Роман Ирвина Ялома «Лжец на кушетке» удивительное сочетание психологической проницательности и восхитительно живого воображения, облеченное в яркий и изящный язык прозы. Изменив давней привычке рассказ

Вид материала

Рассказ

Подобный материал:

• Роман Ирвина Ялома «Лжец на кушетке» удивительное со -четание психологической проницательности, 5683.07kb.
• Психотерапевтические истории, 2755.29kb.
• Волкодав мария семенова, 6840.54kb.
• Мы предлагаем читателям города палитру литературных произведений современной прозы,, 43.33kb.
• Рассказ один из самых популярных жанров детской литературы, и это не случайно. Вспомним, 45.11kb.
• Сочинение Великий могучий, 45.91kb.
• М. П. Арцыбашева Отличительной особенностью художественной прозы М. П. Арцыбашева является, 137.03kb.
• Воображение краткое содержание Определение и виды воображения, 190.84kb.
• Творческая мастерская: история русской литературы XX века, 9.97kb.
• Пишут люди, чтобы не умереть с голоду? И, между про­чим, в похвалу автору та заметила,, 1285.83kb.

Эрнест обратился за помощью к друзьям. Больше все­го он надеялся на Пола. О том, чтобы поговорить с Мар­шалом, не могло быть и речи. Его реакцию нетрудно было предсказать: во-первых, осуждение, потом на голову Эр­нест обрушится его гнев за отступление от традиционной методики, а потом — безапелляционное требование пре-

359

кратить работу с этой пациенткой и пройти повторный

курс психоанализа.

К тому же Маршал уже не был его супервизором. На прошлой неделе ряд любопытных событий заставил Эрнес­та отказаться от его услуг в этом качестве. Полгода назад к Эрнесту обратился новый пациент, Джесс. Он досрочно прекратил курс терапии у одного известного в Сан-Фран­циско психоаналитика, с которым работал уже два года. Когда Эрнест поинтересовался, что стало причиной этого шага, Джесс рассказал ему странную историю.

Джесс, неутомимый бегун, тренировался в парке Гол-ден-Гейт и заметил странное шевеление в алых зарослях плакучего японского клена. Подойдя поближе, он увидел жену своего терапевта в страстных объятиях закутанного в шафран буддийского монаха.

Перед ним встала дилемма. Джесс даже не сомневался, что видел жену своего терапевта: в свое время он ходил на курсы икебаны, а она была известным мастером школы Согэцу — наиболее инновационной среди традиционных школ. Он дважды встречал ее на конкурсах по икебане.

Что делать? Психоаналитик общался с ним формально, держал пациента на расстоянии, и Джесс не испытывал к нему особой привязанности, но он был превосходным спе­циалистом и очень помог ему, так что Джесс не хотел при­чинять ему боль, рассказывая горькую правду о жене. Но, с другой стороны, как он мог продолжать лечение, скрывая такой секрет? Единственный выход, решил Джесс, — пре­кратить лечение под предлогом неразрешимых проблем с расписанием сеансов.

Джесс понимал, что все еще нуждается в терапии, и по рекомендации своей сестры, клинического психолога, обра­тился к Эрнесту. Джесс родился в Сан-Франциско в бога­той семье с не менее богатой родословной. Амбициозный отец, банкир, надеялся сделать сына своим преемником и передать ему семейный бизнес. Он фактически задавил сына своими амбициями, и Джесс бунтовал по любому по­воду: за неуспеваемость его исключили из колледжа, два

360

года бездельничал, пристрастился к алкоголю и кокаину. Пережив болезненное расставание в женой, с которой про­жил пять лет, он начал понемногу налаживать свою жизнь. Сначала — длительная госпитализация и последующая амбулаторная реабилитационная программа по снятию ал­когольной и наркотической зависимости, потом обучение ландшафтному дизайну — он сам выбрал эту профессию, потом — два года терапии у Маршала и неукоснительные тренировки и бег для восстановления физического состояния.

В первые полгода работы с Эрнестом Джесс рассказы­вал, почему ушел от предыдущего терапевта, но отказы­вался назвать его имя. Сестра слишком часто рассказывала ему, как терапевты любят посплетничать друг о друге. Но шли недели, Джесс начал доверять Эрнесту и однажды вдруг раскрыл эту тайну: предшественника Эрнеста звали Маршал Стрейдер.

Известие ошеломило Эрнеста. Только не Маршал Стрей­дер! Только не его несокрушимый супервизор — скала Гибралтар! Эрнест столкнулся с той же дилеммой, которую пришлось решать Джессу. Он не мог сказать Маршалу правду, так как был связан профессиональной клятвой кон­фиденциальности, и не мог продолжать работать с ним, скрывая столь горький секрет. Но это была не такая уж большая проблема, так как Эрнест давно уже подумывал отказаться от супервизорства, и эта новость дала ему необ­ходимый стимул.

Так что Эрнест с дрожью в коленях сообщил Маршалу о своем решении. «Маршал, я уже давно думаю, что пришло время закончить наше сотрудничество. Вы многому меня научили, и вот в возрасте тридцати восьми лет я решил по­прощаться с вами и начать самостоятельную жизнь».

Эрнест был готов встретить активное сопротивление Маршала. Он знал, что услышит от своего супервизоа: вне всякого сомнения, Маршал будет настаивать на анализе мотивов столь поспешного разрыва. Он наверняка захочет узнать, когда Эрнест принял это решение. Что же касается патетического стремления Эрнеста к самостоятельности,

361

Маршал в момент расставит все по местам. Он скажет, что это лишь очередное проявление подросткового иконобор­чества; он даже намекнет, что эта импульсивность говорит о незрелости Эрнеста и отсутствии у него потребности в самопознании, столь необходимой для работы в Институте психоанализа.

Как ни странно, но ничего подобного Эрнест от него не услышал. Маршал выглядел уставшим и растерянным. «Да, возможно, пришло время расставаться. Мы всегда можем возобновить наше сотрудничество в будущем. Удачи вам, Эрнест. И мои наилучшие пожелания», — безразлично ответил он.

Но эти слова и отказ от супервизорства не принесли Эр­несту облегчения. Наоборот, он был в замешательстве. Он был разочарован. Лучше услышать осуждение, чем такое безразличие.

Потратив полтора часа на изучение длинной статьи, посвященной роли сексуальности в терапевтических отно­шениях, которую Пол прислал ему по факсу, Эрнест на­брал номер друга:

«Спасибо за «Кабинетных Ромео» и «Влюбленных док­торов»! Пол, боже правый!»

«О, я так понимаю, ты получил мой факс».

«К сожалению, да».

«Почему «к сожалению», Эрнест? Подожди-ка ми­нутку, я перейду на радиотелефон и к моему удобному крес­лу. Сдается мне, это будет драматический разговор... ага... Итак, почему же «к сожалению»?

«Потому что моя ситуация в корне отличается от твоих «Кабинетных Ромео»! Автор этой статьи поливает грязью нечто очень ценное, нечто такое, о чем он не имеет ни ма­лейшего представления. Таким вульгарным языком можно опошлить любые тонкие материи».

«Тебе так кажется потому, что ты смотришь на ситуа­цию изнутри и не видишь, что же происходит на самом деле. Но тебе необходимо понять, как все это выглядит со стороны. Эрнест, после нашего последнего разговора я очень

362

беспокоюсь за тебя. Только послушай, что ты говоришь: «глубокая искренность, любовь к пациенту, тактильная деп-ривация, быть достаточно гибким, чтобы дать ей ту физи­ческую близость в терапии, в которой она нуждается». Мне кажется, что у тебя, черт побери, тормоза отказали! Я ду­маю, что ты идешь семимильными шагами к серьезным не­приятностям. Послушай, ты же хорошо меня знаешь. С тех самых пор, как мы начали работать в этой области, я не ус­таю высмеивать ортодоксальных фрейдистов, так?»

Эрнест пробормотал, что, мол, так.

«Но когда Верховный Отец говорит, что, «находя объект любви, мы всегда заново обретаем его», я понимаю, что в этом что-то есть. Эта пациентка задевает какие-то струны в твоей душе, вызывает в тебе что-то, что возникло не здесь и не сейчас».

Эрнест молчал.

«Хорошо, Эрнест. Отгадай загадку: какая женщина безоговорочно и безоглядно любила каждую молекулу тво­его тела? У тебя есть три попытки!»

«О нет, Пол. Только не надо опять рассказывать мне всю эту чушь про мать. Я никогда не отрицал, что у меня была хорошая, заботливая мать. Она в первые пару лет за­дала мне отличный старт; у меня сформировалось базовое доверие — вот, наверное, откуда берется моя беспорядоч­ная откровенность. Но она не была такой уж хорошей ма­терью, когда я стал самостоятельным; до самой своей смер­ти она так и не простила меня за то, что я бросил ее. Так на что ты намекаешь? Что на заре жизни я получил мощный импринтинг, как желторотый утенок, и с тех пор все это время искал двойника моей мамы-утки?

А даже если так, — продолжал Эрнест. Он свою речь знал — у них с Полом уже были такие споры в прошлом. — Даже если так — хорошо, я согласен. Частично. Но ты со своим редукционизмом пытаешься убедить меня в том, что я, взрослый человек, только и думаю, как бы найти всепро­щающую мамочку. Чушь! Я да и все мы представляем собой нечто большее. Ты да и весь психоанализ идете по

363

ложному пути потому, что забываете о том, что в настоя­щем существуют реальные взаимоотношения, не предопре­деленные прошлым, возникшие в данный конкретный мо­мент времени, когда две души соприкасаются, и тогда на них влияет скорее будущее, чем прошлое и детские воспо­минания. Они испытывают влияние «еще не», влияние того, что уготовила нам судьба. Нашего товарищества, на­шего стремления объединиться и вместе переносить жест­кие экзистенциальные повороты жизни. И эта форма отно­шений — чистота, принятие, взаимность, равенство — это спасительная и мощнейшая сила, которую мы можем ис­пользовать для исцеления».

«Чистота? Чистота? — Пол слишком хорошо знал Эрнеста, чтобы попасться на его ораторские штучки и по­зволить сбить себя с толку. — Чистота отношений? Да ес­ли бы они были чистыми, я бы тебе слова не сказал! Ты про­сто сходишь с ума по этой женщине, Эрнест. Ради всего святого, признай это!»

«Единственное, о чем идет речь, — это асексуальное объятие в конце сеанса. Я держу ситуацию под контролем. Да, она фигурирует в моих фантазиях. Это я признаю. Но они так и останутся фантазиями».

«Я буквально вижу, как ее фантазии и твои фантазии сплетаются в страстном менуэте там, в стране фантазий. Эр­нест, успокой меня, скажи мне правду. Только это? Ника­ких других прикосновений? Когда вы сидите на кушетке? Безобидный поцелуй?»

Эрнест вдруг вспомнил, как ласкал мягкие волосы Ка-ролин, когда она прижималась к нему. Но он знал, что друг не только не поймет его, но и опошлит эту ситуацию. «Нет, только это. Больше никаких контактов. Поверь мне, Пол, я провожу отличную терапию с этой женщиной. Все под контролем».

«Если бы я так думал, я бы не стал изводить тебя вопро­сами. В этой женщине есть что-то такое, чего я не могу по­нять. Почему она продолжает давить на тебя вот так сеанс за сеансом. Даже после того, как ты расставил все точки

364

над «i». Или тебе показалось, что ты их расставил. Я не со­мневаюсь в том, что ты великолепен, — кто бы смог усто­ять против такого красавца-мужчины. Нет, происходит что-то другое. Я уверен, ты сам подталкиваешь ее... Хо­чешь совет, Эрнест? Так вот, я рекомендую тебе бросить все это. Сейчас же! Передай ее женщине-терапевту. И пре­крати этот свой эксперимент с самораскрытием! Или от­кровенничай с мужчинами-пациентами — по крайней ме­ре, пока».

Когда Пол повесил трубку, Эрнест принялся мерить шагами кабинет. Он всегда говорил Полу правду, и, обма­нув его, он почувствовал себя одиноким. Чтобы отвлечься, он занялся корреспонденцией. Чтобы продлить страхова­ние от профессиональной небрежности, он должен был за­полнить анкету, изобилующую вопросами относительно его взаимоотношений с пациентами. Вопросы были сформули­рованы предельно четко. Вы когда-либо прикасались к па­циентам? Если да, то как? И к женщинам, и к мужчинам? Как долго? К каким частям тела вы прикасались? Прика­сался ли он когда-нибудь к груди, ягодицам или другим ин­тимным частям тела пациентов? Эрнест боролся с искуше­нием порвать опросник в клочья. Но не осмелился. В эти времена бурных судебных разбирательств никто не осмели­вался заниматься терапевтической практикой без страхова­ния от профессиональной небрежности. Он снова взял в руки анкету и ответил «да» на вопрос «Вы когда-либо при­касались к пациентам?» На вопрос «Если да, то как?» он ответил: «Только рукопожатие». На все остальные вопро­сы он ответил «нет».

После этого Эрнест открыл карту Каролин, чтобы подготовиться к сеансу. На мгновение его мысли вернулись к разговору с Полом. Передать Каролин терапевту-женщине? Она не согласится. Прекратить экспери­мент? Зачем? Эксперимент идет, он продолжается. Перестать быть откровенным с пациентами? Никог­да! Истина привела меня сюда, истина и поможет най-

ти выход!

365

Глава 20

В пятницу вечером, прежде чем запереть офис, Мар­шал оглядел любимые вещи. Все было на месте: в полиро­ванной горке розового дерева мерцали бокалы для шерри на изогнутых ножках, светилось Золотое Кольцо Времени. Но ничто не могло развеять его мрачное настроение или ослабить напряжение, сковавшее его горло.

Закрыв дверь, он остановился и попытался проанали­зировать причины своего беспокойства. Оно было вызвано не только предстоящей встречей с Шелли в «Avocado Joe's» через три часа, хотя, видит бог, он действительно волновал­ся по этому поводу. Нет, была другая причина: Адриана. В начале недели она снова не пришла на сеанс и не позво­нила, чтобы отменить его. Маршал был сбит с толку. Про­сто в голове не укладывается: с ее воспитанием и общест­венным положением Адриана просто не может себя так вести. Маршал заплатил себе очередные двести долларов из полученной от Питера суммы, и на этот раз сомнения его не мучили. Он сразу же позвонил Адриане и попросил ее связаться с ним как можно скорее.

Возможно, он совершил ошибку, согласившись рабо­тать с ней, пусть даже в рамках краткосрочной терапии. Вероятно, у нее были и другие мысли по поводу супруже­ства, о которых она не говорила Питеру, и ей, наверное, было неловко обсуждать с ним это. В конце концов, он же лечил Питера, Питер платил ему, теперь он вложил деньги в предприятие Питера. Да, чем больше Маршал думал об этом, тем больше убеждался в том, что сделал ошибку. Именно в этом, напомнил он себе, и заключается проблема с нарушением границ: он ступил на скользкую дорожку, и удержаться на ногах становится все сложнее.

Три дня прошло, а Адриана так и не ответила на его звонок. Маршал никогда не звонил пациентам больше одного раза, но сейчас он открыл дверь, вернулся в офис и снова набрал ее номер. В этот раз он услышал, что линия от-

366

ключена! В телефонной компании ему не удалось ничего узнать.

По дороге домой Маршал обдумывал два диаметраль­но противоположных объяснения сложившейся ситуации. Либо Адриана, вероятно, не без вмешательства отца, се­рьезно поссорилась с Питером и теперь не хотела иметь де­ло с терапевтом, с ним связанным. Или же Адриане надое­ло бороться с отцом, и она просто сбежала, под влиянием импульса села в самолет и улетела к Питеру в Цюрих — на последнем сеансе она говорила, что ей будет трудно расста­ваться с ним.

Но ни одна из этих гипотез не могла объяснить, почему она не звонит Маршалу. Нет, чем больше Маршал думал об этом, тем сильнее крепла его уверенность в том, что произошло что-то очень нехорошее. Болезнь? Смерть? Са­моубийство? Теперь он понял, что нужно делать: немедлен­но звонить Питеру в Цюрих! Маршал посмотрел на свой «Ролекс», точный до миллисекунды. Шесть вечера. В Цю­рихе сейчас три часа ночи. Ему придется подождать до кон­ца встречи с Шелли и позвонить Питеру в полночь — в девять утра по швейцарскому времени.

Открыв гараж, чтобы поставить машину, Маршал уви­дел, что автомобиля жены в гараже не было. Опять ее нет дома вечером. Как всегда. Сейчас это происходило так часто, что Маршал уже не мог разобраться в ее расписа­нии: задерживалась ли она в клинике, уехала в аспирантуру на одно из оставшихся занятий по клинической психологии, или на курсы по икебане, или на выставку икебаны, или ме­дитировала в Центре дзен.

Маршал открыл холодильник. Пусто. Ширли все еще не готовила. Как обычно, на кухонном столе она оставила ему очередную цветочную композицию. Под вазой его ждала записка: Ширли обещала вернуться к десяти. Мар­шал бросил быстрый взгляд на икебану: простая компози­ция из трех лилий — двух белых и одной шафрановой. Длинные изящные стебли белой и шафрановой лилий были переплетены между собой. Между ними густо росли мали-

367

новые ягоды третьей лилии, которая отступала от них прак­тически на всю длину стебля, опасно перевешиваясь за край потрескавшейся бледно-лиловой чаши.

Зачем она оставляла ему эти цветочные композиции? Вдруг Маршал вспомнил, что в последнее время она часто использует белые и шафрановые лилии. Словно пытается донести до него какое-то послание. Но он сразу же отогнал от себя эту мысль. Как можно тратить столько времени на эту чушь, с раздражением думал он. Есть множество более полезных способов времяпрепровождения. Например, мож­но приготовить обед. Можно пришить пуговицы на его ру­башки. Можно закончить диссертацию, какой бы чудной она ни была, потому что только тогда она сможет брать с па­циентов плату за сеансы. У Ширли отлично получается тре­бовать равноправия, думал Маршал, а еще она прекрасно умеет разбазаривать свое время и, пока муж оплачивает все счета, с удовольствием откладывает момент вступления во взрослую кредитоспособную жизнь.

Ну уж он-то знал, как использовать свое время. Ото­двинув икебану, Маршал раскрыл дневной выпуск «Exam­iner» и подсчитал свой дневной доход. Потом, так и не из­бавившись от напряженности и тревоги, решил, что успеет еще потренироваться, схватил спортивную сумку и отпра­вился в спортивный зал. Потом, в ресторане «Avocado Joe's», он найдет что-нибудь перекусить.

Всю дорогу к «Avocado Joe's» Шелли напевал «зип-а-ди-ду-да, зип-а-ди-дзень». Неделя выдалась насыщенной. Он играл в теннис как бог, обеспечив Вилли участие в ка­лифорнийском парном чемпионате и возможность попасть на национальный чемпионат. Но это еще не все, далеко

не все.

Вилли в состоянии полнейшей эйфории сделал Шелли предложение, которое одним махом решило все его пробле­мы. Друзья решили задержаться в Северной Калифорнии, чтобы поучаствовать в скачках в парке Голливуд. Двухлет­ка Вилли по кличке Омаха участвовала в главном заезде

368

сенсационного дерби Hollywood Juvenile для молодняка. Вилли обожал и Омаху, и ее жокея; он уже поставил на лю­бимицу огромную сумму и заставил Шелли последовать его примеру. Вилли ставил первым, пока Шелли выгляды­вал в конюшне лошадь для второй ставки. Когда Вилли вернулся, Шелли отправился делать свои ставки. Но когда Вилли увидел лошадей, которых седлали в загоне, еще раз с любовью оглядел лоснящийся вороной мускулистый круп своей Омахи и заметил, что фаворит скачек слишком уж активно разминается — «выматывается», он вдруг по­мчался обратно к окошку, где принимали ставки. Поставив еще пять тысяч, он увидел Шелли у окошка, где принима­ли ставки по двадцать долларов.

«Что это с тобой, Шелли? Мы уже двадцать лет игра­ем на скачках, и я видел тебя только рядом со стодолларо­вым окошком. И я готов продать мать, дочь, любовницу ради этой лошади, а ты стоишь у окошка на двадцать бак­сов!»

«Ну, видишь ли... — Шелли бросило в краску. — Я урезаю расходы... ну, ты понимаешь... во имя супружес­кого счастья... затягиваю ремешок... сейчас трудно найти работу... разумеется, у меня масса предложений, но я вы­жидаю, когда мне предложат то, что нужно... Понимаешь, дело не только в деньгах. Мне нужно знать, что я занима­юсь своим делом. Честно сказать, Вилли, это все Норма... она нервничает, очень нервничает из-за того, что я играю, а ведь она тянет на себе нас обоих, деньги зарабатывает. На прошлой неделе мы вдрызг разругались. Знаешь, мой доход всегда был семейным доходом... а ее заработок — она хорошо зарабатывает — она всегда считала своим. Ты же знаешь, как бабы скулят и стонут из-за того, что у них нет нормальной работы, а когда они ее находят, они уже и сами не рады, что взвалили на себя такую ношу».

Вилли хлопнул себя ладонью по лбу: «Так вот почему тебя не было на двух последних играх! Черт побери, Шел­ли, ну как я не догадался! Эй, подожди-ка, они начали! Только посмотри на Омаху! Только посмотри, эта чертова

369

кобыла летит по воздуху! Номер пять, Маккаррон в жел­той куртке и желтой кепке; он собирается держаться с ос­тальными в стороне, пока они не пройдут три четверти круга, а потом уже выжмет из этой лошади все, на что она способна. Так, так, вот они проходят три четвертых, Ома­ха разгоняется — вырывается вперед! Только посмотри, как она идет, — почти не касается земли! Ты когда-ни­будь видел, чтобы лошадь так шла? Аошадь на второй по­зиции — смотри, он словно задом наперед бежит. Он вы­дыхается, говорю тебе, Шелли, он не одолеет вторую милю».

После забега — Омаха принесла восемь к восьмидеся­ти, — когда Вилли вырвался с торжества победителей, они с Шелли отправились в бар и заказали пиво «Циндао».

«Сколько ты уже сидишь без работы, Шелли?»

«Полгода».

«Полгода! Боже, это ужасно! Слушай, я тут собирался в ближайшее время сесть и поговорить с тобой, так что можно сделать это прямо сейчас. Помнишь, у меня был большой комплекс жилых зданий в Уолнат-Крик? Так вот мы около двух лет сражались с городским советом, чтобы те дали нам разрешение на совладение — кондоминиум из четырехсот домов, и мы их практически дожали. Мои внут­ренние источники утверждают — и поверь мне, Шелли, я хорошо им плачу, — что мы получим разрешение через месяц. Следующее, что нам понадобится, — получить со­гласие жильцов. Разумеется, нам придется пообещать им право на получение сверхльгот. И тогда мы сможем начать перепланировку».

«И что?»

«Ну и... я к тому, что мне нужен менеджер по прода­жам. Я знаю, ты никогда не занимался недвижимостью, но я знаю и то, что ты настоящий гений торговли. Несколько лет назад, когда ты продал мне яхту за миллион долларов, ты сделал это так филигранно, что я вышел из аукционного зала с полным ощущением того, что ты оказал мне огром­ную услугу. Ты быстро учишься, и у тебя есть кое-что, че­го нет ни у кого другого: мое доверие. Я полностью тебе

370

доверяю. На тысячу процентов. Я пятнадцать лет играл с тобой в покер, и ты знаешь все эти наши шуточки о том, что, если будет землетрясение и закроют все дороги, мы будем играть по телефону».

Шелли кивнул.

«И знаешь что? Это не шутки! Я уверен в этом. Мы, наверное, единственная покерная команда в мире, которая на это способна. Я доверяю тебе и всем остальным ребя­там — безоговорочно. Так что давай, Шелли, поработай со мной. Черт побери, я собираюсь так долго держать тебя на корте, чтобы тренироваться перед национальным чем­пионатом, что с любой другой работы тебя все равно уволят!»

Шелли согласился работать на Вилли. За те же шесть­десят тысяч долларов в год, которые получал на прошлой работе. Плюс комиссионные. Но и это еще не все. Вилли хотел защитить игру, он хотел быть уверен в том, что Шел­ли будет продолжать играть с ними в покер.