Geum.ru

* внутренний раздел *

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава XXVII. ИНОСКАЗАТЕЛЬНЫЕ РЕЧИ
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   34

Глава XXVII. ИНОСКАЗАТЕЛЬНЫЕ РЕЧИ




Девять из десяти -- речи от другого лица. Семь из десяти -- речи от

лица почтенных людей. И еще речи, как переворачивающийся кубок, вечно новые,

словно брезжущий рассвет, и ведущие к Небесному Единству. Речи от другого

лица -- это суждения, вложенные в чужие уста. Ведь родному отцу негоже быть

сватом собственного сына, и лучше, если сына хвалит не отец, а чужой

человек: вина-де не моя, а чужая. Речи от лица почтенных людей -- это речи

уже как бы высказанные, и принадлежат они уважаемым людям былых времен. Но

если те люди не обнаружили знания главного и второстепенного, начала и конца

вещей, то их нельзя счесть истинными нашими предками. Если человек не

опередил других людей, он -- вне человеческого Пути. Такого называют

"бренными останками человека", А речи, как переворачивающийся кубок, вечно

новые, словно брезжущий рассвет, и ведущие к Небесному Единству, следуют

превращениям мира и вмещают вечность.

Когда нет слов, согласие не разрушается. Согласие со словами не

согласуется. И слова с согласием не согласуются. Поэтому сказано: "говори,

не говоря". Речь без слов -- это когда всю жизнь говорят и ничего не скажут.

Или всю жизнь не говорят -- и не останется ничего не сказанного. Каждый

имеет свое мнение о возможном и невозможном, об истинном и неистинном.

Почему истинно? Истинно потому, что считается истинным. Почему неистинно?

Неистинно потому, что считается неистинным. Почему возможно? Возможно

потому, что считается возможным. Почему невозможно? Невозможно потому, что

считается невозможным. У каждой вещи есть свое "истинное" и свое

"возможное". Нет вещи, не имеющей своего "истинного" и своего "возможного".

Без речей, подобных переворачивающемуся кубку, вечно новых, словно брезжущий

рассвет, и приводящих все к Небесному Единству, можно ли постичь вечно

сущее? Все вещи хранят в себе семена жизни и приходят друг другу на смену.

Их начала и концы сливаются в кольцо, и исток его невозможно постичь.

Назовем это Небесным Равновесием. Небесное Равновесие и есть Небесное

Единство.

Яньчэн Цзыю сказал Дунго Цзьщи: "С тех пор как я стал внимать вашим

речам, по прошествии года я совсем опростился, через два года -- научился

следовать переменам, через три года -- слился воедино с миром, через четыре

года -- уподобился другим, через пять лет -- привлек к себе других, через

шесть лет -- проник в мир духов, через семь лет -- обрел Небесное в себе,

через восемь лет -- перестал различать жизнь и смерть, а спустя девять лет

постиг Великую Утонченность".

Чжуан-цзы сказал Хуэй-цзы:

-- Конфуций учил людей шесть десятков лет, а в шестьдесят лет

переменился. То, что прежде он считал истинным, под конец объявил ложным. Он

и сам не знал, не отрицал ли он пятьдесят девять лет то, что ныне счел

истинным.

-- Конфуций честно трудился и преклонялся перед знанием, -- ответил

Хуэй-цзы.

-- Все же Конфуций в душе отрекся от своей жизни, но не говорил об этом

вслух, -- сказал Чжуан-цзы. -- Он говорил, что человек получает свои таланты

от Великого Истока и должен возвратиться к изначальной одухотворенности. Его

пение должно соответствовать музыкальным тонам, а речь должна

соответствовать приличиям. Если я пекусь о пользе и долге, то своими

суждениями о добре и зле, истине и лжи покоряю лишь людские уста. Но чтобы

заставить людей покориться в своем сердце, не вступая с ними в

противоборство, упорядочить все порядки в Поднебесной -- такое, увы, мне не

под силу!

Цзэн-цзы дважды поступал на службу и каждый раз изменялся в душе. Он

сказал:

-- Я служил, когда были живы мои отец и мать, получал только три меры

зерна, а сердце мое радовалось. Впоследствии я получал три тысячи пудов

зерна, но не мог разделить их с родителями, и потому сердце мое печалилось.

Ученики спросили Конфуция:

-- Можно ли такого, как Цзэн-цзы, считать бескорыстным?

-- Он был корыстен, -- ответил Конфуций. -- Если бы он был свободен от

корысти, могла ли печаль гнездиться в его сердце? Истинно бескорыстный

человек смотрел бы на три фу или три тысячи чжунов, как орел смотрит на

пролетающего мимо комара.

Жизнь неотвратимо влечет нас к смерти. Думаем об общем для всех, а

умираем в одиночку. Люди думают, что для смерти есть причина, а для жизни,

выходящей из силы, нет причины. Но так ли это на самом деле? Почему жизнь

или смерть случаются в тот момент, а не в другой?

На небесах есть периоды, которые можно исчислить. На земле есть

области, где обитают люди. Но как же найти Великую Утонченность? Мы не

знаем, где и когда окончится жизнь. Как можем мы узнать, что наша смерть не

предопределена извне?

И если мы не знаем, где и когда она начинается, как можем мы узнать,

что наше рождение не было предопределено извне? Если есть отклики на наши

поступки, как может не быть душ предков? А если откликов нет, как могут быть

души предков?

Многие Полутени спросили у Тени:

-- Почему раньше вы смотрели вниз, а нынче смотрите вверх; раньше

связывали волосы, а теперь распустили; раньше сидели, а теперь стоите;

раньше двигались, а теперь покойны?

Тень ответила:

-- К чему спрашивать о мелочах? Я двигаюсь -- вот и все. Я обладаю

этим, но почему -- не ведаю. Может быть, я подобна коже змеи или чешуйке

цикады, а может быть, и не подобна. В темноте и по ночам я исчезаю, а днем и

при свете я появляюсь. Не от них ли я завишу? А они сами от чего зависят?

Они приходят -- и я прихожу. Они уходят -- и я ухожу. Когда довлеет сила, я

тоже ей уподобляюсь. Поскольку мы все происходим от силы, какая вам нужда

расспрашивать меня?

Ян Цзыцзюй на юге дошел до города Пэй. Лао-цзы, идя на запад, пришел в

Цинь, и оба встретились в уделе Лян.

Стоя посередине дороги, Лао-цзы обратил взор к небесам и сказал:

-- Я раньше думал, что тебя можно научить, а теперь вижу, что это

невозможно. Ян Цзыцзюй промолчал. Когда же они вошли на постоялый двор, он

подал Лао-цзы воды для умывания, полотенце и гребень. Оставив туфли за

дверьми, он подполз к нему на коленях и сказал:

-- Мне уже давно хотелось попросить у вас, учитель, наставления, но мы

шли без отдыха, и я не посмел беспокоить вас. Ныне у нас есть досуг, так

позвольте спросить вас: в чем моя вина?

-- У тебя вид самодовольный, взгляд высокомерный, -- ответил Лао-цзы.

-- С кем же ты сможешь ужиться? Ведь "великая непорочность кажется позором,

великая полнота жизни кажется ущербностью".

Ян Цзыцзюй изменился в лице и сказал:

-- С почтением принимаю ваше повеление. Прежде на постоялом дворе его

приветствовали все проезжающие, хозяин выносил ему сиденье, хозяйка подавала

полотенце и гребень, сидевшие уступали ему место, гревшиеся пускали к очагу.

А теперь, когда он вернулся, постояльцы стали спорить с ним за место на

циновке.