Роман Ирвина Ялома «Лжец на кушетке» удивительное сочетание психологической проницательности и восхитительно живого воображения, облеченное в яркий и изящный язык прозы. Изменив давней привычке рассказ
| Вид материала | Рассказ |
- Роман Ирвина Ялома «Лжец на кушетке» удивительное со -четание психологической проницательности, 5683.07kb.
- Психотерапевтические истории, 2755.29kb.
- Волкодав мария семенова, 6840.54kb.
- Мы предлагаем читателям города палитру литературных произведений современной прозы,, 43.33kb.
- Рассказ один из самых популярных жанров детской литературы, и это не случайно. Вспомним, 45.11kb.
- Сочинение Великий могучий, 45.91kb.
- М. П. Арцыбашева Отличительной особенностью художественной прозы М. П. Арцыбашева является, 137.03kb.
- Воображение краткое содержание Определение и виды воображения, 190.84kb.
- Творческая мастерская: история русской литературы XX века, 9.97kb.
- Пишут люди, чтобы не умереть с голоду? И, между прочим, в похвалу автору та заметила,, 1285.83kb.
333
отказываются заменить физическое духовным и восприимчивы только к «логике кашки и аргументам пышек».
Фрейд пессимистически оценивал перспективы лечения таких пациенток и утверждал, что у терапевта в этом случае есть только два выхода, оба неприемлемые: ответить пациентке тем же или же навлечь на себя ярость отвергнутой женщины. В том и в другом случае, говорил Фрейд, терапевту придется признать свое поражение и отказаться от работы с этой пациенткой.
Да, Кэрол была одним из этих «детей природы». В этом он не сомневался. Он сомневался в правоте Фрейда. Действительно ли в этом случае терапевт может выбирать только между двумя равно неприемлемыми вариантами поведения? Фрейд пришел к этому выводу почти столетие назад под влиянием венского авторитаризма. Но времена меняются. Возможно, Фрейд не мог и представить себе, каков будет конец двадцатого века — время, когда терапевты стали более открытыми, время, когда терапевт и пациент могут быть действительно близки.
Голос Каролин ворвался в его размышления:
«Доктор, можем мы просто пересесть на кушетку и разговаривать там? Мне холодно, мне тяжело общаться с вами, когда вы так далеко. Давайте попробуем, всего несколько минут Просто сядьте рядом со мной. Обещаю, я не буду просить большего. И я обещаю, что это поможет мне говорить, прикоснуться к глубинным течениям. О, прошу вас, не качайте головой; я знаю все эти кодексы поведения АПА, стандартизированные тактики и руководства. Но, Эрнест, разве в терапии нет места творчеству? Неужели истинный терапевт не должен пытаться найти способ помочь каждому своему пациенту?»
Кэрол вертела Эрнестом как хотела. Она находила те самые слова. — «Американская психиатрическая ассоциация», «стандартизированный», «руководство по проведению терапии», «профессиональный поведенческий кодекс», «правила», «творчество», «гибкость», — которые дейст-
334
вуют на терапевта-иконоборца словно красная тряпка на быка.
Эрнест слушал ее, вспоминая слова Сеймура Троттера: Одобренные формальные техники? Забудьте об этом. Когда вы вырастете как терапевт, вы почувствуете потребность в аутентичности, и вашим ориентиром станут не профессиональные стандарты АПА, а потребности пациента. Странно, он так много думал о Сеймуре Троттере в последнее время. Возможно, его просто успокаивало знание того, что был терапевт, который когда-то шел этой же дорогой. Но Эрнест забыл, что Сеймур так и не смог вернуться.
Неужели перенос Каролин выходит из-под контроля? Сеймур говорил, что перенос не может быть слишком сильным. Чем сильнее перенос, тем более мощное оружие получает терапевт для борьбы с самодеструктивными тенденциями пациента, заявлял он. И видит бог, Каролин склонна к саморазрушению! Иначе как она могла жить в таком браке?
«Эрнест, — повторила Кэрол, — прошу вас, давайте сядем на кушетку. Мне это необходимо».
Эрнест вспомнил совет Юнга работать с каждым пациентом с максимальным учетом его индивидуальных особенностей, создавать новый терапевтический язык для каждого пациента. Он вспомнил, что Сеймур повел эту мысль еще дальше, утверждая, что терапевт должен изобретать новую терапию для каждого пациента. Эти мысли придали ему силы. И решимость. Он встал, подошел к кушетке, сел в уголок и сказал: «Давайте попробуем».
Кэрол подошла и села рядом, почти вплотную, но не касаясь его, и сразу же начала говорить: «У меня сегодня день рождения. Тридцать шесть. Я говорила вам, что мы с матерью родились в один день?»
«С днем рождения, Каролин. Надеюсь, каждый ваш следующий день рождения будет приносить вам все больше и больше радости».
«Спасибо, Эрнест. Вы очень милы». С этими словами
335
Кэрол нагнулась и поцеловала его в щеку. Фу у, подумала она, — это гадкий лосьон после бритья — «Лайм и сода». Какая мерзость.
Потребность в физической близости, приглашение пересесть на кушетку, а теперь еще этот поцелуй в щеку — все это живо напомнило Эрнесту о пациентке Сеймура Трот-тера. Но, разумеется, Каролин была намного сдержаннее, чем Белль, которой полностью владели импульсы. Эрнест ощущал приятное тепло внутри. Он просто расслабился, посмаковал его несколько секунд, а потом загнал растущее возбуждение в дальний уголок сознания, вернулся в роль терапевта и произнес профессиональным тоном: «Напомните мне, пожалуйста, биографию вашей матери, Каролин».
«Она родилась в 1937 году, а умерла десять лет назад, когда ей было сорок восемь. Я недавно думала, что прожила уже три четверти ее жизни».
«Какие чувства вызвала у вас эта мысль?»
«Грусть. Она прожила бесплодную жизнь. В тридцать ее бросил муж. Всю свою жизнь она посвятила воспитанию двоих детей. У нее ничего не было, в ее жизни было так мало радости. Я так рада, что она дожила до того, как я окончила юридический колледж. И я рада, что она умерла прежде, чем Джеба осудили и посадили. И прежде, чем моя жизнь разрушилась».
«Именно на этом мы закончили на прошлом сеансе, Каролин. И меня снова поражает тот факт, что вы уверены, что в возрасте тридцати лет ваша мать была обречена, что у нее не было иного выбора, нежели оставаться несчастной и умереть в сожалениях. Словно все покинутые женщины обречены на такую же судьбу. Так ли это? Неужели у нее не было другого пути? Более жизнеутверждающего?»
«Типичное мужское дерьмо, — думала Кэрол. — Посмотрела бы я, как бы он самоутверждался с двумя детьми по лавкам, без образования и без помощи супруга, который отказывается платить алименты, а на каждой приличной вакансии вывешивается знак «Не входить».
«Не знаю, Эрнест. Возможно, вы правы. Я не думала
336
об этом», —- произнесла Кэрол, но не удержалась и добавила: «Я боюсь, мужчины не очень хорошо представляют себе, в какой тяжелой ситуации оказываются большинство женщин».
«Вы имеете в виду данного конкретного мужчину? Здесь? Сейчас? »
«Нет, я не об этом. Так, феминистские рефлексы. Я знаю, что вы на моей стороне, Эрнест».
«У меня есть свои мертвые зоны, и вы имеете полное право указывать мне на них, более того, мне это необходимо. Но мне не кажется, что сейчас как раз тот случай. Мне кажется, вы не считаете вашу мать в какой-либо мере ответственной за ее собственную жизнь».
Кэрол прикусила язык и ничего не сказала.
«Но давайте поговорим еще о вашем дне рождения. Знаете, обычно мы отмечаем дни рождения — это лишний повод повеселиться, но я всегда придерживался противоположной точки зрения. Мне кажется, что день рождения -— это грустный праздник, он показывает, что жизнь проходит, а отмечание дня рождения — это попытка бороться с этой грустью. А как вы считаете? Можете рассказать мне, как вы чувствуете себя в тридцать шесть? Вы сказали, что прожили три четверти жизни вашей матери. Чувствуете ли вы себя загнанной в угол, как ваша мать? Действительно ли вы приговорены к пожизненному пребыванию в этом безрадостном браке?»
«Это так, Эрнест, я действительно попала в ловушку. Что вы мне можете посоветовать?»
Эрнест положил руку на спинку кушетки, чтобы ему было удобнее общаться с Каролин. Кэрол тайком расстегнула вторую пуговицу на блузке и подвинулась ближе, положив голову на его руку. На мгновение, всего лишь на мгновение, Эрнест позволил своей руке задержаться на ее волосах и погладить их.
О! Змея высовывает голову, подумала Кэрол. Посмотрим, насколько далеко она заползет сегодня. Надеюсь, мой желудок это выдержит. Она прижалась крепче.
337
Эрнест чувствовал ее голову на своем плече. Он вдыхал ее свежий цитрусовый запах. Он видел ложбинку между ее грудями. Внезапно он встал с кушетки.
«Каролин, знаете, мне кажется, нам лучше сесть на наши обычные места», — произнес Эрнест и направился к своему креслу.
Кэрол не двинулась с места. Казалось, она сейчас расплачется. Дрожащим голосом она спросила: «Ну почему вы ушли с кушетки? Только потому, что я положила голову вам на плечо?»
«Я не думаю, что это лучший способ помочь вам. Думаю, мне нужно держать дистанцию, держаться на расстоянии от вас, чтобы я мог работать с вами».
Кэрол неохотно вернулась к своему стулу, скинула туфли и устроилась с ногами на сиденье. «Возможно, мне не стоит говорить об этом, возможно, это нечестно по отношению к вам, но я хочу знать, думали ли бы вы так же, если бы я была действительно привлекательной женщиной».
«Проблема вовсе не в этом, — произнес Эрнест, пытаясь взять себя в руки. — На самом деле ситуация как раз противоположная; я не способен вынести физического контакта с вами именно потому, что вы кажетесь мне привлекательной, соблазнительной. А я не могу одновременно испытывать к вам эротические чувства и быть вашим терапевтом».
«Знаете, Эрнест, я много думала. Я ведь говорила вам, что была на одном из ваших выступлений — в книжном магазине «Printers. Inc». Около месяца назад».
«Да, вы говорили, что именно тогда приняли решение обратиться ко мне».
«В общем, я наблюдала за вами до начала выступления, и я не могла не заметить, что вам понравилась та красавица, которая сидела рядом с вами».
Эрнеста передернуло. Черт! Она видела меня с Нан Карлин. Вот это засада. Во что я ввязался?
Никогда больше, думал Эрнест, я не позволю себе так поверхностно относиться к терапевтической откро-
338
вечности. Теперь было бесполезно думать о том, как бы Маршал или какое-нибудь другое светило психотерапии отреагировало на заявление Кэрол. Он зашел уже слишком далеко, он попрал все границы, установленные традиционной психотерапией, он вышел за рамки допустимого в клинической практике, и теперь он понимал, что он остался совершенно один, затерянный в джунглях несанкционированной терапии. Единственное, что ему оставалось, — это оставаться честным и положиться на интуицию.
«И... что вы чувствуете, Каролин?»
«А вы что чувствуете, Эрнест?»
«Смущение. Честно говоря, Каролин, такая ситуация — это самый страшный кошмар, который только может присниться терапевту. Мне очень неудобно обсуждать с вами, да и с любым другим пациентом мои отношения с женщинами, мою личную жизнь. Но я решил работать с вами на условиях полнейшей честности, и я постараюсь придерживаться своего решения и далее. Итак, что вы чувствуете?»
«О, целую гамму чувств. Зависть. Злость. Обида. Мне не повезло».
«Можете остановиться на чем-то одном подробнее, например на злости или обиде».
«На все воля случая Если бы я сделала тогда то, что сделала она, — подошла, села рядом. Если бы мне только хватило тогда смелости, хватило наглости заговорить с вами».
«И что тогда?»
«Тогда все могло бы быть иначе. Скажите мне честно, Эрнест, что, если бы я подошла к вам, если бы попыталась познакомиться с вами? Я смогла бы заинтересовать вас?»
«История не знает сослагательного наклонения, Каролин. Все эти «если» и «а вдруг»... Что вы действительно хотите узнать, Каролин? Я не раз говорил, что считаю вас привлекательной женщиной. Неужели вы хотите еще раз это услышать?».
«А мне хотелось бы знать, почему вы отвечаете мне вопросом на вопрос, Эрнест».
339
«Ответил ли бы я на вашу инициативу? Могу сказать, да, вполне вероятно, что ответил бы. То есть да. Я, вероятно, ответил бы».
Молчание. Эрнест чувствовал себя совершенно беззащитным. Этот разговор так разительно отличался от его привычного общения с пациентами, что он начал серьезно сомневаться, сможет ли он и дальше работать с Каролин. Вне всякого сомнения, не только Фрейд, но и консилиум теоретиков психоанализа, чьи труды он читал на этой неделе, единодушно признал бы, что пациент со столь ярко выраженным эротическим переносом, как у Каролин, неизлечим, а Эрнесту ни в коем случае нельзя с ней работать.
«Что вы сейчас чувствуете?» — спросил Эрнест.
«Знаете, именно это я и имела в виду, когда говорила, что на все воля случая, Эрнест. Если бы карты легли чуть иначе, мы с вами были бы сейчас любовниками, я не была бы вашей пациенткой, а вы — моим терапевтом. И я искренне верю, что как любовник вы могли бы сделать для меня намного больше, чем как терапевт. Я не прошу многого, Эрнест, мне было бы достаточно встречаться с вами раз или два в неделю, чувствовать ваши объятия, избавиться от этого сексуального напряжения, которое сводит меня с ума».
«Понимаю, Каролин, но я не ваш любовник, я ваш терапевт» .
«Но это же простая случайность. Никаких обязательств. Все могло бы быть иначе. Эрнест, давайте переведем стрелки часов назад, давайте вернемся в тот книжный магазин и заново сдадим карты. Будьте моим любовником; я умираю от неудовлетворенности».
Кэрол уже сидела на полу рядом с Эрнестом, положив голову ему на колени.
Эрнест снова положил руку ей на голову. «Боже, мне нравится прикасаться к этой женщине. И это ее страстное желание быть моей любовницей — видит бог, я могу ее понять. Сколько раз меня охватывало желание? Мне жаль ее. И я понимаю, что она имеет в виду, когда говорит о случай-
340
ностях, которые предопределили наши отношения. Мне это тоже не нравится. Лучше бы я был ее любовником, чем терапевтом. Я бы с удовольствием оказался сейчас на полу рядом с ней, раздел бы ее. Мне бы хотелось ласкать ее тело. Кто знает? Что, если мы бы действительно познакомились в книжном магазине? Что, если бы мы стали любовниками? Может, она права, и я бы тогда мог предложить ей намного больше, нежели будучи ее терапевтом! Но мы никогда этого не узнаем, потому что проверить нам не удастся».
«Каролин, все, о чем вы просите, — перевести стрелки часов назад, стать любовниками... Я буду с вами откровенен... этому искушению подвергаетесь не только вы, ведь ваше предложение звучит крайне заманчиво и для меня. Думаю, нам могло бы быть очень хорошо вдвоем. Но, боюсь, стрелки этих часов, — Эрнест показал на часы, спрятанные в его книжном шкафу, — мы перевести назад не можем».
Говоря это, он продолжал теребить волосы Кэрол. Она сильнее прижалась к его ноге. Внезапно он убрал руку: «Прошу вас, Каролин, вернитесь на свой стул, я хочу сказать вам что-то важное».
Он молчал, когда Кэрол быстро поцеловала его колено и села на свое место. Дадим ему произнести небольшую речь протеста, поиграем в его игры. Он должен сделать вид, что сопротивляется.
«Вернемся немного назад, — сказал Эрнест, — и посмотрим, что здесь происходило. Позвольте мне описать сложившуюся ситуацию так, как вижу ее я. Вы оказались в бедственном положении. Вы обратились ко мне за помощью как к специалисту по психическому здоровью. Мы встретились и заключили договор, в соответствии с которым я обязался помочь вам в вашей борьбе. Интимный характер наших встреч стал причиной зарождения у вас любовного чувства по отношению ко мне. Боюсь, я не могу утверждать, что в этом нет моей вины. Я понимаю, что мое поведение — я обнимал вас, касался ваших волос — только разжигало страсти. И меня серьезно это беспокоит. В
341
любом случае я уже не могу внезапно передумать, воспользоваться вашим состоянием и удовлетворить с вами свою похоть».
«Но, Эрнест, вы забываете главное. Я уверена, что, став моим любовником, вы будете самым лучшим терапевтом для меня. Пять лет мы с Ральфом...»
«Ральф — это Ральф, а я — это я. Каролин, наше время подошло к концу, поэтому нам придется продолжить этот разговор в следующий раз. — Эрнест встал, показывая, что сеанс окончен. — Но позвольте мне сделать еще одно, последнее замечание. Надеюсь, в нашу следующую встречу нам удастся начать искать способы применения того, что я действительно могу вам предложить, вместо того чтобы проверять меня на прочность».
Обнимая Эрнеста на прощание, Кэрол сказала: «Я тоже хочу кое-что сказать на прощание, Эрнест. Вы так старались убедить меня в том, что я не должна идти дорогой моей матери, что я не должна снимать с себя ответственность за ход моей жизни. Здесь и сейчас я последовала вашему совету и попыталась улучшить свою жизнь. Я знаю, чего — и кого — я хочу, и я пыталась добиться этого. Вы сказали, что я должна жить так, чтобы ни о чем не жалеть в будущем, и именно это я делаю».
Эрнест не смог найти достойного ответа.
Глава 18
У Маршала выдался свободный час, и он сидел в кабинете, с любовью рассматривая бонсай с кленовой рощицей: девять очаровательных крошечных кленов с алыми листочками, почти пробившиеся почки. В прошлые выходные он пересадил их. Осторожно орудуя деревянной палочкой, он очистил корни деревьев и рассадил их в огромной голубой керамической чаше по традиционному обычаю: две неравные группки — в одной шесть, в другом три деревца, между которыми — крошечный серо-розовый камешек-голыш,
342
привезенный из Японии. Маршал заметил, что один из кленов в большей группке начал наклоняться и через несколько месяцев будет мешать расти соседнему деревцу. Он отрезал кусочек медной проволоки, аккуратно обмотал им ствол своенравного растения и легонько отвел его назад, придавая более вертикальное положение. Каждые несколько дней он будет чуть дальше оттягивать проволоку, а через пять-шесть месяцев освободит ствол, чтобы не повредить нежный ствол клена. О, если бы психотерапия могла бы действовать с той же непосредственностью.
В другой момент он бы попросил жену направить клен-кочевник на путь истинный, но в выходные они рассорились и три дня не разговаривали. Эта последняя ссора была лишь одним из симптомов отчуждения, которое накапливалось годами.
Маршал думал, что все началось несколько лет назад, когда Ширли записалась на свои первые курсы икебаны. Она очень увлеклась искусством создания цветочных композиций и проявила недюжинные способности в этой области. Маршал сам не мог оценить, насколько хорошо ей это удавалось, потому что ничего не знал об искусстве икебаны и узнавать не собирался, но он видел горы призов и знаков отличия, полученных ею на конкурсах.
Вскоре икебана стала центром всей жизни Ширли. Все ее друзья были такими же страстными поклонниками икебаны, тогда как Маршал постепенно терял к этому всякий интерес. Дальше — больше: восьмидесятилетний мастер икебаны, ее преподаватель, которого она боготворила, порекомендовал ей заняться медитацией по буддийской системе, и скоро очередное увлечение стало поглощать практически все ее время.
Три года назад Маршал был настолько обеспокоен влиянием икебаны и медитации (о которой он также предпочитал ничего не знать) на их брак, что умолял Ширли поступить в аспирантуру по курсу клинической психологии. Он надеялся, что общие интересы смогут сблизить их. Он также надеялся, что это поможет Ширли оценить его про-
343
фессиональное мастерство. А вскоре он смог бы передавать ей своих пациентов, и перспектива появления второго источника доходов грела ему душу.
Но все произошло не так, как он хотел. Ширли поступила в аспирантуру, но не оставила старые интересы. Теперь она занималась на курсах, собирала и обрабатывала цветы, занималась медитацией в центре дзен-буддизма, так что на Маршала у нее просто не оставалось времени. Все кончилось тем, что три дня назад она преподнесла ему шокирующее известие: ее докторская диссертация, работа над которой практически подошла к концу, была посвящена изучению роли икебаны в работе с паническими расстройствами.
«Отлично, — сказал ей Маршал. — Ничего не скажешь, отличный способ продвижения моей кандидатуры в президиум Института психоанализа — отщепенка-жена, практикующая отщепенскую терапию составлением букетов!»
Они почти не разговаривали. Ширли возвращалась домой только на ночь, а спали они в разных комнатах. Уже несколько месяцев у них не было секса. А теперь Ширли объявила забастовку и на кухне; каждый вечер на кухонном столе Маршал находил лишь очередную цветочную композицию.
Уход за кленовой рощицей помог Маршалу хоть немного успокоиться. В самом акте подвязывания клена медной проволокой была какая-то глубинная безмятежность. Удовольствие... да, заниматься бонсай — одно удовольствие.
Но не образ жизни. Ширли всегда была склонна к преувеличению, поэтому цветы стали ее raison d'etre1. Никакого чувства меры. Она даже предлагала ему сделать уход за бонсай частью долговременной терапии. Идиотизм! Маршал подрезал несколько новых отростков можжевельника, свисающих вниз, и полил деревья. Это была не самая удачная полоса его жизни. Он поссорился с Ширли;
Смыслом жизни (фр.)
344
его сильно разочаровал Эрнест, который отказался от его супервизорства. Были и другие проблемы.
Во-первых, Адриана не пришла на сеанс. И не позвонила. Очень странно. Совсем на нее не похоже. Маршал подождал пару дней, потом позвонил ей сам. Оставил на ее автоответчике сообщение о времени сеанса — в то же время на следующей неделе, и попросил связаться с ним, если это время ее не устроит.
А что делать с оплатой пропущенного сеанса? Обычно Маршал, не раздумывая, брал с пациентов деньги и за пропущенные сеансы, но это был особый случай, и Маршал несколько дней не мог решить, что ему делать. Он получил от Питера тысячу долларов — плату за пять сеансов с Адриа-ной. Почему бы ему просто не удержать двести долларов за пропущенный сеанс? Питер, возможно, даже не узнает об этом. А если узнает, не обидится ли? Не сочтет ли он такой поступок Маршала вероломным или мелочным? Или неблагодарным, ведь он преподнес Маршалу такой щедрый дар — инвестицию в компанию по производству велосипедных шлемов, мемориальную серию лекций, часы «Ро-лекс».
С другой стороны, будет лучше поступить с Адрианой так же, как и с любым другим пациентом. Питер не может не уважать его профессиональную последовательность и верность собственным правилам. В конце концов, Питер и сам не раз говорил, что он неадекватно оценивает свои услуги.
В конце концов, Маршал решил взять с Адрианы плату за пропущенный сеанс. И был полностью уверен в том, что поступает правильно. Но почему же тогда у него было так неспокойно на душе? Почему он не мог отделаться от неясного томительного предчувствия, словно он будет сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь?