ей-богу, так, я сам видел. За другим жена так не смотрит -

ей-богу! Славная баба Агафья Матвеевна! Эх, Андрей! Переезжай-ко сюда с

Ольгой Сергеевной, найми здесь дачу: то-то бы зажили! В роще чай бы стали

пить, в ильинскую пятницу на Пороховые бы Заводы пошли, за нами бы телега с

припасами да с самоваром ехала. Там, на траве, на ковре легли бы! Агафья

Матвеевна выучила бы и Ольгу Сергевну хозяйничать, право выучила бы. Теперь

вот только плохо пошло: брат переехал; а если б нам дали три- четыре тысячи,

я бы тебе таких индеек наставил тут...

- Ты получаешь пять от меня! - сказал вдруг Штольц. - Куда ж ты их

деваешь?

- А долг? - вдруг вырвалось у Обломова.

Штольц вскочил с места.

- Долг? - повторил он. - Какой долг?

И он, как грозный учитель, глядел на прячущегося ребенка.

Обломов вдруг замолчал. Штольц пересел к нему на диван.

- Кому ты должен? - спросил он.

Обломов немного отрезвился и опомнился.

- Никому, я соврал, - сказал он.

- Нет, ты вот теперь лжешь, да неискусно. Что у тебя? Что с тобой,

Илья? А!

Так вот что значит баранина, кислое вино! У тебя денег нет! Куда ж ты

деваешь?

- Я точно должен... немного, хозяйке за припасы... - говорил Обломов.

- За баранину и за язык! Илья, говори, что у тебя делается? Что это за

история: брат переехал, хозяйство пошло плохо... Тут что-то неловко.

Сколько ты должен?

- Десять тысяч, по заемному письму... - прошептал Обломов.

Штольц вскочил и опять сел.

- Десять тысяч? Хозяйке? За припасы? - повторил он с ужасом.

- Да, много забирали; я жил очень широко... Помнишь, ананасы да

персики... вот я задолжал... - бормотал Обломов. - Да что об этом?

Штольц не отвечал ему. Он соображал: "Брат переехал, хозяйство пошло

плохо - и точно оно так: все смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка за

женщина? Обломов хвалит ее! она смотрит за ним; он говорит о ней с жаром..."

Вдруг Штольц изменился в лице, поймав истину. На него пахнуло холодом.

- Илья! - спросил он. - Эта женщина... что она тебе?.. - Но Обломов

положил голову на стол и задремал.

"Она его грабит, тащит с него все... это вседневная история, а я до сих

пор не догадался!" - думал он.

Штольц встал и быстро отворил дверь к хозяйке, так что та, увидя его, с

испугу выронила ложечку из рук, которою мешала кофе.

- Мне нужно с вами поговорить, - вежливо сказал он.

- Пожалуйте в гостиную, я сейчас приду, - отвечала она робко.

И, накинув на шею косынку, вошла вслед за ним в гостиную и села на

кончике дивана. Шали уж не было на ней, и она старалась прятать руки под

косынку.

- Илья Ильич дал вам заемное письмо? - спросил он.

- Нет, - с тупым взглядом удивления отвечала она, - они мне никакого

письма не давали.

- Как никакого?

- Я никакого письма не видала! - твердила она с тем же тупым

удивлением...

- Заемное письмо! - повторил Штольц.

Она подумала немного.

- Вы бы поговорили с братцем, - сказала она, - а я никакого письма не

видала.

"Что она, дура или плутовка?" - подумал Штольц.

- Но он должен вам? - спросил он.

Она поглядела на него тупо, потом вдруг лицо у ней осмыслилось, даже

выразило тревогу. Она вспомнила о заложенном жемчуге, о серебре, о салопе и

вообразила, что Штольц намекает на этот долг; только никак не могла понять,

как узнали об этом; она ни слова не проронила не только Обломову об этой

тайне, даже Анисье, которой отдавала отчет в каждой копейке.

- Сколько он вам должен? - с беспокойством спрашивал Штольц.

- Ничего не должны! Ни копеечки!

"Скрывает передо мной, стыдится, жадная тварь, ростовщица! - думал он.

- Но я доберусь".

- А десять тысяч? - сказал он.

- Какие десять тысяч? - в тревожном удивлении спросила она.

- Илья Ильич вам должен десять тысяч по заемному письму? - да или нет?

- спросил он.

- Они ничего не должны. Были должны постом мяснику двенадцать с

полтиной, так еще на третьей неделе отдали; за сливки молочнице тоже

заплатили - они ничего не должны.

- Разве документа у вас на него нет?

Она тупо поглядела на него.

- Вы бы с братцем поговорили, - отвечала она, они живут через улицу, в

доме Замыкалова, вот здесь, еще погреб в доме есть.

- Нет, позвольте переговорить с вами, - решительно сказал он. - Илья

Ильич считает себя должным вам, а не братцу...

- Они мне не должны, - отвечала она, - а что я закладывала серебро,

земчуг и мех, так это я для себя закладывала. Маше и себе башмаки купила,

Ванюше на рубашки да в зеленные лавки отдала. А на Илью Ильича ни копеечки

не пошло.

Он смотрел на нее, слушал и вникал в смысл ее слов. Он один, кажется,

был близок к разгадке тайны Агафьи Матвеевны, и взгляд пренебрежения, почти

презрения, который он кидал на нее, говоря с ней, невольно сменился взглядом

любопытства, даже участия.

В закладе жемчуга, серебра он вполовину смутно прочел тайну жертв и

только не мог решить, приносились ли они чистою преданностью или в надежде

каких-нибудь будущих благ.

Он не знал, печалиться ли ему или радоваться за Илью. Открылось явно,

что он не должен ей, что этот долг есть какая-то мошенническая проделка ее

братца, но зато открывалось многое другое... Что значат эти заклады серебра,

жемчугу?

- Так вы не имеете претензий на Илье Ильиче? - спросил он.

- Вы потрудитесь с братцем поговорить, - отвечала она монотонно, -

теперь они должны быть дома.

- Вам не должен Илья Ильич, говорите вы?

- Ни копеечки, ей-богу правда! - божилась она, глядя на образ и

крестясь.

- Вы это подтвердите при свидетелях?

- При всех, хоть на исповеди! - А что земчуг и серебро я заложила, так

это на свои расходы...

- Очень хорошо! - перебил ее Штольц. - Завтра я побываю у вас с двумя

моими знакомыми, и вы не откажетесь сказать при них то же самое?

- Вы бы лучше с братцем переговорили, - повторяла она, - а то я

одета-то не так... все на кухне, нехорошо, как чужие увидят: осудят.

- Ничего, ничего; а с братцем вашим я увижусь завтра же, после того как

вы подпишете бумагу...

- Писать-то я отвыкла совсем.

- Да тут немного нужно написать, всего две строки.

- Нет, уж увольте; пусть вот лучше Ванюша бы написал: он чисто пишет...

- Нет, вы не отказывайтесь, - настаивал он. - Если вы не подпишете

бумаги, то это значит, что Илья Ильич должен вам десять тысяч.

- Нет, они не должны ничего, ни копеечки, - твердила она, - ей-богу!

- В таком случае, вы должны подписать бумагу. Прощайте, до завтра.

- Завтра бы вы лучше к братцу зашли... - говорила она, провожая его, -

вон тут, на углу, через улицу.

- Нет, и вас прошу братцу до меня ничего не говорить, иначе Илье Ильичу

будет очень неприятно...

- Так я не скажу им ничего! - послушно сказала она.

Blog

Роман в четырех частях

VI